Мальгрем держал портативный дешифратор, провод
от него был вставлен в ухо. Гул оборвался, Мальгрем похлопал по
конусовидному плечу одного ниба, подтолкнул другого, и они юркнули в
туннель выхода.
- Забеспокоились, не разбойничаем ли в их священном дворце, - сказал
Мальгрем, вынимая провод из уха. - Я объяснил, что ничего изымать не
будем. Мы можем спокойно возвращаться на станцию.
- В отчетах сказано, что они нападают только на машины.
- На машины - всегда, на людей - иногда. Потащишь что-нибудь из их
художественных поделок - неприятностей не оберешься. Из всех подземелий
вылезут, набросятся скопом.
- Они живут в подземельях?
- В норах, так точней. В городе, в эпоху расцвета, они тоже копали
себе норы. Шатры и купола, которые мы видели, - только надстройки над
жилыми помещениями. И освещение там такое же, как во дворце, -
радиоактивные светильники. Света хватает.
- Туннель здесь не освещается, - напомнила Ирина.
- Чтобы не вызывать любопытства даже у своих. Они побаиваются
темноты. Ритуальные трапезы устраиваются только в полдень. Кстати, скоро
будет такая трапеза. Трое нибов, приготовленных к закланию, уже проходят
ритуальное очищение. Старшины приглашают нас присутствовать при их
поедании. Разумеется, в роли зрителей.
- Я хочу посмотреть, - быстро сказала Ирина.
- Не советую. Я однажды присутствовал при нибоедении. Отвратительное
зрелище.
- Мне надо, - настаивала Ирина. - Я этнолог, я должна досконально
знать народ, который изучаю.
Мальгрем отрицательно покачал головой. Ирина обратилась ко мне:
- Штилике, не прощу ни себе, ни вам, если улечу с Ниобеи, не изучив
всех обычаев нибов.
- Слишком сильный аргумент - не прощу! - сказал я. - Впрочем, если
Мальгрем гарантирует безопасность... Я и сам не прочь взглянуть на ритуал
трапезы. Нам ведь надо найти способ ликвидировать нибоедение, а для этого
следует предварительно узнать, что оно собой представляет.
- Что оно представляет, вы видели и на картинах,хмуро сказал
Мальгрем. - Что до безопасности, то есть только одна гарантия: вести себя
осторожно.

6

Мальгрем уточнил: до отвратительного пиршества осталось три дня. Эти
дни я наполнил знакомством с планетой и рудными промыслами. На участке
горных разработок грохотали механизмы - не только машиноненавистники нибы,
но и любой человек на Земле счел бы соседство с ним непереносимым. Дома
сложная технология разработки недр ослабляет шум, предотвращает пыль,
исключает взрывы. Но на внесолнечных планетах далеко до полного внедрения
земных технологий. На Ниобее господствовал период взрывов, пыли и грохота.
И, вдумываясь в будущее планеты, я все более утверждался, что надо это
безобразие прекратить, до привоза сюда комплекта самых совершенных машин
отказаться и от разведки руд, и от их добычи.
Мальгрема в эти дни я почти не видел - он сортировал добытое
богатство. Ирина ликовала. Исполнялись ее заветные желания, она вслух
мечтала о своей будущей монографии под названием: "Нибоведение. Краткий
очерк истории и быта загадочного общества". Особенно восхитило ее пещерное
жилище нибов, она еще раз проникла туда вместе с Мальгремом и даже
побеседовала с обитателями - швед снабдил ее портативным дешифратором,
настроенным на язык нибов.
Вечером перед церемонией каннибализма Мальгрем пришел ко мне и
неожиданно попросил запретить Ирине посещение пиршества. Дескать, такие
зрелища не для нее. Пойдем мы вдвоем, если это так важно для науки. Ирина
пусть остается на станции.
- Почему вы делаете для нее исключение?
- Мы с вами мужчины, Штилике, а она женщина. По-моему, этим все
сказано.
- Этим еще ничего не сказано. Она исследователь, как вы и я. Принято
не замечать в дальних рейсах, кто мужчина, а кто женщина. Все пользуются
одинаковыми правами, выполняют одни обязанности.
Мальгрем вспылил:
- Плевал я на дурацкое равноправие! Мы с ней не равны и никогда не
будем равны. И я знаю, что она легче меня может попасть в беду, и знаю
также, что моя первая обязанность - всегда и везде защищать таких, как
она. Я плюнул бы на свое отражение в зеркале, если бы хоть на миг
отказался от своего права и обязанности быть сильней.
