Вся ее семья со счастливым видом собралась здесь, чтобы следить, как малышка шагает по жизни. И месье, сменявшие друг друга, были очень рады получить одобрение ее родителей. Что может быть лучше семейной любви! Им становилось спокойнее, когда они видели этот алтарь Вирджинии.Они испытывали тонкое чувство приобщения к семейному коллективу.Эти мнимые зятья почтенной четы, доверчиво глядящей в объектив в ожидании птички.— Ты, — говорит восхищенный Толстый, — ты о чем-то думаешь.— Я да! — говорю, засовывая в карман одну из фотографий малышки Недотрог.— Она скорее уродливая, а? — говорит Берю, подходя ближе. — Похоже, что она косит, или это отсвет в очках?— От этого она становится еще обаятельней, — говорю я. — Это льстит тем, кто поднимается сюда, они относят ее косоглазие на счет экстаза.Ладно, пошли!— Куда?Я не успеваю ему ответить. С лестницы слышен характерный звук ключа, ковыряющегося в замке. Толстый собирается обратить на это мое внимание, но я останавливаю его, приложив палец к губам.Я указываю ему закоулок между шкафом и стеной, он съеживается там.Сам я прижимаюсь к перегородке. И вовремя: в прихожей раздается стук шагов. Дверь комнаты открывается, появляется силуэт. Я узнаю Меариста, хоть и вижу его только в профиль.В руках у него чемодан, который он бросает на кровать. Эту секунду я и выбираю, чтобы вмешаться. Самое время, так как мерзавец чует присутствие чужого и поворачивается. Он принимает мой орешек number one в подбородок. Я вам рекомендую его в качестве овсяных хлопков когда-у-вас-гости. Чистая работа, без сучка и без задоринки. Ноги мсье складываются в коленях, как щипцы, голова покачивается. Толстый, у которого всегда есть что сказать в серьезной ситуации, пользуется тем, что наш приятель оказывается в пределах досягаемости, чтобы поднести ему дополнительную плюху прямо в пасть.На этот раз Меарист отправляется на пол.Я сгребаю его и раскладываю на кровати рядом с чемоданом. Сначала наручники! Пока он старается всплыть, я шмонаю по карманам. Вместо наплечной повязки он таскает с собой “беретту” для взрослых, от вида которой можно заболеть желтухой.Я присваиваю ее. Мои поиски продолжаются. Но я и не обнаруживаю ничего интересного, если не считать толстенный пресс (больше четырех сотен косых!). Открываю чемодан: он пуст. Очевидно, мусье явился за своими манатками.— Его забираем? — спрашивает Толстый.— Не сразу, мне кажется очень удачным, что мы встретились и можем поговорить, эта квартира располагает к откровенности…— А если появится девица?— Не волнуйся! Наручники при тебе?Он протягивает мне свои хромированные браслеты.Я приступаю к приятной работенке. Снимаю туфли и носки Меариста, просовываю его ноги сквозь решетку кровати. И защелкиваю их наручниками Берю. Сдергиваю шнур от занавесок и привязываю жертву к матрацу. Теперь он не может даже двинуться. Глубокий вздох вырывается из его груди, он начинает выплывать из тумана.— Колоссально, — бурчит Берю.— Что?— Ты видишь, преступный мир уже не такой, каким он был раньше.Современные блатные не гнушаются ничем: посмотри хотя бы на этого. Ну!У него чистые ноги! Двадцать лет назад ты бы такого не увидел!Ресницы Меариста вздрагивают, он открывает свои чудные глаза, и в них блестит фальшивый свет.— Ну и в чем дело, выкладывайте, — злобно бросает он. Я показываю удостоверение, сознавая, что ни одно слово не может заменить дело.— Ну и что! — бормочет он воинственно. — Я в порядке!— С твоей совестью, может быть, потому что она сговорчива; но не со мной, дружок. И позволь мне эту смелую метафору: сейчас, когда ты распростерт, тебя следует положить на лопатки!— Что?— Я обвиняю тебя персонально в убийстве и попытке убийства. С твоим послужным списком, который бы обесчестил и общественный сортир, тебе грозит вышка, это точно!— Что за кривлянье? Я ничего не знаю!— Однако с твоими способностями гонщика ты бы мог участвовать в соревнованиях, дружок!— Но…Он затыкается, так как Берю выписывает ему пилюлю по рецепту врача.Нижняя губа уголовника лопается.— Это научит тебя держать пасть закрытой! — ворчит Толстый.— Позволь, — говорю я своему приятелю, — я как раз наоборот хочу, чтобы он ее открыл…— Мне нечего сказать! — говорит Меарист с суровой убежденностью.