Он не стал будить Дори, сам сделал завтрак, вывел из гаража АВП,
мягко пыхтевший полунадутым фартуком, достал из ящика утреннюю
газету, швырнул ее в гараж и запер двери. Сосед, направлявшийся на
стоянку, окликнул его:
- Не смотрели утренние новости? Оказывается, Дэш вчера приезжал в
город. Какая-то встреча на высоком уровне.
- Нет, - машинально ответил Роджер, - сегодня я еще не включал
телевизор.
Зато я видел Дэша собственными глазами, подумал он, и мог бы
заткнуть тебе рот. Досадно, что нельзя этого сказать. Секретность,
его больная мозоль. Он был уверен, что последняя ссора с Дори
случилась наполовину потому, что ежеутренне болтая с соседками, или
за кофе с друзьями, ей разрешалось говорить о своем муже, только как
о бывшем астронавте, а ныне государственном служащем. Даже его
поездки за границу приходилось маскировать: "выехал из города", "
деловая поездка", что угодно, лишь бы не "Ах, на этой неделе муж
улетел на переговоры с командованием военно-воздушных сил
Басутуленда". Сначала она бунтовала. Она и до сих пор бунтовала, по
крайней мере - довольно часто жаловалась на это Роджеру. Но
насколько он знал, она ни разу не нарушила служебной тайны. А уж об
этом он узнал бы сразу, потому что минимум трое соседок регулярно
бегали с докладами в институт, к офицеру службы безопасности.
Усаживаясь в машину, Роджер вспомнил, что не поцеловал Дори на
прощанье.
Не имеет значения, подумал он. Все равно она не проснется, а
значит, и не узнает. А если случайно и проснется, то рассердится -
за то, что он ее разбудил. Все равно, Роджер не любил отступать от
ритуала. Он еще колебался, а руки уже сами переключили АВП в ходовой
режим и ввели код института. АВП тронулся. Вздохнув, Роджер включил
телевизор, и всю дорогу до работы смотрел свежие новости.
Преп. Донелли С. Кайман, др. философии, др. гум. наук, член
Общества Иисуса.
Пока преподобный служил мессу в часовне Святой Девы Марии и Св.
Иуды, в трех милях от него, на другой стороне Тонки, киборг с
жадностью поглощал завтрак - единственное, что ему полагалось на
сегодня. Пережевывать было трудно, с непривычки он ранил себе десны,
да и слюна выделялась уже не так обильно. Однако ел киборг с
энтузиазмом, даже не вспоминая о сегодняшней программе испытаний.
Доев, он с тоской уставился в пустую тарелку.
Дону Кайману было тридцать один год, и он был крупнейшим в мире
ареологом (другими словами, специалистом по планете Марс), по
крайней мере, в Свободном Мире. (Кайман, правда, признал бы, что
старый Парнов из Института Шкловского в Новосибирске тоже кое-что в
этом соображает). Кроме того, он был иезуитом. Он не задумывался над
тем, кто же он в первую очередь; Марс был его делом, а служение Богу
- призванием. С благоговением и радостью он поднял гостию, выпил
вино, произнес последнее "redempit", бросил взгляд на часы и
присвистнул. Опаздываем. Сутану он сбросил в рекордное время,
хлопнул по плечу мексиканского мальчишку-служку, тот оскалил зубы в
улыбке и открыл перед ним двери. Они любили друг друга; Кайман
считал даже, что этот мальчик, может быть, сам когда-нибудь станет и
священником, и ученым.
Уже в спортивной рубашке и брюках, Кайман прыгнул в свой кабриолет.
Старомодный, на колесах вместо воздушной подушки, на нем можно было
даже свернуть с автоматической автострады. Только вот куда
сворачивать? Он набрал номер института, включил основную батарею и
развернул газету. Маленький автомобильчик сам выполз на автостраду,
дождался свободного места в потоке машин, втиснулся в ряд и со
скоростью восемьдесят миль в час понес его на работу.
Новости в газете были, как обычно, плохие.
В Париже МИД метнул очередную молнию в адрес мирных переговоров в
Чандригаре. Израиль отказался вывести войска из Каира и Дамаска.
Пятнадцатый месяц военного положения в Нью-Йорке не спас от засады
конвой десятой горнострелковой дивизии, прорывавшейся через мост
Бронкс-Уайтстоун на помощь гарнизону Ши-Стэдиум, пятнадцать солдат
погибло, конвой вернулся в Бронкс.
