Я изо всех сил ору ему в ухо. Я трясу этот мешок с потрохами до тех пор, пока его глаза не делают “щелк”.— Больница Божон.Я отпускаю моего пьянчужку, который опрокидывается в кресло. От этого толчка вращающееся сиденье описывает полукруг, развернув таким образом Берю лицом к стене. Поскольку у Толстого нет сил пошевелиться, он так и остается тет-а-тет с ее зеленоватой поверхностью, изливая обиды мелодичным голосом, который наводит на мысль об отступлении целой армии через болото.Ваш Сан-Антонио, щеки горят (после того как огонь опалил самые стратегически важные части его тела), руки согнуты в локтях, снова отправляется в путь. Поистине, это дело — сплошные хождения взад и вперед. Я бегу как белка в колесе, и, как колесо этого прелестного грызуна, дело крутится вхолостую. * * * Меня встречает светловолосый интерн с лицом размером с ломберный столик, выпуклые бока которого подчеркнуты колпаком. Я говорю ему, кто я и кого пришел проведать. Он строит недовольную гримасу.— Инспектор Пино ваш подчиненный?— Он удостоен такой чести.— Вы могли бы научить ваших людей мыть ноги. Когда его раздели, он преподнес милый сюрприз!— Дальше! Как он?— Сломаны три ребра, травма черепа и перелом левого запястья.— Его жизнь…— ..вне опасности, да! А вот жизнь медсестры, которая приводит его в порядок, под угрозой!Он слишком умен, этот практикант. Если бы момент был менее критичным для меня (и для Пинюша, скажем прямо), я бы охотно заставил его проглотить несколько коренных зубов, приправленных собственными остротами.— Я хочу его видеть.— Видите ли, он слишком плох сейчас!— Я повторяю вам, я хочу его видеть!Будущий экс-интерн парижских больниц вздыхает и ворчит о неуверенности, где дело полиции, а где вопрос медицинской этики.Однако он ведет меня в палату, где валяется старший инспектор Пино.Мое сердце сжимается, когда я обнаруживаю тщедушное тело моего старого дружбана в этих слишком белых для него простынях. Пятьдесят лет честности, самопожертвования, преждевременного слабоумия и недержания речи распростерлись на этой железной эмалированной кровати.На голове у него повязка, он охает при каждом вздохе. Бедный герой!Я сажусь у него в изголовье и ласково глажу его здоровую руку.— Ну что, старый идиот, — говорю я, — что с тобой случилось?Он останавливает на мне горящий от лихорадки взгляд.— О! Тоньо, это, наконец, ты!— Ты действительно попал в аварию? Его лицо искажает гримаса боли, потом, преодолев страдание, он шепчет:— Нет, эти гады достали меня!— Ты можешь рассказать?— Один тип пришел в камеру хранения…— Я знаю, ты пошел следом, дальше?— Он взял такси до площади Виктора Гюго. По счастливой случайности мне тоже удалось поймать машину…— Дальше…Он опять замолкает, охваченный болью.— У тебя нет с собой кальвадоса? — спрашивает он. — Не знаю почему, но когда мне плохо, так хочется кальвадосу. Я уже двадцать минут требую его в этой богадельне, но они мне отказывают.— Я пришлю тебе большой пузырь, Пино. Шикарного, от папаши Нарадуасть, ты помнишь, где на этикетке изображен фрукт с полосатым чепчиком на голове.— Ты не забудешь?— Заметано! Но, умоляю тебя, рассказывай дальше!— Слушай, мне кажется, что парень, который пришел в камеру хранения, принял все меры предосторожности, его страховали дружки. Он, должно быть, заметил, что мое такси следовало за его машиной, и вышел на площади Виктора Гюго. Он поднялся ножками по авеню Пуанкаре, я за ним… В тихом месте он перешел через перекресток. И когда я в свою очередь вышел на проезжую часть, машина ринулась на меня. Ты не можешь себе представить, как это страшно…При этом воспоминании он задыхается от страха.— И все же ты остался жив, голубчик. Это главное.Я искренне так думаю. Но думаю также и о том, что я законченный болван и мне бы следовало извлечь уроки из ошибок, которые уже сидят в печенках. В самом деле, они приняли меры предосторожности, чтобы обеспечить тылы, части прикрытия следовали за гонцом на вокзал, тогда как олух Сан-Антонио не нашел ничего лучше, чем использовать в качестве Шерлока папашу Пино. Результат: Пино раздавили, а эта новая путеводная нить не ведет больше никуда.