«Ибл-ибл-ибл, – верещал он, целясь в кого-нибудь из них. – Тебе конец, Абдул Сайд. Ибл-ибл. Мусульманская свинья». Во всем мире только пулемет Даконьо стрелял с таким звуком: «ибл-ибл». Где-нибудь в пятом часу утра бразилец чистил свое оружие, Предаваясь мечтам о лунных пейзажах пустыни, о заунывном дребезжании арабской музыки и о йеменских девушках чьи головы изящно укутаны платками, а лона изнывают по любви. Даконьо дивился, как могли американские евреи просиживать целыми днями в обеденном зале, в то время как в соседнем полушарии трупы их соплеменников заносило неумолимыми песками пустыни. Какими словами мог он пронять бесчувственные желудки? Умащивать их маслом и уксусом или ублажать сердцевиной пальм? Он мог сделать лишь одно: предоставить слово пулемету. Но способны ли желудки услышать его, способны ли они слушать? Нет. И вы никогда не услышите выстрел, который убьет вас. Можно было бы нацелить пулемет на скрытый под костюмом от Харта Шафнера и Маркса пищеварительный тракт, издающий похабные звуки вслед снующим официанткам, но все равно пулемет останется всего лишь неодушевленным предметом и будет направлен под действием любой случайной силы. Куда же, однако, целился Даконьо: в Абдул Сайда, в пищеварительный тракт или в самого себя? К чему спрашивать? Даконьо знал лишь то, что он сионист; страдая и недоумевая от собственного бессилия, он лелеял безумную мечту: пройтись босиком по жирному суглинку в каком-нибудь киббуце на другом конце света.
Профейна поразило отношение Даконьо к пулемету. Он впервые столкнулся с такой любовью к неодушевленному предмету. Когда вскоре после этого он увидел то же самое в отношении Рэйчел к «МГ», Профейн осознал, что нечто странное происходит под розой , причем, возможно, уже очень давно и с гораздо большим числом людей, чем он мог предположить.
Профейн познакомился с Рэйчел благодаря «МГ» – именно так с ней все знакомились. Как-то раз, неторопливо выходя из кухни через заднюю дверь, чтобы вынести мусорный бак, наполненный листьями латука, которые Даконьо счел никуда не годными, справа от себя Бенни услышал свирепый рык «МГ». Профейн продолжал свой путь, пребывая в полной уверенности, что автомобиль должен пропустить пешехода с грузом. Однако не успел он и глазом моргнуть, как правое крыло автомобиля отбросило его в сторону. К счастью, машина ехала со скоростью всего пять миль в час – то есть не так быстро, чтобы нанести серьезную травму, но вполне достаточно, чтобы Профсйн с мусорным баком совершил головокружительный полет вверх тормашками в зеленом ворохе латука.
Бенни и Рэйчел, осыпанные листьями латука, настороженно посмотрели друг на друга.
– Как романтично, – произнесла Рэйчел. – Сдается мне, что ты можешь оказаться мужчиной моей мечты. Сними-ка этот листок, чтобы я как следует разглядела твое лицо.
Профейн – памятуя о своем месте – сдвинул листок, словно забрало.
– Нет, – сказала она. – Не то.
– Тогда, может быть, – предложил Профейн, – в следующий раз надо это проделать с фиговым листком?
– Ха-ха, – хохотнула Рэйчел и с ревом умчалась прочь.
Бенни нашел грабли и принялся сгребать в кучу салатные листья, размышляя о том, что еще один неодушевленный предмет чуть было не убил его. Правда, он никак не мог решить, был ли это автомобиль или сама Рэйчел. Он запихнул кучу листьев обратно в мусорный бак, а затем пошел и вывалил их в небольшой овражек позади автостоянки, который кухонные работники Тро-кадеро использовали в качестве выгребной ямы. Когда он возвращался на кухню, снова появилась Рэйчел. Аденоидный хрип «МГ» разнесся, казалось, по всей округе до самого Либерти.
– Эй, толстячок, поехали прокатимся, – позвала Рэйчел.
Профейн кивнул в знак согласия. Готовить зелень к ужину нужно было только через пару часов.
