— Мы решили разобраться в поступающих к нам жалобах и выяснили ряд совершенно недопустимых в нашей организации нарушений.
— Например! — кричал тот же парень, который перед этим выкрикнул «Ложь».
— Пожалуйста, — директор надел очки. — Мы все знаем, что фонды заработной платы организациям Академии Наук были резко сокращены и сотрудники во многом зависят от грантов, получаемых от Российского фонда исследований, международных организаций. Так вот, мы подвели некоторую интересную статистику. Из двенадцати грантов, полученных Институтом за последние четырнадцать месяцев, восемь, я повторяю — восемь, — он сделал многозначительную паузу, — были выделены отделу номер семь! —В зале поднялся недовольный гул, как будто в гнездо ос бросили булыжник. — Интересно, граждане, что Григорий Семенович входил в ряд комиссий Академии Наук, ведающих распределением этих грантов, а также пользовался своим личным влиянием в международных комиссиях и своими, так сказать, знакомствами во влиятельных международных научных кругах.
— Это неправда! — академик вскочил с места. — Деньги мы получали за работу, за первоклассные научные результаты. Я никогда не опускался до того…
— Григорий Семенович, мы вам дадим слово, пожалуйста сядьте! Проявляйте уважение к Ученому Совету, — дебиловатый замдиректора тряс своим кадыком, и на лице у него появилось злобное выражение, как у барбоса, отгоняющего незваного прохожего от хозяйского забора.
— Это еще не все, — директор прищурившись посмотрел на следующую страницу, — давайте посмотрим, как именно распределялись эти деньги. Большую часть их в виде зарплаты получили всего четыре — пять человек, так сказать, особо приближенные, а на остальную сумму заслуженный руководитель устроил себе две зарубежные командировки, из которых, как говорится, вернулся не с пустыми руками!
— Безобразие! Распустились совсем! Нахапали долларов! Чушь собачья! — крики неслись из средних рядов.
«Ну и сволочь, — академик передернулся от отвращения, — это же надо опуститься до такой низости. Скотина, хоть я и знал, что подонок, но такого не ожидал». — Он встал, и лицо его налилось кровью.
— Я попрошу уважаемого директора отдавать себе отчет в своих голословных утверждениях. Я готов полностью, до последней копейки отчитаться во всех средствах, полученных и потраченных отделом…
— Сядьте! — на этот раз кричал директор. Он снял очки и смотрел академику прямо в глаза. — Вы за все отчитаетесь по закону.
— Так вот, — директор взял листок, — у нас имеется заявление, подписанное пятью членами трудового коллектива отдела, излагающее факты нарушений.
— Это ложь! Подделка! — академик почуствовал, что у него сдавило сердце.
— Подделка? Сергей Михайлович, пожалуйста!
«Сережа? Не может быть!» — академик широко раскрыл глаза. Он тянул изо всех сил этого худенького и какого-то синюшного паренька, казалось, выбравшегося из закопченных заводских окраин, пробивал для него общежитие, добавки к зарплате и вот…
К трибуне подошел Сережа и, стараясь не смотреть в глаза академику, начал говорить:
— Мы в отделе давно возмущались тем, как Григорий Семенович собственной властью распределяет деньги и создает вокруг себя верных ему людей, снабжая их американскими долларами…
У академика стало кисло во рту. «Врешь, Сережа — подумал он. — И тебе немало доставалось от общего пирога, но ведь ты же не работал, ведь всем известно, что с работы таскал детали домой для своего мелкого кооперативчика, а я тебя, дурака, покрывал, понимал, что детей кормить надо…»
— Более того, — Сережа вдруг ясным взглядом посмотрел академику прямо в глаза. — Григорий Семенович на моих глазах пытался продать результаты работы коллектива Израильской оборонной промышленности. Он связывался с представителями Израильской стороны и назначал им цены за получаемые в отделе материалы. — Зал застонал.
Это уж была совсем чушь. Академик переписывался и пару раз звонил Грише, своему бывшему ученику, работавшему в Израиле и ставившему эксперименты в Тель-Авивском университете.
— Сколько их не корми, все в лес смотрят! — отчетливо раздался чей-то грубый и наглый голос.