Старикан рассматривает меня маленькими глазками, дрожащими, как термит, рвущийся на свежий воздух.— Я знаю, о чем ты думаешь! — бросает он. К чему валять дурака.— Ну да, — пусть вздохнет страстный Сан-Антонио, — что ты хочешь, мой бедный Папан, хватит, надоело. С самого начала я знал, что это совершенно дерьмовая история. Я не привык, чтобы мне ставили мат (повторяю вам, я сам привык проходить в дамки), но даже меня она доконала…— Еще не все потеряно, — говорит раненый хриплым голосом, исходящим из глубины панциря.Я знаю своего Пинюша. Если так он говорит, значит, кроме ушиба головы, в голове у него затаилась мыслишка.— Выкладывай, ты меня заинтриговал.— Когда машина рванулась на меня, я повернул голову, почувствовав ее приближение, инстинкт, ну ты понимаешь?— Да, ну и?— В какую-то долю секунды я увидел водителя, Сан-А, ты улавливаешь?Я боюсь даже спрашивать. Моя глотка закупоривается, а миндалины слипаются, как карамель при пятидесяти градусах в тени.— Я его видел, я его узнал. И я могу тебе сказать, что это? продолжает этот идиот.Он ломается, как сухарь, этот Пино, но надо, чтобы он наконец выдал текст. Он жеманится, напуская туману, он издевается!— Это Меарист! — наконец произносит он, видя, что мне не по вкусу его игра. Я подпрыгиваю.— Тебе почудилось, дружок! Меарист в Клевро, где тянет десять лет строгого.— Я говорю тебе, это Меарист! Таких физий, как у него, больше нет… Я видел его долю секунды, на нем были черные очки и надвинутая на лоб шапка, но ты можешь мне поверить: это был он.Я рассматриваю шляпу Пино на вешалке в безымянной больничной палате. Его отвратительный котелок весь измят.Неожиданно веки увлажняются. Этот мятый биток так похож на самого Пино! Неодушевленные предметы, может, у вас все же есть душа?Не знаю, есть ли она у самого Пино, может быть, его душа и есть эта шляпа, потерявшая цвет (но не потерявшая запаха), которая теперь покрывает металлический крючок.— О чем ты думаешь, Сан-А? — шепчет мой приятель. — Что случилось?Ты вдруг изменился в лице. Я откашливаюсь.— Я думаю о тебе, Пино.— Обо мне?! — восклицает он удивленно и с недоверием. — Обо мне! Ты шутишь?Я встаю. Не время для чувств. Если я начинаю миндальничать, мне остается поменять работенку и выращивать попугайчиков на набережной Дубленых Кож.— До скорого, Пинюш…— До скорого! — отвечает он. — Скажи Берю, чтобы он проведал меня!Он спешит поразить Толстого своими несчастьями. Судьба даровала ему такую возможность, и в глубине души он совершенно счастлив, старая каракатица.— Я скажу ему.— И не забудь про кальвадос, ты даже не можешь себе представить, как я его хочу! Глава 16Что называется, весело провести время Звонок Матиасу, по прозвищу Живая Картотека, человеку, который может составить вам словесный портрет Адама и рассказать о жизни вашего прадедушки, глядя на фотографию вашей прабабушки.— Послушай, Матиас, где сейчас Меарист? Этот Матиас настоящее чудо природы. Он даже не утруждает себя тем, чтобы открыть досье. Он выдает информацию, как те ребята, которые дают справку по телефонному ежегоднику:"Вышел из Клерво два месяца назад в результате сокращения срока тюремного заключения за примерное поведение”.— А потом?— Ноль. Больше о нем ничего не было слышно.— Он без права проживания в столице, да?— Да, еще на пять годков!— Постоянное место жительства?— Официально Рамбуйе… Но…Я вытираю лоб телефонной трубкой.— Подожди, от твоих слов меня бросило в жар! Это слишком. In petto я низко кланяюсь Пино. Если нам все же удастся распутать это дело, то только благодаря ему.— Вы меня еще слушаете, мсье комиссар?— Еще бы! Если Меарист ведет себя тихо в течение двух месяцев, это значит, что он нашел синекуру. А если у него есть синекура, он хочет ее сохранить, значит, выполняет требования закона и регулярно является в жандармерию Рамбуйе, чтобы отметиться?— Несомненно.— Передай им приказ, чтобы они замели его, как только он явится. А если встретят раньше, чтобы они его забрали и предупредили нас. Те же инструкции всем легавым Пантрюша!— Хорошо, мсье…Я кладу трубку.