Пяти минут на шоссе номер 17 вполне хватило, чтобы Профейн решил, что, если ему суждено вернуться обратно целым и невредимым, он выкинет Рэйчел из головы и впредь будет интересоваться только мирными пешеходными девушками. Рэйчел вела машину, как черт в отпуске. Бенни не сомневался, что она знала и собственные способности, и возможности автомобиля, но откуда ей было известно, например, что после очередного слепого поворота на этом шоссе с двусторонним движением идущий навстречу молоковоз окажется на достаточном расстоянии – по меньшей мере в одну шестнадцатую дюйма, – чтобы она успела вильнуть обратно на свою полосу?
Профейн слишком боялся за свою жизнь, чтобы по обыкновению чувствовать себя неловко в обществе девушки. Он протянул руку, открыл «бардачок», нашел сигарету и закурил. Рэйчел не обратила на это ни малейшего внимания. Она сосредоточенно вела машину, забыв о том, что рядом кто-то сидит. Она раскрыла рот лишь однажды, чтобы сообщить Профейну, что за сиденьем стоит ящик с холодным пивом. Бенни покуривал сигарету, размышляя о том, почему у него не возникает позыва к самоубийству. Иногда ему казалось, что он намеренно вставал на пути враждебных предметов, словно стремился раз и навсегда покончить со своим безалаберным существованием. С какой стати он вообще сел в эту машину? Потому что у Рэйчел аппетитная задница? Он покосился на ее попку, которая мерно подпрыгивала на сиденье в такт подрагиванию автомобиля, а затем понаблюдал за гораздо более сложным и менее гармоничным покачиванием ее левой груди под черным свитером.
Наконец Рэйчел остановила машину около заброшенной каменоломни. Повсюду были разбросаны обломки камней. Профейн не знал, что это за камни, впрочем выглядели они все равно безжизненно. Рэйчел проехала еще немного вверх по грунтовой дороге на площадку в сорока футах от дна каменоломни.
День был какой-то нескладный. Солнце безжалостно палило с безоблачного неба. Профейн, не отличавшийся худобой, вспотел. Рэйчел затеяла игру «угадай, кого я знаю из тех ребят, что учились в твоей школе», и Профейн проиграл. Потом она рассказывала о всех ухажерах, которые подвернулись ей этим летом. Похоже, все они были из высшего общества и учились в колледжах «Лиги плюща» . Время от времени Профейн соглашался, что это действительно здорово.
Поговорив немного о Беннингтоне , своей альма-матер, Рэйчел рассказала о себе.
Она была родом из района Пяти Городов, расположенного на южном берегу Лонг-Айленда и включавшего в себя Малверн, Лоуренс, Седархерст, Хьюлет и Вудмир, а иногда также Лонг-Бич и Атлантик-Бич, впрочем никто и не думал называть это место Семь Городов. Хотя тамошние жители не принадлежали к числу сефардов , местность эта, казалось, пострадала от географического инцеста. Их черноглазые дочери были вынуждены ходить потупив взор, как рапунцели , в волшебных пределах тех кварталов, где феерическая архитектура китайских ресторанчиков, морских забегаловок и синагог порой завораживает, как море. Когда девушки созревали, их отправляли в горы или в колледжи северо-востока – но не для охоты за мужьями (поскольку в Пяти Городах всегда существовало равенство и достойные юноши могли быть предназначены в мужья уже в возрасте 16 – 17 лет), а для того, чтобы они по крайней мере получили иллюзию «выезда в свет», столь необходимую для их эмоционального развития.
Только самые храбрые осмеливались бежать. Воскресными вечерами, когда сыграны все партии в гольф, когда чернокожие служанки, наведя порядок после вчерашних пиршеств, отправляются навестить родню в Лоуренс, когда до Эда Салливана остается еще несколько часов, аристократы этого королевства покидают свои огромные дома, садятся в автомобили и отправляются в деловые районы. Там они отводят душу, поедая бесконечные вереницы креветок и яйца фу-юнь ; китайцы кланяются, улыбаются и суетятся в сумеречном свете, а голоса их звучат как щебет летних птиц. Вечер завершается короткой прогулкой по улице: торс отца семейства в костюме от Дж. Пресса внушителен и строг, глаза дочерей скрыты темными очками в оправах, украшенных фальшивыми бриллиантами. Ягуар, давший имя автомобилю их матушки, снабдил пятнистой расцветкой своей шкуры брюки, плотно облегающие ее крутые бедра. Кто бы решился бежать от всего этого? Кому бы это вообще могло прийти в голову?
