Пропуская Рипли вперед, врач бросил быстрый, но цепкий взгляд на
меньший из саркофагов. И не увидел ничего особенного. Пробитая крышка,
разорванные прозрачные трубопроводы внутри... А на боковой грани -
какой-то странный след, больше всего похожий на химический ожог. Такой,
как если бы на стенку плеснули крепкой кислотой.
Но Клеменс не придал этому значения. Мало ли что могло здесь
случиться несколько часов назад, когда внутри все лопалось, горело и
плавилось...

6
...Спайк, поскуливая, с трудом полз по коридору. Он так и не понял,
что произошло. Что-то вызревало внутри него, страшно и бессмысленно
ворочаясь в его могучем теле, черном, с рыжими подпалинами. Что-то
незнакомое, чужое давило на внутренности, сковывало дыхание и заставляло
спотыкаться на каждом шагу от внезапно подступавшей слабости.
Чужое...
Он почувствовал его - нечто чужое, враждебное - еще в первые минуты,
когда странная штуковина, похожая на те, которые доставляют продукты,
ударилась о заснеженный грунт. Он тогда поспешил наружу вместе с
двуногими, хотя мороз нещадно кусал его сквозь короткую шерсть, - и вдруг
ощутил присутствие внутри чего-то такого, отчего эта шерсть мгновенно
встала дыбом.
Как ощутил: увидел? услышал? почуял? Пес не смог бы этого определить,
даже умей он манипулировать такими понятиями. Просто внутри находилось
нечто, бывшее чужим, - и для шлюпки, и для Ярости, и вообще для всего.
Тогда он всеми силами пытался обратить на это Чужое внимание своих
двуногих друзей. Но они не понимали его - кричали, суетились, а потом
главный из двуногих и вовсе попытался его отогнать. Он не ушел -
оскалился, зарычал, и прогонявшие его отступили, удивленные его
поведением. Однако Спайк ничего не смог им объяснить, и они подняли эту
штуку стрелой крана, перенесли в одно из внутренних помещений...
Влекомый отчасти мучительным любопытством, отчасти желанием защитить
своих друзей и свой мир (Спайк ощущал себя вожаком здешней стаи, равным по
значению тем вожакам двуногих, которые называли себя "Дилон" и "Эндрюс"),
ротвейлер направился следом. С некоторым трудом он нашел незакрытый проход
в это помещение и сразу же почувствовал, что Чужое все еще там, внутри. А
потом...
Он не помнил, что было потом.
И вот теперь он скуля полз по темным закоулкам, чтобы добраться до
мест, где регулярно проходят двуногие. Он уже не рассчитывал помочь им,
защитить, спасти от неведомой беды. Теперь он сам ждал от них помощи и
спасения.
Раньше, сразу после основания тюрьмы, по всем ее коридорам
патрулировали свирепые конвоиры с еще более свирепыми псами на поводках.
Но вскоре даже до тюремного начальства, явно снабженного мозговыми
аппаратами облегченного образца, дошло, что патрулирование служебными
собаками здесь - очевидное излишество. Большую часть волкодавов после
этого вывезли в другие исправительные заведения, а оставшиеся удивительно
быстро превратились из тренированных убийц во всеобщих баловней и
любимцев.
Спайк был таким "домашним любимцем" уже в четвертом поколении. Пять
лет назад, при расформировании тюрьмы, он был еще крошечным щенком - и его
скрыли, спрятали в тайнике, когда вывозили всех еще остававшихся на Ярости
собак, которые считались тюремным имуществом. И теперь существование на
планете огромного пса оставалось одной из немногих отдушин, согревавших
души заключенных. Поэтому, хотя Спайка не было видно всего несколько
часов, кто-то уже обеспокоился его отсутствием и пошел на поиски.
- А, вот где ты, малыш! - раздался голос. Ротвейлер с трудом повернул
отяжелевшую морду к люку, в котором возник человеческий силуэт. - Где же
ты пропадал так долго? Я тебя повсюду ищу! - В ответ раздалось еле слышное
поскуливание. - Иди, иди ко мне. Эй, с тобой все в порядке? - Человек
склонился над ним. - Ну-ка, ну-ка, - загрубевшие пальцы осторожно
перебирали черную шерсть. - Что это?! - руки человека замерли.
Он сам не мог сказать, чем было то, что он увидел: кожа у собаки
лопнула от угла рта, длинный разрыв сочился сукровицей. Ниже, на груди и
шее, виднелись еще какие-то раны. Что это - ожог? Или след когтистой лапы?