Чтобы провести время (потому что оно работает на меня), я затребовал досье, содержащее все темное прошлое Меариста, — прозванного так, потому что он служил в колониальных войсках, о чем вы уже догадались, благодаря тому бьющему через край интеллекту, который обеспечил вам место уборщика в Управлении Отхожих мест. На самом деле мсье зовут Жан Берегисестру. Он имеет за спиной тридцать два года, во рту часть зубов, рожу подонка, которая заставила бы содрогнуться и тигра, рубец в углу рта, делающий его бесконечно широким. Закончил свое образование в исправительном учреждении, которое совсем ничего не исправило. Что до послужного списка, то он включает в себя один приговор за сводничество, другой за квалифицированную кражу, третий за вооруженное нападение. Короче говоря, яркий представитель тех горемык, которые ищут свою дорогу в жизни, а заканчивают тем, что однажды утром обнаруживают, что с головой влезли в окошко Вдовы.Я предпочитаю всегда видеть своими глазами, почему, как и что, поэтому, не колеблясь ни минуты, отправляюсь в путешествие Пантрюш Рамбуйе, чтобы изучить поближе поучительную жизнь блаженного Жана Берегисестру, в миру Меариста.Так как мне всегда нужен шут (знаменитости все такие), я реквизирую карлика Берю, который выходит из бодуна, как грешница из исповедальни.Он начинает есть, чтобы преодолеть опьянение. На алтарь Бахуса он приносит в жертву камамбер. Славный старый сырок с витрины, который лезет через все отверстия коробки.— Послушай, Толстый, — вздыхаю я, — твой камамбер засох.Берю не смущается.— Я люблю такой! — утверждает он. И дальше комментарий:— Что ценится в хлебе? Корочка, не так ли? Ну вот, то же в сыре. Я читал в одной статье в “Ридерс Дайжрать”, будто все ценное в сыре находится на корочке: ам маньяк, вита мин, пенис целин, в общем, все!Я загружаю их, Берю и его камамбер, в шарабан и направляюсь в Рамбуйе, не забыв поручить агенту Тильомьеру отвезти старшему инспектору Пино вожделенный флакон кальвадоса. Как видите, я легко держу свои обещания, особенно если они пустые (конечно, славы на них не заработаешь, но такой уж я человек). * * * Веселое солнце сверкает на зелени леса, когда мы проезжаем мимо щита, указывающего, что мы находимся на территории, где элита мировой дипломатии стреляет в республиканских фазанов. Я направляюсь прямиком в Национальную Жандармерию, где аджюдан-шеф Лизоблю принимает меня со всеми почестями, соответствующими моему рангу.Он получил сообщение от Матиаса, и его орлы прочесывают окрестности в надежде встретить Меариста.Я расспрашиваю его о подозреваемом и узнаю, что бывший постоялец Клерво действительно поселился в Рамбуйе, где сошелся и, живет с Вирджинией Недотрог, девицей податливой, которая скрашивает вечера одиноких месье из Рамбуйе.Кроме того, я узнаю от Лизоблю, что Меарист устроился шофером к некоему Кайюку, эта новость не может поразить меня, как, надеюсь, и вас удивить. Я прекрасно секу траекторию: этот разбойник, расставшись с крынкой, приезжает на место назначения (он мог бы попасть в место и похуже!). Он начинает с того, что сходится с местной шлюхой. Потом находит работенку у не совсем обычного хозяина (рыбак рыбака видит издалека), который, узнав о его прошлом, использует его для нужд своей организации… Да! Теперь врубаюсь! Туман рассеивается!— Адрес девицы, пожалуйста! — резко говорю я. Аджюдан-шеф справляется по блокноту в очень кожаном переплете, где записывает расходы, кулинарные рецепты и номера билетов национальной лотереи, купленных под руководством своего непосредственного начальника, у которого он посредственный подчиненный. Конец блокнота-чулана снабжен алфавитным указателем. Он открывает его на букве “Н” и декламирует нудным баритоном, некоторые модуляции которого напоминают Сеткасекс:— Недотепай, Недотрога.., вот. Все… Так как он дальнозоркий от рождения и недалекий по наследству, то отодвигает блокнот, чтобы лучше видеть.— Номер восемь, улица Нико… Никола… Николаи… Я прошу меня извинить, это точка или мушиные следы, здесь, над “и”?— Точка!— Тогда получается Николай!— Несомненно, благодарю вас. * * * Улица Николай малолюдная, что означает, что на ней бывает мало людей. Ее размеры: двадцать пять метров в длину на два в ширину. Номер восемь — это бывшее фотоателье, владелец которого, видимо, разорился, так как свадебные кортежи не могли протиснуться в этот узкий проезд.