— Это, это, — академик задыхался. — Я обращусь в Президиум, не имеете права… Как вы смеете, Сережа, как вы могли, после того как я вас…
— В последнее время Григорий Семенович вообще очень активно занимался пропагандой сионистских взглядов среди евреев, еще работающих у нас в Институте, — холодно продолжал Сергей. — Они все время проводили какие-то непонятные встречи и о чем-то договаривались между собой.
— Спасибо, Сергей Михайлович! — директор продолжал говорить ровным голосом. — Григорий Семенович, как у вас обстоит дело со счетами в иностранной валюте, например в израильских шекелях? У меня, например, таких счетов нет. Хочу довести до вашего сведения, граждане, что этим вопросом сейчас активно занимаются компетентные организации, и я не сомневаюсь, что им удастся обнаружить истину. — В зале стало шумно. — Более того, граждане, касательно последних слов Сергея Михайловича. Так вот, мне в руки недавно попал прелюбопытный документ. Я бы сказал, страшный документ. Я бы никогда не поверил в его существование, если бы мне его не принес лично в руки один из наших сотрудников еврейской национальности, нашедший его на своем столе и не пожелавший участвовать в этом заговоре. Да, да, хоть и противно это произносить, в сионистском заговоре, имевшем место в стенах нашего Института. Кстати сказать, роль Георгия Семеновича в этом заговоре еще предстоит выяснить, особенно в связи с только что выяснившимися подробностями о его связях с Израильскими военными.
— Это что еще за заговор? — выкрикнули из зала.
— Информирую вас, товарищи. Вот на этом листочке, — директор потряс бумажным листом, — содержатся инструкции всем ученым-евреям нашего Института стараться захватить руководящие посты, пользуясь свободой и демократией, стараться продвигаться в дирекцию, оттеснять от руководства сотрудников — неевреев, распределять фонды заработной платы и финансирование исследований, действовать в интересах государства Израиль….
— Вот это да! Не дождутся! — зал возмущенно гудел.
— Да, граждане, мне просто стало страшно, когда я эту листовку увидел. Вы знаете, мы все привыкли иронизировать над советской пропагандой, все подвергать сомнению, — директор театрально развел руками. — У нас в последнее время сложился даже стереотип, что евреев в России только и делали, что притесняли, а Израиль это просто замечательное государство. Да я и сам так уже думал. Но что прикажете делать, когда видишь перед собой такое? Все-таки мы с этими людьми родились в одной стране, работали бок о бок долгие годы, и вот националистический дух, чувство своего превосходства над окружающими, подогреваемое сионистской пропагандой, ударило им в головы и заставило их объединиться в какую-то просто-таки волчью стаю.
— Что за чушь! — на этот раз кричал старый профессор Войцевич, но его голос с трудом прорывался сквозь басовый гул, издаваемый толпой раскрасневшихся людей.
«Как рой шмелей,» — автоматически отметил Академик. Он потерял дар речи и никак не мог поверить в реальность происходящего, судорожно щипая себя за руку.
— Кстати, как ни грустно мне это признать, Григорий Семенович допустил и нарушения уголовного законодательства, — продолжил директор. — У нас есть свидетели, что ценные металлы, используемые в его отделе, были им проданы с целью личного обогащения, в частности для строительства дачного дома.
— Нахапали, господа ученые! — нагло прокричал кто-то басом.
— Как вы смеете! — это кричал Володя, хриплый голос его сорвался.
— Заткните этому сопляку глотку! — прорычал тот же хамоватый бас.
— Вы не смеете, уберите руки! — Володя кричал, но несколько парней с ухмылкой скрутили его и вытолкали за дверь. В зале стало шумно.
— Разрешите мне сказать! — со своего стула с гневным криком, опираясь на палку, поднялся старик Войцевич. Он был последним живым классиком, сохранившимся в Институте, и разгоряченный зал неожиданно замолк. — Я лично не верю в эти нелепые, сфабрикованные обвинения. Да все евреи уже давно уехали, посмотрите по сторонам, господа хорошие, я смог насчитать всего семь или восемь человек, включая Григория Семеновича.
— И семерых хватит! — иронично выкрикнул кто-то из зала.
