вы - это вы, я - это я. Шагайте без разрешения, куда
поведут вас ноги. И передайте Объединенному правительству Земли, что
мятежника во мне никогда не увидят.
- Я понимаю вас в том смысле...
- Именно в том, вы не ошиблись... Я отправлю вас на Ниобею с первым
же планетолетом. Кстати, он уже подготовлен. Я снабжу вас всеми данными об
этой планетке. Информация будет исчерпывающей, можете мне поверить. Сейчас
я познакомлю вас с нашим космоэкспертом Джозефом-Генри Виккерсом, он
недавно вернулся с Ниобеи.
Он встал и подошел к столу. На рабочем пульте светили два десятка
разноцветных кнопок. Барнхауз нажал одну из них, и спустя минуту в
кабинете появился космоэксперт. Поглядев на Джозефа-Генри Виккерса, я
почувствовал, что в моей жизни произошло важное событие. Теодор Раздорин
слишком мало успел сказать мне о нем. Я и понятия не имел, чем для меня
обернется знакомство с Джозефом, но сразу и безошибочно понял, что наши
жизненные пути, мой и этого человека, драматически пересеклись. И пусть
мне не говорят, что такое понимание возникло позже, - дескать, я
экстраполирую на прошлое то, что осозналось лишь впоследствии. Я не знал
своего будущего, не догадывался, какое страшное будущее - с моей помощью -
уготовано Джозефу Виккерсу, но меня охватило смятение, едва он вошел, и
это свое чувство я помню. Я залюбовался Виккерсом. Он был незаурядно
красив. Он был из тех, кто покоряет одной своей внешностью. Высокий,
статный, темноволосый, темноглазый, образец гармоничности роста и веса,
ума и красоты - таким он предстал мне. И если в нем что-то и отвращало, то
лишь временами вспыхивающие иронией глаза и кривоватая улыбка, в ней
чудилось высокомерие, этой улыбкой он не соединялся с собеседником, как то
обычно у людей, ибо нормальная улыбка равновелика дружескому слову или
рукопожатию, нет, он отстранялся, улыбаясь, он указывал улыбкой дистанцию
между собой и другими. Позже я узнал, что у него имеются и другие способы
отстранения, вплоть до открытого пренебрежения, всегда нарочитого и потому
особо оскорбительного.
- Джо, мой мальчик, - прорезал воздух острым голоском Питер Барнхауз.
- Уполномоченный с Земли, знаменитый астросоциолог Штилике, решил
осчастливить нашу планету очередным благотворительным декретом
правительства. В общем, требуют срочно перемонтировать чертей в ангелов.
Нужна ваша помощь, Джо.
Джозеф Виккерс поклонился мне, но руки не подал, и я вовремя удержал
свою. Он глядел на меня с любопытством, как на диковинное животное. Он
засмеялся - достаточно вежливо, чтобы не обидеть, и достаточно иронично,
чтобы заранее показать свое отношение ко всем видам благотворительности.
Так я его понял тогда, так это и было реально.
- Мне кажется, я мало гожусь для психомонтажных работ, - сказал он. И
голос его покорял - мелодичный, медленный баритон звучал ясно и
полновесно.
- Джо, мой мальчик, вы не способны смонтировать душу ангела в теле
черта, вполне с вами согласен, - острым голосом резал свое Барнхауз. - Но
вы же крупнейший знаток Ниобеи. Так вот, докажите, что переконструкция
ниба в человека неосуществима. Сообщите об исследованиях в своей
лаборатории. Пусть говорят за себя сами, вы меня поняли, дорогой Джо?
- Ознакомить доктора Штилике с результатами наших работ я могу, -
сказал Виккерс сухо и наклонил голову. - Сегодня вечером, если не
возражаете.
Я не возражал. Барнхауз встал, показывая, что деловые разговоры
закончены. Для человека, утверждавшего, что ставит меня гораздо выше себя,
он мог бы держаться и не столь начальственно. Ошибки подобного рода он
впоследствии делал часто, Раздорин все же переоценил его дипломатическую
изворотливость. Впрочем, Барнхауз сразу понял, что со мной надо
обороняться, а не переводить меня в свою веру. Не поднимаясь с дивана, я
обратился к Виккерсу:
- Знаете ли, что наш с вами учитель Теодор Раздорин скончался? За
день до смерти мы с ним говорили о Ниобее, и он вспоминал вас, Джозеф.