Рэйчел решилась. Профейн работал на ремонте дорог около Пяти Городов и мог понять, почему она пошла на это.
Незадолго до захода солнца они выпили почти все пиво. Профейн был вдребезги пьян. Он вылез из машины, отошел за дерево и, повернувшись на запад, вознамерился помочиться на солнце, чтобы погасить его раз и навсегда – в данный момент это представлялось ему необычайно важным. (Неодушевленные предметы могли делать все, что хотели. Вернее, не хотели, поскольку предметы, в отличие от людей, не испытывают никаких желаний. Предметы не живые и ничего не делают, – именно поэтому Профейн мочился на солнце.)
И солнце зашло, словно он действительно потушил его и стал бессмертным божеством темного мира.
Рэйчел с любопытством наблюдала за Профейном. Он застегнул брюки и пошатываясь вернулся к ящику с пивом. Там оставалось еще две банки. Открыв их, он протянул одну Рэйчел.
– Я потушил солнце, – сказал он. – Давай выпьем за это.
Пиво в основном пролилось ему на рубашку. Две пустые банки полетели на дно карьера, за ними последовал ящик.
Рэйчел оставалась в машине.
– Бенни, – произнесла она, коснувшись его лица ногтем.
– Что?
– Хочешь быть моим парнем?
– Судя по всему, у тебя их и так предостаточно. Она посмотрела на дно каменоломни.
– Почему бы нам не вообразить, что все остальное нереально? – спросила она. – Что нет ни Беннингтона, ни Шлопхауэра, ни Пяти Городов. Только этот карьер, мертвые камни, которые существовали до нас и будут существовать после нас.
– Зачем?
– Таков мир, разве нет?
– Ты что, усвоила это из вводного курса геологии? Рэйчел, похоже, обиделась.
– Я и так это знаю, – сказала она и потом чуть слышно воскликнула: – Бенни, будь моим другом, только и всего.
Он пожал плечами.
– Пиши мне.
– Надеюсь, ты не ждешь, что…
– О твоем пути. О твоем юношеском пути, которого я никогда не увижу, о грузовиках и пыльных дорогах, о придорожных поселках и закусочных. Вот и все. Напиши о том, что увидишь к западу от Итаки и к югу от Принстона, о местах, которых я иначе не узнаю.
Он почесал живот.
– Ладно.
До конца лета Профейн то и дело натыкался на Рэйчел по крайней мере раз в день. Они неизменно беседовали в автомобиле, и Бенни все время пытался в глубине глаз Рэйчел найти ключ к се собственному зажиганию, пока сама она, сидя за рулем справа, говорила и говорила без умолку – машинными, холодными словами, на которые Профсйну, в сущности, ответить было нечего.
Вскоре случилось то, чего он так боялся: его угораздило влюбиться в Рэйчел, и оставалось только удивляться, почему на это потребовалось столько времени. Лежа по ночам на своей койке, Профейн курил в темноте и разговаривал с горящей сигаретой. Где-то около двух часов с ночной смены возвращался обитатель верхней койки – Дюк Клин, прыщавый бабник из Челси, который всякий раз начинал хвастать, сколько удовольствия он получает, а получал он действительно немало. Его бахвальство убаюкивало Профсйна. Как-то раз вечером он и впрямь увидел Рэйчел с этим негодяем Клином – они сидели в «МГ», припаркованном около ее коттеджа. Профейн тихонько отправился спать, не испытывая особого беспокойства по поводу ее измены, так как был уверен, что Клин ничего не добьется. Он даже решил дождаться Клина и насладиться детальным отчетом о том, как тот почти что достиг успеха, хотя и не совсем. Как обычно, Профейн уснул посреди рассказа.
Профейн так и не проник в суть болтовни Рэйчел о ее мире, который он высоко ценил и жаждал познать, задыхаясь в атмосфере тайны. Последний раз они встретились вечером в День труда . Утром она должна была уехать. В тот вечер, перед самым ужином, у Даконьо украли пулемет. Обливаясь слезами, Даконьо шарил по трактиру в поисках своего любимца. Шеф-повар велел Профейну заняться салатами. Профейн умудрился засунуть мороженую клубнику во французский гарнир, рубленую печенку – в уолдорфский салат, а потом случайно уронил дюжину редисок в жарившуюся картошку (и хотя это блюдо вызвало бурю восторга у посетителей, Профейн поленился принести им еще). Время от времени по кухне, рыдая, проносился безутешный бразилец.
