По ее молчанию он понял, что "Ромео и Джульетту" она тоже не читала.
И фиг с ними, подумал он.
- Ну что такого ужасного может произойти? - спросил он чуть дрожащим
голосом.
Инга опять запрокинула лицо, заглядывая ему в глаза.
- Добрый хищник, - нежно сказала она. - Подходит мягко, смотрит снизу
и жалобно так говорит: можно я тебя съем?
- Просто очень хочется тебе картины показать. Правда. Я сейчас
фонарик выволоку карманный, и буду тебе по одной их носить, ладно? Не
уйдешь, пока я буду корячиться по лестнице?
- От кого уйду? - она неумело погладила его шею, потом коснулась
губами его подбородка и тут же отпрянула. - Я дура, прости. Все прошло.
Идем.
И первой шагнула вперед.
Тетя Саша уже спала. На цыпочках они миновали темный коридор.
Половицы скрипели оглушительно. Вошли. Инга сразу выскользнула из туфель.
Дима притворил дверь и зажег свет.
Вот его комната: выцветшие, отстающие от стен обои, трусы и носки на
по-летнему холодном радиаторе, холсты, бумаги, завалы книг. Окно.
Раскладушка. Роден на стене.
И здесь - она.
- Извини, я никак не ожидал принимать гостей...
- Все в порядке.
Он подошел к "Пляжу". Замер на миг, вцепившись пальцами в простыню.
Только бы она поняла, думал он. Только бы ей понравилось!
- Интересно, - сказала Инга, приближаясь беззвучно в капроновых
подследниках. Левый был окровавлен едва ли не наполовину. - Что было бы,
если б я не у тебя спросила дорогу?
- Пятка была бы цела, - ответил Дима, с сочувствием глядя, как она
прихрамывает. Она подошла, уже совсем по-родному положила ему руку на
плечо. Без туфель она стала еще чуть ниже ростом.
- Я серьезно, - сказала она. - По-моему, было бы ужасно.
- По-моему, тоже, - сказал Дима и обнял ее за плечи, спокойно и
нежно, как жену.
- Вот что я хотел показать тебе больше всего. Это последняя. - Дима
сдернул простыню.
Инга поправила очки. Не дыша, он следил за ее лицом. Инга была
разочарована, хотя старалась не показать этого. Покосилась на него
виновато, вновь уставилась на полотно.
- Красиво... - неуверенно сказала она. - Море такое теплое...
- А теперь, - Дима показал пальцем на шнурок светильника, - дитя
мое... Дерни за веревочку - дверь и откроется.
- Какая дверь? - не поняла Инга. "Красную Шапочку" она, видимо, тоже
не читала. Или забыла. Ну и фиг с ней, с Шапочкой."
- Главная, - сказал Дима.
Инга дернула.
И вздрогнула - он отчетливо почувствовал это лежавшей на ее узких
плечах рукой и бедром, касавшимся ее бедра. Лицо ее озарилось багровым
светом, брови сдвинулись.
- Как ты это сделал? - отрывисто спросила она.
- Полгода химичил, - пояснил он.
- А свет?
- Что - свет?
- Он случайно красный? Или ты так и хотел?
- Случайно, - признался Дима.
- Это очень хорошо, что красный, - медленно проговорила она. - Свою
кровь не прольешь - чужой не увидишь... А кто это выдумал? С красками?
- Да я и не знаю. Эффект-то всем известный, только я его до крайности
довел... Не слышал, чтобы кто-то еще эдак баловался... Наверное, я первый,
- он смущенно улыбнулся. - Нравится?
- Ты гений, да? - спросила она, отворачиваясь от картины.
Он фыркнул старательно, но она даже не улыбнулась.
- Я всегда думала, - проговорила она, глядя на него как-то
благоговейно, - что если кто-то выдумает нечто дающее... ну... новую
дорогу - это гений.
- Да нет, что ты. Игра ума это, а не дорога. И пока даже очень
примитивная. Вот если как следует подобрать цвета освещения, сделать
постепенным переход из цвета в цвет, и не в двойной системе, а, скажем,
хотя бы в семиричной, по числу цветов в спектре... можно целые истории из
семи шагов давать, целые притчи... А это - первая проба, - он выключил
светильник, и Инга снова вздрогнула. - Называется "Пляж". А про себя я это
называю... только не говори никому, - простодушно предупредил он. -
"Развитой социализм".
Она задумчиво сложила губы в трубочку.
- Да просто любая ложь, - сказала она.
Дима хлопнул себя по лбу свободной рукой.
- Ложь! Слушай, это ты гений, а не я! Конечно, просто и точно!
"Ложь", и все! Еще показать?
- Конечно! Только я посижу немножко, а? Ноги не держат.
