Ингевоны вдруг решили отделиться и образовать собственное княжество, вспомнив о своем славном прошлом многовековой давности. Аллоброги столкнулись с воинами Мерроэ. Это случилось без ведома обоих государей, так как ни король Оттон, ни потрясенный Колумелла, которого Тиермес лично доставил в Кайембу прямо с поля неудавшегося сражения, не желали войны. И все же она разгорелась, а поводом к ней стал какой-то старый, выживший из ума баран, который по причине явного склероза забрел в окрестности Арана. Несколько аллоброгов пересекли границу, чтобы отыскать его, но нашли только разъяренных солдат, повесивших нарушителей на ближайшем дереве. Дальше события развивались с неотвратимостью лавины, ползущей вниз по склону горы, подминая под себя всех и вся.
В Табале разразилось землетрясение. Такого не помнили ни старики, ни ученые, ни маги. Колебания почвы продолжались в течение суток и разрушили почти все населенные пункты. Большинство людей остались без крова – что уж говорить о замках и крепостях? Земля разверзалась под ногами ошалевших от смертельного ужаса людей, и в зияющие раны в ее плоти проваливались сотни человек. Реки вышли из берегов и потекли по равнинам, началось сильнейшее наводнение. Последние несколько толчков разбудили и море Фамагата, и пять или шесть гигантских волн обрушились на прибрежные районы, смыв все, что еще там оставалось.
За одни сутки богатый и процветающий Табал перестал существовать, превратившись в груду развалин. Выжила всего лишь десятая часть его жителей, и потому это государство просто списали со счетов в предстоящем противостоянии. Оно было обескровлено.
Той же ночью в Эш-Шелиф из далекого Игуэя прибыл рыцарь. Он явился во дворец Да Зоджи ближе к утру и сказал, что хочет видеть Великого понтифика Дженнина Эльвагана. Изумленные слуги доложили о незнакомце, повинуясь необъяснимому чувству, которое охватывало их в присутствии прибывшего. Вопреки их опасениям Эльваган никого не стал наказывать за несвоевременное вторжение, а, напротив, с радостью встретил ночного гостя. Нужно ли говорить, что именно этот рыцарь, но отнюдь не человек стал носителем второго из двух принадлежащих понтифику Хадрамаута талисманов Джаганнатхи?
Прав был кто-то из древних, мудрых и великих, когда говорил, что нет ничего страшнее, чем две разъяренные женщины.
Каэ ворвалась в кабинет Зу-Л-Карнайна прямо через раскрытое окно, едва успев принять свой нормальный облик. Она даже не задумывалась над тем, с какой легкостью стала превращаться из человека в дракона и из дракона в человека. Ей было не до того.
Вцепившись одной рукой в занавеску, она буквально влетела в помещение, чуть было не сшибла с ног стоявшего у стола Агатияра и остановилась возле царственной красавицы. Жемина оказалась выше ее чуть ли не на целую голову и презрительно глянула сверху вниз на израненную, уставшую, смертельно бледную и разлохмаченную девчонку, Каэтана выглядела и моложе, и озорнее и, уж верно, не была такой красивой.
– Ты примчалась, крохотная богиня? – спросила Жемина зло. – Ты испугалась, что я отниму у тебя твоего любовника? А если ты уже опоздала?
Каэ молчала. И молчание ее было угрожающим. Левой рукой она извлекла из-за спины Такахай и крепко сжала его рукоять.
– О! Впервые вижу, чтобы женщина защищала своего мужчину с оружием в руках... Тебе не стыдно? Впрочем, что я говорю, – внезапно сменила тон воскресшая ведьма. – Легко мне рассуждать при моей внешности, легко судить тебя, бедняжка. А как быть тебе – дурнушке? Представляю, какова ты на самом деле, если всей твоей божественной сущности хватило лишь на то, чтобы изобразить вот это. – И Жемина сморщила нос. – Скажи, страшно быть такой серой и невзрачной?