Он стоял передо мной, разозленный, гневно сжимал кулаки, как если бы
уже готовился к драке за нее.
Я холодно сказал:
- Почему бы вам не информировать ее саму о своих мужских правах и
обязанностях?
Швед мигом остыл.
- Она так посмотрит... Кто я ей, в конце концов? А вы -
уполномоченный Земли, нам велено выполнять ваши распоряжения. Она к тому
же ваш работник. Вы можете не просить, а приказать.
- Я поговорю с ней. Приказывать не буду, уговорить попытаюсь.
Ирина Миядзимо вошла, готовая к спору. Она ни секунды не сомневалась,
что я передумал, и твердо решила не дать мне использовать свои права. Я
это понял сразу же, как увидел ее раскрасневшееся лицо, ее блестящие
глаза. Ирина хорошела, когда сердилась. Она знала это о себе. Это было ее
силой, неоднократно проверенной в спорах, но и ее слабостью, о чем она еще
не подозревала. И я думал превратить ее силу в слабость. Однако и она
заранее оценивала, какие доводы я могу ей привести, и собиралась пробить в
них брешь именно там, где я был послабей.
- Мне не нравится, как вы ведете себя, Ирина,сказал я. - Простите за
откровенность, но вы порождаете среди сотрудников станции нежелательные
чувства.
Она не ожидала такого начала и смутилась.
- Я бы простила вас за откровенность, Василий-Альберт, но пока не
услышала ничего откровенного. Нельзя ли расшифровать намек?
- Сейчас расшифрую. Сознательно вы, конечно, не стремитесь
стимулировать у нас... у некоторых работников... чувства... В общем,
ненужные и вредные. Но ваше объективное поведение...
- Уж не хотите ли вы сказать, что я заигрываю с сотрудниками станции?
- Ирина, я не давал вам повода считать меня глупцом. Намеренно вы ни
с кем не заигрываете. Но ведете себя так, что у сотрудников невольно
возникает стремление опекать вас. Знаете единственный способ заставить
соседей забыть о том, что вы женщина? Помнить самой всегда, что вы
женщина.
- Вы считаете парадокс объяснением?
- Никакого парадокса! Вам непосильно многое, что могут только
мужчины. Значит, следует сознательно избегать всего слишком трудного для
женской натуры. И тогда никому не придет на ум, что он должен спешить вам
на помощь. Он будет чувствовать себя лишь вашим сослуживцем, а не
представителем сильного пола.
- Этот разговор имеет отношение к завтрашней церемонии?
- Самое прямое. Мальгрем побаивается пускать вас на сборище нибов. Он
убежден, что женщине не место на их пиршестве. Женщине, Ирина, а не
косморазведчику, космоэтнологу, моему секретарю, наконец. При мысли о
грозящей вам опасности он вспомнил, что как мужчина обязан уберечь вас от
беды.
- Он сказал, какая беда грозит мне, если я пойду?
- Не сказал. Возможно, и сам толком не знает. Но он тревожится. За
меня или за себя он и не думает опасаться.
- Вы берете назад свое разрешение?
- Просто прошу вас отказаться от завтрашнего выхода. Мальгрем передал
мне свое беспокойство, я разделю все его чувства.
- Все его чувства? - Ирина подошла поближе, раздраженная и
решительная. Она стояла прямо передо мной в своем комбинезоне
косморазведчика, с вызовом откинув голову, волосы рассыпались по плечам...
- Но что значит - разделяете все его чувства? А если он влюблен в меня?
Стало быть, и вы влюбились?
Она издевалась и дразнила меня. Она вызывала меня на резкость. Я
сделал усилие, чтобы сохранить невозмутимость.
- Нет, Ирина, я не влюблен в вас. Я не из тех, кто нарушает правила
поведения в коллективе. И не строю себе иллюзий.
Она так сморщилась, словно проглотила что-то невкусное.
- Понятно: рыцарь служебной добропорядочности. Я это поняла еще на
Платее. Очень скучно, но добродетельно. А как понять утверждение насчет
иллюзий?
- В самом прямом смысле, Ирина. - Я старался говорить спокойно,
только такой тон сейчас годился. - Отлично понимаю, кто я и кто вы. С меня
этого достаточно, чтобы ни здесь, ни на Земле не влюбиться в вас.
