Стенсил, который повсюду в Европе чувствовал себя как дома, здесь не находил себе места. И понимал, что начинает катиться вниз. Когда шпион не находит себе места и не чувствует себя как дома – это признак слабости.
Министерство иностранных дел отмалчивалось и помощи не оказывало. Может, их отправили сюда, как скот на пастбище, спросил Стенсил Демивольта.
– Боюсь, что так. Ведь мы уже старенькие.
– Раньше было иначе, – сказал Стенсил. – Верно?
В тот вечер они пошли и напились до зеленых соплей. Но прекрасное чувство ностальгической меланхолии притупилось под воздействием алкоголя. Стенсил жалел, что так набрался. Он помнил, как уже хорошо за полночь они шли под горку по Стрейт-стрит и распевали песенки из старых водевилей. И как это их угораздило?
А затем пришло время и наступил Один из Тех Дней. После тяжелого ночного запоя, сделавшего славное весеннее утро омерзительным, Стенсил зашел в церковь к Фэйрингу и узнал, что священника переводят.
– В Америку. Ничего не могу поделать. – И вновь улыбка старого коллеги-профессионала.
Стенсил сомневался, что сможет с усмешкой сказать «На все воля Божья». Случай Фэйринга до таких высот не поднимался. Тут определенно была воля Церкви, и Фэйринг привычно склонялся перед ее Авторитетом. Как-никак он тоже был англичанином. Следовательно, они в каком-то смысле являлись товарищами по изгнанию.
– Едва ли, – улыбнулся священник. – Дела кесаря и Господа не требуют от иезуита такой гибкости, которая кажется вам необходимой. Здесь нет столкновения интересов.
– Такой гибкости требуют дела кесаря и Фэйринга, да? Или кесаря и Стенсила?
– Да, примерно такой.
– Тогда sahha. Полагаю, ваш преемник…
– Отец Аваланш моложе меня. Не введите его во искушение.
– Понимаю.
Демивольт уехал в Хамрун побеседовать с информаторами, которые имелись у него среди мельников. Агенты были напуганы. Может, Фэйринг тоже испугался и боялся остаться? Стенсил поужинал в комнате. Раскурил трубку, но не успел сделать и нескольких затяжек, как в дверь робко постучали.
– Входите, входите.
За дверью стояла девушка с заметно обозначившейся беременностью и молча смотрела на него.
– Вы говорите по-английски?
– Да. Я Карла Мейстраль. – И осталась стоять, прямая как струна, лопатками и ягодицами касаясь двери.
– Его искалечат или даже убьют, – сказала она. – В военное время женщина должна быть готова к тому, чтобы потерять мужа. Но сейчас мир.
Она хотела, чтобы он отпустил Мейстраля. Отпустить? Почему бы и нет? Двойные агенты опасны. Но сейчас, потеряв священника… Вряд ли она могла знать о Манганезе.
– Помогите, синьор. Поговорите с ним.
– Откуда вы знаете, что он в опасности? Разве он что-нибудь говорил вам?
– Рабочие знают, что среди них шпион. У их жен это стало излюбленной темой для сплетен. Который из нас? Разумеется, это холостяк, говорят они. Мужчина с семьей и детьми не смог бы на такое решиться. – Глаза ее оставались сухими, голос твердым.
– Ради Бога, – раздраженно сказал Стенсил, – сядьте.
Она села.
– Жена, особенно та, которая скоро станет матерью, чувствует очень многое. – Она умолкла и улыбнулась своему животу, который ужасно сердил Стенсила. С каждой секундой она нравилась ему все меньше. – Я вижу, что с Мейстралем что-то не так. Я слышала, что английские леди за пару месяцев до рождения ребенка устраиваются дома и никуда не выходят. А здесь женщина работает и появляется на улице до тех пор, пока может передвигаться.
– И вы вышли, чтобы разыскать меня.
– Так мне посоветовал священник.
Фэйринг. Кто на кого работает? Кесарь остался внакладе. Стенсил попытался проявить сочувствие:
– Неужели вас это так взволновало, что пришлось все выложить на исповеди?
– Раньше Мейстраль ночевал дома. Это наш первый ребенок, а первый ребенок очень важен. Это ведь и его дитя. Но теперь мы почти не разговариваем. Он приходит поздно, а я притворяюсь, что уже сплю.
– Но ребенка надо кормить, одевать и заботиться о нем больше, чем о взрослом. А на это нужны деньги.
Она рассердилась:
– У сварщика Маратта семеро детей. Он зарабатывает меньше Фаусто. И все его дети накормлены, одеты, и у них есть крыша над головой. Ваши деньги нам не нужны.