- Садись, господи! Можно даже лечь! - он осекся, но она лишь
улыбнулась.
- Ды-мок, - проговорила она.
- Здесь, шеф, - ответил Дима и щелкнул каблуками.
Она и не подумала отходить от него. Только чуть отстранилась, чтобы
смотреть прямо в лицо.
- Дима... - с усилием сказала она. - Димочка... Я тебя только спрошу.
Извини, пожалуйста... Вначале... давно... когда мы познакомились... ты
сказал, что за два дня я у тебя третья. Это правда, или ты пошутил?
Кровь ударила ему в лицо так, что глаза едва не лопнули.
- Если не хочешь, - беспомощно сказала она, - не отвечай.
- Ты у меня - за всю жизнь первая, - тихо и решительно сказал Дима. -
Но еще сегодня я целовался с другой. А позавчера - еще с другой. И еще до
третьей, самой главной, добраться не успел, она уехала, а так бы,
наверное, попробовал. Ужас.
Она долго молчала.
- Странно, - жалобно, едва не плача, проговорила она потом. - Мне
кажется, ты должен быть очень верный.
- Мне тоже, - ответил он. - Может, буду когда-нибудь? А может, просто
мне нужно чувствовать как можно больше: и боль, и надежду, и тоску, и
любовь? Атоллы, Курилы, Земля Грэйама... Чтобы не тупеть. А может, -
догадался он, - я просто тебя искал?
Она покачала головой.
- Добрый хищник... Ну что с тобой делать? Расчленить и в канализацию?
Он молчал.
- Или поцеловать покрепче, надеясь, что со мной тебе понравиться
больше, чем с другими?
- Это вопрос, - чуть хрипло сказал Дима и убрал руку с ее плеча. -
Можно сказать, вопрос вопросов.
Она опять долго молчала.
- У вас есть телефон?
- Хочешь вызвать такси? - тихо спросил он. - С минуты на минуту мосты
разведутся. Судьба. Ложись здесь, а я пойду на улицу, у канавы посижу. Как
только сведут, я поймаю мотор и пригоню сюда.
Она улыбнулась и провела ладонью по его щеке.
- Я хочу подружкам позвонить, чтоб не волновались. Они, наверно, из
театра давно вернулись... А я ведь теперь до них нескоро доберусь... - у
нее задрожал голос. - Я, наверное, с ума сошла, но мне кажется, что лучше
- поцеловать. Только я не очень умею, Дима. Ты меня научишь всему, хорошо?
- Да я сам-то... - теряя дыхание, пробормотал Дима и осекся. Только
безнадежно рукой махнул.
И они засмеялись. Вместе.
- Нет телефона, - сказал он потом.
- Ну, тогда надо на улицу сбегать... Я мигом!
- Да они спят давно, Инга!
- Нет, Димочка. Они волнуются. Я все время буду об этом думать. Ну, я
мигом. Ты только не думай... Я вернусь.
- Чудачка девка, - с нежностью проговорил он.
- Не будь я чудачка, ты меня бы не полюбил, - ответила она. - Не
хочу, чтобы меня это беспокоило. Хочу думать только о тебе.
Он покачал головой.
- Ну ты же не хочешь, чтобы я лежала, как этот твой на пляже!
Он мог бы не пустить ее. Два решительных слова, возможно, даже одно.
Но он слишком хорошо понимал ее, слишком хорошо представлял, как ее будет
мучить совесть, будет грызть беспокойство. Он не умел настаивать, умел
только помогать. И делал ошибки, в общем, лишь тогда, когда помогал
делающим ошибки. Он все-таки был гением. Гением сопереживания.
- Пошли, - сказал он. - Уж провожу, конечно. Ночь на дворе, мало ли
что...
Она поцеловала его в подбородок. Ее глаза сверкали.
Я вскочил.
- Задержи ее!!! - не помня себя, закричал я. - Хоть на минуту
задержи.
Мне было уже плевать на Человечество. Пусть вымирает, если не умеет
жить без жертвоприношений. Пусть! Зато у них будет еще почти сорок пять
лет!
Я мог разорвать себе горло криком. Мог молотить кулаками пульт, мог
вскрыть себе вены и залить экраны и сенсоры собственной кровью. Все давно
уже произошло.
Фонари не горели - перевалило за час ночи. Глухая тишина шуршала в
ушах. Набережная была пуста, город словно вымер. Инга отчетливо
прихрамывала, но улыбалась. Они дошли до угла.
- Вон кабинка, видишь? Иди звони, не желаю я слушать бабий треп. Как
заведутся, так на час...
- Я мигом, Димочка! - крикнула она и побежала наискось через
пустынную коленчатую улицу.