— Позор нашему Институту. И дирекции прежде всего. Какой же может быть заговор, да еще с листовками и с прокламациями? — Войцевич покрутил пальцем у лба. — Они же не идиоты. Это мы с вами, сидящие в этом зале и всякая мразь, которая у нас завелась с легкой руки дирекции, вот кто идиоты. Стыдно! И еще. Только что доброе имя Григория Семеновича было омерзительным образом очернено. Я очень хочу напомнить присутствующим, что научная школа, созданная в стенах этого здания, во многом обязана этому человеку. Как бы то ни было, давайте не забывать, что благодаря ему созданы принципиально новые направления Российской науки.
—А я так не считаю! — со своего места вскочил лысый мужчина с плоскими, как у судака, глазами и с брюшком. Он недавно стал заведующим одной из лабораторий, и академик не вполне был уверен, чем именно он занимается. — Если он даже и крупный ученый, это не дает никому, даже академику, права красть деньги у окружающих. А уж эта история с Израилем и с листовками совсем ни в какие ворота не лезет! Мы получаем зарплату от государства не для того, чтобы плоды наших трудов уплывали за рубеж! Достаточно уже Россия настрадалась, сколько вот таких выучили, а они или удрали и греются теперь под пальмами, или плетут заговоры за нашими спинами!
— Правильно! — хрипло крикнул кто-то.
— Ну хватит, надоело уже! — с издевкой раздалось в ответ. — Если бы смог, давно бы и сам смотался финики жрать.
— Не мешайте! — зал зашумел.
— Дайте мне сказать! — Академик вдруг почуствовал себя совершенно спокойно. Он встал, выпрямился и подошел к трибуне. Наступила тишина, пронзительная и неправдоподобная. — Я хотел начать свое выступление с последних результатов, полученных нашей группой. Но думаю, что это излишне. Большинство из присутствующих в зале этих результатов просто не поймут в силу крайне скудных умственных способностей.
— Ну, полегче на поворотах! — Недовольный рокот возмущения поднялся и начал нарастать.
— Еще я хотел выразить свое крайнее неуважение к членам Ученого Совета, разыгравшим это омерзительное представление. Да, я вас не уважаю! Вернее, я питаю глубочайщее уважение к нескольким порядочным людям, еще оставшимся в стенах нашего Института. Я полон уважения и благодарности к профессору Войцевичу. Я знаю, что в этом зале есть люди, понимающие, что стали невольными участниками омерзительного спектакля, разыгранного дирекцией. К сожалению, боюсь, что они находятся в абсолютном меньшинстве.
— Прекратите! Возмутительно! — выкрики раздавались тут и там.
— Мне наплевать на ваши угрозы, ваши обвинения и ваши решения. Я счастливый человек, так как успел застать те времена, когда в Академии Наук еще работали интеллигенты. Хотя они всегда были в меньшинстве. А вы и вам подобные могут и дальше продолжать оставаться подонками! Я заявляю, что немедленно ухожу из Института, так как работать в этой атмосфере мне просто противно и я более не считаю это для себя возможным.
— Григорий Семе…
— Неважно. Вы меня больше не увидите! Жаль только ребят. Быть может, у кого-нибудь из вас хватит совести подумать о молодом поколении, которое входит в науку, изгаженную вашими испражнениями!
В зале засвистели. Академик набрал в грудь воздух и четким, строевым шагом подошел к двери и, выйдя, громко ею хлопнул. Он спустился в свой кабинет, вытряхнул из стола письма, оттиски последних статей, сунул под мышку пару любимых книг и стремглав вышел из здания под нагловатую ухмылку красномордого вахтера.
«Пропадите вы все пропадом!» — думал он. Странная пустота и чувство какого-то космического покоя овладело душой. Академик бросил вещи в багажник своей старенькой машины, завел мотор и выехал со двора. Он колесил по городу, повторяя старые, так хорошо ему известные маршруты. Смеркалось. Темные громады домов светились тусклыми желтыми огоньками, и черное ночное небо, казалось, было совсем близко к земле, покрытой умирающей мокрой травой и опавшими листьями.
Он остановился около своего дома. На улице было промозгло, как бывает поздними осенними вечерами. Изо рта шел мокрый пар. Академик поднял воротник пальто и зашел в свою квартиру. В комнате было как-то по-особенному тихо, и темнота, идущая от окна, скользила по занавеске, черным облаком кралась по деревянному полу и наступала на книжные полки, завоевывая себе все новые территории.