Господи, да она нам всю работу завалит. Сказать ей, что даже если он отпустит ее мужа, то останется Вероника Манганезе, у которой Мейстраль будет проводить ночи? Есть только один выход: поговорить со священником.
– Обещаю вам, – сказал Стенсил, – я сделаю лее, что в моих силах. Но Ситуация намного сложнее, чем вы можете себе представить.
– Когда мне было пять лет, – Стенсил только сейчас с удивлением заметил, что в ее голосе дрожат истерические нотки, – мой отец тоже стал исчезать по ночам.
Я так и не узнала почему. Но это доконало мою мать. Я не стану ждать, пока это же убьет меня. Угрожает покончить с собой?
– Слушайте, а с мужем вы говорили?
– Жена не должна вмешиваться в такие дела. Стенсил улыбнулся:
– И потому вы пришли поговорить с его работодателем. Ладно, синьора, попробую. Но ничего не гарантирую. Мой наниматель – Англия, король. – Это заставило ее замолчать.
Когда она ушла, он завел горький диалог с самим собой. Где же наша дипломатическая активность? Похоже, теперь тон задают они, кто бы они ни были.
Ситуация всегда подавляет тебя, Сидней. У нее, как и у Господа, своя логика, свое обоснование бытия, и под Ситуацию лучше всего просто подстроиться.
Я не специалист по вопросам брака. И не священник.
Не надо думать, что здесь сознательный заговор против тебя. Кто знает, какие тысячи случайностей – погодные изменения, расписание движения кораблей или падение урожайности – привели на остров всех этих людей с их мечтами и заботами, а затем выстроили к тебе в очередь. Любую Ситуацию формируют события куда более низменные, чем обычные человеческие деяния.
Да, именно так; вот, скажем, Флоренция. Произвольное перемещение холодных воздушных потоков, сдвиг ледовых пластов и смерть нескольких пони породили того Хью Годольфина, который предстал перед нами. Лишь по чистой случайности ушел он живым от логики ледяного мира.
Инертная вселенная обладает тем, что мы иногда называем логикой. Однако логика – это как-никак свойство и атрибут человека; таким образом, термин употребляется неправильно. А в реальности мы сталкиваемся с противоположными устремлениями. Облагораживаем их словами «профессия» и «работа». Отчасти утешает мысль о том, что Манганезе, Мицци, Мейстраль, старьевщик Дупиро и даже та покореженная рожа, заставшая нас на вилле, в своей работе тоже сталкиваются с противоположными устремлениями.
Ну, и как с этим быть? Как из этого выбраться?
Конечно, всегда есть выход, которым угрожала воспользоваться Карла Мейстраль.
В дверь, спотыкаясь, ввалился Демивольт и прервал размышления Стенсила:
– У нас неприятности.
– Да уж вижу. В этом нет ничего удивительного.
– Старьевщик Дупиро… Бог троицу любит.
– Как?
– Утонул в Марсамускетто. На берег вынесло аж у Мандераджио. Изуродован до неузнаваемости. – Стен-сил подумал о Великой Осаде и о зверствах турок; флотилия смерти. – Наверное, это сделали I Banditti, – продолжал Демивольт. – Банда террористов или профессиональных убийц. Они соревнуются друг с другом в поисках наиболее изощренных способов убийства. Бедному Дупиро вставили в рот его собственные гениталии. И пришили шелковой нитью, как заправские хирурги. – Стенсилу стало худо. – Мы полагаем, что они как-то связаны с fasci di combattimento , которые появились в прошлом месяце в Италии, в окрестностях Милана. Манганезе время от времени контактирует с их лидером Муссолини.
– Может, его принесло приливом?
– Пойми, они не хотели, чтобы труп уплыл в море. Изощренное исполнение заказа рассчитано на публику, иначе в этом нет смысла.
Что творится, сказал Стенсил воображаемому двойнику. Раньше методы были цивилизованными.
В Валлетте нет времени. Нет истории, вся история сжата в один миг…
– Сядь, Сидней. Сюда. – Рюмка бренди, несколько легких пощечин.
– Все, все. Уймись. Это от погоды. – Демивольт вскинул брови и отошел к давно остывшему камину. – Итак, как тебе известно, мы потеряли Фэйринга и можем потерять Мейстраля. – Он вкратце рассказал о визите Карлы.
– Священник…
– Как я и думал. И у нас больше нет своего человека на вилле.