Он так и не нашел свой возлюбленный пулемет. На следующий день убитого горем и нравственно опустошенного Даконьо уволили. Впрочем, сезон все равно подошел к концу, и бразилец, насколько его знал
Профейн, скорее всего, в один прекрасный день все-таки сел бы на корабль и отправился в Израиль, где стал бы до посинения копаться во внутренностях какого-нибудь трактора, тщетно, как и многие работающие на чужбине, стараясь забыть оставшуюся в Штатах любовь.
Получив расчет, Профейн отправился на поиски Рэйчел. Ему сказали, что она ушла с капитаном гарвардской команды арбалетчиков. Слоняясь неподалеку от ночлежки, Профейн обнаружил угрюмого Клина, который, против обыкновения, в этот вечер остался без подружки. Они до полуночи играли в очко на презервативы, которые Клин не успел использовать за лето. Таковых было около сотни. Профейн взял 50 штук в долг и провел беспроигрышную серию. Когда он вконец обчистил Клина, тот побежал одалживать презервативы у соседей. Минут через пять он вернулся и, мотая головой, изрек: «Никто мне не поверил». Профейн одолжил ему несколько штук и в полночь сообщил, что долг Клина достиг 30 презервативов. Клин выразился подобающим образом. Профейн сгреб выигранные презервативы в кучу. Клин бухнул головой об стол. «Ему ни за что их не использовать, – пожаловался он столу. – Вот что обидно. Никогда в жизни!»
Профейн снова побрел к коттеджу Рэйчел. Там он услышал плеск воды, доносившийся с заднего дворика, и пошел посмотреть, в чем дело. Рэйчел мыла свой автомобиль. Мало того, что она делала это посреди ночи, она еще и разговаривала с ним.
– Ах ты мой жеребеночек, – говорила она, – я так люблю гладить тебя. – Ничего себе, подумал Профейн. – Знаешь, что я чувствую, когда мы одни на дороге, только ты и я? – И она ласково провела губкой по переднему бамперу. – Я думаю о твоем милом норове, который так хорошо мне знаком. О том, что тормоза немножечко заносят тебя влево, и о том, как ты начинаешь подрагивать при пяти тысячах оборотов, когда разгорячишься. А когда ты сердишься на меня, твое масло начинает подгорать, не так ли? Знаю я тебя. – В ее голосе не слышалось никакого безумия; скорее все это было похоже на какую-то детскую игру, которая, однако, показалась Профейну довольно-таки странной, – Мы с тобой никогда не расстанемся, – приговаривала Рэйчел, протирая капот замшей, – и можешь не переживать насчет этого черного «бьюика», который мы сегодня обогнали. Фу, какой он был жирный и толстый – настоящий мафиозный автомобиль. Мне все время казалось, что из задней двери вывалится труп. А тебе? Зато ты у меня весь такой поджарый и такой английский, твидовый и респектабельный. Я ни за что тебя не брошу, милый мой.
Профейну стало ясно, что еще немного – и его стошнит. Открытое выражение чувств часто действовало на него подобным образом. Рэйчел села в машину и откинулась назад на водительском сиденье, подставив шею свету летних созвездий. Профейн хотел было подойти к ней, но вдруг увидел, как ее левая рука бледной змеей скользнула на рычаг переключения скоростей. Понаблюдав какое-то время, он обратил внимание на то, с какой нежностью она касается рукоятки. Только что пообщавшись с Клином, Профейн уловил связь. Больше смотреть ему не хотелось. И он потрусил обратно через холм и через лес, а когда вернулся к Трокадеро, то не мог сказать наверняка, какими путями он туда вышел. В коттеджах все окна были темными. Только в главном офисе все еще горел свет. Клерк куда-то вышел. Профейн прокрался внутрь и, обшарив ящики стола, нашел коробку кнопок. Потом он снова направился в поселок и до трех часов утра бродил при свете звезд от одного коттеджа к другому, прикрепляя к дверям выигранные у Клина презервативы. Никто ему не помешал. Бенни чувствовал себя Ангелом Смерти, метящим кровью дома будущих жертв. Для того чтобы отвадить Ангела Смерти от дома, нужна была мезуза. Однако ни на одном из сотни помеченных им коттеджей Профейн мезузы не обнаружил. Что ж, тем хуже.
