- Я просил жену сопровождать меня, так мне легче разговаривать.
- Жену, Барнхауз? Разве на Базе регистрируются браки? Я был уверен,
что это прерогатива Земли.
- Мы женаты уже много лет, - сказал он. - Я скрыл это, когда
нанимался на Базу. Была масса конкурентов, я опасался, что меня с женой не
возьмут. На совместное проживание нужно ведь специальное разрешение, а все
конкуренты были одинокие - немалое преимущество передо мной! Она прилетела
потом самостоятельно и тоже не указала, что к мужу. Мы, впрочем, на Базе
жили, как посторонние, в этом смысле правил не нарушали. Вы первый, кому
признаемся в нашей тайне.
Он говорил, я смотрел на Агнессу. Она попеременно краснела и
бледнела. Разок она перехватила мой настойчивый взгляд - впервые я не
увидел в ее глазах вражды. И это изменение ее отношения не могло быть
вызвано моим бедственным состоянием, вряд ли она горевала, что я скоро
умру. Что-то иное, не просто желание сопровождать мужа да и не стремление
проститься со мной, заставило ее явиться в палату. Поэтому я прямо сказал:
- У меня к вам дело, Барнхауз, но и у вас, по-моему, что-то есть ко
мне. Я не ошибся? Начинайте первый.
Он заторопился:
- Не ошиблись, не ошиблись, Штилике. Получено новое предписание
Земли. Адресовано лично вам, копия мне. Сами прочтете или прикажете
зачитать?
Барнхауз подчеркнул голосом это "прикажете", и я понял, о чем может
быть новое предписание. Я сделал знак, чтобы читал он. Читая депешу,
главный администратор смешно старался сделать свой высокий голос пониже,
но визги, против его воли, как пики на диаграммной кривой, прорывались в
баритональном искусственном голосе.
Земля извещала, что отменяет все прежние распоряжения относительно
Ниобеи. Меня наделяли единоличной властью на всех обитаемых объектах
звездной системы Гармодия и Аристогитона. Все мои распоряжения подлежали
немедленному и точному выполнению. Барнхаузу особо вменялось в обязанность
неукоснительно следить за строгим осуществлением моих требований и
пресекать всякие попытки неэнергичного их выполнения, тем более -
игнорирования.
В общем, было именно то, чего я ждал в ответ на мою депешу Земле.
- Ты победил, галилеянин! - выспренне сказал Барнхауз и торопливо
пояснил, чтобы я ненароком не обиделся: - Это, Штилике, цитата из одной
старой книги, - я говорю о галилеянине.
- Знаю такую цитату, - кивнул я и, подумав, поинтересовался: - Земле
уже известно, что произошло на Ниобее с Виккерсом и со мной?
- Конечно, Штилике. Мы немедленно отправили доклад о самоуправстве
Виккерса и о вашей самоотверженной попытке предотвратить злодеяние. И я не
скрыл своей оплошности... Говорю о предоставлении планетолета Виккерсу. Но
новые указания Земли, которые я прочитал, отправлены еще до того, как им
стало известно о несчастье с вами.
- Это меняет положение, Барнхауз. Когда меня не будет...
В наш разговор вдруг горячо ворвалась Агнесса Плавицкая:
- Это ничего не меняет, господин Штилике. Ровным счетом ничего!
Останетесь ли вы на Базе или... - Она мигом поправилась, чтобы нетактичным
выражением не раскрыть свое знание правды обо мне: - Или улетите на
Землю... Но установленные вами правила относительно Ниобеи сохранятся на
многие, многие годы. Изменений не будет.
- Я не улечу на Землю, - сказал я. - Меня доставят туда как почетный,
но бесполезный груз. Но стратегия нашего отношения к Ниобее не изменится,
вы правы. Изменения будут в том, что вместо меня назначат другого. Уверен,
что это будете вы, Барнхауз. Я порекомендую Земле именно вас.
Он хотел что-то сказать, она опередила его:
- Нет, господин Штилике, тысячу раз нет! Не давайте Питеру
рекомендации, сообщите, что он не годится на ваше место. Пусть поищут
другого, только не его. Разрешите ему улететь на Землю. Я пришла с мужем
для того, чтобы просить вас об этом.
Агнесса смотрела на меня своими необыкновенными глазами, и снова я не
видел в них прежней вражды и зла, только просьбу, почти мольбу. Барнхауз
молча подтверждал каждое ее слово кивком лохматой массивной головы. Я
ничего не понимал.