Кахатанна стояла покачиваясь от слабости. Размышляла она судорожно: сил, чтобы уничтожить ведьму, защищенную талисманом, сейчас у нее не хватит. Только подвергнет ненужному риску и Зу, и Агатияра. Кто знает, как сумеет пережить этот бой старик? А еще она почти поверила Жемине, во всяком случае засомневалась, а ведь там, где возникают сомнения, находится место любому злу. Страх губит разум, сомнения – душу, а зависть – сердце. Кто поверит, что всеми обожаемая, юная и прекрасная Богиня Истины, легендарная владычица Сонандана, в самой глубине души немного завидует статной и ослепительной принцессе. Если бы она обратилась к кому-нибудь со своим вопросом, то ей бы сказали, что Жемина холодна и безжизненна, что ее красота искусственна и ненатуральна и что есть огромная разница между двумя словами: «красивая» и «прекрасная». Что быть прекрасной важнее, чем самой красивой в мире. Каэ и сама это знала, просто не время было обсуждать такие вещи. Она всего лишь чувствовала себя слабой и беспомощной рядом с хранительницей талисмана, но ведь тому были очевидные причины. И Интагейя Сангасойя ничего не ответила своей сопернице.
– Я вижу, ты боишься меня, – моментально заметила ведьма. – Тогда отойди в сторону, мне нужно поговорить с императором.
– Пошла вон, – спокойно бросила ей Каэ и угрожающе приподняла меч на уровень ее прекрасной груди.
– Если ты меня убьешь, Зу тебе этого не простит.
– Переживу как-нибудь, пошла вон! – рявкнула Каэ так, что аита тоже побледнел.
Принцесса попятилась, а Кахатанна сделала резкий выпад и ударила ее концом Такахая прямо в талисман. Но полученная накануне рана все же подвела: движение оказалось неточным, и Жемина, хоть и задетая клинком, все же успела раствориться прямо в воздухе, на глазах у всех.
Повязки богини тут же окрасились алым, и она тяжело опустилась в первое попавшееся кресло.
– Любимая моя! – бросился к ней Зу, и она подняла на него недоверчивые, тоскливые глаза. – И ты могла ее слушать? – возмутился император. – Какой же ты еще ребенок!
В этот миг он чувствовал себя сильнее, старше и мудрее. А может, это так и было на самом деле.
– Тебе нельзя здесь больше оставаться, – проборомотала она, когда Зу-Л-Карнайн наконец оторвался от ее губ.
– И пора перестать целоваться, – вставил повеселевший Агатияр. – Я болен, у Каэ голова кругом? Или наоборот: Каэ больна, у меня голова кругом, но это не важно? Важно, что тебе, мальчик, на самом деле нужно принимать какие-то меры,
– Какие-какие? Выступаем с войском в поход.
– А?..
– Придумаем! – оборвал старого советника счастливый и сияющий аита.
– Понятно. Тебе бы сотню демонов сюда притащить, лишь бы привлечь внимание нашей драгоценной госпожи. Ох, молодость, молодость...
Агатияр еще порывался что-то сказать, но тут в окно заглянула огромная морда золотого грифона, и старик сразу потерял дар речи. Император оглянулся, проследив за его изумленным взглядом: мерно взмахивая крыльями, на уровне окна парил прекрасный зверь, за ним – другой, а уже дальше была видна колесница, полыхающая ослепительным золотым светом, на которой стоял задумчиво скрестив на груди руки величественный юноша в солнечной короне.
– Куда дальше едем? – спросил Кэбоалан, когда понял, что его наконец-то заметили.
– Что с вами, Каэ, дорогая?
Маленький альв сидит напротив своей госпожи, уперев подбородок в мохнатые кулачки. Его бархатная шапочка с кокетливым пером лежит рядом; Номмо взволнован и оттого невероятно взъерошен, – кажется, что он не причесывал свою шерстку вот уже несколько дней, она потускнела и местами свалялась. Каэ замечает это и предлагает:
– Может, я расчешу тебя? Что это с тобой?
– Волнуюсь, – отвечает Номмо. – Вот вы вернулись; все должно быть хорошо, а радости на вашем лице не видно, и все сразу впали в уныние. Га-Мавет с Арескои тихие-тихие сидят и шепотом переговариваются, даже смотреть страшно. Траэтаона пытается командовать сангасоями вполголоса, и они его почти не слышат – переспрашивают по нескольку раз. Татхагатха рисует кружочки-квадратики, а потом закрашивает их черным цветом. Нингишзида... Нингишзида вообще всех потряс: сдружился с двумя самыми экзотическими особами – черным быком Малана Тенгри и Аннораттхой, теперь им изливает душу.
– А князь? – спросила Каэ, расхохотавшись.
– Князь как бы лишний, но быка не оставляет, и потому его теперь водой не разольешь с вашим верховным жрецом. Лицо у него, надо сказать, удивленное, я имею в виду князя. Но вас-то что гложет?