Лето кончилось, и теперь Профейна и Рэйчел связывали только письма – его угрюмо-мрачные, полные неправильных слов, а ее остроумные, отчаянные и страстные. Через год она закончила Беннингтон и переехала в Нью-Йорк, где начала работать секретаршей в агентстве по трудоустройству. Бенни раза два встречался с ней в Нью-Йорке, когда был там проездом, и хотя думали они друг о друге не часто, а непоседливая Рэйчел, как обычно, занималась множеством самых разных дел, время от времени между ними возникала незримая, утробная связь, которая, как, например, в эту ночь, внезапно будила в нем воспоминания и заставляла задуматься, насколько он вообще владеет собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Профейна поразило отношение Даконьо к пулемету. Он впервые столкнулся с такой любовью к неодушевленному предмету. Когда вскоре после этого он увидел то же самое в отношении Рэйчел к «МГ», Профейн осознал, что нечто странное происходит под розой , причем, возможно, уже очень давно и с гораздо большим числом людей, чем он мог предположить.
Профейн познакомился с Рэйчел благодаря «МГ» – именно так с ней все знакомились. Как-то раз, неторопливо выходя из кухни через заднюю дверь, чтобы вынести мусорный бак, наполненный листьями латука, которые Даконьо счел никуда не годными, справа от себя Бенни услышал свирепый рык «МГ». Профейн продолжал свой путь, пребывая в полной уверенности, что автомобиль должен пропустить пешехода с грузом. Однако не успел он и глазом моргнуть, как правое крыло автомобиля отбросило его в сторону. К счастью, машина ехала со скоростью всего пять миль в час – то есть не так быстро, чтобы нанести серьезную травму, но вполне достаточно, чтобы Профсйн с мусорным баком совершил головокружительный полет вверх тормашками в зеленом ворохе латука.
Бенни и Рэйчел, осыпанные листьями латука, настороженно посмотрели друг на друга.
– Как романтично, – произнесла Рэйчел. – Сдается мне, что ты можешь оказаться мужчиной моей мечты. Сними-ка этот листок, чтобы я как следует разглядела твое лицо.
Профейн – памятуя о своем месте – сдвинул листок, словно забрало.
– Нет, – сказала она. – Не то.
– Тогда, может быть, – предложил Профейн, – в следующий раз надо это проделать с фиговым листком?
– Ха-ха, – хохотнула Рэйчел и с ревом умчалась прочь.
Бенни нашел грабли и принялся сгребать в кучу салатные листья, размышляя о том, что еще один неодушевленный предмет чуть было не убил его. Правда, он никак не мог решить, был ли это автомобиль или сама Рэйчел. Он запихнул кучу листьев обратно в мусорный бак, а затем пошел и вывалил их в небольшой овражек позади автостоянки, который кухонные работники Тро-кадеро использовали в качестве выгребной ямы. Когда он возвращался на кухню, снова появилась Рэйчел. Аденоидный хрип «МГ» разнесся, казалось, по всей округе до самого Либерти.
– Эй, толстячок, поехали прокатимся, – позвала Рэйчел.
Профейн кивнул в знак согласия. Готовить зелень к ужину нужно было только через пару часов.
Пяти минут на шоссе номер 17 вполне хватило, чтобы Профейн решил, что, если ему суждено вернуться обратно целым и невредимым, он выкинет Рэйчел из головы и впредь будет интересоваться только мирными пешеходными девушками. Рэйчел вела машину, как черт в отпуске. Бенни не сомневался, что она знала и собственные способности, и возможности автомобиля, но откуда ей было известно, например, что после очередного слепого поворота на этом шоссе с двусторонним движением идущий навстречу молоковоз окажется на достаточном расстоянии – по меньшей мере в одну шестнадцатую дюйма, – чтобы она успела вильнуть обратно на свою полосу?