Кайман со вздохом отложил газету, повернул к себе зеркальце заднего
вида, поднял боковые окна, чтобы укрыться от ветра, и принялся
причесывать длинные, до плеч, волосы. Двадцать пять раз с каждой
стороны - для него это был такой же ритуал, как и месса. Сегодня
причесываться придется еще раз, потому что он обедает с сестрой
Клотильдой. Сестра была уже наполовину убеждена, что должна
испросить разрешения от некоторых обетов, а отец Кайман был готов
обсуждать с ней эту тему так часто и так долго, как позволяют
приличия.
Он въехал на территорию института сразу вслед за Роджером
Торравэем, потому что добираться ему было ближе. Они вместе вышли,
отправили машины на автоматическую парковку, и одним лифтом поехали
наверх, на совещание.
Заместитель директора Т. Геймбл де Белл.
Пока он готовился накручивать хвосты на утреннем совещании, киборг
лежал на животе в тридцати метрах от него, голый, с разведенными в
стороны ногами. На Марсе ему придется питаться исключительно
безшлаковой пищей и в мизерных количествах, а пока выделительную
систему решили сохранить хотя бы на минимальном уровне, несмотря на
трудности, возникшие из-за изменений в строении кожи и метаболизме.
Хартнетт с радостью ел, но терпеть не мог клизму.
Директором программы был генерал. Научным директором - известный
биофизик, работавший еще с Уилкинсом и Полингом; двадцать лет назад
он бросил науку и начал работать важной шишкой, потому что именно
здесь лежали большие деньги. И тот, и другой имели весьма отдаленное
отношение к работе самого Института, и выступали, как связующее
звено между его работниками и стоящими в тени хозяевами с золотым
ключиком.
А для повседневной, рутинной работы существовал заместитель
директора. Сегодня с утра на его столе уже скопилась целая стопка
записок и отчетов, и он уже успел их просмотреть.
- Зашифруйте изображение, - бросил он, не поднимая глаз.
Гротескный профиль Вилли Хартнетта на экране у него над головой
рассыпался на строчки, превратился в снег, и наконец, снова приобрел
свои привычные очертания. (Видно было только его голову. Собравшиеся
в кабинете не видели, какое унижение приходилось переносить Вилли,
хотя большинство и так знало. Эта процедура стояла в ежедневном
распорядке дня). Теперь изображение стало черно-белым, менее четким
и подрагивало. Зато теперь оно надежно защищено от чужих глаз (на
случай, если какой-нибудь шпион подключится к внутренней телесети).
Когда показывали лицо Хартнетта, качество изображения все равно не
имело никакого значения.
- Начнем, - бесцеремонным тоном начал заместитель директора. - Дэша
вчера слышали все. Он прилетал не ради ваших голосов. Ему нужно
дело. Мне тоже. Чтобы я больше не видел никаких проколов, как с
этими сраными фоторецепторами.
Он перевернул листок.
- Текущее положение дел, - прочитал он. - Все системы командора
Хартнетта работают нормально, за исключением трех. Во первых,
искусственное сердце не очень хорошо реагирует на продолжительные
упражнения при низких температурах. Во-вторых, зрительная система
слабо реагирует на высокие частоты, начиная с темно-голубого. Я
разочарован, Брэд.
Тут он поднял взгляд на Александра Брэдли, специалиста по системам
восприятия глаза.
- Ты знаешь, что это ограничивает нас по ультрафиолету. В-третьих,
системы связи. Вчера нам пришлось в этом признаться в присутствии
президента. Он был не в восторге, и я - тоже. Ларингофон не
работает. У нас фактически нет естественной голосовой связи при
нормальном марсианском давлении, и если мы не найдем какого-нибудь
решения, придется возвратиться к обычным визуальным сигналам.
Восемнадцать месяцев псу под хвост.
Он обвел собравшихся взглядом, остановившись на кардиологе.
- Ну хорошо. Что у нас с кровообращением?
- Все дело в повышении температуры, - оправдывающимся тоном ответил
Файнмэн. - Сердце работает идеально. Вы хотите, чтобы я приспособил
его к абсурдным условиям? Я могу, но он будет восьми футов ростом.
