Хороший эскиз. Не буду. Кулаки разжались.
У Нее добротная, четкая рука. Но почему Она никогда не показывала то,
что сделала сама? Только копии, задания...
Тренькая на гуслях, поэт пел свою вечную песнь. Все-то у них вечное -
песня вечная, весна вечная... Требуха собачья.
С вялым презрением мотая головой, шаркая ногами, он подошел к
накрытому запыленной простыней полотну, громоздившемуся в углу, как
заснеженная палатка. Откинул.
Я едва не ахнул. Откуда взялась здесь эта знаменитая в девяностых
годах картина, откуда? И тут же я вспомнил - потому что, глядя на полотно,
подсознательно вспоминал это Дима - как он писал ее, как колдовал,
подбирая краски, весь прошлый месяц... Это была его работа, его!
История полна лжи.
В комнате, казалось, стало светлее, когда Дима отбросил простыню.
Будто потеплело даже. Солнце стояло над морем, в праздничном синем небе, и
прогретая вода мягко, спокойно сверкала.
На светлом песке лежал человек. Он улыбался, он впитывал солнечный
блеск всей кожей. Он был счастлив. Наверное, он дремал.
Над картиной был кривовато повешен светильник с лампой, выкрашенной в
резкий красный цвет. Дима потянулся включить его, и, как всегда, рука чуть
запнулась, прежде чем дернуть шнурок, а глаза еще раз наскоро обшарили
полотно, исполненное сладкого покоя. Лампа зажглась.
Картина преобразилась мгновенно.
Синее небо внезапно стало черным. Солнце пугающе вспухло, раскинув
через мглу клубящиеся протуберанцы. Свирепый огонь окатил мир. Песок
остекленел. Горел даже воздух, накаленные до призрачной голубизны струи
вились над берегом. Море испарилось бесследно, апельсиновые блики на
ребячливых волнах превратились в пылающие расплавленным металлом вершины
вставших со дна сухих скал.
Человек умер.
Он лежал, даже не успев изменить позы, и только словно бы пытался
последним усилием втереться в раскаленную песчаную твердь и спрятаться,
спрятаться. Зияли выжженные глазницы. Обугленная кожа полопалась и
скрутилась на животе и на груди, обнажив бурые спекшиеся внутренности.
Так и есть, думал Дима, спускаясь по темной лестнице, пропахшей
кошками и помойкой. Он легко вел чуткой рукой по шершавым перилам и
пытался приучить себя к мысли, что некуда спешить. В плотно утрамбованном
графике возник фатальный пробел. График как доспех, но вот сталь лопнула
от могучего удара, а снаружи - был огонь.
Дима очнулся у кабины телефона. Внутри азартно скорчился какой-то
молодой моряк, он что-то втолковывал трубке, бурно жестикулируя свободной
рукой. Дима смотрел на часы - Она еще дома, наверное. Но звонить... Почему
он сразу не сказал?
Что?
Почему Ей не нравится то, что он пишет?
Показать бы Ей "Пляж"...
Поздно.
Но он все стоял у кабинки, перебирая в кармане монеты.
Моряк повесил трубку, повернулся выходить и встретился с Димой
взглядом. Секунду Дима недоуменно смотрел на широкое, скуластое лицо за
стеклом. Моряк остолбенел. Потом на его коротких губах проступила улыбка,
и Дима тоже оторопело улыбнулся - в кабинке стоял Сашка. Восемь лет за
одной партой.
- Вот те на! - Сашка распахнул задребезжавшую дверь и, залившись
счастливым смехом, стал тянуть к Диме руки. Дима отдал свои. Сашка их
стиснул. Дверь бабахнула в железные пазы, чуть стекла не вылетели.
- Тесен мир! - закричал Дима. Господи, Сашка... Время-то какое
было... - Как кстати! Как здоров! Экий стал здоровенный! - ласково
приговаривал Дима. Сашка засмеялся с новой силой и выпустил его руки.
- А помнишь, как ты меня колотил? - спросил он с удовольствием.
- Я? - поразился Дима. - Тебя? Когда это?
- В третьем классе, из-за Милки. Я ее за косы дергал, а ты
выеживался, рыцаря изображал... Дымок! Рад тебя!.. Черт, да как же ты тут
очутился?
- Учусь...
- Где учишься? У будки?
- Да нет, в Ленинграде. В Репинке.
- Это что?
- Ну, как... Институт живописи, скульптуры а архитектуры, так,
кажись.
- А, все малюешь...
Сашка был явно рад. И Дима тоже был рад и старался сосредоточиться на
этой радости и забыть обо всем ином - но в глубине души все равно
постоянно ощущал ледышку грусти.
- Да, - сказал он, желая доставить Сашке удовольствие, - теперь тебя
руками не трогай. Эдакий жлоб!