– Сама не знаю. У меня же любимого быка не увели. Знаешь, Номмо, я тебе расскажу все по порядку, а ты меня выслушай и посоветуй: может, ты поймешь, где я допускаю ошибку. Всем известно, что двенадцать хранителей могут открыть проход в пространство Мелькарта, а без одного они уже не та сила. Я каждый час пересчитываю количество уничтоженных талисманов, и у меня все время выходит, что у них в руках осталось максимум одиннадцать, а значит, никакого вторжения нет и быть не может.
– Так и я о том же! – обрадованно заключил Номмо. – Все ждут, когда можно будет объявить праздник по случаю предотвращения Второй войны с Мелькартом или, на худой конец, когда вы объявите поход против Самаэля и оставшихся хранителей. А вы сидите сиднем, скучная, печальная, расстроенная... И все растерялись, не знают, что и думать. Нет, конечно, я не делаю вид, что на Арнемвенде все благополучно, но ведь самое страшное уже позади, правда? Ведь можно чуточку передохнуть и расслабиться? Да?!
– Я сама не знаю, что думать, Номмо. Приятнее всего было бы решить, что у меня просто плохое настроение, что раздражена, потому что сильно устала и у меня болят раны. Хорошо было бы также предположить, что просто я замоталась по всему свету и у меня кругом идет голова. Взять да действительно объявить торжество, и еще какое! А потом двинуть армии на север и избавиться раз и навсегда от этой головной боли, – кажется, чего проще? Только я совершенно уверена в том, что упустила нечто важное. А что – не знаю.
– Это плохо, – помрачнел Номмо. – С вашими предчувствиями шутить опасно: все равно сбудутся. Только локти себе кусай потом, что не послушал, когда предупреждали. Так вы поэтому такая мрачная?
– Именно.
– Послушайте, Каэ. Можно я позову Магнуса? Мне лично представляется, что хоть он и моложе многих здесь, особенно бессмертных, но мудрее их. Давайте посоветуемся с ним!
– Согласна, – коротко ответила Каэ.
Магнус пришел через несколько минут, словно дежурил неподалеку, ожидая, что его позовут.
– Не полегчало? – спросил еще за несколько шагов.
– Да нет. Поверишь ли, точно знаю, что меня кто-то в чем-то обманул. А вот в чем?
– Придраться не к чему, – согласился маг. – Но у меня есть для вас одно сообщение: на севере буквально кишит всякая нечисть, причем такая, о которой я прежде и не слыхал. Я перелистал кучу книг: бестиарии, словари, энциклопедии – нет их, и все тут. Так что напрашивается один разумный вывод: они идут из других пространств.
– Час от часу не легче.
– Не легче, – согласился Магнус, – но лучше знать все наверняка, чем получить потом неприятный сюрприз от врага. У меня складывается впечатление, что война не отменяется, а, напротив, близится с каждым днем. И вы это уже знаете, вот и огорчены, что ваши усилия не дали должного результата. Я прав?
– Полностью. – Каэ решила встать, однако это было не так легко сделать, как представлялось. Магнус обнял ее, поддерживая за талию.
– Разрешите вас куда-нибудь сопроводить?
– С удовольствием. Ты разговаривал с татхагатхой или Астерионом, хоть с кем-нибудь?
– Еще нет. Армия танну-ула слишком далеко, чтобы угрожать нам непосредственно в ближайшие дни. Если эта война все-таки начнется, мы о ней услышим сразу. А я хотел прежде переговорить с вами, вот и переговорил. Кстати, эльфы из отряда Рогмо тоже собрались сюда, в Сонандан. Сдается мне, их благородные носы тоже чуют приближающуюся катастрофу.
– Да. Но в чем, скажи, я ошиблась?
– Ни в чем. Просто мир действительно пришел к своему концу. И не мытьем, так катаньем собирается завершить успешно начатое дело.
– Я пыталась рассказать о своих предчувствиях Кэбоалану, так он начал меня успокаивать, как будто этим поможешь делу!
– Никто не хочет верить в неизбежность всеобщей гибели, – сказал молодой чародей. – Но их можно заставить шевелиться другим способом: Самаэль – это вполне реальная угроза, и никаких предчувствий не нужно, чтобы смело утверждать, что он попытается помериться силами с Зу-Л-Карнайном. Жаль только разрушать иллюзии – все так настроились на праздник, на радость, на благоденствие и процветание.
– У меня мерзкое ощущение, Магнус, – пожаловалась Богиня Истины. – Будто я всех подвела и не сделала чего-то крайне важного.
