- А что такое? - на самом деле не понял я. - Чай, не первый
выхожу: полорганизации уже разбежалось.
- Нет, ты мне скажи, чего ты таким своим заявлением
добиваешься? Честным хочешь быть? - Чертилов оглянулся в
поисках пепельницы и, не найдя ее, стряхнул пепел в сложенную
лодочкой ладонь. - А где твоя честность была, когда ты
заявление на прием подавал?
- Так я ведь и пишу: "по расчету", - удивился я тупости
своего "партагеноссе".
- Слушай, Сизов, мой тебе совет: не мути воду, - задушевно
произнес Чертилов, делая резкую глубокую затяжку. - Порви ты
свое заявление к ебеной матери, а если уж хочешь выйти, не
плати взносы, и мы тебя через три месяца сами тихо-мирно
исключим, без твоего даже участия. И деньги съэкономишь, и
нервы.
- Нет, через три месяца поздно будет, - покачал я головой.
- Почему поздно? - спросил Чертилов с осторожным интересом.
- Боюсь, коммунистов уже завтра начнут вешать, =
доверительно сообщил я, похлопывая его по плечу.
Чертилов хотел сбросить мою руку с плеча и высыпал из
ладони на свой черный пиджак седую горстку пепла - прямо-таки
шитый серебряным позументом эполет! Скривившись по поводу своей
промашки, он собрался было стряхнуть пепел с плеча, но тут же
опомнился: заложил руку за лацкан пиджака и застыл, не теряя
собственного достоинства, в позе опального полководца. "Да-а, =
посмеялся я про себя, - кто бы мог подумать, глядя со стороны,
что Чертилов состоит в одной партиис Занзибаровым - уж и
сокол!".
* * *
Не к добру я помянул в мыслях Занзибарова: вечером того же
дня он вновь напомнил о своем существовании, и опять не сам, а
через тещу.
- Сегодня я видела в редакции Занзибарова, - сказала она за
ужином. - Он просил вас зайти к нему.
- Обоих? - задал я уточняющий вопрос, памятуя о том, что
теща избегает употреблять в обращении ко мне местоимения
второго лица: ни "ты", ни "вы".
Алена тут же лягнула меня ногой под столом.
- Лично вас, - поморщилась теща, делая вид, что обожгла
язык горячим чаем.
- С вещами? - продолжал я уточнять, не обращая внимания на
аленины подстольные взбрыкивания.
- Он хочет предложить вам работу.
- За харчи, надеюсь...
- Прекратите паясничать! Когда вы посерьезнеете? Тридцать
лет, а все детство в жопе играет! - перешла наконец-то теща на
свой привычный язык. - Я спать пошла, - она многозначительно
глянула на Алену, округляя для выразительности глаза: мол, я
ухожу, а ты потолкуй со своим муженьком, выправь крен в мозгах.
- Ты тоже хочешь отправить меня на "занзи-барщину", как
какого-то крепостного крестьянина? - прямо спросил я принявшую
серьезный вид Алену, когда мы остались на кухне одни.
- Не в этом дело, мон шер ами, - задумчиво проговорила она.
- А в чем? В том, что у меня детство... играет?
- Нет, - посмотрела она на меня грустными глазами.
- Тогда не понимаю... И вообще, может, продолжим разговор в
более удобной обстановке? -предложил я, зевая.
- Нет, Серж, - не согласилась Алена на постельный исход
переговоров. - Я хочу серьезно поговорить с тобой.
- О чем? - искренне удивился я проникновенному тону жены.
- Не о чем, а о ком... О тебе, - посмотрела она на меня в
упор.
- Ты уверена, что мне будет интересно? - засмеялся я, с
трудом выдерживая ее пристальный взгляд.
- Я понимаю, что тебе неприятен этот разговор, но я должна
сказать...
- Что именно?
- Ты очень изменился за последнее время, и не в лучшую
сторону. Иногда мне даже кажется, что тебя подменил кто-то
злой. Я ведь помню, каким ты был, когда мы только поженились:
ты был веселым, жизнерадостным, постоянно шутил... А теперь ты
становишься все более циничным и... эти твои похабные шуточки!
Нет, я тебя не обвиняю, я ведь понимаю, как тебе тяжело. Жизнь
становится все жестче и жестче, и ты ожесточаешься вместе с
ней, но тебе претит эта жестокость - ты добрый, я знаю - и тебе
ничего не остается делать, как ершиться и выставлять колючки,
чтобы защититься от агрессивности внешнего мира.
