— Взбалтывать говно?Патрон забывает, как дышать, пару раз вхолостую щелкает зубами, и его лицо становится похожим на половую тряпку.Поскольку он умеет справляться с трудностями, то пожимает плечами и продолжает:— Как я узнал, что этот Жером Буальван не является разыскиваемым маньяком? Очень просто. Я проверил распорядок его дня во время совершения остальных убийств. Кроме одного случая, у Буальвана безупречное алиби на каждое.По нашим рядам пробегает шепот. Это то, что называется сенсацией. Начальник “нравов”, высокий симпатичный блондин, заново раскуривает огрызок своей сигары. Толстяк поглаживает горлышко своего бутылка красненького, Пинюш поглаживает флюс, как гладят живот беременной кошке, а Пакретт, не отступающий ни перед какими жертвами, проглатывает разом таблетку от запора, еще одну прямо противоположного назначения, еще одну антигриппина и заканчивает пир двумя пастилками солодки.Радуясь произведенному эффекту, Старик продолжает:— Что подало мне мысль провести маленькое дополнительное расследование? Одна деталь, господа… Одна простая деталь…И он снова начинает лизать пальцы, как толстый котяра, занимающийся своим туалетом, смотреть на нас с видом превосходства и греть свои бубенцы о батарею.— Если вы помните, в своих зловещих походах маньяк всякий раз пользовался крадеными машинами. Буальван же был на своей собственной. Как вам известно, господа, маньяки всегда действуют по одному и тому же церемониалу. Этот факт смутил меня…— То, что вы говорите, очень даже неглупо, — соглашается Берю, просовывая два пальца в щель своей ширинки, чтобы почесать ту часть тела, которая чаще встречается с вшами, чем с девочками из “Лидо”.— Рад это от вас услышать, — усмехается Безволосый. Начальник “нравов” спрашивает:— В таком случае, господин директор, кто такой, по-вашему, Жером Буальван?Голова Яйцом поглаживает скорлупу (надо мне будет в один из ближайших дней преподнести ему кусочек замши).— Этого я не знаю Возможно, его захватил психоз убийства. Такого рода серийные преступления вызывают, если так можно выразиться, подражателей. Отдельные индивидуумы уступают своим инстинктам…— В общем, — резюмирую я, — Пакретт шлепнул невиновного?Упомянутый мною стрелок начинает яростно грызть таблетку, бросив на меня кислый взгляд. Он из тех, кто никогда не прощает другим свои собственные ошибки.— Невиновного! Это как посмотреть, — ворчит задохлик. — Было покушение на убийство, комиссар. Вы свидетель.Старик в разговоре, уклонившемся от темы, берет инициативу в свои руки:— Совершенно верно, дорогой Пакретт. Совершенно верно. Однако вы же знаете этих господ из прессы? Они всегда готовы нажать на чувствительность публики. А публика терпеть не может, когда полиция убивает людей, которые никого не убили. Буальван ведь никого не убил И еще она терпеть не может, когда стреляют в спину бегущему.Бедняга Пакретт! Его жалкая физиономия приобретает бутылочно-зеленый цвет. На нездоровой коже вырастают новые прыщи. Он так расстроен, что даже каменное сердце Старика смягчается.— Я вас не ругаю, — уверяет он. — Просто я предвижу выводы, которые сделают журналисты. С завтрашнего дня из-за этого нового убийства газеты сорвутся с цепи…— Кстати, — вступаю я в разговор, — а как и где все произошло?— У заставы Сен-Мартен, в конце дня. Проститутка была найдена в машине, которую водитель бросил в темном переулке.— Есть описание убийцы?— Еще одно. Парализованный старик, проводящий все время у окна своей квартиры, видел, как он разговаривал с девицей. По словам свидетеля, это мужчина среднего роста, одетый в старую куртку на меху и в бабском берете или в кепке. Точнее старик сказать не может.Короткое молчание. Большой Босс берет линейку. Он похож на дирижера оркестра перед началом исполнения “Ночи на Лысом мосту”.— Господа, мы попали в сложное положение. Звериный и неуместный смех мерзавца Берюрье.— Нужно принять самые решительные меры, — продолжает босс. — Если потребуется, мы бросим на это дело столько людей, сколько в Париже проституток.Новый хохот Берю.— Мобилизация еще не война! — фыркает он.— Попрошу вас, Берюрье! — отчитывает его Безволосый. Хохот Толстяка прекращается, как свист воздуха из проколотой шины, когда она уже совсем расплющилась.