Потом они заговорили о том, что следовало бы общими усилиями вырыть во дворе яму для кухонных отбросов.
Пока шли эти разговоры, Кохияма пробрался на второй этаж. Он проскользнул так тихо, что даже Эмма, сидевшая в своей комнате, по-видимому, ничего не услышана. По обе стороны коридора, который закапчивался верандой, выходившей в парк, были расположены друг против друга две комнаты. Одна из них была кабинетом-лабораторией Убукаты. Как Кохияма и ожидал, дверь в кабинет была не заперта. Он тихонько толкнул дверь и вошел. Просторную комнату, в которой царил беспорядок, тускло освещал лишь небольшой торшер, стоявший у самого окна. Вдоль стен тянулись книжные полки, заставленные книгами по медицине. Посреди комнаты он увидел большой лабораторный стол, на котором поблескивали пробирки, колбы, мензурки, стояли микроскоп и лабораторные весы. Несколько пробирок в стойках были наполнены какой-то жидкостью, а в глубокой металлической миске застыла странного вида студенистая масса.
Хотя Кохияма и не был специалистом, но он с первого взгляда определил, что это питательная среда для выращивания бактерий. "Возможно, здесь выращиваются чумные палочки!" — невольно подумал Кохияма и почувствовал, как у него немеют ноги.
Но, собственно, для какой цели Тэраде могло это понадобиться? Ведь Убукага, если верить Тэраде, занимался проблемой устойчивости кишечной палочки. Может быть, его тему называли так лишь для отвода глаз, а на самом деле он исследовал чумную бациллу?!
Вот стоит эта чашка со студенистой массой, где, возможно, гнездятся и с чудовищной быстротой размножаются возбудители страшной болезни. Преодолевая страх, Кохияма медленно подошел к столу.
Внезапно громко зазвонил телефон. Кохияма застыл на месте, отыскивая глазами аппарат. Телефон стоял на столике возле окна, тень от двери падала на него, и его не сразу можно было разглядеть. Тут же, рядом с телефоном валялись листки с какими-то записями и формулами, статьи на немецком
языке, бумаги. Внезапно взгляд Кохиямы остановился на одной точке. Он не верил своим глазам. Пришпиленный кнопкой к стене, над столом висел потрепанный, вылинявший японский национальный флаг.
— Прошу прощения, Кохияма-кун, — раздался вдруг за его спиной голос Тэрады. Кохияма обернулся. Тэрада обдал его ненавидящим взглядом и подскочил к телефону. Вначале он говорил только "да" и "нет". Но вот он наконец произнес: "К сожалению, еще нет. Пусть подождут!" — и повесил трубку. Затем он повернулся к Кохияме и, указывая на металлическую тарелку на лабораторном столе, сказал:
— Вам эта штука, наверное, кажется подозрительной, да? —Держа в левой руке чашку с бактериальной культурой, он взял в правую платиновый стержень с длинной рукояткой, простерилизовал его на огне спиртовки и стал сосредоточенно помешивать верхний слой студенистой массы. И вдруг, к удивлению Кохиямы, кончиком языка Тэрада лизнул платиновый стержень.
— Нельзя сказать, чтобы это было очень вкусно, но такова уж кишечная палочка. Ничего не поделаешь. Не желаете ли попробовать?
Ухмыльнувшись, Тэрада выпрямился но весь рост и, надвигаясь на Кохияму, стал теснить его из кабинета. Кохияма пятился назад, пока не оказался в коридоре.
— Здесь опасно, — заключил Тэрада. — Хоть это и обыкновенные кишечные лапочки, но с ними тоже шутки плохи. Они устойчивы к сульфамидным препаратам и к таким антибиотикам, как стрептомицин и тетрациклин..
— Значит, если они попадут в организм, то избавиться от них невозможно?
— Мало того, — отвечал Тэрада. — Недавно установлено и другое: если заразиться дизентерией, то свойство устойчивости к антибиотикам этих бактерий передается в кишечнике и дизентерийной бацилле.
— И происходит это в самом кишечнике?
— Ничего удивительного. Ведь и кишечные палочки и дизентерийная бацилла попадают в организм через рот и живут в желудке. В общем, если я теперь заболею дизентерией, то мне уже никакие лекарства не помогут.
— Это просто ужасно! — воскликнул Кохияма. — Но разве Убуката-сан занимался этим?