- Пожалуй, ты права, - согласился я не без некоторого
смущения, - но... причем тут, черт побери, Занзибаров со своей
работой?! Думаешь, он меня перевоспитает?
- Ты все прекрасно понимаешь, Серж, - ответила Алена с
легкой укоризной в голосе. - Ты сам не заметил, как у тебя
развилась плохая привычка представляться глупее, чем ты есть на
самом деле. Ты ведь умный, ты умнее меня и не можешь не
понимать, что все наши проблемы происходят от хронической
бедности, которая с повышением цен грозит перейти в нищету.
- Но мы и раньше были бедны, однако это не мешало нам быть
"веселыми и жизнерадостными", -заметил я, тут же с досадой
отмечая про себя, что Алена была права насчет плохой привычки.
- Тогда мы воспринимали свою бедность как временное
явление, - резонно возразила она. - Мы оба были полны молодого
оптимизма и верили в наступление лучших времен. И потом, тогда
можно было хоть что-то купить в магазине: то же мясо, яйца,
молоко, хлеб... А теперь приходится либо унижаться, стоя в
километровой очереди с талончиком в кулаке, либо идти на рынок,
а там, сам знаешь, кило мяса - 30 рэ. Мы фактически стали еще
беднее, а не сегодня-завтра, как говорят, - отмена госдотаций и
повышение цен в два-три раза... Никакого просвета!
Человек может переносить свою нищету без ущерба для психики
год, два, три... но когда это длиться всю жизнь и нет никакой
надежды на лучшее, он просто звереет!
"Слова Занзибарова!" - воскликнул я про себя. - Воздух
просто заражен его идеями".
- Теперь до меня дошло, - сказал я, открывая форточку. =
Занзибаров озолотит нас, и мы сразу воспрянем духом. Только кто
тебе сказал, что он намерен положить мне министерский оклад?
- Во-первых, в его концерне, как я слышала, простая
уборщица получает 600 рубликов в месяц, - воодушевилась Алена,
решив, что я дрогнул, - а во-вторых... надеюсь, у тебя нет
иллюзий насчет истинных мотивов предложения Занзибарова...
- Я так и думал! - стукнул я себя кулаком по лбу. =
Занзибаров - педераст!
- Он не педераст, а зоофил, потому что ты - осел! =
неожиданно зло закричала Алена. - Ты все же вывел меня из себя
и... и... ты просто дерьмо! Если бы не моя мама, Занзибаров
никогда бы не пригласил к себе работать такого мудака как ты!
- Наконец-то из твоих уст послышались искренние слова, =
спокойно сказал я, радуясь окончанию тягостного разговора. =
Спокойной ночи, дорогая.
"Нет, все же Алена в чем-то права, - подумал я, укладываясь
рядом с ней в постель. - Можно и не быть мессией, но если ты не
мессия и к тому же нищий - это просто обидно!".
- Ты права, - погладил я Алену по вздрагивающей от
всхлипываний голове. - Обещаю тебе сходить к Занзибарову,
только не хнычь.
Наутро я, конечно, пожалел об этом своем обещании - уж
больно противен мне был Занзибаров со своими великими идеями, =
но все-таки решил зайти к нему. "Скажу, что вышел из партии,
потому что считаю коммунистов мракобесами, - придумал я. - Ему
в концерне, разумеется, не нужны идеологические противники, а
совесть моя перед Аленой будет чиста: обещал сходить к
Занзибарову - и сходил".
На работе я полдня обдумывал, в каких именно словах и
выражениях я выскажу Занзибарову все, что я думаю о его
грандиозных планах спасения человечества и о нем самом, но в
обеденный перерыв меня поймал по дороге в столовую Чертилов и,
будто и не было вчерашнего разговора, сообщил, что позарез
нужен недостающий человек на дежурство в ДНД. В другой раз я
послал бы его вместе со своей дружиной на три незатейливых
буквы, но теперь охотно согласился, радуясь неожиданной
отсрочке встречи с Занзибаровым. А после обеда позвонила Алена:
- Ты сегодня идешь... куда обещал?
- Не получается, - вздохнул я. - Меня бросают на борьбу с
преступностью - иду в ДНД.
- Нашел предлог, - сказала Алена после некоторого молчания.
- А что такое?
- Кончай валять дурака, Серж, - строго ответила она. =
Дружина начнется не раньше шести, а ты кончаешь работать в
пять. У тебя есть целый час, так что сейчас же звони Леониду
Георгиевичу и договаривайся о встрече.
