- Не
надо уколов, на работу пойду.
- Лежи, сволочь! Лечись и не шевелись, пристукну!
- Что же ты на весь дом!..
- Ты сама громче орешь!
- Рад меня со свету сжить своими уколами!
- Ты же маму убиваешь!
- Вот! Вот она тебя и настропаляет, мешаю я ей, присматриваю, покуда
сыночек в отъезде! То-то вы без меня разгуляетесь!
- Что ты говоришь такое, ты подумай!
- Какая она мать, с книжками весь век, вот и родила тебя такого,
разве это мать!
- Убью!!
- Кричи, кричи на весь дом!.. - она рыдала.
Юрик вырвался из квартиры. На лестничной площадке, прямо у двери,
стояли три бабулиных подружки; едва Юрик появился, они деятельно о чем-то
заговорили. Юрик прошествовал мимо, чувствуя на спине скользкие,
остренькие взгляды. Сквозь картонную дверь обычную-то речь слышно, не то
что эти жуткие, омерзительные вопли.
Что со мной случилось? Почему стал кричать? Юрик не мог понять. Ведь
я же выдержанный, добрый. Какой стыд! Зачем стал с ней вообще
разговаривать? Ведь это каждый день, я же знаю, чем кончается. Надо просто
делать свое дело и не обращать внимания ни на одно слово. Старость. Все
старики, верно, такие вот. Расстреливать! Как пятьдесят стукнет - на
удобрения! Маме сорок четыре... Она такой не будет! Да, что-то мешает все
время, вроде бегу, а вроде еле двигаюсь?
Оказалось, мешала боль. Левая коленка почти не гнулась, в ней что-то
сцеплялось и схрустывалось, продергивая раскаленную нить по бедру при
каждом шаге. Это из-за нервов, подумал Юрик, сбавляя шаг и пытаясь идти
как на ходуле. Тело давно выучило болевые приемы ног и выработало
контрприемы. А куда я бегу? Ковыляю, то есть... где рецепты? Он
остановился, отставив ноющую все сильнее ногу в сторону и мгновенно
вспотев. Стал шарить по карманам. Карманов было два, в одном звякали
ключи, в другом перекатывались три двухкопеечные монеты. Забыл! Он часто
забывал что-нибудь, уходя из дома, потому что большинство уходов были под
стать сегодняшнему. Юрик исступленно перерывал карманы, выворачивал, тряс;
у него дрожали руки. Он не мог так вернуться!
Он заковылял обратно. Подружки торчали теперь на улице возле
парадного, одна держала на поводке гадкую, как крыса, востромордую
черненькую собачонку. Тварь крутилась у кустов и опрыскивала их,
вздергивая дрожащую лапку. Юрик стиснул зубы и ускорил шаги, стараясь идти
как нормальный человек.
- Юрочка, - сладко протянула бабка с тварью на поводке, - что ж это
Антонины Степановны не видать? Или случилось чего?
- Видимо, пресытилась вашим обществом, - сквозь зубы процедил Юрик и
вошел в дом. Лифт был занят. Задыхаясь, Юрик стал карабкаться по лестнице,
вытягивая себя за перила на каждую очередную ступеньку. Третий этаж,
нормальный человек птицей бы взлетел, насвистывая...
Бабуля стояла у окошка, выгнув худую шею, в белой рубахе до пят, как
привидение.
- Совсем распустила свою крысу, старая дрянь, - сообщила она, не
оборачиваясь к Юрику, вся отдавшись наблюдениям. - Прям под окнами ссыт.
Юрик не ответил. Где рецепты? В глаза их не видел. Видел, как врач
писала их, потом объясняла подробно - и все.
- Каждый кустик изгадила! - комментировала бабуля. - И ведь столько
их развелось, собашников этих. Куда ни встань - куча. Сказал бы хоть ты
ей, паскуде. Она добрая, тебя-то послушает. Подальше бы пусть отводила...
Во, во, опять! Глаза бы не глядели!
- Сама бы и сказала, - пробормотал Юрик и тут же подумал: ох, зачем
же я отвечаю...
- Мне-то нельзя, Юрочка, мы ж подружки... - она так и не
отворачивалась от окна.
- Странная у тебя логика, - язвительно заметил Юрик.
- Тебе все мое странно, - ответила бабуля добрым голосом. - Ты еще
мальчик, а я уж целую жизнь прожила, да какую... - она переступила с ноги
на ногу, но к Юрику так и не повернулась. - И все работаю, сама себя
кормлю... Не дай тебе бог, внучек, моей жизни...
- А тебе - моей, - огрызнулся Юрик.
- Во, во, ух тварь какая!
- Смотри ты или молча, или уйди! Сама ведь говоришь, противно!
Бабуля отлепилась наконец от окна и прошла к постели.