Главный инженер завода подъемно-транспортного оборудования на
предельной скорости гнал свой "Москвич" к Обводному. Улицы были пусты,
асфальт почти подсох, инженер спешил. Надо было успеть до разводки мостов.
Надо было успеть помочь сестре. У сестры больное сердце, уже был инфаркт.
Ей туго приходится с сумасшедшей свекровью и доходягой-сыном. Инженер
делал для сестры все, что мог. Он любил сестру.
Словно с неба рухнул рык мотора и режущий свет фар.
Исступленный визг тормозов заглушил короткий вскрик и глухой, мокрый
удар. "Москвич", подскочив на поребрике тротуара, с рвущим мозг скрежетом
вонзился в стену, сминая капот, как бумагу. Стало тихо.
Что-то произошло? Где Инга, она только что улыбалась ему с полдороги?
Почему машина врезалась?
Дима подбежал к исковерканному "Москвичу". Дверца с лязгом
откинулась, и залитый кровью человек, вскрикивая, вывалился на дорогу.
Дима упал на колени. Схватил человека за плечи и молча стал колотить
головой об асфальт. Человек в ужасе стонал, жалко пытаясь отбиться
немощными руками, но Дима колотил и колотил, пока человек не обвис и не
перестал стонать. Тогда Дима замер. Тронул его затылок. Затылок был
мягким, горячим, мокрым.
В домах зажглось несколько окон.
Шатаясь, Дима встал. Что-то замычал, потом замолк. Побежал к ней.
Теперь она была совсем маленькой. Платье, напитанное кровью,
задралось, и видно было, что левая нога держится лишь на коже, проткнутой
обломками костей. Наверное, и таз раздробило - она лежала, как сломанная
кукла.
Одна щека была разорвана, во рту стояла кровь и стекала на асфальт. В
крови поблескивали губы.
- Это она? Вот эти губы он целовал? Упругие, теплые, нежные - эти?
- Инга? - спросил он хрипло. Она не ответила ему. Теперь она не могла
ответить даже ему. Ее уже не было. Было тело, было платье, были туфли,
ссадина на пятке была - а ее уже не было.
Дима закричал.
Потом он убежал, оставив любимую и убитого, как они были, на
асфальте.
Потом он рисовал.

ЭПИЛОГ
- Ну, будет врать-то, - сказал Шут. - Никого ты, кроме себя, не
любишь. И никто никого, кроме себя, не любит. Разрыв наш, подружка, дело
решенное. А пока давай лучше кофейку бузнем. Я утром свежачка намолол.
Лидка вздохнула.
- По-моему, ты немножко сумасшедший, - сказала она.
- Все мы немножко лошади, - скалясь, ответил он. - Будешь кофий-то?
- Давай лучше Димино письмо откроем, - попросила она. Шут пожал
плечами.
- Что он может написать? Мирись-мирись, больше не дерись - вот и вся
его философия, - он подошел к секретеру, взял из вороха бумаг пришедшее
вчера письмо и небрежно кинул на диван, в уголке которого, поджав ноги,
сидела Лидка.
- Прекрасная философия, - сказала она, ловя конверт. Распечатала,
развернула листок. Шут с ухмылкой следил, как забегали ее глаза по
строчкам. Потом глаза остановились - Лидка смотрела на рисунок. Потом
глаза стали влажными.
- Все правильно, - сказала Лидка дрожащим голосом. - Вот к нему я от
тебя и уйду.
- Ого! - сказал Шут, подходя вразвалочку, сложив руки на груди.
Заглянул в письмо через Лидкино плечо. - А-а... ясно. Добрый день. Только
не думай, что он будет стоять вокруг тебя на коленях. Это он только другим
такие советы дает.
- Мне не нужно на коленях, - ответила Лидка сердито, - я сама могу.
Но он добрый, понимаешь? Добрый.
- Петушок еще в темя не клевал, - ответил Шут убежденно.
- Ты дурак какой-то! - всхлипнула она. Полгода билась она об эту
стену, и чем больше оставляла на ней кожи и крови, тем толще стена
становилась. - Я хочу самых нормальных вещей, - она потерла глаза
кулаками. Она ненавидела плакать, но что же делать... - Хочу жить,
понимаешь? Любить тебя хочу всю жизнь. Детей хочу.
- Бог подаст, - ответил Шут. - Не заводись.
В дверь позвонили. Лидка вскочила, но Шут остановил ее повелительной
вялой рукой.
- Не хочу никого.
В дверь опять позвонили.
- Человек же пришел! - воскликнула Лидка.
- Человек, человек... Черт с ним, открывай. Нет, я сам, не надо
услуг...
Она засмеялась и бросилась к двери. Он, устало и злобно шипя сквозь
зубы, двинулся вслед.
