- Свет в окошке, - сказал он про неописуемые глаза. А потом и про нее, про Дарью. - Ты для меня - свет в окошке.
Она старалась - слишком было бы хорошо - не поверить ему:
- Если ты просто хочешь меня успокоить или просто сделать мне приятное, то не говори таких слов, пожалуйста.- Она вроде бы давала ему возможность пойти на попятный, но на самом деле втайне от самой себя тихонько приручала.
Он сейчас обо всем догадывался. И сказал то, что она хотела услышать:
- Другого я не могу сказать. - И повторил: - Ты для меня - свет в окошке.
Она обеими руками сняла его ладонь со своего плеча, осторожно перевернула ее и, рассматривая на ней плетенье линий, спросила:
- Где тут у тебя линия любви?
Он высвободил руку (Дарья обиженно вскинула на него глаза), положил ладонь себе на сердце и признался:
- Здесь.
- Там нет линий.
- Там нет линий, - согласился он. - Там - любовь.
- Я заставила тебя это сказать! - торжествующе не согласилась она, а он покорно согласился:
- Ты заставила меня это сказать. Потому что ты для меня- свет в окошке.
Она счастливо рассмеялась и спросила:
- Который час, Георгий? - Ее изящные часики были на открытом запястье, но она хотела, чтобы он определил время.
- Без десяти одиннадцать, - ответил он, не взглянув на свои наручные.
- Откуда знаешь? - удивилась она.
- Будильник за твоей головой на комоде.
На нее напал смех. Она смеялась и смеялась. До слез. Утерев слезы, она высморкалась в платочек и сказала:
- Я остаюсь у тебя. Ты хочешь этого, Георгий?
- Да, - односложно ответил он. Ей показалось этого недостаточно, и она сурово глянула на него. Он быстро произнес полный ответ: - Да, я хочу этого.
- Пусть все будет покойно и привычно, - решила она.- Как у мужа с женой. Не будем торопиться. Для начала надо убрать со стола, вымыть посуду, постелить постель...
Говоря это, она поднялась и, не откладывая дела в долгий ящик, приступила к осуществлению первого пункта только что намеченного плана: ставила на поднос чашки, тарелки, рюмки, бутылки...
- Мы и не выпили по-настоящему! - горес тно удивился он.
- А по-настоящему и не надо, - весело заявила она и, прихватив поднос, отправилась на кухню мыть посуду.
Ему оставалось выполнить последний пункт ее простого, как все гениальное, плана. Он стелил постель и ждал ее.
Где она раздобыла эту давно забытую им футболку с надписью во всю грудь: "Лав ми" (в английской транскрипции, конечно)? Футболка-ночная рубашка чуть не доходила ей до колен. Она подошла к нему, и он, склоняясь, неслышно поцеловал эти трогательно-прекрасные колени.
- Не спеши, - попросила она, нежным толчком отодвинулась от него, прошла к дверям и выключила свет.
За окном светилось здание мэрии, и он - во сне ли, наяву - спокойно наблюдал, как ее силуэт на фоне окна, освобождаясь от бесформенной футболки, обретал идеальную стройность. Силуэт двинулся, и Дарья попросила девчоночьим голосом:
- Подвинься, пожалуйста.
Он подвинулся. Находившееся на малом расстояние ее тело излучало ощутимое тепло. Даша глубоко и почти неслышно дышала. От ее дыхания его ключице стало горячо. Он положил ладонь на ее прохладную талию. Она подвинулась к нему, твердыми сосками щекотно касаясь его вдруг судорожно подобравшегося живота, и еще раз попросила:
- Не спеши.
Он не слышал. Он осязал угол плеча, мягкую упругость груди, ощутимую неровность податливых ребер, округлый холм бедра, твердую косточку у колена...
Она не спешила. Она, чтобы ему было возможно изучить ее всю, легла на спину и закрыла глаза. Она ничего не хотела видеть, только чувствовать его осторожную ласковую ладонь у себя на груди, на животе, на лобке. Томно стало внутри, в низу живота, сладостно заныла поясница... Она снова повернулась на бок и ощутила его готовность. Шепча непонятное, губами добралась до его рта, языком нашла его язык... Задохнулась и вернулась к прежнему положению - на спину.
Он склонился над ней, стараясь увидеть ее всю.
- Только не спеши, - попросила она и раздвинула ноги. Она ждала, а он по ее просьбе не спешил... Дождалась...
* * *
В два семнадцать (только что глянул на часы) Константин страстно и судорожно зевнул. Еле смог не лязгнуть челюстями. Тыльной стороной ладони потер глаза и вдруг увидел увеличивающуюся тень, с последней ступеньки служебной лестницы переходившую на пол коридора. Метрах в двадцати от его аптечного закутка. Рухнула в живот диафрагма, и Константин понял, что ему очень страшно. Пистолет, у него был пистолет, который он выпросил у Сырцова. Где он? Ларцев забыл, куда его сунул. Он в растерянности тихо встал и почувствовал, что пистолет оттягивает брючный карман.