Я подмигиваю службе сервиса Мишлин. Берю, который умеет читать сквозь полузакрытые веки, достает зажигалку и проводит пламенем по подошве ног парня. Тот испускает пронзительное си бемоль, эхо которого прокатывается по квартире.— Давай включим радио, — говорю я На этот раз Меарист смекает, что попал, как кур в ощип.Пока Филип греет, я объясняю ему — Ты пойми, парень Мы здесь не в Конторе, можем себе позволить любые фантазии Мы будем работать с тобой, пока ты не расколешься.После чего смотаемся, а за тобой приедут жандармы. Они напишут рапорт, что ты стал жертвой сведения счетов, а обвинения, которые ты, возможно, выдвинешь против нас, обернутся против тебя, это понятно и ребенку.— Я ничего не знаю!Я показываю ему перчатку — Вот перчатка, которая принадлежит тебе. Это легко проверить. Так вот, она составляет чудесную пару с той, которую ты обронил на железнодорожные пути в день убийства!Меарист слегка зеленеет Он начинает думать, что в его гороскопе есть пробелы!— Ты все еще ничего не знаешь?— Нет, честное слово! Это не моя перчатка!— О'кей! Ты можешь продолжать, Берю!Толстый только этого и ждал! К счастью, по радио в это время исполняют Вагнера Прекрасная музыка, это я вам говорю. Лучшего аккомпанемента и не придумаешь. Заметим, чтобы быть справедливыми: поет не Вагнер, а Меарист. Это настоящий Войгнер! У него бас, который вогнал бы в тоску Арманда Местраля. Когда он хорошо распелся, я делаю знак моему Регенту-Повару прервать партию гриль-грума. Я не люблю запаха паленого поросенка; вашего славного Сан-Антонио воротит от этого!— Послушай, Меарист, — нашептываю, — я не хочу утомлять тебя лишними вопросами; мне достаточно ответа на один: где скрываются остальные члены банды летучих мышей?Но он не отвечает Он бледно-зеленый, сводник мисс Недотрог И обливается потом, как камамбер Берюрье.— Мне плохо — задыхается он — О! Мне плохо… Мне больно!Он корчится — Не будь тряпкой, маленький ожог, мужчины от этого не умирают!Во всяком случае, не похоже, чтобы он притворялся. Он задыхается. Я замечаю, что его лицо посерело.Боже праведный! Нет, не баловство Берюрье привело его в такое состояние, а может, этот хрен сердечник!— Ну хватит, ты прекратишь ломать камедь? — заявляю я. Он вызывает жалость. Я поднимаю его веко и рассматриваю роговицу — Боже мой! — восклицаю я. — Они тебя отравили, твои приятели! Когда ты разделался с моим инспектором, они решили, что дело может принять плохой оборот для тебя, они приняли меры предосторожности!— В животе! Царапает… Когти!Толстый в нерешительности от всего этого.— Он разыгрывает Даму с бегониями, что ли? — говорит он.Я указываю на изможденное лицо Меариста, капельки пота, усыпавшие его свинцовую кожу.— Во всяком случае это хорошо разыграно! А тот агонизирует по-настоящему:— Пить! Пить! — стонет он.— Подай ему воды! — приказываю я Берю. Сочувствуя, несмотря ни на что, он повинуется и в своей заботливости доходит до того, что поит умирающего. Меня охватывает тоска.— Слушай меня, Меарист, эти подонки опаснее, чем все убийцы твоего калибра. Мы должны их достать. Это главное. Скажи, где они, и мы отомстим за тебя!Рот его стал впалым. Он закрывает глаза.— Отель…— Отель какой? Говори быстрее, парень, быстрее!— Цветов.., в Сен…Он замолчит сейчас…Я тру ему виски мокрой тряпкой.Тогда он снова открывает глаза и смотрит на меня (прошу вас верить, впрочем, если вы не верите, мне на это наплевать) трогательным взглядом.— Сен-Жермон…— Де-Пре…?— Нет! ан.., ан…— Ан-Ле?Вздрагивание век — весь ответ.Он еще произносит:— Осторожно, хозяин — их приятель! На этот раз он теряет сознание.— Вызови врача, — говорю я Берю. — мы не можем оставлять человека подыхать так.— Ты что? Псих, что ли? — непочтительно отзывается Толстый. — Я не успею даже добежать до угла штрассе, как он отправится к высшим людям.Братишка в состоянии комы!Он прав, мы уже ничего не можем сделать для Меариста. Решительно, банда летучих мышей расположена к яду.— Сматываемся! — говорит Берю, забирая обе пары наручников.