В нарочито спокойном лице Виккерса что-то изменилось. Мне показалось,
что он смутился. И он не сразу ответил.
- О смерти Раздорина мы знаем, - сказал он, - Большая потеря для
науки, а для Ниобеи особенно. Он так много сделал для нее.
- Он говорил о вас перед смертью, - повторил я.
Виккерс понял, на что я намекаю, и принял вызов.
- Естественно, раз разговор ваш шел о Ниобее, а я тут. И конечно,
осуждал меня. Он уверовал, что я отступаю от его учения. Однажды он
крикнул мне: "Вы предатель нашей школы!" Надеюсь, он говорил вам что-то в
этом же духе?
- Почему - надеетесь? - ответил я вопросом на вопрос. - Надежда на
то, что вас будут осуждать, - не слишком ли вычурно сказано?
- Зато точно и правдиво, доктор Штилике. В жизни каждого из учеников
Раздорина его личность сыграла поистине огромную роль. Он воспламенял наши
души, был великим катализатором наших талантов. Уверен, что такую оценку
не сочтете ни преувеличенной, ни чрезмерно вычурной. Но видите ли, доктор
Штилике, мы его ученики, ушли от него по разным дорогам. Одни продолжают
его путь, спрямляют и заливают асфальтом проложенные им кривые тропки,
другие свернули с них, чтобы найти свой проход в чащобах неизученного.
Первых Раздорин восхвалял, вторых осуждал как предателей.
- Можете гордиться: вас он осуждал, Виккерс. Меня восхвалял: я шагаю
по его дороге. Вполне по вашей росписи. Я радуюсь его хвале, вы - его
порицанию.
Я поднялся с дивана. Во время нашего разговора с Виккерсом мы с ним
сидели, а Барнхауз стоял, переводя взгляд с одного на другого и как бы
молчаливо призывая нас закругляться. Я не злобив и не мстителен, но
намеренно затягивал разговор, выдерживая Барнхауза в нелепой позе
церемонно стоящего между двух сидящих. В другой раз он сообразит, что
беседу, начатую мной, буду оканчивать я, а не он.
Барнхауз понял урок. Ни разу потом он не позволял себе забываться. Он
оставался правителем в этом уголке мира, но при мне удерживался от
застарелой привычки начальствовать.
Виккерс с Барнхаузом остались в его кабинете, я вышел. В приемной
Агнесса так взглянула на меня, что я сразу понял: подслушивала наш
разговор в кабинете. Тогда это было только догадкой, теперь я точно знаю:
у нее имелся аппарат, разрешенный Барнхаузом, она могла даже не
подслушивать, просто слушать, что совершается за стенкой, а он потом с
охотой выспрашивал ее суждения по поводу услышанного.
И в отличие от своего шефа, она не считала нужным экранировать свои
чувства внешней учтивостью. Сколько я ни придумываю характеристик для
тона, каким она заговорила со мной, я не нахожу ничего более точного, чем
"ненавидящий голос".
- У вас, конечно, будут распоряжения, господин Штилике, - сказала она
этим ненавидящим голосом. - Вы на Земле привыкли к таким удобствам, к
такому обслуживанию... Высказывайте, пожалуйста, пожелания.
Ее золотые сережки-колокольчики мелодично позвякивали в ушах,
отчеркивая каждое слово. Мне захотелось поставить эту красивую женщину на
единственное подходящее ей место, чтобы она знала, что я не сомневаюсь в
ее истинном отношении ко мне.
- Понимаю, милая Агнесса, - сказал я, - Вы хотите услышать мои
желания, чтобы потом с тихой радостью объявить мне, что на Ниобее они
неосуществимы.
- Почему же с тихой? - возразила она. - Я привыкла разговаривать
громко. И разве я милая? Обо мне по-разному судачат, но милой - нет, так
никогда не называют!
- Значит, немилая? Согласен и на это. Так вот, немилая Агнесса, у
меня нет никаких пожеланий. И впредь не будет. Хотел бы, чтобы это вас
устроило.
- Трудно с вами, господин Штилике, - сказала она, вспыхнув.
- Все мы народ нелегкий, - сказал я.