- Кому-кому? - удивленно переспросил я, впервые услышав имя
Занзибарова. Я как-то совсем забыл, что у него должно быть имя
и к тому же отчество: все Занзибаров да Занзибаров.
- Я сейчас начну ругаться матом, - предупредила меня Алена.
- Может, ты для начала скажешь мне номер его телефона?
- Засунь два пальца в нагрудный карман пиджака... Засунул?
А теперь вытаскивай плотный кусочек бумаги... Вытащил? Это
визитная карточка Занзибарова. Желаю успеха. - бросила она
трубку.
Вот так. Не успел я продаться Занзибарову, как собственная
жена перестала меня уважать, хоть сама того хотела. Говорит
материнским тоном, трубку бросает... Но ладно, разберусь с
Занзибаровым - займусь ее воспитанием! В таких вот чувствах я
набрал номер Занзибарова. "Самого" на месте не оказалось - он
был на заседании горсовета, - но сладкоголосая секретарша, не
торопясь вешать трубку, переспросила:
- Как вы говорите, ваша фамилия?
- Си-зов.
- Прекрасненько, - пропела она. - Леонид Георгич ждал
вашего звонка и просил передать, чтобы вы зашли в любое время
после пяти часов вечера.
"Леонид Георгич ждал вашего звонка", - повторил я про себя,
словно пробуя на зуб монету: уж больно фальшиво это прозвучало.
- Как это в любое?! - поддел я секретаршу. - А если я приду
после пяти, но в половине двенадцатого? Кстати, вы еще будете
на месте в это время?
- Я ухожу в шесть, - с едва заметным кокетством ответила
она.
- Тогда ждите меня с пяти до шести, хорошо?
- Хорошо, - прошелестел в трубке умеренно-неофициальный
смешок.
Итак, в 5.25 вечера я зашел в занзибарский концерн,
размещавшийся и впрямь в барских хоромах - в отделанной
мрамором бетонной коробке, выстроенной для райкома партии.
Коробку эту, прозванную в народе "кубиком Рудика" по имени
бывшего секретаря райкома Рудольфа Иванова, начали строить еще
при "архитекторе разрядки дорогом товарище Леониде Ильиче
Брежневе" и достроили-таки весной этого года, но новоселья
коммунисты района справить не успели: в горсовете стали
обсуждать вопрос о национализации имущества КПСС, и Рудик
спешно продал свой кубик Занзибарову... Продешевил, конечно:
всего 50 миллионов взял с товарища по партии. Продешевил и
поторопился, потому что вопрос о национализации после
вмешательства Москвы замяли. Впрочем, вскоре Рудик сам осознал
свою ошибку и скрылся со злополучными полста миллионами в
неизвестном направлении, но это уже, как говорится, другая
история.
В президентской приемной меня ожидал маленький сюрприз: в
сладкоголосой секретарше Занзибарова я узнал его
"напаркетовку", стройную смазливую девчонку, которая на
злосчастном дне рождения выплясывала перед своим творческим
наставником "Ламбаду".
- Мы с вами, кажется, где-то встречались, - улыбнулся я ей
как старой знакомой. - Ваш театр переехал в новое здание? Что
вы теперь репетируете, если не секрет?
- "Десять дней, которые потрясут мир", - засмеялась она. -
А вы пришли записываться в нашу труппу?
- Возьмете? - подмигнул я ей.
- Думаю, да. У вас есть определенные способности: на
последнем капустнике вы неплохо сыграли роль Сатина =
бунтующего алкоголика.
- Думаю, Казанова у меня выйдет лучше... Надеюсь, шефа еще
нет? - спросил я заговорщическим полушепотом.
- Ожидается с минуты на минуту, - смущенно откатилась она
от меня на кресле на колесиках.
- За минуту мы как раз успеем проиграть кульминационную
сцену обольщения молодой графини, - хлопнул я в ладоши, явно
переигрывая.
- Боюсь, здесь не тот антураж, - поджала она ноги под
кресло.
За моей спиной ударилась об стену дверь, и в приемную
влетел, руша на ходу пикантную мизансцену, сам президент
Занзибаров.
- А, это вы! - стукнул он меня кулаком по плечу, как
давнего приятеля. - Уже успели затерроризировать Наташу? Ну,
проходите, проходите... Наташенька, сваргань чайку, будь ласка!