— Меня смущает, что мы оставляем его одного Опухоль сморкается в ладонь. Он вытирает пальцы о покрывало и взрывается:— Надеюсь, ты не будешь рыдать над ним, а? Ты забыл, что он хотел хлопнуть Пино и что наш бедный растяпа в больнице из-за него? Они бы помогли Пинюшу, а? Ну ладно, хватит!Хотя я — шеф Берю, но уступаю его требованию.Жиртрест прав: есть дела поважнее, чем возносить молитвы за агонизирующих у изголовья подобной сволочи.Трудно быть безжалостным, тем не менее надо уметь преодолевать себя. Жить — это значит проходить мимо!Судьба простит нас! Меариста и меня! Так как мой уголовник отдаст Богу душу такую же черную, как антрацит из Рура.Перед тем как смотаться, я закрываю его гляделки, потому что, видите ли, всегда имел хорошие манеры. Так уж воспитан, Фелиси подтвердит вам это! Глава 17Что называется, взять реванш Берю, который сидит, глубоко задумавшись, рядом со мной, удается отчеканить одну красивую фразу.— К кому мы едем? — спрашивает он.Я остановил свой танк перед кокетливым особнячком, соседствующим с сен-жерменским лесом, где, как поется в песне, от обиды повесился юный влюбленный с натянутым носом.— К одному моему знакомому, — информирую я его.— И что мы у него будем делать вместо того, чтобы сразу отправиться и собрать букет этих ублюдков в Отеле Цветов, о котором нам наболтал Меарист?Я поднимаю бровь.— Видишь ли, Толстый шпик, эти ребята пугливее тигров. А доказательством служит то, что во время нашего десанта к Кайюку в Рамбуйе им удалось смыться. Кроме того, ты ведь слышал, что сказал Меарист: хозяин Отеля Цветов их дружок. Уверяю тебя, что при малейшей опасности в этом борделе опять начнется спасайся-кто-может.— Другими словами, ты замышляешь что? — спрашивает Толстый, которого наконец охватывает страсть к делу.— Что надо выбирать окольные пути, которые зачастую сокращают расстояние!Удовлетворенный этой цитатой, я вылезаю из моей тройки и иду трезвонить в дверь особнячка.Дверь открывает хорошенькая субретка, крепко сбитая, с пушком на верхней губе. Я спрашиваю ее, дома ли мсье и мадам Всемоетвойе, а она спрашивает меня, кто их спрашивает, что неявно обнаруживает присутствие хозяев. Всемоетвойе мой старинный приятель. Мы вместе учились в лицее, вместе первый раз надрались и вместе, не переключая передачи, въехали под наш первый красный фонарь. Это добрый толстяк, отец которого ковал бабки и который продолжает ковать их по привычке, почти не замечая этого. Во времена наших похождений я занимался тем, что уводил у него из-под носа его подружек, что повергало его в глубокую тоску. Но, так как это лучший из людей, он никогда не сердился на меня за это дольше двадцати четырех часов, то есть времени, необходимого, чтобы найти замену. Странная вещь — которая проливает яркий свет на изгибы души, — как только он совершал очередное завоевание, он из кожи лез, чтобы мне его показать. Это было что-то вроде испытания, которому он подвергал себя. Рисковый парень, этот Всемоетвойе.Во время моего необычного появления в гостиной, он, обрюзгший, сидит в кресле, покуривая толстенную штуковину, произведенную в Ла Хабане.— Не может быть! — восклицает он, бросая финансовую газету, которая представляет собой его “Приключения Тинтина”. — Я не верю своим глазам!Он еще больше растолстел. Надо сказать, что я его не видел уже десять лет. Сейчас у него крупное представительство выше колен, солидный багаж под зенками, серебро в шевелюре, хотя он старше меня на каких-то пару лет, и вид прелата чревоугодника, внушающего доверие.Мы обмениваемся обычными похлопываниями и восклицаниями. Вкратце рассказываем друг другу о последних десяти годах. Говорим, что совсем не изменились. И, наконец, я выкладываю свою историйку.— Людовик (это его имя), ты знаешь Отель Цветов? И мой приятель краснеет, как храбрый омар, который нырнул в кастрюлю с кипящей водой, чтобы спасти утопающую лангусту.— Еще бы!— Что это за лавочка?— Ну, эдакое любовное гнездышко! Оно открыто преимущественно после полудня, если ты понимаешь, что я хочу сказать!— Ага! Ясно. Для избранных?— Очень. Парижское джентри наставляет там друг другу рога изо всех сил!— Занятная картина!В эту секунду дверь гостиной открывается и появляется чудное белокурое создание. Ему не больше двадцати пяти. Линии корпуса образца двадцать первого века. Загорелое лицо буквально озарено глазами сиамской кошки.