Вот и крутой во сне расслабляется. Годы преступлений стираются, и он становится таким, каким был вначале, когда еще не знал, какая мерзость жизнь, но смутно предчувствовал это.Ну да нечего смягчаться. Он стал тем, кем стал.— Альфредо! — зову я.Он открывает глаза, узнает меня, и его лицо уже ничем не напоминает ребенка.— Чего вам еще от меня надо?— Встань.Он не торопится, не понимая, что мне от него надо, однако подчиняется. Я смотрю на него через зарешеченное окошко двери. На его пальто не хватает одной пуговицы. Верхней, которая не застегивается. Вот что мучило мой котелок: я вдруг вспомнил, что у Альфредо на пальто не хватало одной пуговицы. Быстрый взгляд на остальные сообщает мне, что в руке Пакретта была зажата пуговица именно с пальто Альфредо.— Хотите меня сфотографировать? — скрипит крутой.— Твое фото мне нужно разве что затем, чтобы повесить над толчком, — усмехаюсь я. — Но для этого мне было достаточно попросить из архива твое дело.После этого я разворачиваюсь и ухожу.Те из вас, кто поумнее остальных, могут спросить, почему я не возобновляю работу с Альфредо после такого важного открытия.Отвечаю. Я устал, а в таком состоянии хорошо работать невозможно. Это будет пункт номер один. А в качестве второго добавлю, что я понимаю все меньше и меньше. Если анализировать факты, то мне придется прийти к выводу, что на Пакретта напал Альфредо. Но априори это кажется мне невозможным. Альфредо не знал, что у него угнали тачку, а главное, не мог ее так быстро найти.Однако я по опыту знаю, что в моей работе надо остерегаться того, что невозможно априори. Некоторые вещи, кажущиеся вначале неосуществимыми, после получения дополнительной информации оказываются совершенно нормальными.Вот вам одна возможная версия. Предположим, что в тот момент, когда толстяк Берю угонял тачку Альфредо, появился один из корешей сутенера. Он узнал машину приятеля. В блатном мире не зовут на помощь полицию, когда вас пытаются обокрасть: все проходит тихо и с достоинством. Этот самый друг начинает следить за “вором” и видит, что Берю оставляет машину в Лесу. Друг галопом возвращается предупредить Альфредо. Тот мчится за своей лайбой и — вот те на! — находит в ней свою спящую мочалку. Он говорит себе, что это убийство спишут на маньяка. Вы следите за объяснениями Мэтра?Ладно, поехали дальше. Тут Пакретт сует свой пропитанный лекарствами нос. Перед Альфредо он слабак. Тот его обрабатывает уже известным вам образом и возвращается в бар. Что и требовалось доказать.Я вам только что продемонстрировал, что все возможно. Маленькие аплодисменты для артиста, медам и месье… Спасибо!Еще один стаканчик с Матиа, и баиньки.Я приезжаю домой очень поздно, но вижу свет в окне Фелиси. Едва я вхожу, как дверь ее комнаты открывается и она появляется на пороге в своем старом бумазейном халате.— Это ты, малыш?— Да, ма.Ее встревоженные глаза измеряют степень моей усталости.— Ты поел?— Да.— Если хочешь еще, осталось тушеное мясо. Я его разогрею в две минуты.— Не откажусь.Думаю, ночные трапезы — самые лучшие моменты моей жизни. Я ем на кухне. Хороший стаканчик бордоского в это время лучше любого снотворного.Фелиси, допивая кофе, с любовью смотрит, как я ем. Как и все матери, она обожает знать, что я хорошо питаюсь. Разве могучий аппетит не признак здоровья?— Как тебе мясо, Антуан?— Потрясающее.— Чем больше его разогревать, тем лучше оно становится.— Это верно. Корочка просто восхитительна.— Мясник оставляет мне куски специально. Пауза.— Хочешь немного горчицы?— Не надо, и так вкусно.— Есть рисовый пирог, который ты любишь. Отрезать кусочек?— Если хочешь. Но я растолстею.Она довольно фыркает. Если бы у меня отросло пузцо, Фелиси была бы счастлива. Как и все в ее деревне, она считает, что чем ты больше весишь, тем здоровее.— Как твои поиски маньяка, продвигаются?— Пока не знаю. Произошло столько невероятных вещей…Она умирает от любопытства, но вопросов не задает. Я доедаю мясо и сжато пересказываю ей события дня. Она забывает допить свой кофе.— Какой ужас! Что ты об этом думаешь?— Пока почти ничего. Вода слишком мутная, чтобы можно было увидеть рыб. Надо дать ей отстояться — Ты думаешь, что Альфредо?..— Сейчас я ничего не могу сказать.