- Вы совершенный образец косморазведчика, это уже установлено!
Я хотел запротестовать, она не дала.
- Я буду осторожна, - сказала она умоляюще,Очень, очень осторожна! И,
учитывая наши объективные различия, ну, просто чтобы польстить
хвастающемуся своими преимуществами Мальгрему, буду всюду рядом с ним и с
вами и охотно приму вашу помощь, если понадобится. Теперь вам остается
доказать, что у вас нет ко мне никакой... в общем, особого чувства.
- Вы чертовка, Ирина! - сказал я, засмеявшись. - Разве что в
доказательство, что у меня нет к вам особых чувств...
Она смеялась вместе со мной. Она была очень хороша в ту минуту. И
была уверена, что я вру о своем равнодушии, а на деле влюблен по уши.

7

Этот день, отмеченный черной краской в календаре моей жизни, начался
отличной погодой. На безоблачном небе Гармодий с Аристогитоном светили
ярко и весело, одно солнце сияло красноватым, другое желто-зеленым,
причудливые краски ложились на холмы и горы, они менялись непрерывно,
зеленое как бы бежало за красным, краснота опережала желтизну. Я любовался
величавым шествием солнц и причудливой сумятицей красок и все больше
понимал, что народ, населяющий эту планету, не может не быть наделен даром
к живописи. Иначе надо обвинить природу в эстетической расточительности -
порождает красоту ни для кого, ни для чего. Вот какие мысли вызвало во мне
прекрасное утро. Возможно, влияло и то, что вулканы в этот день устроили
себе выходной, ни пыли не плавало в воздухе, ни серой не разило. Я сказал
Ирине:
- Такие дни природой предназначены для великих дел. А мы идем
лицезреть низменное пиршество, которое ничего, кроме отвращения, вызвать
не может.
- У нас, не у них, - возразила она. - Ваше рассуждение человеческое,
слишком человеческое, как выразился один древний философ. Понятия
низменного и высокого у разных народов различны, говорю вам как
специалистэтнолог. Вспомните живопись нибов: с какой истовостью и
воодушевлением, с какой гордостью за свою участь шествуют обреченные на
съедение. Здесь человеческого отношения к жизни и в помине нет.
Я не нашел лучшего аргумента, кроме стандартного:
- В таком случае будем сравнивать разные формы чистоты и
справедливости, если они у других народов не похожи на наши. И тогда я
докажу, что наша человеческая, даже слишком человеческая, чистота - чище,
наша справедливость - справедливей.
- Другого от вас и не ожидала! Вы ведь образец морального
совершенства. Но я не верю в абсолютные критерии морали.
Ирина спорила, улыбаясь. Она умела улыбкой смягчить любой ответ. Ее
улыбка говорила: я насмехаюсь над вашими мыслями, но не над вами, я не
могу насмехаться над вами, вы мне по душе. Если улыбка ее мужа, холодная и
высокомерная, отталкивала, как невежливый толчок в грудь, то ее улыбка
была подобна дружелюбно протянутой руке. Она была поступком, а не миной на
лице.
Мы снова поднимались к заброшенному городу. Вскоре мы увидели нибов.
Они неслышно появлялись из кустов, неслышно исчезали. Некоторые невнятно
гудели. Я спросил, о чем их гуд. Мальгрем ответил, что они радуются
присутствию людей на торжестве.
Я забыл упомянуть, что перед дворцом простиралась площадь и на ней
были разбросаны плоские камни разной высоты. Посередине площади они
образовывали правильный треугольник - стенки горна. На остальных восседали
нибы. Нибов все прибывало, они уже не просто сидели, а теснились на
каменных пьедесталах. Нам троим отвели камень неподалеку от горна. С
десяток нибов чистили горн - убирали листья, углубляли дно. А потом при
общем вопле сборища из леса вымчалась группка нибов, они несли на плечах
большую плиту с раскаленными камнями. Носильщики проворно ссыпали свою
ношу в горн, и вся внутренность его запылала белокалильным жаром.
- Раскаленные камни приносят из ближайшего вулкана, -
прокомментировал Мальгрем. - Подбираются к кратеру и длинными черпаками
вытаскивают самые горячие камни. Посмотришь - дух захватывает. Нужна
чрезвычайная ловкость. Иногда гибнут. Обычай тверд - никакой иной жар,
кроме как из вулкана, не подходит для ритуала.