Тень удлинилась и похудела, наверное, некто прижался к краю лестничной стены. Плохо прижался, потому что Константин увидел кожаный рукав.
- Стой, - сдавленно прохрипел он. Ларцеву стало стыдно своего страха, и он прокричал: - Стой!
Рука исчезла. Тогда Константин, поборов себя, вырвал из кармана пистолет. Исчезла и тень. Остался лишь еле слышимый глухой топот по ковровой лестнице.
- Стой! - уже почти восторженно завопил Константин и бросился вслед убегавшим шагам. "Кожа" обгоняла его на полтора этажа. Уйдет, сейчас уйдет. Сам не ожидая такого от себя, Константин оста новился на мгновение и выстрелил.
Гром небесный в лечебном раю.
И второй раз гром. Это "кожа" ответила своим выстрелом.
Все затихло. Ни топота, ни выстрелов. Вдруг раздались безумные звонки на всех этажах. Звенело так, что у Константина задергалось правое веко.
- Что тут такое? - через пролет спросил у Константина реактивный Сема.
* * *
Нежно запел поставленный на минимум "Панасоник". Сырцов снял трубку и посмотрел на Дашу. Она спала, положив обе ладони под щеку. Трубка истерично вещала:
- Почему не отвечаете, почему не отвечаете?
- Минутку, - шепотом остановил нервного абонента Сырцов. Он вырвал штекер, спустился с тахты и пошлепал босыми ногами на кухню с "Панасоником" в обнимку. Подключился:
- Говорите.
- Жора, да? Жора, да? - беспокоилась трубка.
- Жора, Жора, - подтвердил Сырцов. - Костя? Это ты?
- А ты не верил! - ликующе обличил Константин. - Они здесь были, я их спугнул!
- Буду через пятнадцать минут, - пообещал Сырцов и повесил трубку, не дав Константину высказаться.
Уже одетый, он захотел посмотреть на Дашу. Она спала в той же позе на боку, ладони под щеку. Он поцеловал ее в другую - верхнюю - щеку и бессмысленно спросил:
- Ты спишь?
Она улыбнулась во сне и, не просыпаясь, в полусне успокоила его:
- Сплю, сплю, родной.
Вздохнула и опять ушла в радостное небытие.
Без десяти три джип "гранд чероки" тихо и мощно взрычал, выскочил на Садовое, свернул к Новоарбатскому мосту, а с моста на набережную и помчался, не замечая светофоров.
Без двух минут три Сырцов был у ворот элитной больницы. Джип пристроился рядом с черной "Волгой", на крыше которой пульсировала лиловая мигалка. Водитель "Волги" доброжелательно поздоровался:
- Здравствуйте, Георгий Петрович!
- Здорово! - Сырцов выпрыгнул из высокого джипа и с энтузиазмом поинтересовался: - Шеф-то твой орал со сна?
- Ворчал, - сообщил о маховской реакции шофер. - Я его в час ночи только привез, а в половине третьего его разбудили... - И проговорился: Тут заорешь!
Махов, развалясь в кресле, сидел в вестибюле и под укоризненными взглядами охранников и дежурного администратора раздраженно смолил любимый свой махорочно вонючий "Житан". Константин сидел чуть наискосок от него и пальцем старался что-то отскрести от зеркальной поверхности столика, стоявшего меж двумя креслами. Увидев Сырцова, Махов призывно поднял руку, а Константин продолжал свое общественно полезное занятие.
- Ты кому оружие доверяешь? - укорил полковник штатского сыскаря, когда тот подошел поближе. - На лестничной площадке вот этот гражданин, указал Махов в сторону виноватого Константина, - высокохудожественную картину прострелил. Пейзаж "Закат на Оке" называется.
Сырцов, никак не отреагировав на ехидное замечание, спросил:
- Что это могло быть, Леня?
- Глупость, по-моему, - легкомысленно решил Махов.
- С чьей стороны?
- В первую очередь со стороны Константина Ларцева,- ответил Махов и нарочито приветливо улыбнулся своему визави за зеркальным столиком.
Ларцев наконец-то оторвал взор от стеклянной поверхности:
- Я со страху выстрелил, понимаете, со страху!
- Я не вас, Константин, достаю, - полковник поднялся, - я своего приятелю Жору корю. Пошли к Гуткину.
- Он снотворное принял, - вспомнил Константин. - Жалко будить.
- Нас разбудили, не пожалели, - пробурчал Махов и направился к лифту.