— Отнюдь нет! Отнюдь нет! — энергично замотал головой Тэрада. — Ведь я, кажется, уже говорил вам, что его работа носила чисто теоретический характер. Он занимался генетическими исследованиями фактора устойчивости кишечной палочки.
— А вы не могли бы мне подробнее рассказать об этом пресловутом факторе К?
— Нет, друг мой, на это понадобилось бы не меньше двух-трех часов. Поговорим лучше о том, что вас больше интересует.
— Вы опять уклоняетесь от разговора?
— Нисколько. Просто у меня пока нет времени. Да и вообще ведь вас, кажется, интересовал главным образом роман Убукаты с иностранкой? Или "исследование" этой темы больше не занимаег вас?
— Нет, почему же...
— В таком случае пройдемте со мной.
Тэрада ввел Кохияму в комнату напротив. Здесь царил еще больший беспорядок, чем в кабинете. Кругом было столько всякого хлама, что негде было ногу поставить. Вдоль стен громоздились стопки медицинских журналов и книг, коробки с лабораторной посудой и инструментами, пустые ящики из-под препаратов. Никаких признаков того, что эта комната когда-то была спальней Эммы. Странно выглядел здесь большой, с облупившейся эмалью старомодный холодильник, стоявший у стены и свирепо гудевший.
— Вам, наверное, хотелось бы заглянуть внутрь этого чудовища? — криво улыбнулся Тэрада. — Напрасные усилия: холодильник на замке.
Продолжая усмехаться, он извлек из какого-то угла бутылку виски, достал две чашки и поставил на перевернутый пустой ящик. Потом он налил воды из крана, торчавшего рядом с холодильником.
Они уселись друг против друга па мягких стульях с выпиравшими под обивкой пружинами, и между ними вдруг возникла какая-то странная близость, хотя они по-прежнему были врагами.
— Отучилось все это осенью, сразу после окончания воины. Я работал тогда в Комитете помощи беженцам, который был создан японскими резидентами в Харбине, и занимался борьбой с эпидемией. Дело в том, что свирепствовал тиф... — Казалось бы, воспоминания о былом, о грустном должны были быть ему дороги, но Тэрада говорил сухо и равнодушно.
Харбинский комитет помощи беженцам находился на улице Дидуапь, в районе Даоли. В этом международном городе с миллионным населением насчитывалось около тридцати национальностей и еще с довоенных времен проживало много японцев.
Тэрада некоторое время прятался у одного своего знакомого, который на год раньше его окончил медицинский факультет Мукденского университета, практиковал в Харбине и был влиятельным лицом в японской колонии. Когда начался тиф, этот знакомый устроил Тэраду в Комитет помощи беженцам. Санитарный отдел комитета состоял из двух отделений: лечебного и противоэпидемического. Однако из-за крайнего недостатка медикаментов, а также дезинфекционных средст работа ни одного из этих отделений по-настоящему не была налажена. Японцы, которые до поражения числились маньчжурскими фаждаиами японского происхождения, были эвакуированы из пограничных маньчжуро-советских районов и размещены в Харбине в школах, храмах и других зданиях, превращенных в общежития. Нередки были случаи смерти от голода. В результат недоедания сопротивляемость организма резко понижалась, обострялись хронические заболевания и дело часто кончалось переселением на тот свет.
Врачам лечебного отделения не оставалось ничего иного, как прописывать аспирин или слабительное или ограничиваться советами соблюдать постельный режим и получше питаться. Сульфамидные препараты были на вес золота. Боясь вызвать раздражение у советского командования, в медицинских заключениях вместо "недостаточное питание" писали "нарушение питания". Таким образом, как бы подчеркивалось, что оккупационные власти ответственности ни за что не несут.
"Нарушение питания" — это был послевоенный неологизм, позволявши и прятать неприятную истину за трусливой, обтекаемой формулировкой.
Не лучше обстояло дело и в противоэпидемическом отделении. Тэрада мог рассчитывать лишь на самое элементарное оборудование и препараты лля изготовления вакцин и сывороток, которые он похитил в своем отряде. Основная база 731-го отряда, расположенная вне Харбина, была разрушена и целиком уничтожена. Но филиал, где служил Тэрада, находился в городе. После того как важнейшие документы были сожжены, а инструменты и препараты упакованы, основной штат филиала был отправлен на юг. Харбинский филиал отряда теперь существовал под вывеской Службы противоэпидемической зашиты и профилактики водоснабжения, и его персонал боялся за свою безопасность меньше, чем офицеры основного отряда. Некоторые считали даже, что советские войска, заняв город, вряд ли станут предъявлять особые к ним претензии. Но потом началась паника, которая захлестнула всех.