- Уж не глядел бы на меня, в рубахе-то... Не стыдно тебе?
Что мне надо было, мучительно вспоминал Юрик, зачем я шел? Он
растерянно смотрел в стену. Ах да! Рецепты!
- Бабуль, а куда она рецепты бросила? - спросил он. Ни на столе нет,
ни на кресле, ни на подоконнике...
- Какие рецепты?
- Ну, доктор приходила, выписала рецепты на уколы, таблетки...
- Та ты их с собой взял, - радостно напомнила бабуля.
- Понимаешь, - Юрик покраснел, - я их забыл, ушел, а их не взял,
торопился...
- Взял-взял, - заверила бабуля, тщательно упаковываясь в одеяло.
Кровать скрипела и ходила ходуном от ее грузных неловких движений. - Я
помню, как же! Пришел, покричал на меня, а после взял да убежал. Где ж
матка-то пропала? Уйдет на пять минут, а нету - час...
Юрик прикрыл глаза и сделал глубокий, медленный вдох.
- Я их не взял, - тщательно выговаривая слова, повторил он. - У меня
пустые карманы, только ключи. Отдай рецепты.
- Потерял? - миролюбиво догадалась бабуля. - Да не огорчайся, ну их.
А маме я уж не скажу...
- Я не потерял! - закричал Юрик. Опомнился. Проговорил тихо и
напряженно. - У меня их нет. Куда ты их дела? Отдай сейчас же!
- Да ты не волнуйся так, Юрочка. Эка важность. Какие старой старухе
уколы, ей помирать пора. Ты книжку читал, вот и иди, учись, дело важное,
тебе еще жизнь жить...
- Отдай рецепты!!! - не своим голосом завопил Юрик, приседая.
Бабуля обернулась, блестя выступающими слезами.
- Опять старуха виновата, - всхлипывая, выдавила она. - Конечно, кто
ж за меня вступится-то. Сыночек мой в трудах, в разъездах, кормит вас,
чтоб вы с книжечками валандались да с голоду не мерли. Матка всякий поклеп
рада возвести. Ну и ты, махонький, туда ж... - она вытерла глаза рукавом.
- Кому я нужная, всяк рад унизить. Сам потерял, а все я... - она плакала
все сильнее. Запустила руку по подушку, вытащила платок, приложила к
жалобно сморщенному лицу, вся сотрясаясь от тихих, горьких рыданий. Из-под
подушки, увлекаемый платком, вылетел ком бумаги. Быстрее молнии Юрик пал
ему наперерез. Тут были все три рецепта.
- Как это называется? - спросил Юрик, потрясая ими.
Бабуля отняла платок от глаз и уставилась на рецепты.
- Это? - слезы текли ручьем. - Это? Вот дура беспамятная, сама
спрятала и сама забыла... Кому я такая нужна. Посмотрю я на тебя в мои-то
годы...
- Не посмотришь, - сказал Юрик, выходя. - Сдохнешь.
Лифт был занят. Налегая всем весом на узенькие перила, волоча ногу,
Юрик стал осторожно спускаться. Навстречу ему взлетел задорный цокот,
мелькнула мимо Женька, бывшая одноклассница, бойко бросив:
- Привет!
- Привет... - он воззрился ей вдогонку. Она повернулась к Юрику,
залихватски отставив левую ногу, приспособив алую туфельку на одной из
перильных опор. Юбочка на ней была не длиннее набедренной повязки, стояла
Женька сверху - загадочный сумрак внутри юбки завораживал, как русалочий
омут. Юрик отвел взгляд выше, покраснев. Она засмеялась.
- Ты куда смотришь?
Он молчал, пунцовея и глядя на ее рот - яркий и веселый. Но это было
еще хуже. Юрик подглядел однажды, как в девчачьей раздевалке школьного
спортзала Женька отчаянно целовалась с Кошутиным, и теперь, видя ее губы,
всякий раз жарко думал: а как это - прикоснуться к ним своими... Какая она
была красивая, веселая тогда. Они все такие веселые! А маленькие руки так
нежно гладили затылок и плечи того! Юрик совсем отвел взгляд.
- Юрочка, а почему у тебя такая походка странная всегда? - спросила
Женька, вызывающе раскачивая вправо-влево согнутым коленом отставленной
ноги. Юрика будто начали варить. Он беспомощно улыбнулся.
- Уродился так, - выдавил он.
- Бедненький... По-польски урода - значит красота, - сообщила Женька
и сама же хихикнула. - Ну, я побежала, пока.