– Так часто бывает, – успокоил ее маг. – Чем значительнее результат, тем сильнее и недовольство собой. Спросите любого художника, ученого или поэта.
– Спрошу... Аннораттху, например, – улыбнулась она лукаво.
– Не стоит. Этот всем доволен, даже зло берет, – пробурчал Магнус.
Трое монахов неспешно шествуют храмовым парком. Они вполне реальны и идут хрустя каблуками по гравию. Они подходят к каждому фонтану и погружают руки в прохладную, свежую воду.
Им навстречу попадается Нингишзида. Увидев наяву тех, кого он упорно считал плодом своего расстроенного воображения, верховный жрец Кахатанны невольно пятится.
– Здравствуй, мудрый Нингишзида, – радостно говорит Ма-Гуа. – Мы давно не видели тебя и долго не увидим, но рады лицезреть старого друга таким прекрасным утром.
– Доброе утро, – машинально раскланивается Нингишзида. После этого он резко сворачивает в сторону и меняет маршрут – отправляется к лекарю, чтобы получить успокоительные капли и разумный, дружеский совет.
А трое монахов продолжают свой путь. Они находят Каэтану возле ее любимого бассейна с морской водой, в котором плавают голубые ластоногие черепахи. Богиня Истины стоит на узорчатом мостике, облокотясь о перила и свесившись вниз. На ее лице блуждает блаженная улыбка.
– Нравится? – спрашивает Да-Гуа.
– Безумно.
– Даже после Шеолы? – уточняет Ши-Гуа.
– Тем более после Шеолы. Там темно, холодно и страшно. Все чужое и враждебное – это совсем другой мир. А здесь светло, солнечно, ясно, черепахи такие милые, и мордашки у них потешные. Ой, а вы во плоти явились?
– Заметила все-таки, – говорит Ма-Гуа. И его тон тоже необычен.
– Что-то случилось? – тревожно спрашивает Каэ.
Она отрывается от созерцания бассейна и приглашает монахов на лужайку, где ее паломники поставили плетеные кресла в тени цветущих кустов жасмина, чтобы их богине хорошо отдыхалось в редкие минуты покоя.
Все четверо чинно рассаживаются в них, и кресла скрипят под тяжестью тел монахов. Каэ не верит своим глазам.
– Мы пришли проститься, – говорит Ши-Гуа.
– Мы будем тосковать по тебе, – добавляет Да-Гуа.
Ма-Гуа молчит.
– То есть как это – проститься? – Интагейя Сангасойя поражена и огорчена. Она уже не мыслит себе этот мир без троих монахов, а главное – она не понимает, как и почему они решили уйти.
– Это не мы решили, – спешит ответить на ее мысли Ши-Гуа.
– Это случилось закономерно, само собой, – поясняет Ма-Гуа.
Да-Гуа молчит и ласково гладит Каэтану по руке: успокойся, не огорчайся, все еще будет прекрасно.
– Видишь ли, мир отторгает нас, – говорит Ма-Гуа. – Сейчас ничего нельзя предсказать, логика событий отсутствует напрочь, и все решают случай и упорство, безумство и удача, любовь и верность. А эти категории невозможно просчитать.
– Мы были призваны миром как сторонние наблюдатели. В этом качестве мы были необходимы – делали выводы, рассматривали ситуации, предсказывали возможные ходы. И ошиблись, как тебе известно, всего один раз за всю историю Арнемвенда, – продолжает Да-Гуа. – Но теперь все переменилось: формально мир уже пришел к своему концу, и ничего поделать нельзя. Так или иначе, но существующий порядок вещей закончится в самом скором времени – это реальность, которую, казалось бы, нельзя изменить.
Ши-Гуа молчит.
– Не верю, – упрямо говорит Каэ. – Мы уже обсуждали с вами этот вопрос, и совсем не так давно. Вы сами сказали, что надежда еще остается. И я не собираюсь сидеть сложа руки!
– Вот-вот, – улыбается Ма-Гуа. – Именно поэтому мы уже не нужны. Мир в растерянности, мир в разброде. Сказать ей правду? – обращается он к Ши-Гуа.
Тот кивает головой:
– Обязательно скажи. У нас ведь не будет другой такой возможности.
– Теперь будущее зависит только от тебя и твоих друзей. Как в легендах, которые никто не придумывал, – их только бережно передавали из поколения в поколения так долго, что они стали похожи на вымысел. Видишь ли, всегда неизвестно, найдется ли тот, кто готов заплатить непомерную цену...