Во время этой паники Тэрада взял увольнительную и, захватив с собой несколько тюков, вместе со своим денщиком скрылся из часта. Сначала они прятались в доме старого университетского товарища Тэрады, но потом денщик, переодевшись в штатское, отравился к семье в Синьцзин, который был уже переименован в Чанчунь.
В Харбине была полно советских частей. Вылавливали разбежавшихся японских солдат и отыскивали тайные склады оружия.
Однажды к Тэраде в комитет неожиданно заявился Убуката. Поверх одежды на нем был вылинявший белый плащ, вместо фуражки — голубая лыжная шапочка.
— Убуката?! — Тэрада от изумления разинул рог. — Откуда ты взялся? Он не верил своим глазам. Он полагал, что его друг вместе с персоналом основного отряда давно уже подался на юг или на самолете удрал в Японию.
— А ты что делаешь в этом паршивом городишке? — вместо ответа спросил Убуката, и на его лице затрала улыбка.
Больше они объясняться не стали. Молча пожали друг другу руки. Оба без слов все поняли. Ведь Маньчжурия была их втором родиной, и когда-то они торжественно поклялись до конца своих дней не расставаться с этой страной.
Какую бы работу в 731-м отряде они ни выполняли, им не хотелось отсюда бежать.
Выражение лица Убукаты внезапно стало суровым.
— По правде говоря, — тихо произнес он, — я в Харбине не один. Со мной женщина.
— Ого! Это приятная новость! Ты неплохо начинаешь свою новую жизнь. Что ж, поздравляю!
Узнав, что жена, или, вернее, возлюбленная, приятеля — русская белоэмигрантка, Тэрада был немало удивлен. Звали ее Оля. Она служила продавщицей в большом универмаге Чурина на углу Китайской улицы — харбинской Гинзы.
Универмаг принадлежал старой торговой фирме, во главе которой стояли русские. В этом универмаге можно бьио найти все: от мехов, драгоценностей и дамской одежды новейших моделей до лучших сортов водки и шоколада. На работу продавщиц тут подбирались только красивые женщины.
Хотя дело явно шло к военному разгрому, в магазине Чурипа можно бьио увидеть такие товары, о которых в Японии успели уже забыть. Однако за год до окончания войны сотрудники русского отдела японской военной миссии в Харбине совершили на фирму Чурина налет, произвели обыск и аресты, сам управляющий едва спасся бегством.
Новый управляющий приехал из Шанхая. Это был немец, член нацистской партии, которого поставила во главе фирмы японская военная миссия. Считалось, что это ограничит деятельность русских белоэмитрантов и поможег усилите японскую разведку в Совегском Союзе.
Убуката, находившийся в то время на основной базе 731-го отряда, встрегил гам одного молодого русского — очень красивого юношу. Собственно, это была обычная встреча с подопытным заключенным. Но можно сказать, что Убуката встретился тогда со своей судьбой.
Этот юноша бьш переведен из харбинской тюрьмы, которую русские эмигранты прозвали "приютом" и которой они страшились больше, чем смерти. Это была специальная тюрьма японской военной миссии, предназначенная для советских разведчиков, тайно перешедших границу, и для русских белоэмигрантов, подозреваемых в шпионаже.
Для тех, кого переводили в 731-й отряд, всякое общение с внешним миром, в том числе и с "приютом", полностью прекращалось. Ни писем, ни передач... Время от времени Убуката заходил в камеру к русскому юноше. И однажды тот сказал ему:
— Господин поручик, позвольте мне обратиться к вам с просьбой. У меня есть невеста. Зовут ее Оля, она работает продавщицей у Чурина...
Судя по рассказу молодого человека, он тоже служил в этой фирме, там его арестовали и увезли в "приют". Незадолго до этого он был помолвлен с Олей. Просьба сводилась к тому, чтобы Убуката передал ей от него весточку. Обратился он именно к Убукате потому, что тот учился в Маньчжурии и немного знал русский язык. Молодой человек, когда работал в фирме Чурина, обслуживал японских клиентов и довольно сносно говорил по-японски. Благодаря этому между ними сразу установилась какая-то близость.