Сашка опять захохотал.
- Кой-чего прибавилось, - проговорил он с достоинством. - Хочешь,
спробуем?
- Как это? - спросил Дима опасливо.
- Как встарь. Локти на подставку!..
- А, - сообразил Дима. - Ну, давай. Только, если не возражаешь,
левыми. Я тут расшибся давеча, - он показал.
- Левыми так левыми, - великодушно согласился Сашка.
Они поставили локти на парапет набережной, сцепили пальцы. Огромная
Сашкина лапа была как железная - горячая и твердая. Дима боролся секунд
пять, потом сдался. Он знал, что этим кончится, но не ожидал, что так
быстро. На пальце у Сашки задорно блестело обручальное кольцо.
- Да-а, искусство до добра не доводит, - Сашка опустил руку. Он тоже
знал, что этим кончится. - Вон и рожа у тебя наркоманская...
- Да Христос с тобой!
- Заливай - прозаливаешься! Знаю я вас, эстетов. Чтоб замыслователей
малевалось - шибиц!
Прогрохотал мимо, неуклюже выворачивая на мост, переполненный
трамвай. Подпрыгивая на неровном, штопаном и латаном асфальте, катились
машины. Друзья стояли рядом - Дима повыше, Сашка покрепче, пошире в
плечах. В общем-то одинаково стояли. Одеты по-разному, но ткани были
одинаково плохи. Один и тот же воздух, полный выхлопов и выбросов, гулял
по их почти одинаковым легким, оставляя там равные количества окислов
свинца и азота.
- Ты, я смотрю, женился? - спросил Дима.
- Да, - счастливо заулыбался Сашка. - Вот уж полгода... даже нет, мы
сразу после похода поженились. Семь месяцев. Медсестра на базе.
- На какой базе?
- Да на... - Сашка осекся. - На нашей, на какой же еще...
- Ясно дело, не на американской.
- Еще не хватало!
Дима засмеялся. Сашка хлопал глазами, постепенно распаляясь.
- Замечательная девушка, между прочим, - сказал он вызывающе. - Все
так складно у нас получилось! Так что я убедился: все просто -
встретились, полюбили, поженились. А книжки про любовь извращенцы пишут.
Дима пуще засмеялся, с удовольствием глядя на Сашку.
- А ты не торопишься? - спросил тот как-то злорадно. - Фри лав
накручиваешь?
- Что-о?!
- Шучу. Да... Так о чем говорю-то?
- Покамест ни о чем. Но, как я понимаю, хочешь рассказать о суровых и
прекрасных буднях похода.
Сашка с ошалелым подозрением уставился на Диму.
- Ты откуда знаешь про поход?!
- Да бесы меня дери, ты же сам сказал.
- Не мог сказать, - озадачился Сашка. - Что сказал?
- Что поженились после похода.
- А-а... И все?
- Пока все.
Сашка облегченно вздохнул.
- Ну, в общих чертах, - попросил Дима. Он видел, что Сашку распирает
и запирает одновременно, и нужен компромисс. Чтобы хороший человек сделал
себе приятно и просветил неграмотного эстета, в то же время не раскрывая
ему государственных и военных тайн. Судя по Сашке, он был наполнен ими до
краев. - Какова специфика текущего момента?
- Что это ты таким языком заговорил? Иронизируешь?
- Помилуй бог! - Дима поднял руки.
- Вижу, вижу! Ни стыда у вас, ни совести... И понимания, между
прочим, с гулькин нос. Вот попрут через кордон - спесь-то с вас посшибают!
Видел, приходят к нам такие вот Чайлд Гарольды.
- Излечиваете?
- А ты думал! Так что, - Сашка покровительственно хлопнул Диму по
плечу, - малюй, не робей, эстет. Только знай, кому ты обязан... Они,
конечно, сволочи, времени не теряют, тоже работают, и дисциплина у них не
хуже нашей...
- Да у кого у них-то? - не выдержал Дима.
Сашка поразмыслил: говорить или нет. И произнес, почему-то понизив
голос:
- Я на Тихоокеанском. Китай рядом. Остальные, впрочем, тоже, - сказал
он уже громче. - Но мы сейчас очень сильны. Поверь специалисту. Сунься кто
- пожжем, мгновенно пожжем! Безо всяких там ядерных. Ты б видел, как
обыкновенный "град" чистит на берегу!
- Как? - спросил Дима. Опять ни с того ни с сего начало саднить руку,
он осторожно тронул место, где была сорвана кожа. Сашка снова осекся.
- Э... хорошо, - неубедительно сказал он. - Чисто чистит... Ты бы
лучше сам что рассказал.