- Питер-Клод Барнхауз был много лет главным администратором Базы, -
сказал я, - И был отличным администратором, лучше не найти. Почему же он
стал непригоден к той должности, которую так долго и так исправно
выполнял? Отвечайте вы, Барнхауз, хочу слышать вас.
- Это же просто, Штилике, - сказал он. - Не существует больше той
должности, которую я так долго и, надеюсь, хорошо выполнял. А к должности,
созданной вашей директивой, я непригоден. Но если вы разрешите, об этом
лучше меня скажет жена. Агнесса, объясни, что ты знаешь обо мне и моих
высших стремлениях.
Она не объяснила мне ничего нового. Повторила лишь то, что недавно,
надышавшись сернистого газа, он наговорил о себе. Но если Барнхауз,
возвеличивая себя, старался при этом унизить меня, то она избегала любого
слова, которое могло меня задеть. Эта женщина знала, когда как держаться.
Я слушал и вспоминал, как она объяснялась мне в ненависти, как зло
сверкали тогда ее глаза, как неистово звенели ее колокольчики. Да, жена
Барнхауза умела бороться и умела с достоинством, не делая себя жалкой,
переносить поражение.
- У каждого свое призвание, не так ли, господин Штилике? - говорила
она. - Ваше - спасать гибнущие цивилизации, наводить порядок в обществах,
впадающих в хаос. А Барнхауз - природный промышленник, бизнесмен, как
называли его предков. Ну... не бизнесмен, естественно, но предприимчивость
заложена в нем генетически. Консервация, охрана - понятия, ему чуждые. А
что ныне делать здесь, кроме как охранять от внешних посягательств
безмерно богатую, но наглухо законсервированную Ниобею? Дух
предприимчивости, привнесенный Питером в этот звездный уголок, выветрился,
он задохнется в такой бездуховной атмосфере!
Агнесса говорила долго и горячо, муж молчаливо поддакивал кивками и
улыбками, вспыхивающими на широком мясистом лице. А я ее слушал вполуха,
смотрел на обоих вполглаза - и думал о том, какими они были вне этой
палаты, так сказать, для себя. И я видел и узнавал в них то, чего они,
возможно, в себе не видели и чего, во всяком случае, не хотели бы показать
посторонним. Насколько же они были разные и сами по себе, и в отношении
друг к другу! Нет, он, конечно, любил ее, ради этой любви он и отважился
нарушить строгие правила космической службы, вытребовав жену к себе, а
ведь он не был ни бунтовщиком, ни лицемером, втайне преступающим то, что
вслух восхваляет и требует ото всех. Но куда больше, чем ее, он любил
себя, вернее образ себя, созданный своим воображением, лелеял его и тем
непрерывно питал свое честолюбие. И если нанести удар по этому честолюбию,
поколебать придуманный им образ, он сделается неприятным самому себе.
Нынешнее его самообожание превратится в самоотвращение - наверно, надо
сказать как-то корректней, но не подберу слова точней. Пожалуй, и вправду
нечего этому человеку больше оставаться здесь.
А она, думал я, эта прекрасная "баба-яга", "королева на любом
бесовском шабаше", какой рисовалась мне при первом знакомстве, - ведь она
совсем иная, чем показывает себя другим. Нет в ней ничего необычного, тем
паче бесовского. И вовсе она не ненавидела меня, как вообразилось мне и
как сама была убеждена, она просто неспособна на настоящую ненависть. В
ней только одно всю ее захватившее чувство - любовь к этому огромному,
лохматому, длиннорукому детине, к этому "медведю средней руки", как
удивительно точно его описал мой учитель Теодор Раздорин. И все остальные
чувства этой женщины второстепенны и производны от того главного,
всеопределяющего - любви к мужу, восхищения им, обожания его. Она лишь
ответно ненавидит тех, кто противоборствует Барнхаузу, готова мигом
преобразовать свою некрепкую ненависть в приязнь, как только ослабевает
недоброжелательство к нему, - в ее душе слишком мало места для других
людей, все заполнено им.
Агнесса почувствовала, что я перестал ее слушать, и замолчала. Я
воспользовался этим.
- Ну, хорошо, - сказал я, - Допустим, я соглашусь с вашей просьбой.