Я проглатываю кусок рисового пирога, что ее радует, и прошу еще один, что приводит ее в полный восторг, потом, чмокнув ее в щеку, отправляюсь спать.Уф! Нет ничего лучше кровати, когда тебя заколебали твои современники и их делишки.— Антуан!Я выбираюсь из густого тумана. У моей кровати стоит мама, свежая и пахнущая мылом.— Прости, что бужу тебя, малыш. Тебе звонит месье Берюрье. Кажется, дело срочное.Я вскакиваю с кровати и несусь на первый этаж.Месье Берюрье!Мама единственный человек в мире, который называет Толстяка “месье”.Я хватаю трубку, разинув рот в зевке с туннель метро.— Слушаю..Мне отвечает громкий чих. Потом начинает гудеть голос Берю:— Подошел все-таки? Ты там преспокойно дрыхнешь, а я, между прочим, всю ночь ехал.— Ты где?— В Мутье.Я ошеломлен. — А за каким хреном тебя занесло в Мутье, Толстяк?— И он еще спрашивает! Слежу за твоим типом, Бержероном. Ты ведь мне приказал это, так?— Рассказывай!— Вчера вечером он вышел из дому. За ним приехало радиофицированное такси. Я сразу просек, что он отправляется в путешествие. Когда тип, имеющий машину, вызывает такси, значит, он едет на вокзал.— Браво, месье Шерлок Холмс! Продолжай!— Он поехал на Лионский вокзал.— Один?— Разумеется. Взял из камеры хранения два чемодана и пару лыж, а потом сел в поезд на Бур-Сен-Морис. Было самое время: скорый отправлялся через восемь минут. Я тоже купил билет, потом позвонил в контору, но заметил, что времени на объяснения совсем не осталось. Я ехал в жестком вагоне второго класса с кюре и четой итальянцев с тремя детьми. Представляешь, что у меня было за путешествие?— Дальше?— Все это время твой гнида Бержерон нежился в первом классе. Сегодня в шесть утра мы вышли в Мутье, где холод, как в Сибири!— Бедненький!— Давай издевайся надо мной, это меня согревает!— Так что происходит?— Бержерон спросил, есть ли такси до Куршевеля. Поскольку их еще нет, он взял билет на автобус, который должен туда отправиться через двадцать минут. Что мне делать?— Следуй за ним и не теряй из виду!— А где я там остановлюсь?— Не останавливайся, Толстяк, иди вперед!— Очень остроумно. Я не забронировал место в гостинице, а из багажа у меня только вчерашний номер “Франс суар”. Я в легком пальто и в городских ботинках. Ты можешь себе представить: я на горнолыжной станции в таком виде?Я оцениваю ситуацию, потом, с присущей мне решительностью, закрываю вопрос.— Слушай, Приятель, когда приедешь в Куршевель, иди в “Отель де Грандз Альп”. Хозяева — мои друзья. Я позвоню им и попрошу встретить тебя ликующими криками и приготовить комнату. Так что ты сможешь принять хорошую ванну и отдохнуть с дороги.— Что за хреновину ты порешь! — протестует Берюрье. — У меня денег кот наплакал. Едва хватило на билет, да и то пришлось доставать из заначки в носке, — Не хотел бы я быть на месте парня, дававшего тебе сдачу!— Если ты не пришлешь мне фонды, то я буду вынужден возвращаться домой через консульство Франции в Савое.— Получишь ты свои фонды. Срочный перевод будет отправлен, как только откроются почты. Держи меня в курсе дела.— Ладно, я закругляюсь. Мне надо закончить завтрак: моя кружка горячего вина может остыть.И он кладет трубку.— Что-нибудь серьезное? — беспокоится Фелиси.— Нет. Берю в Мутье. Компаньон Буальвана поехал в Куршевель кататься на лыжах.— Ты считаешь, это правильный след?— Я ничего не считаю, ма, просто принимаю обычные предосторожности…После этого я иду принять ванну.Через час я выхожу на тропу войны. Прикинутый, как милорд, побритый и надушенный, я начинаю день с хорошим настроением. Дело Берюрье решено: его уже ждут в “Грандз Альп”, а средства будут ему высланы через час. Я решаю зайти в больницу, проведать Пакретта.Пожиратель пилюль похож на мумию Рамзеса II, только не такой свежий. Единственное, что можно увидеть между бинтами, это его кожу красивого зеленого цвета. Он смотрит, как я подхожу, и его взгляд увлажняется.— Ах, комиссар, какая неудача! Медсестра, провожавшая меня, шепчет:— Не слишком утомляйте его разговором, он еще очень слаб.— Пакретг, — говорю я, — кажется, малый, напавший на вас вчера, был невысоким.— Да.— Он был средиземноморского типа? Он колеблется.