Профейн слишком боялся за свою жизнь, чтобы по обыкновению чувствовать себя неловко в обществе девушки. Он протянул руку, открыл «бардачок», нашел сигарету и закурил. Рэйчел не обратила на это ни малейшего внимания. Она сосредоточенно вела машину, забыв о том, что рядом кто-то сидит. Она раскрыла рот лишь однажды, чтобы сообщить Профейну, что за сиденьем стоит ящик с холодным пивом. Бенни покуривал сигарету, размышляя о том, почему у него не возникает позыва к самоубийству. Иногда ему казалось, что он намеренно вставал на пути враждебных предметов, словно стремился раз и навсегда покончить со своим безалаберным существованием. С какой стати он вообще сел в эту машину? Потому что у Рэйчел аппетитная задница? Он покосился на ее попку, которая мерно подпрыгивала на сиденье в такт подрагиванию автомобиля, а затем понаблюдал за гораздо более сложным и менее гармоничным покачиванием ее левой груди под черным свитером.
Наконец Рэйчел остановила машину около заброшенной каменоломни. Повсюду были разбросаны обломки камней. Профейн не знал, что это за камни, впрочем выглядели они все равно безжизненно. Рэйчел проехала еще немного вверх по грунтовой дороге на площадку в сорока футах от дна каменоломни.
День был какой-то нескладный. Солнце безжалостно палило с безоблачного неба. Профейн, не отличавшийся худобой, вспотел. Рэйчел затеяла игру «угадай, кого я знаю из тех ребят, что учились в твоей школе», и Профейн проиграл. Потом она рассказывала о всех ухажерах, которые подвернулись ей этим летом. Похоже, все они были из высшего общества и учились в колледжах «Лиги плюща» . Время от времени Профейн соглашался, что это действительно здорово.
Поговорив немного о Беннингтоне , своей альма-матер, Рэйчел рассказала о себе.
Она была родом из района Пяти Городов, расположенного на южном берегу Лонг-Айленда и включавшего в себя Малверн, Лоуренс, Седархерст, Хьюлет и Вудмир, а иногда также Лонг-Бич и Атлантик-Бич, впрочем никто и не думал называть это место Семь Городов. Хотя тамошние жители не принадлежали к числу сефардов , местность эта, казалось, пострадала от географического инцеста. Их черноглазые дочери были вынуждены ходить потупив взор, как рапунцели , в волшебных пределах тех кварталов, где феерическая архитектура китайских ресторанчиков, морских забегаловок и синагог порой завораживает, как море. Когда девушки созревали, их отправляли в горы или в колледжи северо-востока – но не для охоты за мужьями (поскольку в Пяти Городах всегда существовало равенство и достойные юноши могли быть предназначены в мужья уже в возрасте 16 – 17 лет), а для того, чтобы они по крайней мере получили иллюзию «выезда в свет», столь необходимую для их эмоционального развития.
Только самые храбрые осмеливались бежать. Воскресными вечерами, когда сыграны все партии в гольф, когда чернокожие служанки, наведя порядок после вчерашних пиршеств, отправляются навестить родню в Лоуренс, когда до Эда Салливана остается еще несколько часов, аристократы этого королевства покидают свои огромные дома, садятся в автомобили и отправляются в деловые районы. Там они отводят душу, поедая бесконечные вереницы креветок и яйца фу-юнь ; китайцы кланяются, улыбаются и суетятся в сумеречном свете, а голоса их звучат как щебет летних птиц. Вечер завершается короткой прогулкой по улице: торс отца семейства в костюме от Дж. Пресса внушителен и строг, глаза дочерей скрыты темными очками в оправах, украшенных фальшивыми бриллиантами. Ягуар, давший имя автомобилю их матушки, снабдил пятнистой расцветкой своей шкуры брюки, плотно облегающие ее крутые бедра. Кто бы решился бежать от всего этого? Кому бы это вообще могло прийти в голову?
Рэйчел решилась. Профейн работал на ремонте дорог около Пяти Городов и мог понять, почему она пошла на это.
Незадолго до захода солнца они выпили почти все пиво. Профейн был вдребезги пьян. Он вылез из машины, отошел за дерево и, повернувшись на запад, вознамерился помочиться на солнце, чтобы погасить его раз и навсегда – в данный момент это представлялось ему необычайно важным. (Неодушевленные предметы могли делать все, что хотели. Вернее, не хотели, поскольку предметы, в отличие от людей, не испытывают никаких желаний. Предметы не живые и ничего не делают, – именно поэтому Профейн мочился на солнце.)
И солнце зашло, словно он действительно потушил его и стал бессмертным божеством темного мира.