Но вы видите сами, в каком я состоянии. Кто заменит вас, Барнхауз, когда
вы улетите, а я... в общем, когда остатки моего тела повезут на нашу
дорогую прародину?
- Не надо так шутить! - воскликнула она. - Врачи еще не теряют
надежды.
- Нельзя потерять то, чего нет, - возразил я, усмехнувшись. - Ни у
них, ни у меня нет никаких надежд. Вы не отвечаете на мой вопрос,
Барнхауз.
- Меня заменит Мальгрем, - произнес Барнхауз. - Я с ним говорил,
Роберт согласен остаться. Нужно лишь ваше одобрение.
- Вызовите его ко мне, - сказал я и закрыл глаза.
Вероятно, я впал в забытье и не заметил, как они удалились.
Когда сознание вернулось, у моей постели сидел Мальгрем. У него был
такой вид, словно он уже давно сидел тут и терпеливо ожидал, когда я приду
в себя.
- Вы звали меня, Штилике? - спросил он.
- Звал. Барнхауз улетает на Землю. Он сказал, что вы согласны занять
его место. Правда?
- Правда. Он спрашивал меня, я согласился.
- Почему, Роберт? Разве вас не привлекает Земля? Вы достаточно
пострадали на Ниобее. Хороший отдых, первоклассное земное лечение и сама
она, наша зеленая, наша прекрасная Земля... Вы заслужили своим трудом,
своими несчастьями...
- Не надо, Штилике! - прервал меня Мальгрем. - Ваше красноречие всем
известно, оно может и камень растрогать. Но на меня не тратьте его. Не
обижайтесь, я твердо решил остаться здесь.
- Почему?
- Я люблю Ниобею, - сказал он просто. - Люблю ее великолепные леса,
ее бушующие недра, где вы видели вулканы красочней и грозней? И ее жалких
нибов по-своему люблю. Народ неплохой, только очень уж от нас отличный. И
мне, скажу по чести, не так уж важно, будет ли разработка руд расширяться,
или ее надолго прикроют. Ниобея не станет хуже от того, что я не выполню
каких-то производственных программ. Я не делец, как Барнхауз.
- Земля отменила все производственные программы, вы знаете?
- Барнхауз сказал мне о новой депеше с Земли. Вы сомневатесь в моей
пригодности, друг Василий?
Нет, сомнений у меня не было. Мальгрем не только был способен
заменить Барнхауза, он был в новых условиях гораздо лучше Барнхауза. Я
почти с благодарностью вспомнил, что, в отличие от Виккерса и Барнхауза,
он никогда не ругал нибов, хотя они и препятствовали расширению его горных
разработок. В этом потомке древних викингов - он так напоминал их
внешностью - не было и следов человеческого высокомерия и пренебрежения ко
всему, что ниже человека. Уверен, что он даже злых животных не обижал, а
нибы были все же не животные. Он дрался с нибами, когда они напали на нас
во время своего праздника, но я тоже дрался, в той битве виноваты были мы,
так уж сложились обстоятельства. Я вполне мог положиться на Роберта
Мальгрема.
- Можете считать себя вступившим в новую должность, Роберт. Мое
положение вам понятно: я скоро отойду в те блаженные края, которых не было
и нет. Запишите мои последние распоряжения и постарайтесь сообразовываться
с ними. Считайте запись моим завещанием.
Он зафиксировал на пленке мои пожелания и советы. Возобновление
промышленных работ на Ниобее я отменял до поры, когда физиологи откроют
структуру таинственных витанибов, поддерживающих у нибов
жизнедеятельность, а земная промышленность освоит производство этих пока
неведомых биовеществ. Я указал, что природа пиобейского общества
описывалась недопустимо поверхностно и первые взаимоотношения людей с
нибами принесли много неудач. Продолжение таких взаимоотношений недостойно
человека и опасно для нибов. Общество их подошло в своей многотысячелетней
прогрессирующей деградации к краю существования, любое прикосновение
извне, даже попытка непродуманной помощи, может стать толчком в пропасть.
Никакие соображения экономической выгоды не могут играть решающего
значения в планах дальнейшего освоения Ниобеи. Человечество ныне
достаточно богато и могущественно, чтобы объявить в отношениях с иными
цивилизациями примат нравственного достоинства, а выгоду экономическую
счесть второстепенной и производной.
- Записано, - сказал Мальгрем. - Что дальше?
- Дальше... Идите командовать Базой. Я устал, Роберт.