Входная дверь сбоку. В глубине темного коридора начинается деревянная лестница, покрытая линолеумом. Ступени ухают под тяжестью Берюрье. На единственной двери единственного этажа висит табличка, на которой написано: Вирджиния Недотрог. Маникюр.У этой Вирджинии интересная манера заниматься чужими конечностями.Впрочем, истины ради я должен отметить, что один из клиентов-шутников вставил мелом между буквами “и” и “р” ее имени букву “е”, которая хоть и является гласной, но устанавливает согласие между именем девицы и ее профессией.Мы делаем три легких прерывистых удара в дверь, чтобы вызвать доверие у скромницы. Нам отвечает полная тишина, я повторяю удар еще один раз, второй, третий, никто не торгуется, и я отдаю дверь по первоначальной цене своему сезаму.Для инструмента, запатентованного БПГ, это пустяк.Вот мы и в вестибюле, украшенном пикантными фотографиями.— Есть кто-нибудь? — выясняет Берю, которого обстановка возбуждает.Опять никого. Осмотр местности совершается быстро. Квартира состоит из кухни-ванной (раковина и фаянсовый стульчак, который при необходимости может выполнять и функции стульчика) и одной комнаты, набитой картинками. Кровать, видно, испытала много тяжестей (как юных, так и более зрелого возраста), она прогнулась в середине, как если бы Берю провел в ней три года постельного режима.Несколько любимых книг лежат стопкой на камине (название гарантирует их психологическую глубину: “Предисловие к моему благочестивому жизнеопусканию”, с цветными иллюстрациями и приложениями, выполненными из каучука, “Влюбленный сельский полицейский”, “Послюнявь палец, прежде чем перелистать страницу” и др.).Я обращаю внимание, что в комнате царит порядок и чистота как раз с таким слоем пыли, чтобы можно было рисовать сердечки на мебели.— Настоящее любовное гнездышко! — воркует старый ворон Берю с наслаждением. — Я бы с удовольствием провел здесь викенд, слово!Он помещает свой Тюфяк между ручками кресла, стоящего лицом к зеркальному шкафу, и рассматривает в нем свое апоплексическое лицо с видимым удовольствием, дойдя в своем нарциссизме до того, что закручивает липкий локон, украшающий лоб, придавая ему форму завитка.— Ты не находишь, — мурлычет он, — что я похож на Наполеона?— По крайней мере на его задницу, — соглашаюсь я. Я открываю шкаф, срывая таким образом милое отражение Берю. В этом кресле Толстый напоминает императора бездельников (самого ленивого из них). В шкафу, превращенном в гардероб, я откапываю несколько платьев, жалкое манто, а также мужской костюм и непромокаемый плащ. Легкое профессиональное движение: я шарю по карманам, отданным моей полицейской жадности. В кармане костюма нахожу платок, которым пользовался простуженный человек, мелочь, две американские сигареты и самописку. В карманах плаща нет ничего, кроме кожаной перчатки. Я внимательно всматриваюсь в нее и для очистки совести ищу сестренку, но безуспешно. Толстый, который следит за моими движениями и жестами, вмешивается:— Ты узнаешь эту перчатку, Сан-А? Это для меня луч света.— Черт возьми! Это близняшка той, которую мы нашли на шпалах в день убийства?— Которую я нашел! — уточняет Берю. Я сую чехол для пальцев в карман. Вот что может стать главной уликой, чтобы обвинить Меариста в убийстве.— Что мы будем делать дальше? — спрашивает мой коллега, грациозным жестом ковыряясь спичкой в ухе.В ожидании моего ответа он рассматривает на свет результаты своих раскопок и аккуратно помещает их за отворот своей куртки.Я не спускаю глаз с камина. Он нагружен семейными фотографиями.Родственники малышки Вирджинии в полном составе собрались здесь, чтобы утешить в трудную минуту ее страдающее человеческое достоинство. Здесь бабушка-дедушка, родители, военный, должно быть, ее брат, старушка в окулярах, по всей видимости, ее тетушка Евлали, и сама Вирджиния в разные периоды своей д.., жизни. Она после школы. Оная рядом с немецкой овчаркой, потом в объятиях немца (хотите позировать с немецким унтер-офицером, пожалуйста!), Вирджиния в форме жандарма (фото с карнавала), Вирджиния на бульварах в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14