- Кто это сделал, Спайк, малыш? - в голосе человека звучал
неподдельный ужас. - Обожди... обожди меня здесь, малыш. Я сейчас - я за
доктором! - И человек бросился к выходу, бормоча про себя на бегу: - Какой
зверь мог так поступить с собакой?!
Ответа на этот вопрос не было: все знали, что на Ярости не водятся
звери. Не мог оказаться "зверем" и кто-то из заключенных. Во-первых, ни у
кого не поднялась бы рука, а во-вторых, не так-то легко справиться с
пятипудовым ротвейлером.

7
Размеры морга поражали воображение: казалось, в нем мог одновременно
уместиться весь некогда пятитысячный контингент тюрьмы. Не морг, а целая
гробница.
Пустые ячейки (лишь две из них были закрыты, по числу погибших)
блистали холодной чистотой. Даже простыня, покрывавшая детское тело, -
Клеменс тут же открыл ближайшую из ячеек, переместив на прозекторский стол
ее страшное содержимое, - даже эта простыня была белее, чем в госпитале.
Да, Ярость была добрее к своим мертвым, чем к живым.
- Прошу! - и врач слегка театральным жестом, словно занавес, отдернул
мертвенно-белую ткань.
Под ней, вытянувшись, лежала Ребекка Джордан, по прозвищу Головастик.
Не Ребекка, а ее мертвое тело, труп.
Железная целеустремленность Рипли вдруг куда-то исчезла. Перед
Клеменсом снова была просто женщина, сломленная навалившимся вдруг горем.
- Вы можете оставить меня с ней одну? На несколько минут.
- Да, пожалуйста, - Клеменс поспешно отошел в сторону.
Глаза девочки были открыты, бессмысленно уставившись в никуда. Страха
в них не было, ей действительно досталась легкая смерть. Однако ее
двенадцатилетняя жизнь была столь ужасна, что ничто не могло этого
смягчить. Да и вообще, любая гибель в двенадцать лет - дикая, чудовищная
нелепость. И от этой гибели Рипли не сумела ее уберечь. Хотя оберегала
много раз, и девочка, конечно, уверилась, что так будет всегда.
- Прости меня... - снова прошептала Рипли. Как несколько минут назад,
при виде изуродованного саркофага, который и вправду стал саркофагом, то
есть гробницей. Но теперь перед Рипли стояла задача, более важная, чем ее
горе или даже ее жизнь. И, усилием воли отключив в себе все эмоции, она
занялась тем, ради чего пришла в морг.
Врач не видел этого, хотя сперва он и решил пронаблюдать за Рипли:
что-то странное почудилось ему в ее будто внезапном желании посетить морг.
Поэтому он, для приличия отвернувшись, продолжал посматривать на откинутую
под углом крышку одной из ячеек-трупоприемников. Эта крышка была
отшлифована до зеркального блеска, и в ней, как в настоящем зеркале, можно
было увидеть все происходящее возле прозекторского стола.
Однако именно в этот момент к нему подбежал один из заключенных и
горячо задышал в ухо: "Клеменс... Мне сказали, ты в госпитале... Я едва
нашел..."
Сперва Клеменс не прислушивался к шепоту, но потом он осознал, что
речь идет о необычном событии. К тому же Спайк был и его любимцем тоже.
- Ранен? Да нет, брось, кто тут может быть чужой... Это, наверное, в
ком-то из наших общих знакомых, садистов-маньяков, зверь проснулся. Где
ты, говоришь, его нашел?
Но собеседник Клеменса уже стоял неподвижно, открыв рот. Он увидел
Рипли.
Сперва Клеменс подумал, что это само лицезрение женщины лишило его
дара слова, превратив в живой столб. И только заметив, как оцепенение в
глазах заключенного сменяется ужасом, только услышав его приглушенный
возглас: "Господи, что она делает?!", Клеменс повернулся к столу. К
сожалению, не только он не следил за действиями Рипли, но и она не следила
за их разговором. Иначе даже одно уловленное слово - "чужой" - могло ей
многое объяснить. Но все ее внимание уходило на другое.
Странными, непонятными движениями она прощупывала девочке грудную
клетку: нажимала, постукивала в области ребер, над ключицами, в области
диафрагмы.