Дверь открылась, и за ней стоял Дима с черным чертежным тубусом в
руке. Увидев Лидку и выдвигающегося из комнаты Шута, он сделал улыбку.
Теперь, неделю спустя, уже стало получаться.
- Ба! - воскликнул Шут. - Ух, смурняга!
Лидка в ужасе прижала ладони к щекам.
- Дымочек! Да что с тобой?
- А что? - спросил Дима.
- Ты не заболел? Или что?
- С чего взяла ты, глупая женщина? - спросил Шут. - Димка как Димка.
- Да глянь, на нем же лица нет! Где твои глаза...
- Брось ты, право слово. Заходи, Дымок, не стой на пороге. Приехал
нас спасать? Или Лидку решил отбить у меня?
Дима шагнул в прихожую.
- Я тут, братцы, - сказал он, - гениальное полотно создал. Хочу вам
подарить на свадьбу.
- Эва, - сказал Шут.
Он был от души рад Димкиному приезду. Можно будет отвести душу,
потрепаться всласть о скудной, мучительной своей доле. Кто-кто, а Димка
умел слушать.
- Димочка! - уже верещала Трезора. - Ты есть хочешь? Чайку? Кофейку?
Садись с нами, мы как раз по кофе вдарить собираемся... так ты не болен,
правда?
- Легкий приступ инфлюэнцы, - Дима растянул улыбку еще шире, раскрыл
тубус и стал вытряхивать свернутый холст. - Сейчас покажу, смотрите.
- И за этим ты специально ехал? - ахнула Лидка, всплескивая глупыми
руками. Шут усмехнулся: вот ребенок-то. Не может без сказки.
- Да, - Дима перестал улыбаться. - Специально. Называется
"Пожизненный поиск".
Он развернул холст.
Стало тихо.
Картина мрачно, феодально гремела, как токката. Если долго смотреть,
казалось, она начинает наползать медленным, неотвратимым танком - чтобы
втянуть в себя, присоединить к тому, что в ней происходит. От нее веяло
дикой, безысходной тоской и столь же дикой, неизбывной надеждой.
В тесном, чудовищно мрачном склепе клубился зеленоватый хлорный
туман. В тумане бродили угрюмые люди без глаз и ртов, и не было этим людям
числа, словно туман порождал новых и новых. Правыми руками они держали
страшные факелы, источавшие черную копоть и рваный багровый свет, левыми -
короткие шесты, к которым кое-как, вслепую, громадными ржавыми гвоздями -
пробившие тонкий шест острия зловеще торчали в стороны - приколочены были
щиты. На всех щитах написано было одно и то же слово: "Люблю".
Очевидно, бродя в слепой тесноте, угрюмые люди то и дело задевали
друг друга погнутыми остриями гвоздей, чадным огнем факелов. Не оставалось
ни одного, кто не был бы искромсан и обожжен. Все они были ужасны. И все
они были несчастны. Но бесконечное топтание по кругу не прекращалось,
слепцы ходили до последнего, покуда держали ноги.
Некоторых уже не держали. Вдали, в ядовитых переливах тумана,
угадывались едва ли не штабеля тел. А на переднем плане, потеряв сразу
угасший факел, откинув тоненькую руку со все еще зажатым в кулачке
призывным плакатом, лежала навзничь совсем еще молодая девушка. Один из
идущих в равномерном своем блуждании встал ей на грудь и не заметил даже.
Все было предельно просто. Но волосы вставали дыбом.
У Шута перехватило горло.
Как мог этот херувимчик, знающий про жизнь только из книг да от него,
Шута, понять все это? И не только понять, но показать все, что с Шутом
творится, столь хлестко и точно?!
- Эва, - опять сказал Шут почти со злобой. - Какой у тебя без Евиной
задницы пессимизм развился, а?
Лидка вдруг коротко размахнулась и влепила Шуту колокольно звонкую
пощечину.
- Как ты смеешь?! - исступленно закричала она. - Ты что, не видишь,
что это про нас?! Ты вообще не видишь?! Ты чего боишься? Пораниться
боишься? Так иди тогда, береги шкуру и не живи! Или ты поранить боишься?
Рань - заживет! Не боль страшна - обида! Выдумал - нарочно ранить, чтоб
никто к тебе близко не подошел и случайно не ранился! Ну и что? Так
совесть чище? Врешь, не чище! Трус! Трус!!!
Шут ошалело всматривался в прыгающее, скорченное страданием белое
лицо. Совершенно новое лицо. Она чувствовала!
Димка с его мазней пропал. Все пропало.
- Лидка, - пробормотал Шут, отступая на шаг перед ее натиском. Потом
еще на шаг. - Лидка... Трезора глупая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21