Убуката согласился выполнить просьбу русского; выбрав удобный момент, он во время служебной поездки в Харбин отыскал дом неподалеку от греко-православной церкви, где жила со своей матерью невеста русского юноши. Он решил явиться к ней прямо домой, потому что разыскивать се в универмаге, находившемся под неусыпным надзором японской секретной службы, для него, японского офицера, было делом небезопасным.
Оля считалась русской эмигранткой, но по матери она была еврейкой. Когда управляющим фирмы Чурина стал немец-нацист, над ней нависла опасность увольнения.
Увидев перед собой японскою офицера, Оля сначала испугалась, но, когда Убуката сказал, что пришел по поручению ее жениха, она впустила его в дом. Матери дома не было.
— Как это ни печально, но я должен вам сообщить... — начал Убуката. Он рассказал о том, что жених ее заболел тяжелой инфекционной болезнью и умер. Это известие ногрясло Олю. От ужаса она не могла произнести ни слова. Убуката передал^ ей каштановую прядь волос.
Сжимая в руке волосы, она упала на колени и зарыдала. Это был душераздирающий плач, от рыданий содрогалось все ее юное тело. Казалось, скорбь тяжелым грузом навалилась на ее плечи и не давала ей разогнуться.
На самом же деле жених Оли был еще жив. Но заключенные, попадавшие в 731-й отряд, никогда оттуда живыми не выходили. Это знал Убуката и решил, что будет лучше, если она заранее примирится с мыслью о смерти жениха и, возможно, найдет себе нового возлюбленного.
С тех пор каждый раз, бывая в Харбине, Убуката навещал Олю. Он привозил ей сладости и всячески старался, чтобы она как можно скорее забыла свое горе. Наступило лего. Последнее лето перед окончанием войны. Убуката стал брать с собой Олю на прогулки. Они ездили на Солнечный остров на реке Сунгари. В отпускные дни он имел право носить гражданскую одежду, в ней он чувствовал себя свободнее. Они ездили на этот остров, который словно, был создан для удовольствий, купачись там, катались на яхте. Вскоре они сблизились.
Когда война подошла к концу, Убуката не захотел, чтобы эти быстро промелькнувшие летние дни остались просто забавой. Воспользовавшись паникой, поднявшейся в отряде, Убуката бежал и укрылся у Оли. Ее старая мать к этому времени умерла.
Выслушав рассказ приятеля, Тэрада сказал:
— Я все понял, постараюсь вам помочь.
Он почувствовал, что просто обязан помочь скрыться Убукате и Оле, которых судьба спела в столь необычное время. Вместе с Убукатой он отправился на квартиру к Оле. Когда Тэрада увидел ее, ему еще сильнее захотелось им помочь — она была на четвертом месяце беременности. Было очевидно, что долго они оставаться здесь не смогут.
Многие русские эмигранты получили советское гражданство. Тех же, кто сотрудничал с японцами и маньчжурскими властями, предавал своих соотечественников, интернировали и вместе с японскими военнослужащими Квантунской армии отправляли в Сибирь.
И тут Тэраде вспомнилось одно обстоятельство. В Мукдене начиналась эпидемия чумы, и в харбинский Комитет помощи беженцам приезжал оттуда представитель вербовать людей для борьбы с эпидемией. Если им втроем удастся добраться до Мукдена, где у Тэрады много знакомых и друзей, там-то уж они как-нибудь выпутаются.