—Я хочу, — продолжает Лакированная Черепушка, — чтобы в каждой точке Парижа, где процветает проституция, были установлены посты.Начальник “нравов” поднимает руку, чтобы попросить слово. Берю не может удержаться, чтобы не сказать ему:— Если вы в туалет, это по коридору налево. По-моему, Берю со своими хохмами идет прямиком к отставке.— Что вы хотели сказать, Пуату? — интересуется Большой Патрон.— Позволю себе заметить, господин директор, эти меры действовали уже несколько недель, но не дали ничего, кроме дела Буальвана.— Значит, усильте их! Это единственное, что мы можем сделать.Совещание заканчивается, но только не для меня.— Сан-Антонио, останьтесь, мне нужно вам кое-что сказать.Остальные отваливают с подобающими случаю расшаркиваниями. Когда дверь закрывается за Ахиллесовой Пятой (я вам говорил, что Пакретта зовут Ахилл?), Старик набрасывается на меня, как шотландец на потерянный кошелек.— Я на вас рассчитываю, мой дорогой друг.— В чем, патрон?— В том, чтобы вывести нас из тупика. У вас особые методы. Ваша фантазия подсказывает вам лучшие ходы, чем холодный расчет. Даю вам карт-бланш. Делайте что хотите и как хотите, но принесите мне результат.Я секунду раздумываю.— О'кей, патрон. Я пойду в атаку. Глава 3 Я нахожу мою славную команду, за исключением начальника бригады нравов, в соседнем бистро. Пакретт предлагает украшенному флюсом Пинюшу таблетку витаминизированного аспирина. Берю, воинственный противник всяких медикаментов, заказывает большой стакан вина.— Сопьешься! — усмехаюсь я, опуская очень важную часть моего тела рядом с очень объемной аналогичной частью Берю.— Ничего со мной не будет, — возражает он. — Я убежден, что вино — это лучшее лекарство. Вот смотри, тут на днях звонит мне жена Альфреда: у ее благоверного жар как у лошади.— Как у першерона или как у пони?— Невежливо перебивать говорящего, даже если он младший по званию. — И он продолжает рассказ:— Я говорю Антонии: “У вас есть вино?” — “Да”, — отвечает мне она. “Значит, так, — говорю, — согрейте кастрюлю вина и положите туда побольше сахару и перца, а потом дайте выпить Альфреду”. — “Думаете, поможет?" — говорит она мне. “Попробуйте и увидите…” — отвечаю. Она попробовала. На следующий день, хочешь верь, хочешь нет, Альфред повел мою Берту в кино на фильм Скотча.— Чей?— Господи… Бискотта! Не, тоже не то… Ты знаешь, такого толстяка, похожего на яйцо всмятку?— Кончай трепаться, у нас есть более важные дела.Пино, которого флюс сделал очень неразговорчивым, решает все-таки высказать свою точку зрения. Она ясна и полна здравого смысла.— Я считаю, — говорит он, — что весь этот шум поднят из-за ерунды. Кого убивает маньяк? Проституток, разве не так? Так чего надрываться, ловя его?— Старик, — вздыхаю я, — твой гуманизм всегда приводил меня в замешательство. Когда ты молчишь, то можно забыть, что твои мозги давно разжижились. Дай бог, чтобы у тебя появился флюс и на второй щеке, тогда ты, может быть, не сможешь говорить.Он насупливается. Берю осушает стакан, который ему принесли, за куда меньшее время, чем потребовалось бармену, чтобы его наполнить.— Ну что, — спрашивает он, — старый козел взвалил это дело на нас?— О руководстве можно бы и попочтительнее, — замечает Пакретт, откровенно осуждающий манеры своего нового коллеги.— Слушай, ты, сядь и засунь себе свечку сам знаешь куда! — Он разражается громким смехом. — Нет, вы только посмотрите! Месье провел двенадцать лет — не решаюсь назвать это жизнью, — щупая шлюх, и еще хочет меня учить! — Его тон поднимается. — Запомни, крысиная задница, уроки вежливости я только раздаю, но никогда не беру.— Успокойся, — стонет Пино.— Нет, — отвечает Берю, который боится успокаиваться, потому что его приступы ярости длятся недолго, — нет, я не успокоюсь. Какая-то дешевка из “нравов”, до костей пропитавшаяся лекарствами, какой-то фраер, убивающий первого встречного, потому что боится, что не сможет его арестовать, полупокойник еще учит меня, как разговаривать!— Позвольте, — блеет Пакретт, чье лицо искажено от бешенства.— Я позволю тебе только одну вещь, — заканчивает Берю, — оплатить мой следующий стакан!