— Вы знаете, в темноте… И потом, все произошло так быстро…— Вы говорили Матиа о золотых зубах.Эта деталь меня смущает, потому что у Альфредо нет фикс. Его клыки натуральные и блестят, как у хищников (спасибо зубной пасте “Кольгат”!).— Да, — бормочет Пакретт. — Я видел, как они блестели у него во рту.Да, это мог быть и старина Фредо. Повторяю вам: его клыки блестят так, что, когда он смеется, появляется такое ощущение, что солнце отражается от витрины магазина.— Матиа мне также сказал, что у него были нависающие веки?— Да, когда он меня колотил, его глаза были как бы полузакрыты.— Вы узнаете этого типа по фотографии?— Думаю, да.— Тогда я вам покажу одну. Я позвонил Пино и попросил его привезти снимок сюда.— Вы вышли на след? — спрашивает Дохляк.— Может быть.Новое появление медсестры, маленькой блондиночки с солидными буферами спереди и пышным амортизатором сзади. Она докладывает о приходе преподобного Пино. Я прошу его пригласить, и Пинюш заходит в палату.Он больше, чем когда бы то ни было, похож на раскрытый зонтик. У него все висит сверху донизу: сопля из носа, усы, окурок, поля шляпы, слишком широкое пальто и шерстяной шарф.— Ну что, больно? — спрашивает он Пакретта, вяло пожимая его хлипкую руку.— Да, и довольно сильно, — уверяет Пакретт и сообщает нам:— Я собираюсь подать прошение о досрочной отставке. У меня слишком слабое здоровье для этой профессии, а после такого избиения… Надеюсь, страховая компания не будет долго тянуть с выплатой. Я очень рассчитываю на крупную сумму за временную потерю трудоспособности.Пино говорит, что со страховщиками ни в чем нельзя быть уверенным. Потом он сообщает, что у него начался бронхит, что приводит Пакретта в ужас.— Не приближайтесь к моей кровати, — умоляет он. — Если при моих травмах я подхвачу еще какую-нибудь инфекцию, то могу уже не подняться.Пино немного обижен. Он утверждает, что болеет исключительно для себя и не имеет привычки раздавать свои болезни налево-направо первым встречным, как рекламные проспекты.Сан-А, начинающий терять терпение, требует фото месье Альфредо Бюизетти.— Держи, — отвечает Пино.Он роется в карманах, достает снимок и протягивает мне. Смотрю, на фото изображен сидящий на подушке толстый ребенок, который с глупым видом сосет палец.— Что это с моим клиентом? Усох, что ли? Пино замечает свою ошибку.— Это фото моего внучатого племянника. Сына — сына моей сестры, той, что замужем за булочником из Ионны. Его зовут Жан-Лу. Не булочника, а ребенка. Ему десять месяцев. Красивый малыш, правда?Мой ледяной взгляд заставляет его заткнуться. Он протягивает мне фото Альфредо. Я передаю его Пакретту.— Узнаете?Инспектор внимательно всматривается в изображение сквозь свои бинты, потом утвердительно кивает.— Восемь шансов из десяти, — отвечает он. — Но я не до конца уверен, потому что было темно.— Спасибо за информацию, — благодарю я. — Это может пригодиться.Я прощаюсь с беднягой Пакреттом.— В следующий раз я принесу вам сладенького. Достопочтенный Пинюш и я покидаем больницу. Едва мы вышли на улицу, как я прошу его ехать в контору и снова запереть Альфредо в секретную камеру.Сам же я сажусь в тачку и еду домой к выдающемуся лыжнику месье Бержерону.Он занимает целый этаж в массивном каменном доме. Вызваниваю трель на звонке. Открывшая дверь горничная спрашивает, что мне угодно. Я встречаю ее улыбкой, широкой, как задница машинистки, и очаровательная куколка начинает смотреть на меня с интересом. Это блондинка со вздернутым носиком и зелеными глазками с голубыми искорками. Глазки с искорками — моя слабость. Глаза в горошек или в шотландскую клетку мне не нравятся.— Я бы хотел поговорить с месье Бержероном, — говорю я и излучаю сияние, будто закат солнца на календаре.Те из вас, у кого в мозгах проросли грибы, небось задают себе вопрос: “Какого черта Сан-Антонио спрашивает Бержерона, если твердо знает, что тот дышит свежим воздухом в Куршевеле?"Этим тупоголовым, недоумкам и просто идиотам я отвечу, что при моей благородной профессии часто приходится врать, чтобы узнать правду.Понятно?Тогда не перебивайте величайшего гения века и одновременно полиции.— Месье Бержерона нет дома, — уверяет девочка. И я готов ей поверить.