Через несколько дней группа сотрудников противоэпидемического отделения, получив разрешение советских военных властей, погрузилась в санитарный вагон в эшелоне, направлявшемся в Мукден. В составе этой группы были Тэрада, Убуката и Оля, одетая в белый халат и ехавшая под видом медсестры. Из Мукдена Убуката с Олей вскоре перебрались: в
Дальний. Дело было в том, что у Убукаты появилась возможность устроиться судовым врачом на санитарный транспорт, который должен был отплыть из Дальнею в Японию раньше, чем пароход с репатриируемыми японцами. Тэрада оставался в Мукдене. Здесь он под руководством бывшего профессора Мукдеиского университета вел работу по борьбе с эпидемическими заболеваниями, в том числе и с чумой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Пока шли эти разговоры, Кохияма пробрался на второй этаж. Он проскользнул так тихо, что даже Эмма, сидевшая в своей комнате, по-видимому, ничего не услышана. По обе стороны коридора, который закапчивался верандой, выходившей в парк, были расположены друг против друга две комнаты. Одна из них была кабинетом-лабораторией Убукаты. Как Кохияма и ожидал, дверь в кабинет была не заперта. Он тихонько толкнул дверь и вошел. Просторную комнату, в которой царил беспорядок, тускло освещал лишь небольшой торшер, стоявший у самого окна. Вдоль стен тянулись книжные полки, заставленные книгами по медицине. Посреди комнаты он увидел большой лабораторный стол, на котором поблескивали пробирки, колбы, мензурки, стояли микроскоп и лабораторные весы. Несколько пробирок в стойках были наполнены какой-то жидкостью, а в глубокой металлической миске застыла странного вида студенистая масса.
Хотя Кохияма и не был специалистом, но он с первого взгляда определил, что это питательная среда для выращивания бактерий. "Возможно, здесь выращиваются чумные палочки!" — невольно подумал Кохияма и почувствовал, как у него немеют ноги.
Но, собственно, для какой цели Тэраде могло это понадобиться? Ведь Убукага, если верить Тэраде, занимался проблемой устойчивости кишечной палочки. Может быть, его тему называли так лишь для отвода глаз, а на самом деле он исследовал чумную бациллу?!
Вот стоит эта чашка со студенистой массой, где, возможно, гнездятся и с чудовищной быстротой размножаются возбудители страшной болезни. Преодолевая страх, Кохияма медленно подошел к столу.
Внезапно громко зазвонил телефон. Кохияма застыл на месте, отыскивая глазами аппарат. Телефон стоял на столике возле окна, тень от двери падала на него, и его не сразу можно было разглядеть. Тут же, рядом с телефоном валялись листки с какими-то записями и формулами, статьи на немецком
языке, бумаги. Внезапно взгляд Кохиямы остановился на одной точке. Он не верил своим глазам. Пришпиленный кнопкой к стене, над столом висел потрепанный, вылинявший японский национальный флаг.
— Прошу прощения, Кохияма-кун, — раздался вдруг за его спиной голос Тэрады. Кохияма обернулся. Тэрада обдал его ненавидящим взглядом и подскочил к телефону. Вначале он говорил только "да" и "нет". Но вот он наконец произнес: "К сожалению, еще нет. Пусть подождут!" — и повесил трубку. Затем он повернулся к Кохияме и, указывая на металлическую тарелку на лабораторном столе, сказал:
— Вам эта штука, наверное, кажется подозрительной, да? —Держа в левой руке чашку с бактериальной культурой, он взял в правую платиновый стержень с длинной рукояткой, простерилизовал его на огне спиртовки и стал сосредоточенно помешивать верхний слой студенистой массы. И вдруг, к удивлению Кохиямы, кончиком языка Тэрада лизнул платиновый стержень.
— Нельзя сказать, чтобы это было очень вкусно, но такова уж кишечная палочка. Ничего не поделаешь. Не желаете ли попробовать?
Ухмыльнувшись, Тэрада выпрямился но весь рост и, надвигаясь на Кохияму, стал теснить его из кабинета. Кохияма пятился назад, пока не оказался в коридоре.
— Здесь опасно, — заключил Тэрада. — Хоть это и обыкновенные кишечные лапочки, но с ними тоже шутки плохи. Они устойчивы к сульфамидным препаратам и к таким антибиотикам, как стрептомицин и тетрациклин..
— Значит, если они попадут в организм, то избавиться от них невозможно?
— Мало того, — отвечал Тэрада. — Недавно установлено и другое: если заразиться дизентерией, то свойство устойчивости к антибиотикам этих бактерий передается в кишечнике и дизентерийной бацилле.
— И происходит это в самом кишечнике?
— Ничего удивительного. Ведь и кишечные палочки и дизентерийная бацилла попадают в организм через рот и живут в желудке. В общем, если я теперь заболею дизентерией, то мне уже никакие лекарства не помогут.
— Это просто ужасно! — воскликнул Кохияма. — Но разве Убуката-сан занимался этим?