Быстрым шагом врач подошел к ней. Она была так сосредоточена на своем
занятии, что даже не повернулась на стук его обуви о плиты пола, отчетливо
раздававшийся в тишине морга.
- Ну, все о'кей? - спросил Клеменс.
- Нет. - Рипли, не разгибаясь, смотрела на него снизу вверх. - Надо
сделать вскрытие.
Клеменс не удивился. Он уже ждал подобного предложения.
- Зачем? - спокойно спросил он.
- Я хочу знать, что ее убило.
Врач бросил быстрый взгляд на труп. Что-то в нем было не так как
положено. Нет, наоборот, все было именно как положено: у девочки оказались
закрыты глаза. А он, по правде сказать, и не вспомнил, что следует
опустить веки. Для этого понадобилось женское чутье...
- Я же сказал вам, что она утонула, - произнес Клеменс чуть более
мягко, чем намеревался секунду назад.
В зрачках Рипли застыло непоколебимое упорство.
- Я должна увидеть ее внутренности.
- Зачем? - снова переспросил Клеменс. На сей раз он уже не был так
спокоен.
- У меня есть причины для этого.
Некоторое время они молчали.
- Может быть, вы поделитесь ими со мной?
Рипли думала недолго. У нее было мало надежды обмануть врача, однако
если рассказать ему правду, то он почти со стопроцентной вероятностью
решит, что она сошла с ума. К тому же чем меньше людей будет знать правду,
тем лучше.
- Возможно... есть вероятность инфекционного заболевания.
- Какого, если не секрет?
Вот она и попалась... Она знала о возможных заболеваниях столько,
сколько полагалось лейтенанту космофлота. Этого знания не хватало, чтобы
дать правдоподобное объяснение.
- Холера! - ответила Рипли наобум.
Очевидно, это был наихудший из возможных ответов. Врача даже
передернуло:
- Что?! Двести лет уже не было отмечено ни единого случая холеры!
У Рипли уже не оставалось ни доводов, ни сил, чтобы спорить.
- Ну, пожалуйста... прошу вас, - прошептала она еле слышно.
И тут, совершенно неожиданно для нее, врач вдруг сдался. Он сам не
мог бы сказать, что подействовало на него: убежденность Рипли или холодная
логика. В самом деле, наблюдать вскрытие, особенно вскрытие близкого
человека, - тяжело. Вдвойне это тяжело для женщины. И втройне - если эта
женщина только что встала на ноги после серьезнейшей аварии.
Уж конечно, не для своего удовольствия берет она на себя эту тяжесть.
Клеменс наскоро ополоснул хирургические инструменты, перебрал их,
словно любуясь их хищной четкостью. И внезапно одним точным
профессиональным движением вспорол детское тело от грудины до лобковой
кости. Потом незаметно покосился на Рипли.
Нет, она не упала в обморок - лишь содрогнулась на миг. И врач
почувствовал, как с каждой секундой в нем крепнет уважение к этой странной
женщине. Но профессиональное чувство взяло верх.
- Вот... - Клеменс пошевелил внутренности скальпелем. - Все в
порядке. Ни малейших следов инфекции вообще. И холеры в частности.
- Грудь... - это слово Рипли тоже произнесла еле слышно.
- Что?!
- Вскройте ей грудную клетку.
Врач пожевал губами. Кажется, от его доверчивости требовали слишком
многого.
- Послушайте, если вы хоть самую малость знаете о холере, то вам
должно быть известно, что в грудной полости ей делать нечего. Впрочем...
ладно. - На этот раз он выбрал инструмент с умыслом. Это был огромный,
жуткого вида секироподобный нож. Конечно, проникнуть в грудную полость
можно и гораздо проще. Это тоже делается одним точным, почти мгновенным
движением, когда лезвие ланцета как сквозь масло проходит сквозь
неокостеневшие части ребер там, где они примыкают к грудине. Но пусть уж
тот, кто заказал вскрытие, получит все, чего ожидает!
Обеими руками подняв за углы дугообразный клинок, Клеменс испытывал
даже некоторое злорадство. Потом лезвие пошло вниз и как топор палача со
страшным хрустом врезалось в неживое тело; во все стороны брызнули осколки
хряща...
И снова Рипли не потеряла сознание. Она смогла превозмочь дурноту и
приняла ужасное зрелище как надо. А Клеменс снова ощутил, что уважение
опять возвращается к нему.
- Осторожнее! - сказала Рипли, и врач увеличил осторожность движений,
хотя абсолютно не представлял, что здесь может ему угрожать.
