Уильям Фолкнер
Солдатская награда
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Ахиллес: Вы брились утром, курсант?
Меркурий: Да, сэр.
Ахиллес: Откуда бритва, курсант?
Меркурий: Из вещевого довольствия, сэр.
Ахиллес: Идите, курсант.
Старинная пьеса (ок. 19…? г.)

Лоу, Джулиан, номер…, бывший курсант летного училища, энской эскадрильи Воздушных сил, прозванный «Однокрылым» другими будущими асами своего звена, смотрел на мир желчным и разочарованным взглядом. Он страдал таким же разлитием желчи, как и многие вышестоящие военные чины, начиная от командира звена до генералов и небожителей с одной нашивкой (не говоря уж о неприметной серой скотинке с летного поля, которую французы так красиво называют «надеждой авиации»): войну закончили без него.
Он сидел, снедаемый тоской и возмущением, даже не радуясь привилегированному месту в международном вагоне, и вертел на пальце свою фуражку с проклятой белой ленточкой.
– Понюхал воздуху, братишка? – осведомился Пехтура, тоже возвращавшийся домой: от него на весь вагон несло скверным виски.
– Иди ты к черту, – буркнул тот, и Пехтура сдернул свою мятую фуражку.
– Ох, виноват, генерал! Или вас надо величать лейтенантом? Нет, извиняюсь, мадам, мне глаза выжгло на камбузе, зрение не то. Ну, давай на Берлин! А как же, вот именно на Берлин! Я тебе задам, Берлин, я тебе покажу номер! Номер никакая тыща, никакая сотня, ни фига, ни нуля – рядовой (вполне рядовой) Джо Гиллиген: на парад опоздал, на дежурство опоздал, на завтрак опоздал, конечно, если завтрак опоздал. Статуя свободы никогда меня не видала, а если увидит – сейчас же: налево крутом – марш!
Курсант Лоу прищурил глаз с видом знатока.
– Слушай, братец, а что ты пьешь?
– Друг, не знаю! Этого самого, кто ее гонит, еще в прошлый четверг наградили медалью: он придумал, как кончить войну. Надо только призвать всех голландцев в нашу армию и поить их этим зельем сорок дней и сорок ночей, понял? Любой войне конец!
– Еще бы. Никто не разберет, война это или танцулька.
– Нет, это-то они разберут. Женщины-то начнут танцевать, понял? Слушай, была у меня чудная девочка, говорит: «Фу, черт, да ты не умеешь танцевать». А я говорю: «Я-то? Еще как умею!» Стали танцевать, а она спрашивает: «Ты в каком звании?» А я говорю: «Тебе зачем? Танцую я не хуже генерала, не хуже майора, даже, может, не хуже сержанта, потому как я только что выиграл четыреста монет в покер». А она говорит: «Ну?» И я говорю: «Я тебе говорю – держись меня, детка». А она говорит: «А где деньги?» Да разве я стану ей показывать? А тут подходит один такой, говорит: «Разрешите вас пригласить на этот танец?» И она говорит: «Пожалуйста, все равно этот тип не умеет танцевать!» А он, сержант, – громадина, я в жизни таких не видал. Знаешь, похож на того малого из Арканзаса, что сцепился с негром. А приятель его спрашивает: «Говорят, ты вчера негра убил?» – «Да, говорит, на двести пудов весом». Как про медведя.
Поезд дернуло, Пехтура покорно качнулся, и курсант Лоу сказал:
– Здорово тебя заносит.
– Ничего! – успокоил его тот. – Зато вреда от нее никакого. Я ее давно пью. Конечное дело, пес мой пить это не станет, но ведь он, подлюга, взял привычку огинаться у штаба бригады. Единственный мой трофей. Вот ему-то уж никогда не влепят за то, что он вовремя не приветствует этих макак бесхвостых. Послушьте, генерал, окажите любезность пригубить стаканчик, чтоб эта чертова дорога не нагоняла сонную одурь. Я угощаю! Ничего, после двух глотков сразу привыкаешь. Меня от нее тоска по дому берет: здорово пахнет гаражом. Ты в гараже когда-нибудь работал?