- Ну как, - Дима смущенно улыбнулся. - У меня все малоинтересно. Нос
нарисовал или глаз... вроде все правильно, а мертвый какой-то. Стоишь,
потеешь... звереешь иногда...
Сашка непонимающе помотал стриженой головой.
- Ну работка, - сказал он пренебрежительно. - Глаз мертвый...
- Треплись-ка ты, - предложил Дима. - У тебя вопрос общеинтересный.
Перспективы мирного строительства, да еще из первых рук... Ты уже кто?
Сашка помедлил, явно опять решая, можно отвечать или нет.
- Нач БЧ на катере, - затем все-таки сообщил он туманно.
- Ну вот видишь, уже нач. Значит, доступ к информации...
- Опять у тебя голос диссидентский, - подозрительно сощурился Сашка.
- Не пойму, чего смешного - мы тут уродуемся, чтоб такие вот олухи могли
носы оживлять. И вы же еще хихикаете!
- Да не хихикаю я! - потерял терпение Дима. - Чего ты такой
напуганный?
- Напуганный... - Сашка неопределенно шевельнул рукой. - Остохренели
разговорчики все эти...
- Какие?
Сашка не ответил.
- А куда поход-то был? - наивно спросил Дима. Он хотел, чтоб Сашка
опять смог поговорить, гордясь собой и чуточку хвастаясь, но недодумал.
Сашка опять вспылил.
- Что ты дурацкие вопросы задаешь, Дым?! Может, тебе сразу план
минных заграждений выложить?
- А разве мины еще применяются? - удивился Дима. - Я думал, они уже
устарели, ракеты только...
Сашка даже остановился. Посмотрел на Диму с бесконечным презрением.
- Эх ты, тютя, - сказал он потом. - Да какой же ты художник, если
такую чепуху лепишь?
Дима смущенно улыбнулся и пожал плечами.
- Ну, какой... - достал блокнот и карандаш. Пристроившись на
парапете, он несколькими поспешными штрихами размашисто изобразил
ракетоносец под клубящимся небом. Чуть накренившись, серый титан пахал
буйные валы. Кипящий бурун вполоборота Дима только наметил. - Похож? -
спросил Дима, чуть стесняясь.
Сашка снисходительно глянул и, напрягшись, замер. Долго изучал. Потом
медленно поднял глаза.
- Что? - испугался Дима.
- Сволочь... - пробормотал Сашка. - Мы эти штуки каждый день видим...
впятером, всемером малюем для стенгазеты, по часу сидим... Ведь ты же даже
не знаешь, что в этой надстройке, мог и так, и этак нарисовать... - он
почиркал пальцем. Дима всмотрелся, пытаясь угадать за мельканием ногтя
линии.
- Так некрасиво, - ответил он нерешительно. - Я ведь на глазок.
- Красиво, некрасиво... - проворчал Сашка. - Критерий нашел. Ты на
Тихом-то бывал хоть раз? В Охотском выходил?
- Ясно дело, нет. На какие шиши?
- Ну, вот. Слушай... Дай мне это.
- Да бога ради! - обрадовался Дима. - Что, понравилось?
- Понравилось... - буркнул Сашка с непонятной интонацией и осторожно
спрятал набросок в карман кителя, перегнув листок пополам.
- А хочешь, - неожиданно для себя вдруг спросил Дима, - пойдем ко
мне, я настоящие свои штуки покажу, а? - у него даже голос дрогнул.
- Не-е, - Сашка поскучнел, отвел глаза. - Ну их, Дим. Как-то даже...
- он чуть пожал плечами.
- Нет, я просто так, - поспешно сказал Дима. - А, кстати, что в той
надстройке-то? Чего ты удивился?
Сашка очнулся.
- Неважно, - голос его приобрел прежнюю напористость. - Знаю я вас,
эстетов. Сейчас советский крейсер рисуешь, а завтра дернул в Израиль
понимания искать.
Дима засмеялся.
- Сашка! Ну кому я в Израиле нужен!
- Не скажи, не скажи. Талантливых русских они, если сразу уничтожить
не смогли, к себе перетягивают. А вы и рады...
- Ну откуда ты так хорошо эстетов знаешь? - мирно спросил Дима.
Сашка вдруг широко улыбнулся и сразу стал на какой-то миг похож на
себя прежнего.
- Ладно, - сказал он, - шучу. Давай-ка тему сменим. Не привык я, что
друзья из другого департамента, все время дергаюсь.
- А ты не дергайся. Я же не дергаюсь. Из другого, так из другого -
все равно же друзья.
- Сладко поешь... Но ведь тебе-то чего дергаться? Нос мертвый...
Дима засмеялся, и Сашка засмеялся тоже.