- Пока, - Юрик повернулся, сняв руку с перил и с наивозможной
лихостью запрыгал вниз через две ступеньки. Глаза ослепли от дикой боли,
сквозь рев в ушах все-таки донесся Женькин смех, но Юрик исправно
пропрыгал весь пролет, а потом дополз до стены и упал на нее спиной и
затылком. Он был весь мокрый от пота. Казалось, он уже никогда не сможет
оторваться от стены. Колено разламывалось, а у той ноги, что только что
была здоровая, стало дергать в плюсне. На кой шут я это, подумал Юрик
обреченно. Поверит она, что я нормальный! Да никогда не поверит... Ничего,
подумал он и опасливо оторвался от стены. Мересьеву было хуже. Он
подковылял к перилам, навалился на них и стал сползать дальше. Перед
глазами опять стояла Женька. И этот сумрак, в котором, явно собираясь
сойтись, светились ее стройные здоровые ноги.
Как это Вика сказала... Он робко, неумело положил ей ладонь на плечо,
а она, не отрываясь от экрана, шепнула удивленно: "Юрик, ну не надо, не
будь как все эти..." Он с готовностью сцепил руки у себя на коленях,
умиротворенно улыбаясь в темноту кинозала. Это было даже лучше, чем он
ожидал. Один миг он чувствовал. Чувствовал ее хрупкое плечико. И она не
отшатнулась, не обиделась, не стала считать его грязным хамом, она,
наоборот, сказала даже: "Не будь как все эти..." - значит, Юрик для нее не
"все эти", от него она не ожидает плохого, как от "всех этих", про которых
Юрик читал в западных книгах, а недавно узнал, что и у нас еще есть такие,
которые с несколькими девушками бывают близко знакомы - сегодня с одной в
кино, завтра с другой... Он не мог понять, как им не скучно - ведь в
начале знакомства можно говорить лишь о пустяках, всякий раз одно и то же,
и она отвечает одно и то же, а вот когда с одной - всякий раз что-то
новое, все ближе, все задушевнее... как с Викой. Вот схожу в аптеку,
подумал Юрик, и позвоню. Вдруг она уже приехала. Он представил, как после
двух месяцев снова услышит ее голос, и покраснел. На какой бы фильм ее
позвать? Везде чепуха идет... И не знаешь, чего она хочет, чему
обрадуется. Ее мама говорила: "У Виканьки нет выраженного хобби. Я
стараюсь развить ее многогранно". Удивительно, сколько всего она знает. У
ее мамы такие знакомые - писатели, музыканты... И Вика с ними общается.
Юрик сказал как-то: "Ты так интересно живешь, мне бы твою среду!" А она
серьезно ответила: "Человек сам творит свою среду". Конечно, она права. Он
доковылял до двери на улицу. По ровному боль в плюсне утихомирилась,
осталась только в коленке.
Вот ей, подумал Юрик, было бы легко дарить мне. Просто книжку, лучше
всего - про войну, чтобы были сильные, смелые, честные люди. Симонова,
например, или Бондарева, или Сабурова, на худой конец... Но этого никогда
не бывало, даже в Юриков день рождения. Дарил лишь Юрик. Конечно, все-таки
он - мужчина.
Под аркой проходного двора он увидел шедшую навстречу маму. А мама
видела плохо, и лишь когда он окликнул ее, заулыбалась.
- Ты куда шлепаешь? - спросила она.
- Тоже в аптеку, тебе вслед. К бабушке врач приходила, выписала
уколы, эритромицин...
- Стоило мне уйти... - мама покачала головой. - Тебе я лекарство
купила, завтра - непременно в поликлинику.
- Конечно, мам. Слово - кремень.
- Вот и хорошо. Давай рецепты.
- Зачем?
- Пойду куплю.
- Ничего подобного! - воскликнул Юрик. - Сам схожу прекрасно!
Ему так не хотелось домой...
- Опять, - сказала мама укоризненно. - Набирайся сил перед колхозом,
побольше будь дома. А я погуляю, на воздухе голова совсем прошла.
- Совсем? - подозрительно спросил Юрик.
- Ну, не надо меня обижать. Я ведь никогда тебя не обманываю.
Сердце, правда, опять затянуло, подумала мама, но можно идти
медленно, валидол с собой, воздух действительно хороший. Не к плите же, в
духоту, к свекрови. Там сердце не пройдет.
- Так что давай рецепты - и домой, - сказала она. - Читай. Или не
нравится?
- Нет, мам, нравится, очень... Я только не понимаю, как они могут там
жить в таком ужасе? Ведь эти бандиты что хотят, то с людьми и делают!
- Живут, куда же деваться... А почему рецепты мятые?
- Случайно... Как это - куда деваться! Эмигрировать! Или бороться
как-нибудь!
- Не так это просто. Да и уехать, покинуть страну, где родился и
привык...
- У нас-то уж им, наверное, будет лучше!
- Как кому, - сказала мама. - Ну, я пошла.