На полу меж двух скамеек сидел попутчик Пехтуры и пытался раскурить размокшую, распухшую сигару. «Похоже на разрушенную Францию», – подумал курсант Лоу, вспомнив тягучие рассказы капитана Блейта, английского летчика, временно приданного их части, чтобы укрепить силы демократии.
– Бедный солдат! – плачущим голосом сказал его сосед. – Один в ничейной зоне, и ни одной спички. Сущий ад эта война, верно? Я тебя спрашиваю! – Он попробовал ногой опрокинуть своего спутника, потом стал медленно толкать его: – Подвинься, старая салака! Подвинься, болван стоеросовый. Увы, мой бедный Йорка, или как его там (это я в театре слышал, понятно? Красивые слова!), давай, давай! Видишь, к нам приехал генерал Першинг, хочет выпить с бедными солдатами. – Он обернулся к курсанту Лоу: – Погляди на него, до чего напился, до чего погряз во грехе.
– Битва при Коньяке, – бормотал сидевший на полу. – Десять убитых. А может, пятнадцать. А может, сто. Бедные детки, плачут дома: где ты, Алиса?
– Вот именно – Алиса. Куда ты к черту запропастилась? Где вторая бутылка? Ты что с ней сделал? Бережешь до дому, там в ней плавать будешь?
Человек на полу уже плакал:
– Обидел ты меня. Винишь, что я спрятал закладную на дом? Ну, бери, все забирай – душу, тело. Насильничай, ты сильнее!
– Погоди, я тебя снасильничаю – отберу бутылку, винный уксус, винный уксус, – бормотал тот, шаря под сиденьем. Он выпрямился, с торжеством поднял бутылку. – «Чу! битвы гром и хохот лошадиный! Но им не снять мятежную главу!» Нет, нет! Вот бы мне посмотреть – как это лошади хохочут. Наверно, там одни кобылы. Ваше пресветлое высочество, – и он церемонно поднял бутылку, – соблаговолите благосклонно снизойти и почтить добрых, но недостойных странников в чужом краю!
Курсант принял бутылку, глотнул, поперхнулся и сразу выплюнул все. Солдат обхватил его, похлопал по спине.
– Будет, будет, не такая уж это гадость. – И, ласково обняв Лоу за плечи, он силой воткнул ему в губы горлышко бутылки. Лоу отталкивал бутылку, отбивался. – Да ты попробуй. Я тебя держу. Ну, пей!
– О ч-черт! – сказал Лоу, отворачивая голову. Заинтересовались и другие пассажиры. Пехтура успокаивал его:
– Ну, ну, давай. Тебя никто не обидит. Тут одни друзья. Нам, солдатам, надо крепко держаться друг за дружку, мы же тут в чужой стране. Давай, пей сразу. Куда ж это годится, выплевывать добро себе под ноги?
– О ч-черт, не могу я, понимаешь?
– Можешь, ей-Богу! Слушай меня: ты думай про цветочки. Думай про свою бедную седую маму, как она рыдает у калитки, надрывает свое бедное седое сердце. Слушай, ты думай о том, что приедешь домой и сразу придется искать работу. Война – это ад, верно? Но если б еще годик повоевать – я стал бы капралом!
– К черту, не могу!
– Нет, ты обязан! – ласково сказал новый приятель, и вдруг сунул бутылку ему в рот и наклонил ее.
Положение безвыходное – либо выпить, либо облить всего себя; пришлось выпить, удержать глоток. Желудок подскочил, застрял в глотке, потом стал медленно опускаться вниз.
– Ну, вот, разве так уж страшно? Пойми, мне еще жальче, чем тебе, когда добро пропадает. А газолинчиком оно попахивает, верно?
Желудок у курсанта Лоу болтался, как неприкаянный, словно воздушный шар на привязи. Курсант ловил воздух ртом, его внутренности скручивал холодный восторг. Приятель снова сунул бутылку ему в рот.