— Я не собираюсь дольше терпеть это, — заявляет инспектор, вставая.— Месье строит из себя дамочку из высшего общества, — не унимается Мамонт. — Вам надо пойти в мойщики туалетов, мадам, если у вас такое ранимое сердце.Я удерживаю Пакретта за руку.— Садитесь, старина. А ты, Берю, закрой пасть. Ты не на базаре.— Я попрошу перевода, — уверяет Пакретт. — Такие издевательства просто невыносимы. Я не могу…Берю собирается сказать ему новую гадость, но я отвешиваю ему под столом удар ногой, которым можно свалить обелиск.Он дает пожирателю пилюль излить свою душу, после чего мы можем перейти к серьезным вещам.— Ребята, начинаем большую охоту!Естественно, после этих слов Берю считает своим долгом затянуть охотничью песню.Чтобы заставить его замолчать, я снова пинаю его под столом и продолжаю:— Пакретт, вы специалист по проституткам…— Не смеши меня, — говорит Жирдяй. — Судя по внешности этого месье, он никогда не залазил на бабу. Ему бы для этого понадобилась лестница и обувка с шипами.— Опять?! — вопит Пакретт. Он в ярости осушает свой стакан минералки. Добряк Пино заснул. Его голова свисает на грудь, как груша. По-моему, у меня та еще команда!— Что вы говорили, комиссар?— Что вместе с сотрудником картографического отдела вы составите карту распространения проституции в Париже.— Отличная мысль! — орет Берюрье. — Будем ее продавать туристам на Елисейских Полях и наживем себе целое состояние.— Дальше, комиссар?— Когда мы получим графическое изображение проблемы, то выделим две машины без опознавательных знаков полиции для постоянного патрулирования этих районов. Разумеется, эти машины будут радиофицированы и станут передавать информацию по мере ее сбора в контрольный центр.— Неплохо, — одобряет Пакретт, посасывая эвкалиптовую пастилку.Толстяк не может сдержаться:— Подумать только, мы организовываем охрану путан и будем драть свои задницы, защищая ихние!Он проводит своим чудовищным ярко-красным языком по губам, похожим на две сосиски.— Я вам скажу одну вещь, ребята. Жизнь — мерзкая штука!— Глядя на тебя, в этом не сомневаешься, — отвечаю я. Он не оценивает мою шутку и советует мне засунуть мои мнения о нем в одно неудобное для этого место. Пино, свалившийся со стула, просыпается.— Вы уже здесь! — бормочет он, глядя по сторонам.— Как видишь, мы быстро управились, — говорю ему я. — А теперь, ребята, возвращайтесь по домам, докажите вашим супругам, что их брак не фиктивный, и набирайтесь сил для завтрашнего дня.— Слава богу, я не женат, — отвечает Пакретг.Расставшись с ними, я вспоминаю о домино Эктора, разложенном на столе в нашей столовой, и содрогаюсь. Мысль о новой встрече с жутким кузеном для меня настолько невыносима, что я предпочел бы пойти прогуляться в морг, только не возвращаться домой.Котлы на моей руке показывают десять часов. Самый идиотский час вечера. Это все равно что три часа утра. Человека, которому в этот час нечем заняться, остается только пожалеть. Дело маньяка давит мне на нервы. Я терпеть не могу психов, у меня из-за них возникает ощущение неловкости. По-моему, для этого задания больше подходит психиатр, а не я. В любом случае нет нужды пороть горячку. Маньяк уже поработал на этой неделе, так что у нас есть время.Я сажусь в свою машину и наугад еду по улицам. Они почти пусты, что чертовски приятно. Если бы был богачом, то ездил бы только по ночам.Эта зимняя ночь как на заказ. Светит луна, воздух почти теплый, как будто природа перепутала числа и решила, что начинается апрель.Я подъезжаю к Опере, сворачиваю на бульвар Капр и вдруг замечаю, что нахожусь в нескольких сантиметрах от улицы Годо-де-Моруа (не путать с Моруа Андре из Французской академии).Моя персональная киношка прокручивает восьмимиллиметровый фильм о деле Буальвана. Я снова вижу комнату консьержки, где мы сидели в засаде, человека за рулем тачки, то, как он снял девочку, как мы его преследовали, вижу драму на берегу…Не знаю, какой полицейский инстинкт заставляет меня вернуться на место наших подвигов. Я поворачиваю на нужную улицу и тащусь по ней на смехотворной скорости. Увидев блондинку, меряющую шагами свои пятнадцать метров асфальта, я прижимаюсь к тротуару и подъезжаю к ней.