Наведите порядок с тепловым балансом. При низких температурах кожа
закрывается и перестает проводить, уровень кислорода в крови падает,
и сердце, естественно, бьется быстрее. Так и должно быть. Чего же вы
еще хотите? Иначе он просто в обморок упадет, или случится
кислородное голодание мозга. И что тогда?
Со стены на них смотрело бесстрастное лицо киборга. Теперь он сидел
(клизма закончилась и судно унесли). Роджер Торравэй не очень
прислушивался к спору, никоим образом его не касавшемуся, зато
задумчиво всматривался в киборга. Интересно, о чем думает старик
Вилли, слушая, как о нем тут говорят? В свое время Роджер не
поленился заглянуть в служебные психологические тесты Хартнетта, но
почерпнул оттуда не очень много. Было совершенно ясно, почему. Всех
их уже столько раз тестировали и перетестировали, что они достигли
больших высот в искусстве отвечать на вопросы именно так, как хотели
бы экзаменаторы. Пожалуй, все в институте уже научились этому, кто
сознательно, кто инстинктивно. Из них получились бы чудные игроки в
покер, подумал он с усмешкой, вспомнив партию в покер с Вилли. Он
украдкой подмигнул киборгу и показал ему большой палец. Хартнетт не
отреагировал. По фасетчатым рубиновым глазам было невозможно
определить, куда он смотрит.
- ... нельзя еще раз менять кожу, - упирался дерматолог. - У нас и
так превышение по весу. Если мы добавим еще рецепторов, он постоянно
будет чувствовать себя, как в водолазном скафандре.
Неожиданно в динамике телевизора затрещало.
- А как, по-вашшииму, я сиичас себя чувствую, чеерт побериии? -
вмешался киборг.
Все на мгновение притихли, вспомнив, что говорят о живом человеке.
- Тем более, - настойчиво повторил дерматолог. - Мы хотим утончить
ее, упростить, облегчить. А не усложнять.
Заместитель директора поднял руку.
- Договоритесь между собой, - приказал он спорщикам. - И не
говорите мне, чего вы не можете - я вам сказал, что мы должны
сделать. Теперь ты, Брэд. Что с этим ограничением диапазона?
- Никаких проблем, - беззаботно ответил Алекс Брэдли. - Исправим.
Только... Вилли, мне очень жаль, но это означает новую пересадку. Мы
знаем, что происходит. Что-то в передающих схемах сетчатки, она
фильтрует высокие частоты. Сама схема в порядке, просто...
- Значит, сделайте так, чтобы она работала, - прервал его
замдиректора, поглядев на часы. - Что со связью, халтурщики?
- Это к легочникам, - отозвался электроник. - Если они дадут нам
чуть больше воздуха, мы дадим Хартнетту голос. Вся электроника в
порядке, ей просто нечего проводить.
- Исключено! - взвился пульмонолог. - Вы оставили нам чуть больше
пятисот миллилитров объема! Он расходует это за десять минут. Я ему
сто раз показывал, как нужно экономить...
- Вы не могли бы говорить шепотом? - спросил замдиректора, а когда
связист стал вытаскивать графики частотных характеристик, добавил: -
Ладно, решите это между собой! Если говорить о всех остальных, пока
все хорошо. Только не вздумайте почить на лаврах.
Он сложил бумаги в пластиковую папку и передал ее своему помощнику.
- С этим мы закончили. А теперь, с вашего разрешения, я перейду к
серьезным вопросам.
Он подождал, пока шум утихнет.
- Президент приезжал потому, что принято окончательное решение о
запуске. Итак, друзья, отсчет начался.
- Когда? - поинтересовался кто-то.
- Чем скорее, тем лучше. Мы должны завершить нашу работу, и я имею
в виду, друзья мои, действительно завершить работу. То есть довести
Хартнетта до оптимальных параметров, чтобы он мог в полном смысле
слова жить на Марсе, а не бегать в лабораторию, если что-то пойдет
не так - и сделать это к стартовому окну, в следующем месяце. Старт
назначен на восемь ноль ноль двенадцатого ноября. Что дает нам сорок
три дня, двадцать два часа и еще пару минут. Не больше.
После секундной паузы зал взорвался. Даже выражение лица киборга
заметно изменилось, хотя никто не смог бы сказать, в какую сторону.
Замдиректора продолжал:
- Это еще не все. Дата назначена, изменить ее нельзя, и мы обязаны
уложиться. Теперь я хочу объяснить вам, почему. Слайд, пожалуйста.