– Пей сразу! Вклад надо беречь, понял? Жидкость заливала его брюки, от второго глотка по животу прошла судорога, дивный огонь пронзил тело. Подошел кондуктор пульмановского вагона и с беспомощным отвращением посмотрел на них.
– Смиррно! – заорал Пехтура, вскакивая на ноги. – Берегись, офицер идет! Встать, рядовые, приветствуйте адмирала! – Он схватил кондуктора за руку, крепко стиснул. – Мальчики, этот человек командовал флотом. При попытке врага взять Кони-Айленд он был на посту. Нет, ошибка – в Чикагском архипелаге. Верно, полковник?
– Ну, прекратите, не надо!
Но Пехтура уже чмокнул его в руку.
– А теперь ступайте отсюда, сержант! Вы свободны до обеда!
– Послушайте, перестаньте хулиганить! Вы мне весь вагон загадите!
– Бог с вами, капитан, да у вас вагон в такой целости и сохранности, что можно бы вашей дочке пожелать! – Солдат, сидевший на полу, попытался встать, и Пехтура выругал его: – Сиди смирно, слышишь? Слушайте, кажется, он думает, что сейчас ночь. Может, ваш камердинер уложит его спать? Он только мешает.
Кондуктор, решив, что Лоу – самый трезвый, обратился к нему;
– Слушай, солдат, может быть, хоть ты что-нибудь c ними сделаешь?
– С удовольствием! – сказал курсант Лоу. – Будьте спокойны. Я за ними присмотрю. Они смирные.
– Очень прошу, уговорите их. Не могу же я привезти в Чикаго целый полк пьяных солдат. Ей-богу, Шерман был прав!
– Солдаты, – сказал он сурово. – Мы тут лишние. 11от благодарность за то, что мы проливали кровь за родину. Да, брат, для него мы тут лишние. Ему для нас поезда жалко. А если бы мы не пошли на зов родины, какой поезд вы бы тогда водили? Битком набитый немцами, вот какой. Битком набитый пассажирами, которые жрали бы колбасу и пили пиво до самого Мильвоки, вот в каком поезде вы бы ехали!
– Не хуже, чем ехать с вами. Вы и сами не знаете, куда едете, – сказал кондуктор.
– Ах, вот как? – сказал Пехтура. – Хорошо, мы уйдем с вашего поезда, будь он проклят. Думаете, другого поезда на свете нет?
– Не надо, не надо! – торопливо сказал кондуктор. – Ничего, ничего! Я вас вовсе не гоню. Только надо нести себя приличнее, не беспокоить других пассажиров.
Солдат, сидевший на полу, покачнулся. Со всех сторон смотрели любопытные глаза.
– Нет! – сказал Пехтура. – Вы отказали в гостеприимстве на вверенном вам поезде спасителям вашей страны. Даже в Германии с нами обращались бы лучше. – Он обернулся к Лоу. – Солдаты, мы сходим на следующей станции. Правильно, генерал?
– Господи Боже! – воскликнул кондуктор. – Если когда-нибудь еще раз объявят мир, я не знаю, что будет с железными дорогами. Я думал, война – бедствие, но это – фу, господи ты Боже!
– Вали, вали! – сказал Пехтура. – Вали отсюда! Поезд ты из-за нас останавливать не станешь, придется на ходу прыгать. Говорите – благодарность? Д где она, ваша благодарность? Даже поезд остановить не могут, выпустить несчастных солдатиков. Знаю я, что вы затеяли. Набьют полные поезда несчастными солдатами и прямо всех их – в Тихий океан. По крайней мере кормить не надо. Бедные, несчастные солдаты! Нет, Вудро, ты бы не стал так со мной обращаться!
– Эй, что ты делаешь?
По тот и не взглянул на кондуктора – он уже поднял раму окна и тянул дешевый фибровый чемодан через колени своего спутника. И прежде чем Лоу или кондуктор успели поднять руку, он выкинул чемодан в окошко.