— Отнюдь нет! Отнюдь нет! — энергично замотал головой Тэрада. — Ведь я, кажется, уже говорил вам, что его работа носила чисто теоретический характер. Он занимался генетическими исследованиями фактора устойчивости кишечной палочки.
— А вы не могли бы мне подробнее рассказать об этом пресловутом факторе К?
— Нет, друг мой, на это понадобилось бы не меньше двух-трех часов. Поговорим лучше о том, что вас больше интересует.
— Вы опять уклоняетесь от разговора?
— Нисколько. Просто у меня пока нет времени. Да и вообще ведь вас, кажется, интересовал главным образом роман Убукаты с иностранкой? Или "исследование" этой темы больше не занимаег вас?
— Нет, почему же...
— В таком случае пройдемте со мной.
Тэрада ввел Кохияму в комнату напротив. Здесь царил еще больший беспорядок, чем в кабинете. Кругом было столько всякого хлама, что негде было ногу поставить. Вдоль стен громоздились стопки медицинских журналов и книг, коробки с лабораторной посудой и инструментами, пустые ящики из-под препаратов. Никаких признаков того, что эта комната когда-то была спальней Эммы. Странно выглядел здесь большой, с облупившейся эмалью старомодный холодильник, стоявший у стены и свирепо гудевший.
— Вам, наверное, хотелось бы заглянуть внутрь этого чудовища? — криво улыбнулся Тэрада. — Напрасные усилия: холодильник на замке.
Продолжая усмехаться, он извлек из какого-то угла бутылку виски, достал две чашки и поставил на перевернутый пустой ящик. Потом он налил воды из крана, торчавшего рядом с холодильником.
Они уселись друг против друга па мягких стульях с выпиравшими под обивкой пружинами, и между ними вдруг возникла какая-то странная близость, хотя они по-прежнему были врагами.
— Отучилось все это осенью, сразу после окончания воины. Я работал тогда в Комитете помощи беженцам, который был создан японскими резидентами в Харбине, и занимался борьбой с эпидемией. Дело в том, что свирепствовал тиф... — Казалось бы, воспоминания о былом, о грустном должны были быть ему дороги, но Тэрада говорил сухо и равнодушно.
Харбинский комитет помощи беженцам находился на улице Дидуапь, в районе Даоли. В этом международном городе с миллионным населением насчитывалось около тридцати национальностей и еще с довоенных времен проживало много японцев.
Тэрада некоторое время прятался у одного своего знакомого, который на год раньше его окончил медицинский факультет Мукденского университета, практиковал в Харбине и был влиятельным лицом в японской колонии. Когда начался тиф, этот знакомый устроил Тэраду в Комитет помощи беженцам. Санитарный отдел комитета состоял из двух отделений: лечебного и противоэпидемического. Однако из-за крайнего недостатка медикаментов, а также дезинфекционных средст работа ни одного из этих отделений по-настоящему не была налажена. Японцы, которые до поражения числились маньчжурскими фаждаиами японского происхождения, были эвакуированы из пограничных маньчжуро-советских районов и размещены в Харбине в школах, храмах и других зданиях, превращенных в общежития. Нередки были случаи смерти от голода. В результат недоедания сопротивляемость организма резко понижалась, обострялись хронические заболевания и дело часто кончалось переселением на тот свет.
Врачам лечебного отделения не оставалось ничего иного, как прописывать аспирин или слабительное или ограничиваться советами соблюдать постельный режим и получше питаться. Сульфамидные препараты были на вес золота. Боясь вызвать раздражение у советского командования, в медицинских заключениях вместо "недостаточное питание" писали "нарушение питания". Таким образом, как бы подчеркивалось, что оккупационные власти ответственности ни за что не несут.
"Нарушение питания" — это был послевоенный неологизм, позволявши и прятать неприятную истину за трусливой, обтекаемой формулировкой.
Не лучше обстояло дело и в противоэпидемическом отделении. Тэрада мог рассчитывать лишь на самое элементарное оборудование и препараты лля изготовления вакцин и сывороток, которые он похитил в своем отряде. Основная база 731-го отряда, расположенная вне Харбина, была разрушена и целиком уничтожена. Но филиал, где служил Тэрада, находился в городе. После того как важнейшие документы были сожжены, а инструменты и препараты упакованы, основной штат филиала был отправлен на юг. Харбинский филиал отряда теперь существовал под вывеской Службы противоэпидемической зашиты и профилактики водоснабжения, и его персонал боялся за свою безопасность меньше, чем офицеры основного отряда. Некоторые считали даже, что советские войска, заняв город, вряд ли станут предъявлять особые к ним претензии. Но потом началась паника, которая захлестнула всех.