– Непомерную? – спрашивает Интагейя Сангасойя.
– Да, – говорит Ши-Гуа. – Видишь ли, при обычном ходе событий жизнь любой планеты напоминает сложную игру, в которой существуют свои правила и свои закономерности. Но в такие времена, как теперь... какая уж тут игра, какие правила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
В Табале разразилось землетрясение. Такого не помнили ни старики, ни ученые, ни маги. Колебания почвы продолжались в течение суток и разрушили почти все населенные пункты. Большинство людей остались без крова – что уж говорить о замках и крепостях? Земля разверзалась под ногами ошалевших от смертельного ужаса людей, и в зияющие раны в ее плоти проваливались сотни человек. Реки вышли из берегов и потекли по равнинам, началось сильнейшее наводнение. Последние несколько толчков разбудили и море Фамагата, и пять или шесть гигантских волн обрушились на прибрежные районы, смыв все, что еще там оставалось.
За одни сутки богатый и процветающий Табал перестал существовать, превратившись в груду развалин. Выжила всего лишь десятая часть его жителей, и потому это государство просто списали со счетов в предстоящем противостоянии. Оно было обескровлено.
Той же ночью в Эш-Шелиф из далекого Игуэя прибыл рыцарь. Он явился во дворец Да Зоджи ближе к утру и сказал, что хочет видеть Великого понтифика Дженнина Эльвагана. Изумленные слуги доложили о незнакомце, повинуясь необъяснимому чувству, которое охватывало их в присутствии прибывшего. Вопреки их опасениям Эльваган никого не стал наказывать за несвоевременное вторжение, а, напротив, с радостью встретил ночного гостя. Нужно ли говорить, что именно этот рыцарь, но отнюдь не человек стал носителем второго из двух принадлежащих понтифику Хадрамаута талисманов Джаганнатхи?
Прав был кто-то из древних, мудрых и великих, когда говорил, что нет ничего страшнее, чем две разъяренные женщины.
Каэ ворвалась в кабинет Зу-Л-Карнайна прямо через раскрытое окно, едва успев принять свой нормальный облик. Она даже не задумывалась над тем, с какой легкостью стала превращаться из человека в дракона и из дракона в человека. Ей было не до того.
Вцепившись одной рукой в занавеску, она буквально влетела в помещение, чуть было не сшибла с ног стоявшего у стола Агатияра и остановилась возле царственной красавицы. Жемина оказалась выше ее чуть ли не на целую голову и презрительно глянула сверху вниз на израненную, уставшую, смертельно бледную и разлохмаченную девчонку, Каэтана выглядела и моложе, и озорнее и, уж верно, не была такой красивой.
– Ты примчалась, крохотная богиня? – спросила Жемина зло. – Ты испугалась, что я отниму у тебя твоего любовника? А если ты уже опоздала?
Каэ молчала. И молчание ее было угрожающим. Левой рукой она извлекла из-за спины Такахай и крепко сжала его рукоять.
– О! Впервые вижу, чтобы женщина защищала своего мужчину с оружием в руках... Тебе не стыдно? Впрочем, что я говорю, – внезапно сменила тон воскресшая ведьма. – Легко мне рассуждать при моей внешности, легко судить тебя, бедняжка. А как быть тебе – дурнушке? Представляю, какова ты на самом деле, если всей твоей божественной сущности хватило лишь на то, чтобы изобразить вот это. – И Жемина сморщила нос. – Скажи, страшно быть такой серой и невзрачной?
Кахатанна стояла покачиваясь от слабости. Размышляла она судорожно: сил, чтобы уничтожить ведьму, защищенную талисманом, сейчас у нее не хватит. Только подвергнет ненужному риску и Зу, и Агатияра. Кто знает, как сумеет пережить этот бой старик? А еще она почти поверила Жемине, во всяком случае засомневалась, а ведь там, где возникают сомнения, находится место любому злу. Страх губит разум, сомнения – душу, а зависть – сердце. Кто поверит, что всеми обожаемая, юная и прекрасная Богиня Истины, легендарная владычица Сонандана, в самой глубине души немного завидует статной и ослепительной принцессе. Если бы она обратилась к кому-нибудь со своим вопросом, то ей бы сказали, что Жемина холодна и безжизненна, что ее красота искусственна и ненатуральна и что есть огромная разница между двумя словами: «красивая» и «прекрасная». Что быть прекрасной важнее, чем самой красивой в мире. Каэ и сама это знала, просто не время было обсуждать такие вещи. Она всего лишь чувствовала себя слабой и беспомощной рядом с хранительницей талисмана, но ведь тому были очевидные причины. И Интагейя Сангасойя ничего не ответила своей сопернице.