Свет погас, и заместитель директора, не дожидаясь знака, включил
проектор, направленный на экран в дальнем конце зала, где было видно
всем, даже киборгу из своей камеры. На экране появилась координатная
сетка с толстой черной кривой, круто поднимавшейся вверх к красной
линии. Заголовком служили ярко-оранжевые буквы "Строго секретно.
Вслух не читать.".
- Я объясню, что вы видите, - сказал замдиректора. - Черная кривая
- это функция двадцати двух показателей, начиная от баланса
международных займов, и заканчивая уровнем плохого отношения к
американским туристам со стороны иностранных официальных лиц.
Результат - вероятность возникновения войны. Красная линия наверху
обозначена ВД, сокращение от "Военные Действия". Полной гарантии
нет, но статистики утверждают, что за этой границе вероятность
возникновения войны в ближайшие шесть часов составляет девять
десятых. Как видите, мы приближаемся к этому.
Шепот утих. Наступила гробовая тишина. Наконец кто-то спросил:
- А какова шкала времени?
- Здесь данные за тридцать пять лет.
Напряжение немного упало. Пробел вверху означал по крайней мере
пару месяцев, а не минут. Раздался голос Кэтлин Даути:
- А где видно, с кем будет война?
Замдиректора поколебался, потом осторожно ответил:
- Ну, этого на графике нет, но думаю, что каждый из вас сам может
догадаться. Я могу высказать несколько своих предположений. Если вы
читаете газеты, то знаете, что китайцы давно обещают превратить
австралийские пустыни во всемирную житницу, дайте им только
применить их синьцзяньскую агрономию. До чего бы там ни дорешалась
эта банда квислингов из Канберры, я твердо уверен, что наше
правительство не пустит туда узкоглазых. Во всяком случае, если они
хотят получить мой голос на следующих выборах.
- Но это только мое личное мнение, - добавил он, немного помолчав,
- только для вашего сведения, и прошу вас не упоминать об этом. Я не
знаю официальной точки зрения на этот счет, и даже если бы знал, все
равно не сказал бы. Все, что знаю я, теперь знаете и вы. Тенденция
весьма печальная, сейчас все указывает на быстро растущую
вероятность эскалации ядерного конфликта. Экстраполяция дает нам
вероятность девять десятых в течение ближайших семи лет.
- Это значит, что если к тому времени у нас не будет жизнеспособной
марсианской колонии, то мы можем вообще не дожить до этого времени.
Инженер-электроник, др. медицины, др. ест. наук, подполковник в
отставке резерва морской пехоты США Александр Брэдли.
Выходя из конференц-зала, Брэдли сменил озабоченную мину для
совещаний на открытую и добродушную улыбку, с какой обычно глядел на
окружающих. В это время киборг шлюзовался в марсианской камере.
Наблюдавшие за ним немного беспокоились. Хотя на лице киборга
невозможно было прочесть никаких эмоций, эти эмоции можно было
обнаружить по биению сердца, дыханию и другим жизненным проявлениям,
непрерывно регистрируемым телеметрией. Из телеметрии выходило, что
киборг находится в состоянии некоторого нервного напряжения. Ему
предложили перенести испытания, но он отказался.
- Вы шшто, не ззнаете, что у нас воййна на носссу? - визгливо
огрызнулся он и больше с ними не разговаривал. Испытания решено было
провести, а по окончании - еще раз проверить психопрофиль Вилли.
В десять лет Александр Брэдли потерял отца и левый глаз. В
воскресенье после дня Благодарения они всей семьей возвращались на
автомобиле из церкви. Ударил заморозок. Утренняя роса замерзла,
покрыв дорогу прозрачной, тонкой пленкой льда. Отец Брэда вел очень
осторожно, но машины ехали впереди и сзади, машины неслись по
встречной полосе; ему приходилось держать скорость не ниже
положенного, он не сводил глаз с дороги, а на вопросы жены и сына
отвечал односложно. Вел он внимательно, но этого оказалось мало;
когда надвинулась катастрофа, он уже никак не мог ее избежать.
Сидевшему на переднем сидении рядом с отцом Брэду показалось, что
кативший им навстречу в сотне ярдов впереди фургончик медленно,
неторопливо съезжает влево, словно собираясь повернуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27