— Пойдем со мной, голубок, — мурлычет она таким тоном, от которого закружилась бы голова и у черепахи.— У тебя плохо с зоологией, моя красавица, — говорю я, останавливаясь. — Я не голубок, а легавый.Тут она меня узнает, и ее радость достигает размеров безумного ликования.— О! Мой спаситель!— Браво, дорогуша, ты лучшая физиономистка, чем фотоаппарат.— Как приятно вас снова увидеть. Здорово, когда тебя спасает такой красивый парень. Мы не виделись с того случая на прошлой неделе…Она виляет задницей, чтобы соблазнить своего спасителя.— Чем вы занимаетесь? — воркует она.— Я, как ты: ищу клиентов.— У вас что, тоже мертвый сезон?— Я бы не сказал. А как твои дела?Она пожимает плечами, достает из сумочки две сигареты, протягивает одну мне и вздыхает, ожидая, пока я дам ей огня.— Пфф! Так, идут помаленьку. Я смотрю, как она посасывает свою сигарету, и мне в голову приходит одна идея. Не просто идея, а Идея.— Слушай, красавица, я хочу поговорить с твоим парнем.Она немного напрягается, и ее лицо теряет всякое выражение.— У меня нет никакого парня.— Эту туфту, — говорю я, задувая спичку, — оставь для клиентов. Им надо верить, что они наткнулись на добродетельную девочку, вышедшую на панель только затем, чтобы набрать денег на оплату операции мамочки. Не забывай, что я не мальчик из церковного хора! Если я хочу поговорить с твоим сутенером, то не для того, чтобы доставлять ему неприятности, поверь… Она колеблется.— Ладно. Я вам верю. Поехали…— Закрываешь лавочку?— Я сегодня открыла ее рано, так что можно.— Далеко ехать?— Авеню Жюно.— Тогда прошу в мою машину…Через несколько минут мы останавливаемся перед неброским баром, окна которого целомудренно закрыты плотными занавесками.— Здесь, — сообщает красотка.У нее серьезная мордашка, как у хорошей девочки, которую мама просит поиграть на пианино.— Меня зовут Мари-Терез, — шепчет она, прежде чем открыть дверь.Мое появление в забегаловке проходит таким же незамеченным, как шалость месье, засунувшего руку за корсаж английской королевы во время торжественного приема в Букингемском дворце.Я замечаю, как сильная дрожь пробегает по рядам немногочисленных клиентов. Некоторые играют в карты, другие тихо переговариваются. Несколько девиц, собравшихся в кучку в сторонке, красят ногти, болтая о пустяках.Мари-Терез идет к столику в глубине зала. За ним сидят два месье, которые глубоко бы оскорбились, если бы у них спросили их номер в социальном страховании.Один из них худой ухоженный блондин с маленькими усиками и со светлыми глазами; на нем костюм, явно купленный не на блошином рынке. Второй низкорослый, массивный, жгучий брюнет с черными горящими глазами, которые пронизывают вас насквозь, оставаясь непроницаемыми.Именно к нему и подходит моя шлюшка. Он слушает ее, глядя на меня так, словно не имеет ни малейшего желания познакомиться со мной. Девица смутно встревожена. По всей видимости, ее парень не позволяет ей особой инициативы вне улицы Годо-де-Моруа.— Вот, Альфредо, познакомься с полицейским, который меня спас, когда маньяк пытался свернуть мне шею.Альфредо не очень разговорчив. Он адресует мне легкий кивок и ждет продолжения. Его сосед встает и небрежным шагом направляется к стойке. Скромный мальчик! В жизни надо уметь вовремя отойти в сторону.Мари-Терез, чувствующая неестественность ситуации, пытается улыбнуться.— Месье хотел с тобой поговорить. Это самое меньшее, что мы должны для него сделать. Я сажусь рядом с Альфредо.— У вас такой вид, будто вы прошли над Ниагарой по тонкой проволоке, — усмехаюсь я. — Не беспокойтесь, старина, я пришел не затем, чтобы доставлять вам неприятности. К тому же я не из того отдела, который занимается вами.Он с тем же уклончивым видом опять кивает. — Я могу поговорить с вами как мужчина с мужчиной? Если вам надоест меня слушать, скажите, и я отвалю, идет?— Ладно, слушаю!— Вы, конечно, знаете во всех деталях, что произошло с вашей девочкой?— Естественно. Я понижаю голос:— Тип, которого тогда шлепнули, не маньяк. Тут он начинает проявлять интерес. Ничто так не придает крутому парню человеческий вид, как любопытство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10