– Я вижу, ты боишься меня, – моментально заметила ведьма. – Тогда отойди в сторону, мне нужно поговорить с императором.
– Пошла вон, – спокойно бросила ей Каэ и угрожающе приподняла меч на уровень ее прекрасной груди.
– Если ты меня убьешь, Зу тебе этого не простит.
– Переживу как-нибудь, пошла вон! – рявкнула Каэ так, что аита тоже побледнел.
Принцесса попятилась, а Кахатанна сделала резкий выпад и ударила ее концом Такахая прямо в талисман. Но полученная накануне рана все же подвела: движение оказалось неточным, и Жемина, хоть и задетая клинком, все же успела раствориться прямо в воздухе, на глазах у всех.
Повязки богини тут же окрасились алым, и она тяжело опустилась в первое попавшееся кресло.
– Любимая моя! – бросился к ней Зу, и она подняла на него недоверчивые, тоскливые глаза. – И ты могла ее слушать? – возмутился император. – Какой же ты еще ребенок!
В этот миг он чувствовал себя сильнее, старше и мудрее. А может, это так и было на самом деле.
– Тебе нельзя здесь больше оставаться, – проборомотала она, когда Зу-Л-Карнайн наконец оторвался от ее губ.
– И пора перестать целоваться, – вставил повеселевший Агатияр. – Я болен, у Каэ голова кругом? Или наоборот: Каэ больна, у меня голова кругом, но это не важно? Важно, что тебе, мальчик, на самом деле нужно принимать какие-то меры,
– Какие-какие? Выступаем с войском в поход.
– А?..
– Придумаем! – оборвал старого советника счастливый и сияющий аита.
– Понятно. Тебе бы сотню демонов сюда притащить, лишь бы привлечь внимание нашей драгоценной госпожи. Ох, молодость, молодость...
Агатияр еще порывался что-то сказать, но тут в окно заглянула огромная морда золотого грифона, и старик сразу потерял дар речи. Император оглянулся, проследив за его изумленным взглядом: мерно взмахивая крыльями, на уровне окна парил прекрасный зверь, за ним – другой, а уже дальше была видна колесница, полыхающая ослепительным золотым светом, на которой стоял задумчиво скрестив на груди руки величественный юноша в солнечной короне.
– Куда дальше едем? – спросил Кэбоалан, когда понял, что его наконец-то заметили.
– Что с вами, Каэ, дорогая?
Маленький альв сидит напротив своей госпожи, уперев подбородок в мохнатые кулачки. Его бархатная шапочка с кокетливым пером лежит рядом; Номмо взволнован и оттого невероятно взъерошен, – кажется, что он не причесывал свою шерстку вот уже несколько дней, она потускнела и местами свалялась. Каэ замечает это и предлагает:
– Может, я расчешу тебя? Что это с тобой?
– Волнуюсь, – отвечает Номмо. – Вот вы вернулись; все должно быть хорошо, а радости на вашем лице не видно, и все сразу впали в уныние. Га-Мавет с Арескои тихие-тихие сидят и шепотом переговариваются, даже смотреть страшно. Траэтаона пытается командовать сангасоями вполголоса, и они его почти не слышат – переспрашивают по нескольку раз. Татхагатха рисует кружочки-квадратики, а потом закрашивает их черным цветом. Нингишзида... Нингишзида вообще всех потряс: сдружился с двумя самыми экзотическими особами – черным быком Малана Тенгри и Аннораттхой, теперь им изливает душу.
– А князь? – спросила Каэ, расхохотавшись.
– Князь как бы лишний, но быка не оставляет, и потому его теперь водой не разольешь с вашим верховным жрецом. Лицо у него, надо сказать, удивленное, я имею в виду князя. Но вас-то что гложет?
– Сама не знаю. У меня же любимого быка не увели. Знаешь, Номмо, я тебе расскажу все по порядку, а ты меня выслушай и посоветуй: может, ты поймешь, где я допускаю ошибку. Всем известно, что двенадцать хранителей могут открыть проход в пространство Мелькарта, а без одного они уже не та сила. Я каждый час пересчитываю количество уничтоженных талисманов, и у меня все время выходит, что у них в руках осталось максимум одиннадцать, а значит, никакого вторжения нет и быть не может.