Сейчас я понимаю, что можно было взять не такой резкий тон. Хоть я не
любил работать с женщинами на далеких планетах, все же грубость в
обращении с ними мне не свойственна. Агнесса открыто не вызывала меня на
грубость, для этого она достаточно воспитана. Я отвечал грубостью на ее
внутреннюю недоброжелательность, а не на невежливость. Возможно, я
держался плохо, но что было, то было. Я поклонился, она не ответила на
поклон.
Возвращаясь в гостиницу, я почему-то думал не о Барнхаузе и не о
Виккерсе, а об Агнессе. Я говорил себе с усмешкой: "Бывает любовь с
первого взгляда, а у нас с ней ненависть с первого взгляда, не странно
ли?" Теперь я не вижу в этом никакой странности. Даже больше - утверждаю,
что мгновенно возникшая ненависть встречается чаще, чем мгновенно
возникшая любовь. Любовь все же чувство юное, с годами возможность новой
любви ослабевает, любовь с первого взгляда обычна у двадцатилетних и
чрезвычайно редка у пятидесятилетних. А ненависть, вообще
недоброжелательность и несовместимость не знают возрастных ограничений,
старик способен на такое же острое чувство вражды, как и юнец.
И еще я думал о том, что на Платее за один день я узнал три формы
обращения: Агнесса называла меня "господином", Барнхауз "коллегой",
Виккерс "доктором". На Земле давно отвыкли от "господ", там все сильней
внедряется радушное обращение "друг". До Платеи оно, по всему, не дошло.
Традиции "Унион-Космос" здесь еще живы, как и остерегал меня Раздорин.
Вечером мне принесли в гостиницу с десяток папок: стереоленты,
записи, доклады, отчеты. Работники Барнхауза основательно полазили по
Ниобее, от их пытливого взгляда мало что укрылось. Мне трудно описать
чувства, вызванные этими отчетами и докладами. Восхищение красотой планеты
сменялось ужасом от неистовства стихий в ее недрах. Сострадание к жалкому
народу, деградировавшему из величия к ничтожеству, превращалось в
отвращение от средств, какими нибы поддерживали свое существование.
Было одно важное обстоятельство, породившее во мне тревогу, чуть ли
не уныние, естественный вопрос: почему нибы, будучи еще в состоянии
цивилизованном, ввели каннибализм? Ответ, казалось, лежал на поверхности:
в растительной пище не хватает белка, зверей почти нет, птицы почти
неуловимы, стало быть, поедание сородичей, особенно стариков, и так
близящихся к могиле, гарантирует продолжение вида. Сперва ешь ты, потом
тебя - нехитрая формула бытия, не правда ли? Но в таком случае существуют
средства, отвращающие от нибоедения: естественные белки животных,
привезенных с Земли и отловленных на Ниобее, разнообразные консервы,
заполняющие трюмы звездолетов. Оказалось же, что и звери, и птицы Ниобеи,
и консервированные белки с Земли действуют на нибов как яды: в мизерных
количествах вызывают отравления, в объемах побольше приводят к гибели.
Таких погибших от земного угощения нибов к моему прилету насчитывалось уже
с десяток, и ни одного не удалось спасти.
Астрофизиологи - были и такие в лаборатории Виккерса - додумались,
что в организмах нибов есть что-то, без чего они не могут существовать, и
это "что-то" нигде, кроме как в теле у себе подобных, они получить не
могут - витанибы, так их пожелал назвать сам Виккерс. Исследования тканей
и крови нибов не выявили загадочный витаниб, даже представления нет о том,
что это за вещество. А раз так, то нет и возможности ликвидировать
нибоедение: уничтожение каннибализма равнозначно уничтожению самих нибов.
Еще ни разу за время моих галактических рейсов я не встречал такого
мрачного прогноза. Я перечитывал ужасный последний доклад Виккерса,
пытался найти контраргументы - и не находил. Проблема была не из тех, для
каких сразу отыскиваются верные решения.
Мне дали два дня на изучение материалов и раздумья, а на третий в
моем номере появился Джозеф Виккерс. Он, естественно, заранее предупредил,
что нанесет визит, он не был способен пренебречь обрядами
благопристойности. И в то же время он мог, как я убедился вскоре, спокойно
пристрелить вас при встрече, если вы встали поперек пути. Но и вытаскивая
оружие, не преминул бы вежливо поздороваться: "Добрый день, очень рад вас
видеть, готовьтесь к смерти!"
- Как вам понравились наши исследования, доктор Штилике?
- Временами испытывал омерзение!