Во время этой паники Тэрада взял увольнительную и, захватив с собой несколько тюков, вместе со своим денщиком скрылся из часта. Сначала они прятались в доме старого университетского товарища Тэрады, но потом денщик, переодевшись в штатское, отравился к семье в Синьцзин, который был уже переименован в Чанчунь.
В Харбине была полно советских частей. Вылавливали разбежавшихся японских солдат и отыскивали тайные склады оружия.
Однажды к Тэраде в комитет неожиданно заявился Убуката. Поверх одежды на нем был вылинявший белый плащ, вместо фуражки — голубая лыжная шапочка.
— Убуката?! — Тэрада от изумления разинул рог. — Откуда ты взялся? Он не верил своим глазам. Он полагал, что его друг вместе с персоналом основного отряда давно уже подался на юг или на самолете удрал в Японию.
— А ты что делаешь в этом паршивом городишке? — вместо ответа спросил Убуката, и на его лице затрала улыбка.
Больше они объясняться не стали. Молча пожали друг другу руки. Оба без слов все поняли. Ведь Маньчжурия была их втором родиной, и когда-то они торжественно поклялись до конца своих дней не расставаться с этой страной.
Какую бы работу в 731-м отряде они ни выполняли, им не хотелось отсюда бежать.
Выражение лица Убукаты внезапно стало суровым.
— По правде говоря, — тихо произнес он, — я в Харбине не один. Со мной женщина.
— Ого! Это приятная новость! Ты неплохо начинаешь свою новую жизнь. Что ж, поздравляю!
Узнав, что жена, или, вернее, возлюбленная, приятеля — русская белоэмигрантка, Тэрада был немало удивлен. Звали ее Оля. Она служила продавщицей в большом универмаге Чурина на углу Китайской улицы — харбинской Гинзы.
Универмаг принадлежал старой торговой фирме, во главе которой стояли русские. В этом универмаге можно бьио найти все: от мехов, драгоценностей и дамской одежды новейших моделей до лучших сортов водки и шоколада. На работу продавщиц тут подбирались только красивые женщины.
Хотя дело явно шло к военному разгрому, в магазине Чурипа можно бьио увидеть такие товары, о которых в Японии успели уже забыть. Однако за год до окончания войны сотрудники русского отдела японской военной миссии в Харбине совершили на фирму Чурина налет, произвели обыск и аресты, сам управляющий едва спасся бегством.
Новый управляющий приехал из Шанхая. Это был немец, член нацистской партии, которого поставила во главе фирмы японская военная миссия. Считалось, что это ограничит деятельность русских белоэмитрантов и поможег усилите японскую разведку в Совегском Союзе.
Убуката, находившийся в то время на основной базе 731-го отряда, встрегил гам одного молодого русского — очень красивого юношу. Собственно, это была обычная встреча с подопытным заключенным. Но можно сказать, что Убуката встретился тогда со своей судьбой.
Этот юноша бьш переведен из харбинской тюрьмы, которую русские эмигранты прозвали "приютом" и которой они страшились больше, чем смерти. Это была специальная тюрьма японской военной миссии, предназначенная для советских разведчиков, тайно перешедших границу, и для русских белоэмигрантов, подозреваемых в шпионаже.
Для тех, кого переводили в 731-й отряд, всякое общение с внешним миром, в том числе и с "приютом", полностью прекращалось. Ни писем, ни передач... Время от времени Убуката заходил в камеру к русскому юноше. И однажды тот сказал ему:
— Господин поручик, позвольте мне обратиться к вам с просьбой. У меня есть невеста. Зовут ее Оля, она работает продавщицей у Чурина...
Судя по рассказу молодого человека, он тоже служил в этой фирме, там его арестовали и увезли в "приют". Незадолго до этого он был помолвлен с Олей. Просьба сводилась к тому, чтобы Убуката передал ей от него весточку. Обратился он именно к Убукате потому, что тот учился в Маньчжурии и немного знал русский язык. Молодой человек, когда работал в фирме Чурина, обслуживал японских клиентов и довольно сносно говорил по-японски. Благодаря этому между ними сразу установилась какая-то близость.