– Рота, выходи!
Его пьяный спутник приподнялся с полу.
– Эй! Зачем мои вещи выкинул?
– А разве ты с нами не выходишь? Все вещи выкинем, а как ход замедлит, мы и сами выскочим.
– Мои раньше всех выкинул, – сказал пьяный.
– Правильно. Я же тебе помогаю, понял? Да ты не обижайся: хочешь – выкинь мои, а потом этот Першинг и наш адмирал пусть друг другу помогут ихние вещи выкидывать. Есть у тебя чемодан? – спросил он у кондуктора. – Неси сюда быстро, чтоб нам не ходить за ним к черту на рога.
– Послушайте, ребята, – сказал кондуктор, и курсант Лоу, думая про Эльбу, про свои внутренности, скрученные от виски и медленно тлеющие в алкогольном огне, увидел золотые служебные нашивки на шапке кондуктора. Штат Нью-Йорк плоско поплыл мимо; дальше неизбежно подступал Буффало. – Слушайте, ребята, – повторил кондуктор. – У меня у самого сын во Франции. Шестой отряд морской пехоты. С октября матери не пишет. Я все для вас сделаю, ребята, только Бога ради ведите себя прилично.
– Нет, – сказал Пехтура. – Вы нам отказали в гостеприимстве, и мы уходим. Когда остановка? Прыгать нам, что ли?
– Нет, нет, ребята, сидите тут. Сидите смирно, ведите себя – как следует, и все будет в порядке. Не надо выходить.
Он ушел, покачиваясь от движения поезда, а пьяный вынул изо рта свою истерзанную сигару.
– Ты мои вещи выкинул, – повторил он. Пехтура взял курсанта Лоу под руку.
– Слушай, ну как тут не расстраиваться? Пытаешься помочь человеку начать новую жизнь, а что получаешь? Одни жалобы, жалобы без конца! – Он повернулся к своему приятелю. – Да, я выкинул твой чемодан. А чего ты хотел? Дождаться, пока приедем в Буффало и заплатить носильщику четвертак, чтоб он его понес?
– Но ты же выбросил мой чемодан, – повторил тот.
– Верно. Выбросил. Что же ты собираешься делать?
Цепляясь за стенку, тот с трудом поднялся на ноги, вцепился в оконную раму и тяжело повалялся на ноги курсанту.
– О, черт! – сказал курсант и силой посадил его на место. – Осторожнее, слышишь?
– Хочу выйти, – слезливо пробормотал тот.
– Куда?
– В окошко, – объяснил он, пытаясь встать. Стукаясь об оконную раму, качаясь и падая, он вдруг высунул голову в окно.
Курсант Лоу схватил его за короткую полу гимнастерки.
– Назад, дурья голова, назад, слышишь! Нельзя так.
– А почему нельзя? – возразил Пехтура. – Пусть прыгает, если хочет. Все равно он до Буффало не доедет.
– Да он же убьется к чертовой матери.
– О, господи! – простонал кондуктор.
Тяжело топая, он уже бежал к ним по проходу. Перегнувшись через Лоу, он схватил солдата за ногу. Тот, высунув голову и туловище в окно, качался, обмякший, как мешок отсыревшей муки. Пехтура оттолкнул Лоу и пытался оторвать руки кондуктора, вцепившиеся в ногу солдата.
– Пустите его. Не прыгнет он ни за что.
– Господи Боже мой, да как же я могу рисковать? Стой, стой, солдат! Держи его! Тяни его назад!
– А, черт, да бросьте его! – сдался наконец Лоу.
– Верно, – добавил Пехтура. – Пусть прыгает. Посмотрим, как это у него выйдет, раз ему так хочется. И потом он совсем не компания для таких приличных молодых людей, как мы. Скатертью дорожка. Давай-ка поможем ему! – добавил он и подтолкнул обмякшее тело приятеля.