Виккерс кивнул, довольный. Именно на такую реакцию он и рассчитывал.
- Поганый народец, доктор Штилике. Могу надеяться, что вы поддержите
наши первоочередные мероприятия на Ниобее как полностью обоснованные?
- Но я не знаю, что вы планируете на Ниобее, Виккерс.
- Разве вас командировали не для ускорения промышленного освоения
этой планетки?
Он не мог не знать, что я командирован вовсе не для этого. Барнхауз,
конечно, информировал его о нашем разговоре. Я холодно внес ясность:
- Для контроля производимых здесь работ, а не для ускорения их. Для
проверки того, насколько они соответствуют общекосмической программе
Земли. Мне известно, что Ниобея фантастически богата ценными элементами.
Превратить Ниобею в рудную базу космоса, такова долгосрочная перспектива,
она остается. Но вы говорите не о долгосрочных планах, а о каких-то
первоочередных мероприятиях, Виккерс.
- Первоочередные мероприятия вытекают из долгосрочных планов. Главное
- изолировать нибов. Не перемонтировать чертей в ангелов, как выразился
Барнхауз, это технически неосуществимо. Нет, просто оттеснить их подальше
от наших промышленных разработок. А всего бы лучше забыть об их
существовании, я высказываю в данном случае свое личное мнение, доктор
Штилике.
Виккерс выкладывал все это неторопливо, благодушно, какими-то
округленными звонами и мелодичными переливами бархатного баритона. Он
наслаждался и тем, как музыкально красиво звучат его чудовищные
предложения, а еще больше тем, что привел меня чуть ли не в трепет. У него
блестели глаза. Я не дал ему радости увидеть свое негодование. Я спокойно
осведомился:
- У вас имеются основания для такой... необычайной акции, коллега
Виккерс?
- Имеются, доктор Штилике. Назову два основания. Первое: нибы
препятствуют промышленному освоению планеты. Они еще мирились с появлением
малочисленной группы исследователей. Но экскаваторы, бурильные станки,
транспортеры приводят их в бешенство. Уже несколько агрегатов уничтожено.
Один водитель грузовика спасся только тем, что бросил свою машину и удрал.
Не обольщайтесь внешним добродушием этих дикарей. Они народ капризный,
склонный к истерии, на них порой накатывает безумие. Знаете, чем объясняют
нибы свою ненависть к машинам? Машины возмущают их эстетически! Вот такое
словцо из сотен тысяч человеческих слов выбрал дешифратор для
характеристики их машиноборчества. Что бы вы сказали о зверях, которые
нападают на других зверей потому, что им не нравится окраска шерсти, или
звук голоса, или запах кожи?
- Нибы не звери, а разумные существа.
- Нибы - звери, доктор Штилике. Звери с некоторыми зачатками или,
точней, остатками разума. В общем, полоумный народец. Нужно ли
церемониться с полоумными? Я напомню вам: когда наши предки осваивали
Землю, им противодействовали звери и гады, и наши предки не нянчились со
львами, тиграми, волками, змеями... Без истребления хищников человек и сам
бы не выжил и не создал бы общечеловеческую цивилизацию из конгломерата
дикарских племен.
- Мы сейчас жалеем, что человек переусердствовал в истреблении рыб и
птиц, зверей и змей! Столько всего погибло!
- Я не предлагаю переусердствовать, доктор Штилике. Давайте разумно
учтем не только положительный, но и отрицательный опыт наших предков.
Поселим туземцев в охраняемых резервациях. Но основные пространства Ниобеи
от нибов надо очистить. Без этого промышленное освоение планеты
невыполнимо. Таково мое первое основание для программы изоляции нибов.
- Слушаю второе основание, Виккерс.
В его мелодичном голосе зазвучал металл:
- Второе в том, что эта популяция полуразумных существ сама осудила
себя на вымирание. Ее внутренняя воспроизводительная сила стала меньше ее
же внутренней силы уничтожения. Мы явились на Ниобею к последнему акту
исторической трагедии ее народа. Сотни две лет без нашей помощи, еще сотню
лет при нашем благотворительном воздействии - таков предел их дальнейшего
существования. Так стоит ли искусственно продлевать их безнадежное бытие?
Надеюсь, я вас убедил?
- Не надейтесь, - сказал я, - Мой мандат предписывает всюду
изыскивать меры помощи внеземным цивилизациям, нуждающимся в
благотворительности человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14