- Нам тут, знаешь, - сказал Сашка, - на политзанятиях хохму
рассказали. Кто-то там у них из Гэллапа дал всяким почитать кусок из их же
Декларации независимости. Ну, что каждый человек наделен всякими там
правами... Но не говорил, откуда взято, а просил самих догадаться. Так все
ответили, что это из марксистских документов, и не согласились! С
собственной же основополагающей концепцией! Во дожили они, а?
- Я что-то слышал об этом... Кстати, - оживился Дима, - могу тут же
предложить встречный эксперимент. Слушай!
- Э, э! Надо мной эксперименты...
- Да это не больно, - Дима прищурился, взглянул на дымное небо,
припоминая. - "Каждый художник, каждый, кто себя таковым считает, имеет
право творить свободно, согласно своему идеалу, независимо ни от чего."
Кто мог такое сказать, как по-твоему? Из очень известных, сразу говорю.
Сашка нахмурился. Он чувствовал подвох, но распознать его не мог.
Смысл цитаты был для него однозначным.
- Чьи... - пробормотал он. - Речи такие, в общем, эстетские. Как его
- за кордон-то дернул зимой, в газетах много писали...
- Холодно, - ответил Дима. - Не угадал, - достал блокнот, полистал. -
А вот это? "Жизнь, отраженная в произведениях литературы и искусства,
может и должна выглядеть возвышеннее, ярче, концентрированнее, типичнее и
идеальнее, а значит, и более всеобъемлющей, чем обыденная
действительность."
Сашка поджал губы.
- Ну и что? - спросил он.
- Чье это? Человек тебе наверняка известный.
- Да я откуда знаю? Критик... что я их, помнить должен, что ли? Мне
своих дел хватает!
- Да я же, в конце концов, не фамилию требую, - Дима спрятал блокнот.
Игра надоела ему. Встреча не помогла. Напротив. На какие-то полчаса она
отвлекла от боли, но полчаса прошли. Сашка стал далеким-далеким. Разговор
с ним стал таким же унизительным, как с Нею.
- Ну, говорю - критик.
- Ты-то с этим критиком согласен? Или нет?
Сашка потер щеку.
- Черт, ну что из-за фразы одной пристал? Бред какой-то... Повтори.
Дима опять нашел цитату, повторил. Сашка утвердительно кивал почти
после каждого слова.
- Наш критик, - сказал он, когда Дима закончил. - Все верно, не
подкопаешься. Обыденную действительность я в рот пихал. Во всяком случае,
я так тебе объясню, - его голос все больше наливался уверенностью. - В
первой цитате есть слова "имеет право". Значит, что-то диссидентское, хоть
режь меня. А во второй - указание. Сказано: "должна". Значит, что-то наше.
Логично?
- Более чем, - сказал Дима и захлопнул блокнот с треском. - Так вот,
слушай, защитник. Вторая - это Мао Цзэ-дун ляпнул, перед самой культурной
революцией. Чтоб, значит, знали, кого метелить за невозвышенность и
неидеальность. А первая - Ленин.
- Не заливай, эстет! - вспылил Сашка. Он был красен. - Не мог он
этого! Прозаливаешься!
- Сам не слышал, - сказал Дима, - но читал.
- Такой работы в программе нет!
- Это не работа. Это из Клары Цеткин - "Воспоминания о Ленине".
Некоторое время шли молча.
- Убивать надо таких эрудитов, - решил Сашка наконец. Дима покорно
кивнул. - Или к нам, реакторы чинить в рабочем положении. Чтоб хоть
какая-то польза была.
Дима опять кивнул. Потом сказал:
- Я знаю.
- Ну, кроме шуток, Дымок! Выкопал что-то скабрезное - так держи при
себе! Нет, обязательно надо показать: я умный! Вы быдло тупое, а я - пуп
земли!
Дима не ответил. Сашка покосился на него.
- Да ладно тебе, - примирительно сказал он, - уж и надулся... шучу.
Но вот по совести скажи - зачем ты это? Думаешь, умней тех, кто программу
составлял? Да они эту твою Клару сто раз читали вдоль и поперек!
- Уверен? - спросил Дима.
Сашка даже фыркнул от возмущения.
- Это ж их работа! И раз не включили в список - значит, что-то с ней
не фонтан. Да мало ли чего эта Клара набрехала? Может, она мемуар свой
писала в маразме уже и Ленина с каким-нибудь Бухариным перепутала! За руку
ее ловить не захотели, авторитет ее ронять незачем, все ж таки ветеран. Но
и читать не рекомендовали. Логично? А ты только мозги себе и другим
пудришь попусту!
Дима не ответил. Тоска была страшная - он даже шел с трудом,
подгибались колени от какого-то странного душевного бессилия. Сашка
покосился на него опять.
- Я ж говорю, наркоман! - воскликнул он радостно и снова хлопнул Диму
по плечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21