«Зря я так, погорячился. Надо было сражаться. Уж слишком просто они меня добили,» — с досадой подумал он. — «А, может быть, это к лучшему».
Взгляд его упал на серый телефонный аппарат, стоявший на столе. Казалось, от аппарата исходит странная магическая сила и чрево его пронизывают светлячки электрических разрядов. Рука его потянулась к трубке и сняла ее. Разряды забегали, засуетились, и в трубке зашуршало. Академик достал записную книжку и долго возился, набирая длинный номер. В трубке долго шипело, щелкало, затем наступила звенящая тишина. Он потряс телефон и услышал неожиданно близкий и громкий гудок.
— Hello, — донесся голос с неизгладимым Одесским акцентом.
— Ефим?
— Yes, Who is speaking?
— Ефим, это Григорий, из Москвы. Из Академии наук. Вы меня помните?
— Конечно, — человек на другом конце линии что-то жевал.
— Ефим, вы меня как-то просили позвонить… Я готов работать в вашей компании.
Глава 16. Автопоезд из Кембриджа.
В прохладном зале компании, под немигающим светом люминисцентных ламп, светился серыми пузатыми свеженькими боками, подмигивал зелеными и красными лампочками, поблескивал позолочеными разъемами новый прибор, гордость команды и Ефима. Над распотрошенной коробкой склонился Петя, с сосредоточенным видом закусивший запорожские усы и изучающий мерцающие голубоватые импульсы, бегущие по экрану осциллографа. Импульсы зарождались на металлических ножках черненьких микросхем, хитроумно раскиданных внутри серого металлического ящика с надписью «Пусик». Андрей с интересом заглядывал ему через плечо, водя рукой по испещренной поправками схеме, которую он держал у себя в руках, и изредка с важным видом давая советы. За стоящим рядом компьютером сидел Борис, прищурясь и уставившись в экран. Лицо его выражало целую гамму эмоций, из которых прежде всего в глаза бросалась пренебрежительная кривая ухмылка, как будто буковки, мерцающие на экране бросали ему вызов подобный тому, который моська бросала цирковому слону. Руки Бориса с невероятной скоростью летали над клавишами, он одновременно работал по крайней мере с шестью программами, тут же сравнивая бегущие колонки цифр с ожидаемыми и листая толстый справочник. В тот момент, когда он находил правильную комбинацию цифр, лицо его озарялось торжеством, он сжимал кулаки и невольно приподнимался в кресле.
Время от времени к волшебной коробке подбегал Леонид, держа маленькие плоские проводки и пластмассовые разъемчики, которые он то и дело прикладывал к различным платам, поджимая губы и ругая бездарных поставщиков. С разъемами, насколько я знал, обнаружилась проблема, так как после нескольких переключений они трескались и начинали ломаться.
Я со вздохом посмотрел на эту сцену, напоминающую слаженную работу космонавтов на борту орбитальной станции. В груду железа, подмигивающую разноцветными лампочками, я вложил немалую часть своей души. Головная боль, страх, непонимание, радость находок и отчаяние, бессонные ночи — эти тупые, безликие холодные железки впитали все, как вампир, высасывающий кровь из своей жертвы, и теперь жили своей собственной жизнью. Под их оболочкой бегали короткие импульсы, заставляющие облачка электронов пульсировать и обрушиваться на миллиарды переходов, спрятанные под черными тельцами микросхем, жужжал вентилятор, и электронный мозг компьютера посылал в коробку миллионы инструкций, составленных Борисом и Петей и заставляющих крохотные заряженные частички исполнять свой замысловатый танец. Этот танец должен был в скором будущем принести Ефиму немалый доход.
Я вспомнил о старой гипотезе, что вся наша вселенная на самом деле заключена внутри какого-нибудь электрона, и содрогнулся, представив, как в другом измерении, где-то бесконечно далеко, сидит огромный Борис, и бескрайняя космическая пустота с разбросанными клочьями газа сжимается, пульсируя в такт его командам.
Я оторвал свой взгляд от загадочного прибора и увидел, что в дальнем конце зала появился Ефим. Он рассеянно осмотрелся вокруг, затем подошел к пожилому китайцу, сидящему на сборочной линии, о чем-то с ним дружелюбно поговорил, снова осмотрелся и направился к нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43