Внезапно передо мной встает проблема: существует ли мадам Бержерон?Спрашиваю об этом милашку.— А мадам Бержерон меня может принять?— Которая?Черт! Неужели биржевик занимался разведением жен?— А сколько их? Малышка смеется.— Две: его мать и жена.Если судить по возрасту самого Бержерона, его мамочка должна помнить первую мировую войну. Поскольку я не испытываю особого интереса к дамам, которые едят антрекоты, провернутые через мясорубку, то требую супругу.— Мадам еще спит, — говорит служанка.— Могу я попросить разбудить ее? Если бы я попросил ее воспитывать в квартире дюжину шимпанзе, она и тогда не была бы более испуганной.— О нет! Мадам нужен отдых. Мадам спит до полудня и…— Сегодня, в виде исключения, ей придется встать пораньше.Я показываю мисс Белый Фартук мое служебное удостоверение.Девочка читает текст, набранный достаточно крупными буквами, чтобы она смогла разобрать его без помощи очков.— А! Ну если так… ладно, — бормочет она и тут же задает вопрос:— С месье произошел несчастный случай?— Нет, мой зайчонок, но от несчастных случаев никто не застрахован.Говоря это, я вспоминаю великолепные ледяные спуски Куршевеля. Легкий жест, чтобы заставить служанку решиться, и она наконец проводит меня в гостиную, обставленную мебелью в стиле Луи Шестнадцатого. Я опускаюсь на диван и начинаю ждать. Слышится шум открываемых дверей, голоса в соседней комнате. Проходит довольно много времени.Наконец дверь в гостиную открывается, и я как будто получаю удар мотыгой по башке. Поверьте мне, жен Бержерон подбирает куда лучше, чем компаньонов. Особа, вошедшая в гостиную, имеет все необходимое для того, чтобы заставить Лиз Тейлор покончить с собой от зависти. Она высокая, стройная, с ногами американской танцовщицы и грудью, рядом с которой самый туго надутый воздушный шар покажется плоским. Если ей есть хоть двадцать пять, значит, служащий, зарегистрировавший ее рождение, занимался приписками. Ее очень светлые волосы окаймляют загорелое лицо с восхитительными бледно-голубыми глазами. Полные чувственные губы, безукоризненный нос…При виде этого создания я чувствую себя уничтоженным, как не верящий в удачу малый, использовавший накануне тиража выигрышный билет лотереи в клозете.Но до высшей точки мое восхищение доводит прозрачное дезабилье дамы. О том, что не видно, можно догадаться, а то, о чем надо догадываться, оказывается гораздо ниже реальности (и пояса тоже).Она, должно быть, привыкла, что у мужчин от ее вида перехватывает дыхание, потому что на секунду останавливается, давая мне прийти в себя. Затем подходит такой грациозной походкой, что нет слов.— Кажется, вы хотели со мной поговорить, месье? До сих пор я хотел с ней поговорить, но теперь хочу совсем другого. Надо будет на свежую голову составить список моих желаний и послать его ей по почте.— Прощу прощения за то, что заставил вас так рано встать, мадам Бержерон.Еще немного, и я предложу проводить ее обратно в постельку.— Что-нибудь серьезное?— Нет, ничего серьезного, но мне нужно поговорить с вашим мужем.— По поводу Буальвана, полагаю?— Да.— Какая история! Этот парень мне никогда не нравился. У него был вид… Короче, фальшиво-любезный, если вы понимаете, что я хочу сказать.Я не только понимаю, что она хочет сказать, но и прекрасно вижу сквозь тонкую, как паутинка, ткань дезабилье то, что она думает скрыть. Скажу честно, ребята, никогда еще дезабилье не заслуживало лучшего назначения. Глядя на него, понимаешь все богатство французского языка.Она продолжает изложение:— Я предупреждала мужа. Я ему говорила: в этом Буальване есть что-то неприятное. Но мой муж слишком добр.— А где он слишком добр в этот момент? — отрезаю я. Она поднимает прямую бровь, потом улыбается.— Он в Марселе.Внутренние трубы начинают вовсю гудеть мне в уши сигнал тревоги. Это нечто новое и интересное. Почему Бержерон сказал своей прекрасной супруге, что едет в Марсель, хотя в действительности отправился в Куршевель? Может, она толкает мне фуфло? Не думаю, потому что у меня в памяти всплыла одна деталь. Разве Берю мне не сказал, что Бержерон взял багаж и лыжи из камеры хранения? Выходит, он планировал свой отъезд заранее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10