Но будущий самоубийца немного отрезвел, на ветру с него сорвало шапку и стряхнуло одурь, и теперь он изо всех сил сопротивлялся, стараясь втянуть голову обратно. Он явно передумал. Но его спутник добросовестно удерживал его:
– Давай, давай! Не теряйся! Смелее! Давай прыгай!
– Помогите! – заорал тот навстречу ветру.
– Помогите! – закричал кондуктор, вцепившись в его ногу.
Два испуганных пассажира с негром-проводником подбежали на помощь. Они побороли Пехтуру и втащили в вагон насмерть перепуганного солдата. Кондуктор наглухо закрыл окошко.
– Джентльмены, – он обращался к двум пассажирам, – пожалуйста, посидите тут, не давайте им выкинуть его в окно. Я их всех ссажу, только бы доехать до Буффало. Я бы остановил поезд сейчас же, но если оставить их одних – они его прикончат. Генри, вызови главного кондуктора, – приказал он проводнику,
– и попроси его телеграфировать в Буффало, что мы везем двух сумасшедших.
– Да, да, Генри, – подхватил Пехтура. – Вели им приготовить оркестр и три бутылки виски. Если нет своего оркестра – пусть наймут, я оплачу! – Он вытащил из кармана распухший комок долларов и один отдал проводнику. – А тебе тоже оркестр? – спросил он Лоу. – Нет, нет, тебе он ни к чему. Поделимся. Беги! – сказал он проводнику.
– Слушаюсь, сэр капитан! – Белые зубы блеснули, как внезапно открытый рояль.
– Присмотрите за ними, господа! – попросил кондуктор своих добровольных стражей. – Эй, Генри! – крикнул он вдогонку белой куртке проводника.
Приятель Пехтуры, бледный, весь в поту, боролся с подступившей тошнотой. Пехтура и Лоу сидели спокойно: один – приветливый, другой – воинственный. Новые пассажиры сели, плечом к плечу, словно ища друг у друга поддержки, и вид у них был растерянный, но решительный. Другие пассажиры снова равнодушно втянули головы в плечи, наклонились над газетами и книгами; поезд мчался мимо заката.
– Ну-с, джентльмены, – начал Пехтура.
Оба штатских вскочили, как наэлектризованные, и один сказал:
– Ну-ну-ну! – и успокоительно обхватил солдата руками. – Не шуми, солдат, мы тебе поможем. Мы – американцы, мы ценим, что вы для нас сделали.
– Хэнк Уайт, – пробормотал пьяный.
– Что? – переспросил его приятель.
– Хэнк Уайт, – повторил тот.
Пехтура обрадовано повернулся к штатскому.
– Вот так штука, будь я неладен. Оказывается, это наш старый добрый Хэнк Уайт собственной персоной. Я же с ним рос вместе! Слушай, Хэнк! А мы слышали, что ты не то умер, не то чем-то торгуешь, кажется, роялями. Тебя, случайно, не выгнали, нет? Что-то я не вижу при тебе рояля.
– Нет, нет, – испуганно залопотал штатский. – Вы ошиблись. Шлюсс моя фамилия, у меня свое дело – дамское белье. – Он вытащил карточку.
– Да что вы говорите! Вот это славно! Послушайте, – Пехтура доверительно наклонился к штатскому, – а у вас образчиков с собой нет, образчиков дамочек? Нет? Жаль, жаль! Ну, ничего. Я вам достану в Буффало. Нет, не куплю, а просто достану, так сказать, во временное пользование. Горацио! Где бутылка? – спросил он Лоу.
– Вот, майор! – И Лоу вытащил бутылку из-под куртки.
Пехтура открыл ее, протянул штатским.
– Спасибо, – сказал тот, кого звали Шлюсс, церемонно передавая бутылку своему соседу.
Оба осторожно наклонились и выпили. Пехтура и курсант Лоу выпили, не наклоняясь.
– Легче, легче, солдатики! – предупредил Шлюсс.
– Не бойтесь! – сказал Лоу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31