Снова пришло забытье. Оно наступало периодически, малыми порциями.
Это не был сон, форма нашего земного отдыха. Я не отдыхал, я замирал, даже
температура понижалась, мне не требовалось глядеть на обложившие меня со
всех сторон самописцы, чтобы знать, что холодею. Забытье, как мне теперь
думается, было чем-то вроде короткой рабочей репетиции смерти. Я не
пробуждался из забытья, а как бы возвращался в жизнь, и возвращался не
освеженным, как после сна, а разбитым. Все сохранившееся в обрубке моего
тела - кости, жилы, все сочленения и сосуды - ныло, заново начиная свою
совместную трудную деятельность - жизнь.
В тот раз, после ухода Мальгрема, я возвратился из забытья до того
болезненно, что даже вскрикнул, пробуждаясь. И меня охватило ощущение, что
совершилось что-то чрезвычайное. Смешно теперь вспомнить, но я громко
спросил себя: а жив ли я? Я был еще жив, чрезвычайность была в чем-то
другом. Я приподнялся, опираясь на руки, осмотрелся. Соседняя кровать была
пуста. Виккерса унесли.
Не понимаю сейчас, почему - ведь я знал, что Виккерс со дня на день
умрет, так и не приходя в сознание, - но вид пустой кровати заставил меня
задрожать. Вероятно, я просто привык, что на соседней кровати лежит он,
неподвижный, безгласный, но живой. Я верил, конечно, самописцам,
показывающим, что запасы энергии жизни у него и у меня неодинаковы, это же
твердили и врачи. Но про себя каким-то безотчетным ощущением я выровнял
его жизнь со своей, граница отпущенного ему существования была и моей
жизненной границей. Я вызвал врача.
Он явился не один, а с Мальгремом.
- Виккерс умер? - спросил я.
- И да, и нет, - ответил врач. - Мозг погиб, тело еще живет. Мы
подключили тело к нашему компьютеру, простые физиологические команды он
отдает хорошо. Эрзац бытия, конечно, полностью бездуховное
существование...
- И сколько продлится такая безжизненная жизнь?
Врач пожал плечами: возможно, дня три или четыре, вряд ли больше. Я
еще не знал, что они надумали, но спросил прямо:
- Зачем вы поддерживаете в теле Виккерса подобие жизни? Раз мозг
умер, значит, умер и человек. Кому нужно продлевать тусклый огонек бытия
на несколько дней? Через три дня и компьютер не поможет. Кладите Виккерса
в саркофаг, консервируйте газом и первым звездолетом отправляйте на Землю.
Можете то же самое сделать спустя несколько дней со мной. Не возражаю,
чтобы нас отправили, так сказать, одной посылкой.
- На это отвечу вам я, друг Штилике, - сказал Мальгрем. Он сильно
волновался, голос его дрожал. Я удивился. На Ниобее я видел его
разъяренным, видел возмущенным, но что он способен смущаться, не ожидал, -
Получена новая депеша с Земли. Лично о вас, Штилике. В общем, приказ
Барнхаузу. Но Барнхауз уже улетел, значит, мне... Короче, если жизнь вашу
сохранить не удастся...
- Не удастся, не удастся! - сказал я нетерпеливо. - Перейдем сразу к
тому, что вы должны сделать после моей смерти. Не мешкайте, Роберт, это
вам не к лицу.
- Да, вы правы, после вашей смерти... Ваш мозг объявлен столь
выдающимся достоянием, что его... Иными словами, нам приказано, если не
вас в целом, то ваш мозг доставить на Землю в полной жизнедеятельности.
- А этого вы сделать не можете, верно? Даже если сейчас же погрузите
меня на звездолет. И десять дней жизни, ваш максимальный срок для меня,
слишком мал для перелета. На Землю вы доставите мой законсервированный
труп с неразложившимся, но мертвым мозгом. Я верно формулирую ваши
опасения?
- Совершенно верно, - подтвердил врач. - И вот мы хотим с вами
посоветоваться, ибо без вашего решения...
- Понял. Вы сохраняете тело Виккерса, чтобы составить из нас двоих
одного человека. Думаете вживить мой мозг в черепную коробку Виккерса
взамен его спаленного, умершего мозга. И для удачи операции нужно сделать
это непременно при моей жизни, что невозможно без моего разрешения. Я не
ошибся?
- Именно так, - в один голос сказали врач и Мальгрем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14