— Но это так! — бросает Людовик. — Ты, кажется, не знаком с моей женой!Вошедшая мило улыбается мне. У нее такие зубки, которые бы затмили витрину у Картье.— Это комиссар Сан-Антонио, о котором я тебе часто рассказывал! говорит Всемоетвойе.— О! Да, — говорит она. — Кажется, вы у него уводили подружек?— Из-за этого Казановы я не мог удержать ни одной! — шутит мой дружок.Атмосфера лучше некуда.Мы выпиваем по рюмочке. Я с трудом отрываю глаза от мадам Всемоетвойе. Настоящая богиня! На ней бежевое платье, на котором прописными буквами написано, что оно от Диора! Как Людо ухитрился овладеть такой потрясающей женщиной!— Итак, к делу, ты хотел меня о чем-то попросить? — говорит он.— Да… — говорю я.— Валяй, все мое — твое, мой вероломный дружище! Я допиваю бокал и, ставя его на английский салонный столик, невинно говорю:— Я хотел попросить тебя одолжить мне мадам! Молчание, которое последовало за этим, могло стать катастрофическим, если бы я не пустился в подробные объяснения:— Те, кого я разыскиваю, скрываются в Отеле Цветов. Они настороже и при малейшей опасности ускользнут. Значит, я должен хитрить и появиться в этом отеле как клиент. Однако это такое заведение, куда ходят вдвоем и преимущественно с хорошенькой женщиной…— Нет, ну ты ненормальный! — протестует Людовик. — Моя жена!— О! Конечно же, да! — стучит ножками белокурая красотка. — Это безумно увлекательно. Я успокаиваю своего друга.— Для мадам это абсолютно безопасно. Главное для меня — проникнуть внутрь, не привлекая внимания. Как только мы окажемся внутри, она останется в закрытой комнате, пока будет проходить операция…Он боится рискнуть, рисковый Людовик. Зато его жена рисковая за двоих. Вы думаете, она упустит такую возможность — нарушить обывательскую монотонность своего существования?— Ты отдаешь себе отчет, наконец, — жалуется он, понимая, что его не услышат, — если кто-нибудь узнает ее в тот момент, когда она будет входить в Цветы, я заработаю репутацию рогоносца!— Никто ее не узнает, — обещаю я. Он поднимает руки.— Ты никогда не изменишься, Сан-Антонио. Ты не видел меня десять лет и вдруг сваливаешься мне на голову, чтобы одолжить мою жену, в этом весь ты!Зарегистрировав это безмолвное согласие, я ввожу Берюрье.— Ты принимаешь командование операцией снаружи, — говорю я ему. Необходимо вызвать из Парижа два фургона с двумя дюжинами молодцов. Вы займете исходную позицию вблизи отеля. Кстати, что представляет из себя это заведение? — спрашиваю я друга детства.Надутый, он объясняет:— Особняк, увитый плющом, посреди парка.— Хорошо. Когда я решу, что настало время действовать, — говорю я Толстому, — то привяжу свой платок к оконной ручке, улавливаешь?— Ясно!— Тогда появляетесь вы и быстро окружаете отель. Будьте внимательными к запасным выходам.— Не беспокойся.— Ни одна душа не должна проскользнуть.— Пусть попробует!— Очень хорошо, а теперь принеси из машины мой гримерный набор.— Зачем?— Я хочу немного изменить свой внешний вид. Пока он выполняет, я спрашиваю Всемоетвойе:— Какая у тебя тачка?— “Студебеккер”, — говорит он. Я ласково похлопываю его.— Не дуйся, вернем мы твою даму в целости и сохранности, Людо.Неужели, старея, ты становишься ревнивцем?— Ты думаешь…Тут снова появляется мадам, которая исчезла, чтобы привести себя в порядок.— Я к вашим услугам!Это заявление не способно рассеять дурное настроение моего однокашника. * * * Вы бы меня, ей-Богу, не узнали, если бы видели, как я отправляюсь в путь в элегантном “Студе” рядом с мадам Всемоетвойе. Я вырядился в маленькие усики а-ля Кларк; круглые очки в золотой оправе и всунул в храпелки два маленьких резиновых шарика, которые расширили крылья носа. Это меня изменило до неузнаваемости!— Я предпочитаю вас в натуральном виде! — говорит по дороге моя спутница.— Спасибо!— Это удивительное приключение для такой бедной маленькой обывательницы, как я… В пригороде так скучаешь… Лошадь, теннис…Это утомительно, в конце концов.Что нужно этой чаровнице, так это атлетически сложенный малыш для утоления ее послеобеденного голода.Все денежные бабы таковы: время после полудня гибельно для них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14