Последовал еще один удар, на этот раз не сопровождающийся внешним
эффектом. Потом короткое режущее движение. И грудная клетка раскрылась как
коробка для обуви, обнажив свое содержимое.
- Вот это легкие. Они необычайно раздуты: их по самые бронхи
заполнила жидкость. Как я вам уже объяснял, девочка утонула. Вернее,
захлебнулась, когда жидкость хлынула в ее дыхательные пути.
Клеменс выждал несколько минут.
- Ну, а коль скоро я не полный идиот, - сказал он, понизив голос, -
может быть, вы мне все-таки объясните, что вы искали на самом деле?
Он почувствовал, что еще немного - и Рипли расскажет ему все. Но в
этот момент громко, по-хозяйски хлопнула входная дверь, затем она хлопнула
повторно, - раздался топот, словно от стада слонов...
На самом деле к ним направлялись всего двое: директор тюрьмы и его
помощник. Директор ступал размашисто, с подчеркнутой уверенностью
впечатывая каблуки в пол. Смит подсознательно подражал ему во всем: в
движениях, в интонациях голоса, даже в производимом грохоте, явно не
догадываясь, что тем самым производит впечатление карикатуры.
- Мистер Клеменс? - Судя по тону, это был не вопрос, а чуть ли не
оглашение смертного приговора.
- Господин директор? Да, вы, кажется, не представлены. Это лейтенант
Рипли. Лейтенант, познакомьтесь, - директор тюрьмы Эндрюс, а это -
заместитель директора, Восемьдесят Пя... э-э-э... мистер Смит.
Эндрюс был отнюдь не глуп и уловил оттенок иронии, проскользнувший в
голосе, но счел неуместным придавать этому значение.
- Что здесь происходит, мистер Клеменс? - спросил он с железным
лицом.
- Да, что здесь происходит, мистер Клеменс? - подголоском вступил в
беседу помощник. Но Эндрюс только раз глянул на него - и тот заткнулся
настолько глубоко, что больше вообще не открывал рта на всем протяжении
разговора.
- Ну, прежде всего, лейтенант Рипли чувствует себя намного лучше. А
во-вторых, в интересах общественной безопасности мне пришлось пойти на
риск вскрытия.
- Без моего разрешения? - Лицо Эндрюса все еще оставалось железным,
голос он тоже не смягчал.
- Видите ли, в свете тех данных, что сообщила лейтенант, мне
показалось, что у нас нет времени спрашивать разрешения. Но, к счастью,
наши опасения как будто не оправдались. - Широким жестом Клеменс указал на
разрезанный труп. - Результат вскрытия не показал признаков заразной
болезни.
Директор проследил за рукой врача без малейшей брезгливости, словно
смотрел на испортившийся станок.
- Хорошо. Ранее уже было сказано, что лейтенанту Рипли не
рекомендуется выходить из госпиталя без сопровождения. Согласен,
сопровождение - это вы, мистер Клеменс. Но, - Эндрюс по-прежнему говорил
подчеркнуто официальным тоном, - в дополнение к своим прежним
распоряжениям скажу следующее: я бы настоятельно просил вас, лейтенант,
вообще не покидать отведенное вам помещение и не разгуливать по территории
тюрьмы без крайней необходимости. А вам, доктор, я советую о любом
изменении состояния вашей пациентки докладывать мне. И немедленно!
Впервые с момента начала беседы с директором Рипли подала голос:
- Мы должны кремировать тела.
- Ерунда! - холодно отрубил Эндрюс, даже не повернувшись к ней.
- Согласно всем правилам, трупы должны храниться в морге до прибытия
следственной группы.
- Но... это нужно сделать в интересах общественной безопасности, -
ухватилась Рипли за магическую формулу, которую только что произнес врач.
- Это в каком смысле?
- В смысле здоровья вашего контингента...
Дальнейшее зависело от Клеменса. Он мог поддержать игру, а мог и не
поддержать.
Уловка сработала. Директор перевел взгляд на врача. И тут Клеменс
снова сделал свой выбор. Как и в тот момент, когда он решился на вскрытие,
ему трудно было объяснить, что толкнуло его на этот поступок. Только ли
сочувствие к своей недавней подопечной? Или он подсознательно принял
мысль, что Вселенная может таить какую-то опасность, известную случайному
человеку, но неведомую для него, профессионала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20