Занзибаров впихнул меня в свой кабинет и усадил в
воздушно-мягкое кресло, а сам побежал к столу и схватил жалобно
звякнувшую трубку телефона:
- Всего один звонок, - затрещал он наборным диском. - По
делу чрезвычайной важности... Егор Егорыч? Я только что
оттуда... Плохо, очень плохо, хуже некуда! - вдохновенно
прокричал он. - Белкина свалить не удалось, как мы ни
дрались... Да, опять эти демократы-плутократы и
центристы-пацифисты. Нет, Раков не выступал, молчал как рыба: в
последний момент наделал в штаны. В кулуарах радикалы опять
болтали о том, что хорошо бы вырезать коммунистов... Что вы
говорите? Да, да, Егор Егорыч, проголосовали и приняли, здесь
мы их переиграли, но радикалы, экстремисты и необольшевики
грозятся в нарушение моратория на митинги и демонстрации
устроить через десять дней свой стотысячный шабаш. Да, в
субботу... Они явно хотят конфронтации, желательно для них
- кровавой. Они крови хотят, чтобы потом тыкать нас носом в
дерьмо, вы поняли меня, Егор Егорыч? Да, да, патронов ни в коем
случае не выдавать, иначе мы сыграем им на руку. ОМОНовских
головорезов запереть в казарме, не то они сгоряча таких дров
наломают, что еще 72 года разгребать будем. Что? Нет, это я
так... метафорично. Да, буду держать вас в курсе... Всего
доброго! Бестолочь, -последнее слово Занзибаров сказал,
разумеется, уже повесив трубку.
- Как же это вы так неуважительно о своем партийном лидере?
- съязвил я.
- Бросьте, ерничать, Сергей, вы же умный парень и прекрасно
все понимаете. Из Проскудина такой же лидер, как из меня =
инфузория туфелька. Да, он честный человек и истинный патриот,
но без моих мозгов он бы действовал только на руку
коммунистофобам. Партии как никогда нужен мозг!
- Ваш? - уточнил я.
- Не только мой: время теоретиков-одиночек прошло =
наступает эра коллективного разума. Для этого я и создал свой
концерн, а все эти шальные миллионы - просто побочный продукт.
У вас, друг мой, острый критический ум, и я хотел бы видеть вас
в своей лаборатории идей.
- Какую же роль вы отводите мне в своем политическом
спектакле? - задал я Занзибарову вопрос - домашнюю заготовку.
- Роль пристрастного критика. Вы - типичный представитель
технической интеллигенции, а я питаю очень большие надежды на
пролетариев умственного труда, поэтому мне небезынтересно
знать, что думает о моих идеях эта категория.
- Сколько вы мне будете платить за правду-матку о ваших
мыслительных испражнениях? -не очень деликатно поинтересовался
я.
- А сколько вы хотите? - улыбчиво прищурился Занзибаров, и
мне почудилось, будто онспрашивает: "Сколько ты хочешь,
проститутка, чтобы я заплатил тебе за твою вонючую тещу?"
- Десять тысяч, - ответил я, не моргнув глазом.
- В год? - испытующе посмотрел он на меня.
- В месяц.
- Хорошо, что не в день, ха-ха-ха! - захохотал Занзибаров,
хлопая себя по коленкам. - Ладно, договорились, приходите
завтра к 9.30, я вам выделю кабинет.
"Хер тебе, я приду!" - мысленно ответил я ему, но вслух
сказал, по инерции доигрывая дурацкую роль:
- До завтра, хозяин.
- До завтра, до завтра, - мягко вытолкал меня Занзибаров из
своего кабинета.
"Идиот! - обругал я себя, выйдя из занзибарского ВТЭКа. =
Совсем забыл сказать, что вышел из партии... да и вообще ничего
не сказал из того, что собирался. Хотя, от Занзибарова все
равно просто так не отговоришься: ему нужна моя теща, чтобы
использовать ее газетенку в качестве рупора для своих великих
идей, так что его ничем не прошибешь... А я и прошибать не
буду, просто не пойду к нему больше, и всех-то дел! А с Аленой
как-нибудь разберусь - она у меня отходчивая, долго злиться не
умеет".
На улице, тем временем, густо валил, как из разодранной
перины, крупный мягкий снег; автобуса было ждать бесполезно =
водители не любят ездить в такую погоду, - и мне пришлось
пройти две остановки до опорного пункта милиции, где собиралась
наша дружина. В общем, прибыл я на место сбора уже без чего-то
там семь, когда все давно разошлись по постам.
- Опаздываете, - бесстрастно констатировал милиционер,
глядя не на меня, а на только что извлеченную из уха спичку.
- Обещаю наверстать, - ответил я как бы виновато.
- Пойдете в подкрепление к женщинам, - засунул он снова в
ухо свое орудие, - на бульвар Клары Цеткиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18