– Так и я о том же! – обрадованно заключил Номмо. – Все ждут, когда можно будет объявить праздник по случаю предотвращения Второй войны с Мелькартом или, на худой конец, когда вы объявите поход против Самаэля и оставшихся хранителей. А вы сидите сиднем, скучная, печальная, расстроенная... И все растерялись, не знают, что и думать. Нет, конечно, я не делаю вид, что на Арнемвенде все благополучно, но ведь самое страшное уже позади, правда? Ведь можно чуточку передохнуть и расслабиться? Да?!
– Я сама не знаю, что думать, Номмо. Приятнее всего было бы решить, что у меня просто плохое настроение, что раздражена, потому что сильно устала и у меня болят раны. Хорошо было бы также предположить, что просто я замоталась по всему свету и у меня кругом идет голова. Взять да действительно объявить торжество, и еще какое! А потом двинуть армии на север и избавиться раз и навсегда от этой головной боли, – кажется, чего проще? Только я совершенно уверена в том, что упустила нечто важное. А что – не знаю.
– Это плохо, – помрачнел Номмо. – С вашими предчувствиями шутить опасно: все равно сбудутся. Только локти себе кусай потом, что не послушал, когда предупреждали. Так вы поэтому такая мрачная?
– Именно.
– Послушайте, Каэ. Можно я позову Магнуса? Мне лично представляется, что хоть он и моложе многих здесь, особенно бессмертных, но мудрее их. Давайте посоветуемся с ним!
– Согласна, – коротко ответила Каэ.
Магнус пришел через несколько минут, словно дежурил неподалеку, ожидая, что его позовут.
– Не полегчало? – спросил еще за несколько шагов.
– Да нет. Поверишь ли, точно знаю, что меня кто-то в чем-то обманул. А вот в чем?
– Придраться не к чему, – согласился маг. – Но у меня есть для вас одно сообщение: на севере буквально кишит всякая нечисть, причем такая, о которой я прежде и не слыхал. Я перелистал кучу книг: бестиарии, словари, энциклопедии – нет их, и все тут. Так что напрашивается один разумный вывод: они идут из других пространств.
– Час от часу не легче.
– Не легче, – согласился Магнус, – но лучше знать все наверняка, чем получить потом неприятный сюрприз от врага. У меня складывается впечатление, что война не отменяется, а, напротив, близится с каждым днем. И вы это уже знаете, вот и огорчены, что ваши усилия не дали должного результата. Я прав?
– Полностью. – Каэ решила встать, однако это было не так легко сделать, как представлялось. Магнус обнял ее, поддерживая за талию.
– Разрешите вас куда-нибудь сопроводить?
– С удовольствием. Ты разговаривал с татхагатхой или Астерионом, хоть с кем-нибудь?
– Еще нет. Армия танну-ула слишком далеко, чтобы угрожать нам непосредственно в ближайшие дни. Если эта война все-таки начнется, мы о ней услышим сразу. А я хотел прежде переговорить с вами, вот и переговорил. Кстати, эльфы из отряда Рогмо тоже собрались сюда, в Сонандан. Сдается мне, их благородные носы тоже чуют приближающуюся катастрофу.
– Да. Но в чем, скажи, я ошиблась?
– Ни в чем. Просто мир действительно пришел к своему концу. И не мытьем, так катаньем собирается завершить успешно начатое дело.
– Я пыталась рассказать о своих предчувствиях Кэбоалану, так он начал меня успокаивать, как будто этим поможешь делу!
– Никто не хочет верить в неизбежность всеобщей гибели, – сказал молодой чародей. – Но их можно заставить шевелиться другим способом: Самаэль – это вполне реальная угроза, и никаких предчувствий не нужно, чтобы смело утверждать, что он попытается помериться силами с Зу-Л-Карнайном. Жаль только разрушать иллюзии – все так настроились на праздник, на радость, на благоденствие и процветание.
– У меня мерзкое ощущение, Магнус, – пожаловалась Богиня Истины. – Будто я всех подвела и не сделала чего-то крайне важного.
– Так часто бывает, – успокоил ее маг. – Чем значительнее результат, тем сильнее и недовольство собой. Спросите любого художника, ученого или поэта.
– Спрошу... Аннораттху, например, – улыбнулась она лукаво.
– Не стоит. Этот всем доволен, даже зло берет, – пробурчал Магнус.