Дежурный врач, Махов, Сырцов и Константин Ларцев стояли над распростерто растянутым королем шоу-бизнеса Борисом Гуткиным. Все трое - в белых халатах. Гуткин открыл глаза и увидел белые халаты. Попытался в сонной еще мути догадаться:
- Что, консилиум будет? А почему так рано?
Врач присел на табуретку у его изголовья, заглянул в припухшие со сна глаза, на шее (руки-то в гипсе) прощупал пульс, следя за секундной стрелкой и, удовлетворившись, небрежно разрешил:
- Можете спрашивать. Но недолго. Даю вам десять минут, - и, создав легкий ветерок крахмальными полами расстегнутого халата, удалился.
Оклемавшийся Гуткин с тоской посмотрел ему вслед и спросил Константина - как у родного по сравнению с остальными оставшимися:
- О чем будете спрашивать, Лара?
- Я не знаю. Я спрашивать не буду, - Константин изображал смирение. Пока искренне. - Они будут спрашивать. Они - менты, им и карты в руки.
- Спрашивайте, граждане милиционеры, - вспомнив старое, как положено при дознании, обратился к белоснежным ментам грустный Гуткин. Тоненьким каким-то голосом.
- Вы уж прямо как на допросе, Борис Матвеевич, - ободряюще упрекнул его Махов и заменил на табуретке покинувшего их врача.
- А что, допроса не будет? - оживился слегка продюсер.
- Вопросы будут, а допроса не будет, - снова успокоил его Махов.
- Где вопрос, там и допрос, - на ходу сочиненным афоризмом откликнулся Гуткин.
- Остроумно, - оценил Махов. - Но не будем отвлекаться. Три минуты из десяти, нам отведенных, уже прошли. Борис Матвеевич, то, что вы рассказали о Всеволоде Субботине присутствующему здесь Константину Ларцеву, это действительно все, что вам известно?
- Как на духу, ребята, - заверил Гуткин.
Махов зачем-то пощупал гипс на ближайшей гуткинской руке, неопределенно хмыкнул и поведал:
- Всеволод Субботин умер, Борис Матвеевич. И умер, скорее всего, оттого, что знал нечто уличающее опасных преступников. Если вы знаете это нечто и если вы не расскажете нам об этом, вас убьют, как убили Субботина. И ни ваш доблестный Сема, ни вся краснознаменная милиция вас не спасут. Большим добряком был полковник Махов. Сделал паузу, изучая белое, один в один с гипсом на руках личико Гуткина, и столь же прозаично продолжил:Если же вы сообщите нам эту конфиденциальную информацию, то с ее помощью мы успеем обезвредить этих негодяев.
- Нету у меня никакой информации, нету! - рыдал Гуткин. - Что знал, все сказал Константину. Как на духу! Вот те крест! - В запарке и полной забывчивости Гуткин сделал попытку перекреститься, дернул правой рукой и визгливо застонал от боли.
- Какой крест, Боб? - изумился Константин. - Ты же иудей!
- Мой папашка - выкрест, - облегченно (боль утихла) сообщил Гуткин. И я - крещеный.
- Дела! - еще раз удивился Константин, но Махов не отвлекся:
- Допустим, вы перекрестились. Я должен вам верить, Борис Матвеевич? Вы правду говорите? До дна?
- Как я могу заставить вас поверить мне? Как? - в отчаянии воскликнул Гуткин и всхлипнул.
- Что ж, тогда вам бояться нечего. - Махов решительно поднялся с табуретки и, подтянув рукав, поглядел на часы.- Уложились в девять минут. Пошли, Жора.
- А что же мне делать? - требовательно спросил продюсер.
- Выздоравливать, - посоветовал Махов. - Вам ничего не грозит.
И двинулся к двери, приобняв Сырцова за плечи.
- Костя, не уходи! - взмолился Гуткин.
- Не уйду, не уйду, - успокоил его Константин и уже третьим по счету пристроился на табурете.
- Спустимся пешком, - предложил Махову Сырцов. - Ты мне раненую картину покажешь...
Пуля попала в трубу бело-черного буксирчика, Сырцов попытался просунуть в дырку мизинец, но мизинец в дырку не пролезал. Сырцов почему-то огорчился.
- Расскажи про Субботина.
Они стояли на площадке между седьмым и шестым этажом. Их голоса гулко отдавались в лестничной шахте. Махов негромко сказал:
- Липа.
- Что - липа?
- Случайное самоубийство - липа. Он не падал с балкона.
- Доказательства есть?
- Сугубо медицинские. Перебиты кости, расколот череп - все как при падении с высоты. Но на кожном покрове нет следов встречи тела с асфальтом, на который он будто бы упал. И на штанах нет, и на рубахе. Так-то, Жора.