– Разве что один из нас закрутит роман с Ла Манганезе; другого выхода я не вижу.
– Вряд ли ее привлекают мужчины нашего возраста.
– Да я просто шучу.
– Она странно на меня посмотрела. Тогда, в церкви.
– Кобель старый. Хоть бы словом обмолвился, что тайком бегал к ней на свидания в церковь. – Попытался разрядить обстановку. Не получилось.
– Сейчас все настолько ухудшилось, что любые действия с нашей стороны требуют немалой смелости.
– А может, глупости. Но противостоять ей в открытую… Я, конечно, оптимист, сам знаешь.
– А я пессимист. Это позволяет нам сохранять равновесие. Возможно, я просто устал. Но продолжаю считать, что положение отчаянное. Если они нанимают бандитов, то, значит, скоро с их стороны последуют еще более активные действия.
– В любом случае надо ждать. Посмотрим, что предпримет Фэйринг.
У пришедшей весны был пламенно-страстный язычок. Когда Стенсил свернул на юго-восток от Страда Реале и поднялся на холм к церкви Фэйринга, Валлетта казалась разморенной и уступчивой. В церкви было пусто, и тишину нарушал лишь храп в исповедальне. Стенсил стал на колени и грубо растолкал священника.
– Она может открывать здесь свои секреты, – ответил Фэйринг, – а я нет.
– Вы знаете, что представляет из себя Мейстраль, – сердито сказал Стенсил, – и скольким господам он служит. Неужели не можете успокоить девчонку? Разве в иезуитском колледже не обучают всяким месмерическим штучкам? – Он тут же пожалел об этих словах.
– He забывайте, что я уезжаю, – последовал холодный ответ. – Обратитесь к моему преемнику, отцу Аваланшу. Возможно, ваши наущения склонят его предать Господа, святую церковь и собственную паству. А во мне вы ошиблись. Я следую велениям своей совести.
– Черт вас разберет, – взорвался Стенсил. – Ваша совесть податлива, как каучук.
– Разумеется, мне нетрудно сказать ей, – продолжил он после паузы, – что всякие резкие действия с ее стороны могут, например, угрожать благополучию ребенка, и потому греховны.
Гнев испарился. Стенсил вспомнил, что помянул черта.
– Простите, святой отец.
– Не могу, – хихикнул священник. – Вы принадлежите к англиканской церкви.
Женщина подошла так тихо, что Стенсил с Фэйрингом подскочили, когда она заговорила:
– А вот и мой противник.
Этот голос, этот голос… Разумеется, он его узнал. Пока монах – столь изворотливый, что даже сумел скрыть удивление, – представлял их друг другу, Стенсил внимательно вглядывался в ее лицо, словно ждал, что оно выдаст какую-то тайну. Но она носила изящную шляпку с вуалью, и лицо выглядело таким же заурядным, как лицо любой благовоспитанной женщины, проходящей по улице. Рука в перчатке, открытая до локтя, была унизана браслетами и казалась твердой.
Итак, она пришла сама. Стенсил, держа данное Демивольту слово, ждал, что предпримет Фэйринг.
– Мы уже встречались, синьорина Манганезе.
– Во Флоренции, – прошелестел голос из-под вуали. – Помните? – Она повернула голову. В волосах под шляпкой виднелся гребень из слоновой кости, на котором были вырезаны пять распятых фигурок в шлемах с искаженными мукой лицами.
– Да.
– Я специально взяла гребень. Знала, что вы будете здесь.
Именно в этот момент Стенсил заподозрил, что от него зависит очень мало и уже не важно, придется ему предать Демивольта или нет, поскольку, что бы ни произошло в июне, вряд ли он может предотвратить осуществление непостижимых целей Уайтхолла или как-то повлиять на них. То, что он считал развязкой, оказалось лишь двадцатилетним перерывом. Он понял, что нет смысла спрашивать, следила она за ним или их свела некая третья сила.
В «бенце», по дороге на ее виллу, Стенсил не выказывал обычной автобоязни. Зачем? Ведь они встретились, пройдя тысячами разных улиц, чтобы вновь войти рука об руку в оранжерею флорентийской весны; чтобы с высокой точностью герметически замкнуть (с внешней или с внутренней стороны) участок, где все произведения искусства застыли на грани засыпания и пробуждения; где все тени чуть-чуть удлиненны, хотя ночь так и не наступает, и вся душа объята глубокой ностальгической тишиной. Все лица – плоские маски, а сама весна – ощущение долгой усталости в ожидании лета, которое, как и ночь, не наступит никогда.