Рэйчел с любопытством наблюдала за Профейном. Он застегнул брюки и пошатываясь вернулся к ящику с пивом. Там оставалось еще две банки. Открыв их, он протянул одну Рэйчел.
– Я потушил солнце, – сказал он. – Давай выпьем за это.
Пиво в основном пролилось ему на рубашку. Две пустые банки полетели на дно карьера, за ними последовал ящик.
Рэйчел оставалась в машине.
– Бенни, – произнесла она, коснувшись его лица ногтем.
– Что?
– Хочешь быть моим парнем?
– Судя по всему, у тебя их и так предостаточно. Она посмотрела на дно каменоломни.
– Почему бы нам не вообразить, что все остальное нереально? – спросила она. – Что нет ни Беннингтона, ни Шлопхауэра, ни Пяти Городов. Только этот карьер, мертвые камни, которые существовали до нас и будут существовать после нас.
– Зачем?
– Таков мир, разве нет?
– Ты что, усвоила это из вводного курса геологии? Рэйчел, похоже, обиделась.
– Я и так это знаю, – сказала она и потом чуть слышно воскликнула: – Бенни, будь моим другом, только и всего.
Он пожал плечами.
– Пиши мне.
– Надеюсь, ты не ждешь, что…
– О твоем пути. О твоем юношеском пути, которого я никогда не увижу, о грузовиках и пыльных дорогах, о придорожных поселках и закусочных. Вот и все. Напиши о том, что увидишь к западу от Итаки и к югу от Принстона, о местах, которых я иначе не узнаю.
Он почесал живот.
– Ладно.
До конца лета Профейн то и дело натыкался на Рэйчел по крайней мере раз в день. Они неизменно беседовали в автомобиле, и Бенни все время пытался в глубине глаз Рэйчел найти ключ к се собственному зажиганию, пока сама она, сидя за рулем справа, говорила и говорила без умолку – машинными, холодными словами, на которые Профсйну, в сущности, ответить было нечего.
Вскоре случилось то, чего он так боялся: его угораздило влюбиться в Рэйчел, и оставалось только удивляться, почему на это потребовалось столько времени. Лежа по ночам на своей койке, Профейн курил в темноте и разговаривал с горящей сигаретой. Где-то около двух часов с ночной смены возвращался обитатель верхней койки – Дюк Клин, прыщавый бабник из Челси, который всякий раз начинал хвастать, сколько удовольствия он получает, а получал он действительно немало. Его бахвальство убаюкивало Профсйна. Как-то раз вечером он и впрямь увидел Рэйчел с этим негодяем Клином – они сидели в «МГ», припаркованном около ее коттеджа. Профейн тихонько отправился спать, не испытывая особого беспокойства по поводу ее измены, так как был уверен, что Клин ничего не добьется. Он даже решил дождаться Клина и насладиться детальным отчетом о том, как тот почти что достиг успеха, хотя и не совсем. Как обычно, Профейн уснул посреди рассказа.
Профейн так и не проник в суть болтовни Рэйчел о ее мире, который он высоко ценил и жаждал познать, задыхаясь в атмосфере тайны. Последний раз они встретились вечером в День труда . Утром она должна была уехать. В тот вечер, перед самым ужином, у Даконьо украли пулемет. Обливаясь слезами, Даконьо шарил по трактиру в поисках своего любимца. Шеф-повар велел Профейну заняться салатами. Профейн умудрился засунуть мороженую клубнику во французский гарнир, рубленую печенку – в уолдорфский салат, а потом случайно уронил дюжину редисок в жарившуюся картошку (и хотя это блюдо вызвало бурю восторга у посетителей, Профейн поленился принести им еще). Время от времени по кухне, рыдая, проносился безутешный бразилец.
Он так и не нашел свой возлюбленный пулемет. На следующий день убитого горем и нравственно опустошенного Даконьо уволили. Впрочем, сезон все равно подошел к концу, и бразилец, насколько его знал
Профейн, скорее всего, в один прекрасный день все-таки сел бы на корабль и отправился в Израиль, где стал бы до посинения копаться во внутренностях какого-нибудь трактора, тщетно, как и многие работающие на чужбине, стараясь забыть оставшуюся в Штатах любовь.