- Та-ак, - как попугай, повторил за ним Сырцов, соображая. - Так-то... Надо полагать, его предварительно откуда-то скинули упакованного в мешок, а потом подбросили под балкон. По-другому не выходит, Леня.
- Именно, - согласился Махов. - Его перед тем, как сбросить, пытали. Медики уже установили, что почки смещены, печень многократно повреждена. Такие травмы при падении исключены. Сверху ничего, а внутри все отбито. Длинненьким таким мешочком с песком, скорее всего, прохаживались.
- Пошли, - поморщившись, сказал Сырцов, и они в ногу зашагали по мягким бордовым ступеням. На ходу Сырцов спросил:
- Как ты думаешь, на кой хрен устроена здесь эта липа?
- Продолжение из серии акции устрашения. После взрыва на кладбище ликвидация Генриха-Федора, убийство Субботина, покушение на Гуткина. Мно гочисленно и разнопланово. Поди, мол, разберись, что в этой цепи главное.
- Но здешняя липа уж больно липовая. - Сырцов провел рукой по перилам, посмотрел на ладонь, проверяя, вытирают ли перила в этом богатом заведении, убедился, что вытирают, но все же отряхнул ладонь от невидимой пыли двумя шлепками о брюки. - Кто же такое ночью делает? Днем народу снует много, под видом врача и машинку с глушителем. Тихо, незаметно, культурно, никого не беспокоя. А тут без разведки, один в полном безлюдье. Он что, Леня, нас за дураков держит?
- Он засуетился, Жора.
- Скорее, задергался, - поправил полковника Сырцов. - Чует - подходим.
* * *
В половине одиннадцатого Сырцов еще спал. Он лежал на животе, широко раскинув руки по тахте, обнаженный, сбросив легкое одеяло. Ему было жарко. Бугры широких плеч, рельефная мускулатура конусообразной спины, могучая круглая шея и неудобно повернутая голова на подушке со скорбным мальчишеским профилем. Поза крайне неудобная, но спал беззвучно, ровно и неуловимо дыша. Даша присела и поцеловала его в нос. Он недовольно охнул. Она поцеловала его в щеку. Он шумно вздохнул и перевернулся на спину, лицом вверх. Глаз не открывал. Она поднялась и приказала:
- Вставай, соня!
Он так стремительно открыл глаза, что она на мгновение испугалась. Только на мгновение, потому что он улыбнулся, сморщив нос, и она улыбнулась в ответ.
- Привет, - сказал он. - Который час?
- Половина одиннадцатого. Ты спишь девятый час.
- Откуда знаешь?
- Мы же с тобой в два угомонились, - с простодушной неосторожностью напомнила она и вдруг внезапно и жарко покраснела. Как девочка. Она была все в той же футболке-рубашке с призывной надписью "Лав ми".
Он, прикрыв свой срам одеялом, рывком кинул ноги на пол, уселся на край тахты и поймал ее загребущими руками. Пристроил между ног и шепотом спросил:
- Под майкой ничего нет?
- Только я, - призналась она и опять покраснела.
Его лапищи проникли под майку, задержались на талии, легкими касаниями погладили гладкие бедра и нежные ягодицы, поднялись, задирая рубашку... Она лихорадочно помогала ему. Футболка путалась в рукавах, на шее.... Она со злостью отшвырнула ее и опустила руки. Она показывалась ему, и он рассматривал ее.
Рассмотрев, он губами дотянулся до ее левого соска. Сосок отчетливо округлился и жаждуще отвердел... Очередь правого...
Даша тихонько застонала и толкнула его на спину. Он упал, а она легла на него.
Потом, уже отдыхая, она с азартом вспомнила:
- Я же стол на кухне для завтрака накрыла!
...Сырцов - бритый, умытый - и Даша семейно завтракали на кухне. Правда, какой завтрак в двенадцать часов? В общем, ели. Допив вторую чашку кофе, Даша гордо сказала:
- У меня сегодня дела. Я опаздываю.
- И у меня сегодня дела. Я тоже опаздываю, - обрадовался такому совпадению Сырцов. Ему показалось замечательным, что они разбегутся сейчас, а вечером сбегутся. И опять семейная пара. И никто не сидел дома в одиночестве и ждал.
- Но это только сегодня, - огорчила его Даша. - А так- я у тебя домохозяйкой буду.
- Не выдержишь! - убежденно возразил он.
- Так много работы в твоем доме?
- Наоборот, мало.
- Тогда будем жить у меня. Пока те хоромы с пылесосом обойдешь умаешься.
- Я в хоромах жить не привык, Даша, - сказал Сырцов и понял, что разговор приобретает ненужно рискованный оборот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43