- Я домой сейчас не буду возвращаться, мам, можно? Сама говоришь,
погода хорошая.
- Н-ну ладно, - решилась мама, скрепя сердце. - Недолго только. И не
уходи далеко!
- Конечно, мам!
Мальчик мой хороший, бедняжка мой, думала она, медленно гуляя к
аптеке. Если б можно было вечно учить тебя в школе, вечно держать дома,
под крылом... Как удержать? Университет... колхоз... жизнь, своя жизнь! А
если он действительно выздоровеет к тому же? Разве угнаться мне за ним с
моей заботой и защитой? Вот ужас-то будет!..
Боль стала затихать, и Юрик повеселел. Почти не хромая, он шел к
телефону-автомату и думал: я в таком аду, как в Америке, жить не стал бы
ни дня. Убежал бы сюда. Или стал коммунистом. Создал бы ячейку, потом
боевой отряд. Для коммуниста главное уметь превозмогать боль, чтобы, когда
начнут пытать в ФБР, никого не выдать. Ну, а уж боль-то превозмогать я
умею... А если бы маму взяли заложницей? Нет, все-таки лучше я с ней
убежал бы сюда. Здесь, правда, тоже бывают преступники, но не убийцы же,
не мафия! И в правительстве не миллионеры какие-нибудь продажные, а
честные люди из рабочих, из крестьян. Немножко, правда, смешные иногда...
потому что пожилые. Опытные. И на бабулю, хоть возраст примерно тот же,
совершенно не похожи, ну совершенно! Суслов вот когда выступает - такой
умный! Он редко выступает, но зато уж как выступит! Сразу видит, кто
идеологически неправ! А Брежнева как все уважают! Ведь надо очень уважать
человека и то, что он говорит, чтобы так долго его слушать, тем более что
у него произношение немножко невнятное.
Юрик подошел к автомату и вынул одну из девушек. Он твердо решил
позвонить Вике на всякий случай уже сегодня, а звонил он ей всегда не из
дома. Дома Юрик не говорил про Вику. Почему-то не мог. Разве расскажешь
про ее улыбку, про то, как красиво она ходит, про "не будь как все эти",
про то, как, небрежно полуобернувшись, она спрашивает, уходя: "Значит,
звонишь завтра прямо от касс?" - и душа готова вывернуться наизнанку, и
кожу бы всю так и изрезал на билеты! Разве расскажешь? Говорить это
ежедневными словами, тем же, какими говоришь про суп или ругаешься с
бабулей...
- Да? - ответил голос ее мамы.
- Добрый день, Анна Аркадьевна. Юрик это.
- А-а, здравствуй, мальчик, здравствуй! А Виканька еще не приехала.
Сердце упало, мир поблек, заболели ноги.
- Значит, завтра, да?
- Возможно, завтра. А, возможно, сегодня, попозже.
- Передайте тогда, будьте любезны, что я звонил.
Голос в трубке засмеялся.
- Я передам, что ты звонил неоднократно.
- Вот спасибо! - обрадовался Юрик.
Анна Аркадьевна Пахарева положила трубку.
- Виканькин паж, - пояснила она. - Я не стала ему говорить, что
Виканька уже приехала и зашла к подруге по дороге с вокзала... Безопасный,
но весьма недалекий мальчик. Откровенно сказать, я не понимать, как
Виканька столь долго выносит его дружбу. Правда, он поступил куда-то, но
ведь просто диплом в наше время мало что значит, не правда ли?
Писатель Владлен Сабуров кивнул, сочувственно оттопырив нижнюю губу.
Анна Аркадьевна небрежно оправила складки кимоно, слегка сместившиеся,
когда она протягивала руку к телефону. Рука была полной и холеной.
- Мне хочется, чтобы дочь моя после замужества имела возможность жить
столь же свободно, сколь и в семье. Я имею в виду как материальную, так и
духовную свободу, вы, конечно, понимаете.
А после замужества уже будет не семья, отметил Сабуров. Вот сволочь.
Воспитала кому-то подарочек.
- Даря себя мужчине, моя дочь вправе ожидать благодарности,
выражающейся не только в цветах и билетах в кино. Я вспоминаю, как в
послевоенные годы скиталась вслед за мужем по всей стране. Нищета, грязь,
гарнизонное хамство... Он меня любил, да, любил безумно. Но горячая вода
от этой любви из водопровода не текла. Дом с горячей водой появился только
тогда, когда Пахарев получил майора, - она поджала чуть подкрашенные,
чувственные губы. - Виканька не должна повторить этот горестный путь. В
конце концов, не сороковые и не пятидесятые сейчас годы, не правда ли?
Черт возьми, думал Сабуров, какая сволочь. Бедняга генерал. Главное,
говорят, славный мужик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21