Еще десяток носильщиков примчали новую партию камней, следом - третий
отряд. Горн заполнился доверху. Сборище разразилось ликующим гудом. Из
дворца появились три ниба в ярких одеждах, за ними - группка нибов,
одетых, как и все остальные, в некое подобие штанов из гибких ветвей, в
таких же курточках и с каменными палицами в руках.
- Обреченные, - хмуро сказал о троих разряженных Мальгрем. - Один за
другим будут демонстрировать свою радость.
Двое были старики, третий выглядел молодым. Первый старик выступил
вперед и у самого горна пронзительно загудел. Гуд показался мне унылым, но
лицо старика выражало воодушевление. Вообще лица нибов, чем-то
напоминающие человеческие, а чем-то собачьи, очень выразительно передают
их чувства. Старик воздевал вверх руки, длинные пальцы извивались, как
змейки, он гудел все пронзительней и медленно обходил раскаленный горн.
Завершив круг, он остановился, простер руки в стороны, гуд превратился в
визг. И тогда к нему подошли нибы сопровождения, почтительно взяли под
руки и торжественно повели во дворец.
- В зале его прикончат, разделают, разложат на каменной жаровне, -
продолжал свой комментарий Мальгрем. - То же проделают и с остальными
двумя, а когда жаровня наполнится доверху, ее вынесут и водрузят на горн.
И начнутся пляски и визг вокруг горна. Будет очень красочно и очень
мерзко, можете мне поверить.
- Какой ужас! - прошептала Ирина. Она побледнела.
Вперед выступил второй старик. И все повторилось: он гудел и пел,
вздымал и простирал руки, обходил по кругу горн, демонстрируя на все
стороны душевное удовлетворение почетной судьбой.
- Посмотрите на молодого, Штилике, - потрясение прошептала Ирина, -
Посмотрите на молодого!
Молодой трясся, лицо перекосило от страха, он затравленно
оглядывался, будто отыскивал, куда скрыться. Его поведение ничем не
напоминало то, что мы видели на картинах во дворце и уже здесь на площади.
И, похоже, это не было очень уж необычным: стража следила за молодым
нибом, словно ожидая сопротивления.
- Он глядит на нас, он умоляет о спасении! - горячо шептала Ирина, -
Боже мой, надо что-то сделать! Роберт, вы здесь все знаете, сделайте
что-нибудь!
- Спасти его невозможно, если не хотим восстания нибов! - сурово
отозвался Мальгрем. - Сидите и не шевелитесь, чтобы не вызвать беду. Я
даже не могу увести вас, это сочтут оскорблением.
- Он смотрит на нас, он умоляет о спасении! - повторяла Ирина. - А мы
ничего не делаем, мы ничего не делаем!
Второго старика увели во дворец. Настала очередь последней жертвы.
Стража двинулась к молодому, чтобы силой вытолкнуть его вперед. И тогда он
рванулся, выскочил на одну из плит горна, отчаянным прыжком перелетел
через раскаленные камни и бросился к нам. Ниб упал на колени перед Ириной,
обхватил ее ноги. Он отчаянно гудел, по лицу лились слезы. Ирина прижала
его к себе. Мальгрем в смятении закричал:
- Немедленно отшвырните его! Ирина, нам всем не сносить головы, если
вы не оставите его! Ирина, умоляю вас!
Она исступленно закричала:
- Не отдам, никому не отдам!
Бесконечно долгую минуту на площади перед дворцом стояла мертвая
тишина, выкрик Ирины на мгновение прервал ее, но не расковал. Стража
ошеломленно застыла на своих местах, сидевшие на камнях только таращили
глаза. А затем разразился тысячеголосый гуд, все вскочили, стража
надвинулась на нас, за стражей напирало все сборище. И, словно услышав в
гудящем реве толпы свой окончательный приговор и сразу потеряв надежду на
спасение, обреченный юноша оторвался от ног Ирины и повернулся к стражам,
покорно отдавая себя на расправу. Ирина схватила его за плечо, он
вырвался. Мальгрем с силой дернул Ирину к себе и быстро сказал:
- Сейчас на нас бросятся. Я послал на станцию сигнал тревоги. Нужно
укрыться в одном из заброшенных домов, пока не подоспеет помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14