– Мы с тобой на одной стороне, верно? – Она улыбнулась. Они праздно сидели в темнеющей гостиной и смотрели через окно в никуда, поскольку на море была ночь. – И цель у нас одна: не пустить итальянцев на Мальту. Пока что определенные круги в Италии не могут позволить себе открыть этот второй фронт.
И эта женщина дала добро на зверское убийство старьевщика Дупиро, любовника своей служанки. Я отдаю себе в этом отчет.
Ни в чем ты не отдаешь себе отчета. Бедный старикашка.
– Но наши средства различны.
– Пусть у пациента наступит кризис, – сказала она. – Мы должны спровоцировать лихорадку. И победить болезнь как можно быстрее.
– Любым способом. – Невеселый смех.
– Твой способ дает им возможность оттягивать поражение. А мои наниматели идут к цели прямо. Никаких обходных путей. Сторонники аннексии составляют в Италии маленькую, но докучливую группировку.
– Полный переворот, – ностальгическая улыбка, – вот твой путь, Виктория. – Во Флоренции, во время кровавой демонстрации перед Венесуэльским консульством, он оттащил ее от безоружного полицейского, которому она драла лицо отточенными ногтями. Бешеная истеричка, клочья содранной кожи. Бунт был ее стихией, как и эта темная комната, почти вся заполненная жутковатыми предметами. V. каким-то магическим способом соединила в себе две крайности: улицу и оранжерею. Она его путала.
– Рассказать, где я побывала после нашего последнего уединения?
– Нет. Зачем об этом рассказывать? Не сомневаюсь, что в каждом городе, куда направлял меня Уайтхолл, я постоянно сталкивался с тобой или со следами твоей работы. – Он добродушно хмыкнул.
– Как приятно заглянуть в Ничто. – Ее лицо (не часто доводилось ему видеть его таким) было спокойным, живой глаз казался столь же мертвым, как искусственный с циферблатом вместо радужной оболочки. Искусственный глаз его не смущал, равно как и вставленный в пупок звездообразный сапфир. Хирургия бывает и такой. Еще во Флоренции (гребень, который она не позволяла ему ни вынимать, ни трогать) он заметил, что она просто обожает вставлять в тело частицы инертной материи.
– Смотри, какие у меня милые туфельки, – сказала она, когда он, став на колени, снял их. – Вот если бы у меня была такая ступня. Ступня из золота и янтаря, где вены вырезаны, а не выступают барельефом. Одна и та же ступня – это так скучно; можно только менять туфли. А вот если бы у девушки был – ах! – полный набор или целый гардероб восхитительных ступней разных цветов, размеров и форм…
Девушка? Да ей уже под сорок. Впрочем, что конкретно изменилось в ней, помимо тела, в котором стало больше неживой материи? Похожа ли она на ту пышку, которая соблазнила его двадцать лет назад на кожаной кушетке Флорентийского консульства?
– Мне пора, – сказал он.
– Мой преданный опекун отвезет тебя. – В дверях, словно по мановению волшебной палочки, возникло изуродованное лицо. Оно не выказало никаких эмоций, увидев их вместе. Возможно, любое движение лицевых мышц вызывало резкую боль. В ту ночь свет фонаря создал иллюзию мимики, но теперь Стенсил увидел, что это лицо застыло, словно посмертная маска.
В автомобиле на обратном пути в Валлетту оба не произнесли ни слова, пока не подъехали к городу.
– Не смейте ее трогать, ясно?
Стенсил повернул голову, и внезапно его осенило:
– Вы молодой Гадрульфи… Годольфин, верно?
– У каждого из нас есть к ней свой интерес, – сказал Годольфин. – Я ее слуга.
– В каком-то смысле я тоже. Никто ее не обидит. Ее невозможно обидеть.
III
В преддверии июньской Ассамблеи события стали приобретать более или менее осмысленный характер. Если Демивольт и заметил в Стенсиле какие-то перемены, то виду не подавал. Мейстраль продолжал слать отчеты, жена его помалкивала; ребенок, который предположительно зрел в ее чреве, тоже обещал поспеть к июню.
Стенсил часто встречался с Вероникой Манганезе. Вряд ли это объяснялось ее мистической «властью» над ним; она не пыталась удержать какие-либо секреты в тайне от своего лысеющего собеседника и не привлекала его сексуально. Скорее, причиной тому была ностальгия – самый неприятный из побочных эффектов приближающейся старости. Тоска по прошлому была столь сильна, что Стенсилу становилось все труднее жить в реальности настоящего момента, который он считал таким важным с политической точки зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66