Убуката согласился выполнить просьбу русского; выбрав удобный момент, он во время служебной поездки в Харбин отыскал дом неподалеку от греко-православной церкви, где жила со своей матерью невеста русского юноши. Он решил явиться к ней прямо домой, потому что разыскивать се в универмаге, находившемся под неусыпным надзором японской секретной службы, для него, японского офицера, было делом небезопасным.
Оля считалась русской эмигранткой, но по матери она была еврейкой. Когда управляющим фирмы Чурина стал немец-нацист, над ней нависла опасность увольнения.
Увидев перед собой японскою офицера, Оля сначала испугалась, но, когда Убуката сказал, что пришел по поручению ее жениха, она впустила его в дом. Матери дома не было.
— Как это ни печально, но я должен вам сообщить... — начал Убуката. Он рассказал о том, что жених ее заболел тяжелой инфекционной болезнью и умер. Это известие ногрясло Олю. От ужаса она не могла произнести ни слова. Убуката передал^ ей каштановую прядь волос.
Сжимая в руке волосы, она упала на колени и зарыдала. Это был душераздирающий плач, от рыданий содрогалось все ее юное тело. Казалось, скорбь тяжелым грузом навалилась на ее плечи и не давала ей разогнуться.
На самом же деле жених Оли был еще жив. Но заключенные, попадавшие в 731-й отряд, никогда оттуда живыми не выходили. Это знал Убуката и решил, что будет лучше, если она заранее примирится с мыслью о смерти жениха и, возможно, найдет себе нового возлюбленного.
С тех пор каждый раз, бывая в Харбине, Убуката навещал Олю. Он привозил ей сладости и всячески старался, чтобы она как можно скорее забыла свое горе. Наступило лего. Последнее лето перед окончанием войны. Убуката стал брать с собой Олю на прогулки. Они ездили на Солнечный остров на реке Сунгари. В отпускные дни он имел право носить гражданскую одежду, в ней он чувствовал себя свободнее. Они ездили на этот остров, который словно, был создан для удовольствий, купачись там, катались на яхте. Вскоре они сблизились.
Когда война подошла к концу, Убуката не захотел, чтобы эти быстро промелькнувшие летние дни остались просто забавой. Воспользовавшись паникой, поднявшейся в отряде, Убуката бежал и укрылся у Оли. Ее старая мать к этому времени умерла.
Выслушав рассказ приятеля, Тэрада сказал:
— Я все понял, постараюсь вам помочь.
Он почувствовал, что просто обязан помочь скрыться Убукате и Оле, которых судьба спела в столь необычное время. Вместе с Убукатой он отправился на квартиру к Оле. Когда Тэрада увидел ее, ему еще сильнее захотелось им помочь — она была на четвертом месяце беременности. Было очевидно, что долго они оставаться здесь не смогут.
Многие русские эмигранты получили советское гражданство. Тех же, кто сотрудничал с японцами и маньчжурскими властями, предавал своих соотечественников, интернировали и вместе с японскими военнослужащими Квантунской армии отправляли в Сибирь.
И тут Тэраде вспомнилось одно обстоятельство. В Мукдене начиналась эпидемия чумы, и в харбинский Комитет помощи беженцам приезжал оттуда представитель вербовать людей для борьбы с эпидемией. Если им втроем удастся добраться до Мукдена, где у Тэрады много знакомых и друзей, там-то уж они как-нибудь выпутаются.
Через несколько дней группа сотрудников противоэпидемического отделения, получив разрешение советских военных властей, погрузилась в санитарный вагон в эшелоне, направлявшемся в Мукден. В составе этой группы были Тэрада, Убуката и Оля, одетая в белый халат и ехавшая под видом медсестры. Из Мукдена Убуката с Олей вскоре перебрались: в
Дальний. Дело было в том, что у Убукаты появилась возможность устроиться судовым врачом на санитарный транспорт, который должен был отплыть из Дальнею в Японию раньше, чем пароход с репатриируемыми японцами. Тэрада оставался в Мукдене. Здесь он под руководством бывшего профессора Мукдеиского университета вел работу по борьбе с эпидемическими заболеваниями, в том числе и с чумой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18