Трое монахов неспешно шествуют храмовым парком. Они вполне реальны и идут хрустя каблуками по гравию. Они подходят к каждому фонтану и погружают руки в прохладную, свежую воду.
Им навстречу попадается Нингишзида. Увидев наяву тех, кого он упорно считал плодом своего расстроенного воображения, верховный жрец Кахатанны невольно пятится.
– Здравствуй, мудрый Нингишзида, – радостно говорит Ма-Гуа. – Мы давно не видели тебя и долго не увидим, но рады лицезреть старого друга таким прекрасным утром.
– Доброе утро, – машинально раскланивается Нингишзида. После этого он резко сворачивает в сторону и меняет маршрут – отправляется к лекарю, чтобы получить успокоительные капли и разумный, дружеский совет.
А трое монахов продолжают свой путь. Они находят Каэтану возле ее любимого бассейна с морской водой, в котором плавают голубые ластоногие черепахи. Богиня Истины стоит на узорчатом мостике, облокотясь о перила и свесившись вниз. На ее лице блуждает блаженная улыбка.
– Нравится? – спрашивает Да-Гуа.
– Безумно.
– Даже после Шеолы? – уточняет Ши-Гуа.
– Тем более после Шеолы. Там темно, холодно и страшно. Все чужое и враждебное – это совсем другой мир. А здесь светло, солнечно, ясно, черепахи такие милые, и мордашки у них потешные. Ой, а вы во плоти явились?
– Заметила все-таки, – говорит Ма-Гуа. И его тон тоже необычен.
– Что-то случилось? – тревожно спрашивает Каэ.
Она отрывается от созерцания бассейна и приглашает монахов на лужайку, где ее паломники поставили плетеные кресла в тени цветущих кустов жасмина, чтобы их богине хорошо отдыхалось в редкие минуты покоя.
Все четверо чинно рассаживаются в них, и кресла скрипят под тяжестью тел монахов. Каэ не верит своим глазам.
– Мы пришли проститься, – говорит Ши-Гуа.
– Мы будем тосковать по тебе, – добавляет Да-Гуа.
Ма-Гуа молчит.
– То есть как это – проститься? – Интагейя Сангасойя поражена и огорчена. Она уже не мыслит себе этот мир без троих монахов, а главное – она не понимает, как и почему они решили уйти.
– Это не мы решили, – спешит ответить на ее мысли Ши-Гуа.
– Это случилось закономерно, само собой, – поясняет Ма-Гуа.
Да-Гуа молчит и ласково гладит Каэтану по руке: успокойся, не огорчайся, все еще будет прекрасно.
– Видишь ли, мир отторгает нас, – говорит Ма-Гуа. – Сейчас ничего нельзя предсказать, логика событий отсутствует напрочь, и все решают случай и упорство, безумство и удача, любовь и верность. А эти категории невозможно просчитать.
– Мы были призваны миром как сторонние наблюдатели. В этом качестве мы были необходимы – делали выводы, рассматривали ситуации, предсказывали возможные ходы. И ошиблись, как тебе известно, всего один раз за всю историю Арнемвенда, – продолжает Да-Гуа. – Но теперь все переменилось: формально мир уже пришел к своему концу, и ничего поделать нельзя. Так или иначе, но существующий порядок вещей закончится в самом скором времени – это реальность, которую, казалось бы, нельзя изменить.
Ши-Гуа молчит.
– Не верю, – упрямо говорит Каэ. – Мы уже обсуждали с вами этот вопрос, и совсем не так давно. Вы сами сказали, что надежда еще остается. И я не собираюсь сидеть сложа руки!
– Вот-вот, – улыбается Ма-Гуа. – Именно поэтому мы уже не нужны. Мир в растерянности, мир в разброде. Сказать ей правду? – обращается он к Ши-Гуа.
Тот кивает головой:
– Обязательно скажи. У нас ведь не будет другой такой возможности.
– Теперь будущее зависит только от тебя и твоих друзей. Как в легендах, которые никто не придумывал, – их только бережно передавали из поколения в поколения так долго, что они стали похожи на вымысел. Видишь ли, всегда неизвестно, найдется ли тот, кто готов заплатить непомерную цену...
– Непомерную? – спрашивает Интагейя Сангасойя.
– Да, – говорит Ши-Гуа. – Видишь ли, при обычном ходе событий жизнь любой планеты напоминает сложную игру, в которой существуют свои правила и свои закономерности. Но в такие времена, как теперь... какая уж тут игра, какие правила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59