Получив расчет, Профейн отправился на поиски Рэйчел. Ему сказали, что она ушла с капитаном гарвардской команды арбалетчиков. Слоняясь неподалеку от ночлежки, Профейн обнаружил угрюмого Клина, который, против обыкновения, в этот вечер остался без подружки. Они до полуночи играли в очко на презервативы, которые Клин не успел использовать за лето. Таковых было около сотни. Профейн взял 50 штук в долг и провел беспроигрышную серию. Когда он вконец обчистил Клина, тот побежал одалживать презервативы у соседей. Минут через пять он вернулся и, мотая головой, изрек: «Никто мне не поверил». Профейн одолжил ему несколько штук и в полночь сообщил, что долг Клина достиг 30 презервативов. Клин выразился подобающим образом. Профейн сгреб выигранные презервативы в кучу. Клин бухнул головой об стол. «Ему ни за что их не использовать, – пожаловался он столу. – Вот что обидно. Никогда в жизни!»
Профейн снова побрел к коттеджу Рэйчел. Там он услышал плеск воды, доносившийся с заднего дворика, и пошел посмотреть, в чем дело. Рэйчел мыла свой автомобиль. Мало того, что она делала это посреди ночи, она еще и разговаривала с ним.
– Ах ты мой жеребеночек, – говорила она, – я так люблю гладить тебя. – Ничего себе, подумал Профейн. – Знаешь, что я чувствую, когда мы одни на дороге, только ты и я? – И она ласково провела губкой по переднему бамперу. – Я думаю о твоем милом норове, который так хорошо мне знаком. О том, что тормоза немножечко заносят тебя влево, и о том, как ты начинаешь подрагивать при пяти тысячах оборотов, когда разгорячишься. А когда ты сердишься на меня, твое масло начинает подгорать, не так ли? Знаю я тебя. – В ее голосе не слышалось никакого безумия; скорее все это было похоже на какую-то детскую игру, которая, однако, показалась Профейну довольно-таки странной, – Мы с тобой никогда не расстанемся, – приговаривала Рэйчел, протирая капот замшей, – и можешь не переживать насчет этого черного «бьюика», который мы сегодня обогнали. Фу, какой он был жирный и толстый – настоящий мафиозный автомобиль. Мне все время казалось, что из задней двери вывалится труп. А тебе? Зато ты у меня весь такой поджарый и такой английский, твидовый и респектабельный. Я ни за что тебя не брошу, милый мой.
Профейну стало ясно, что еще немного – и его стошнит. Открытое выражение чувств часто действовало на него подобным образом. Рэйчел села в машину и откинулась назад на водительском сиденье, подставив шею свету летних созвездий. Профейн хотел было подойти к ней, но вдруг увидел, как ее левая рука бледной змеей скользнула на рычаг переключения скоростей. Понаблюдав какое-то время, он обратил внимание на то, с какой нежностью она касается рукоятки. Только что пообщавшись с Клином, Профейн уловил связь. Больше смотреть ему не хотелось. И он потрусил обратно через холм и через лес, а когда вернулся к Трокадеро, то не мог сказать наверняка, какими путями он туда вышел. В коттеджах все окна были темными. Только в главном офисе все еще горел свет. Клерк куда-то вышел. Профейн прокрался внутрь и, обшарив ящики стола, нашел коробку кнопок. Потом он снова направился в поселок и до трех часов утра бродил при свете звезд от одного коттеджа к другому, прикрепляя к дверям выигранные у Клина презервативы. Никто ему не помешал. Бенни чувствовал себя Ангелом Смерти, метящим кровью дома будущих жертв. Для того чтобы отвадить Ангела Смерти от дома, нужна была мезуза. Однако ни на одном из сотни помеченных им коттеджей Профейн мезузы не обнаружил. Что ж, тем хуже.
Лето кончилось, и теперь Профейна и Рэйчел связывали только письма – его угрюмо-мрачные, полные неправильных слов, а ее остроумные, отчаянные и страстные. Через год она закончила Беннингтон и переехала в Нью-Йорк, где начала работать секретаршей в агентстве по трудоустройству. Бенни раза два встречался с ней в Нью-Йорке, когда был там проездом, и хотя думали они друг о друге не часто, а непоседливая Рэйчел, как обычно, занималась множеством самых разных дел, время от времени между ними возникала незримая, утробная связь, которая, как, например, в эту ночь, внезапно будила в нем воспоминания и заставляла задуматься, насколько он вообще владеет собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66