этим можно только отпугнуть публику.
— Хреновый оптимизм! — воскликнула молоденькая дерзкая актриса.— Вам бы только оперетки, все еще розовые очки носите!
А какой-то остряк под хохот остальных заявил:
— Будь наш герой крупным функционером, так наверняка был бы другой конец, он не держал бы речей об ошибках.
— На таком острове во всяком случае,— возразил Король и прислонился к железной двери, ведущей на улицу, которую охотно распахнул бы и захлопнул за собой.— Вместо того чтобы что-то изменить, сваливают всю вину на других,— рассердился он.— Кто спотыкается, пусть убирает камни с дороги, а не целует их, если брякнулся.
Король с раздражением оглядел собравшихся и пожалел, что увлекся и высказал свое мнение в столь грубой форме. По сути дела, его это вообще не касалось, подобные споры ни к чему не вели, публика должна составить себе собственное мнение. Он пришел сюда ради Верески, они были давным-давно знакомы, еще с послевоенных времен в Дрездене. И Янина пробудила его любопытство, она считала автора крупным талантом, восхваляя его до небес, подготовила полполосы для послезавтрашнего номера.
— Я нахожу пьесу скучной, безысходной, ты уж извини,— сказал он Вереске, возвращая рукопись.— Я бы этому жалкому типу в горло вцепился и спросил: чего ты плачешься? Почему не глянул прежде в зеркало? И что, в конце концов, значит эта мышиная возня, если мы всего-навсего присутствовали при осмотре трупа, соборовании и бальзамировании нечистой совести?
Король рывком открыл дверь, хотел глотнуть свежего воздуха. Редко ему было что-то так омерзительно, как эта жалостливость, которую проявил человек, ровесник его сына, ребенок еще, когда кончилась война; он вырос в хаосе переломного периода, когда все начиналось заново, брошен был в водоворот наших бурный дней, которым, надо надеяться, конца не будет, даже если одна-единственная детская коляска вносит некоторое замешательство.
Что пришло бы в голову мне на каком-нибудь острове Черного моря? — спросил себя Король и, достав из кармана трубку, закурил. Или в Монголии, одному в песках пустыни? Воздух, трубка и тишина во дворе подействовали на него благотворно, только Вереска все еще был с ним, поэтому Король заявил ему без обиняков:
— Дружище, мы же не затем работаем до седьмого пота, чтобы эти чокнутые поганили лучшие годы нашей жизни. Играйте пьесу, пусть ее освищут, тогда ты получишь урок, который кое-кому очень нужен.
Король махнул Фреду, тот тут же подъехал и открыл дверцу машины.
— Завтра, на премьере, я никак не смогу быть, да я бы и не вынес этого,— сказал Король, рассеянно глянув на часы, мысленно уже где-то далеко отсюда.
— А сегодня вечером? — спросил Вереска.— Нам нужно еще раз обо всем поговорить, ты обронил два-три критических замечания, пустил в ход тяжелую артиллерию...
— Нет, есть дела поважнее! — крикнул ему Король, окутал себя клубами дыма, покачал головой.
Он и так уже слишком долго задержался, день ведь не растянешь, год — может быть, а жизнь — вообще бесконечна, и начинается она все снова и снова: какой же силой обладала одна только мысль о ребенке или о ребенке твоего ребенка в этот напряженно прожитый день! Жизнь побеждает смерть!
12
Толстый энергичный Ганс Манке, ведающий вопросами экономики, позвонил Розвите и резко спросил:
— Что случилось, где пропадает шеф? Торговля овощами— все еще задача номер один!
У Манке сидел Кулль, директор крытого рынка, который условился с Королем о встрече. Все упирается в транспорт, и прессе следовало им помочь, уже несколько дней бились над этой проблемой корреспонденты и репортеры, настолько серьезным было положение. Наступила оттепель, грузовики с картофелем и овощами увязали в грязи. На прошлой неделе ночью сотни килограммов картофеля замерзли, а грузовики с южными фруктами застряли в придорожных канавах, опрокинулись— поломанные оси, поврежденные моторы, а запасных деталей к старым грузовикам не было.
— Он мне не верит, увиливает, уже сколько дней я чуть не на коленях стою, а он не хочет больше браться за рискованные темы,— ругался Кулль.— Пусть на эти драндулеты, они же не заводятся, все, а колдовать я не умею. Мне нужна помощь, факты
и выступления газеты, черным по белому!
— Но не в черном свете,— добавил Манке и положил трубку.
Он не понял, что ответила ему Розвита, очевидно, шум вокруг ребенка взволновал се сверх всякой меры.
— В конце концов, есть и другие проблемы,— сказал он Куллю и достал из письменного стола сигары.— Ты же эти любишь? Или лучше рюмочку водки? Шеф уехал, на худой коней сами что-нибудь придумаем, вполне рациональное.
— Да что же? — воскликнул Кулль и отрицательно качнул головой — он не хотел сигар, не хотел водки, он хотел только выступления газеты.— Рынок пустует. Я стал посмешищем, в отчетах «ура-да-здравствует», а овощей нет, фруктов и картофеля совсем мало. Мне нужны грузовики!
Одна из сотрудниц проскользнула в дверь и выпалила:
— Извини, по Инги Диц нет на месте.— Она подошла вплотную к Манке и понизила голос.— А у нее ребенок, ему примерно столько же месяцев. Вот, фотография с ее стола, глянь-ка сам!
Она протянула ему через стол цветное фото — ничем не примечательное личико младенца.
— Очень может быть, что тут не все в порядке: никто ее не видел, она не звонила, не объясняла, почему не пришла. Нет ли тут связи?
— Нет,— не очень-то вежливо отверг ее предположения Манке.— Милочка! — Он подымил сигарой, вспомнил, что Инга Диц, сотрудник надежный, говорила вчера о своей больной дочери.— Дочь у нее! Девочка, а нам подбросили мальчика, вы же это знаете.— Со злостью отодвинул он от себя фотографию.— Сумасшедший дом! Образумьтесь, наконец, и не преувеличивайте беды!
Молодая женщина взяла фото и выскользнула из комнаты, едва не столкнувшись с Куллем, который, качая головой, ходил взад-вперед по комнате. Зазвонил телефон, говорил работник рынка: Короля только что видели, он сделал большой крюк, чтобы объехать унылую шеренгу грузовиков.
— Что ж вы его за волосы не притащили? — обрушился Кулль на говорившего, вырвав трубку из рук Манке.— Черт побери, я ему выдам, я доберусь до него, я остаюсь, поймаю его, закачу ему скандал, не опомнится.
Расставив ноги, уперев руки в бока, стоял Кулль у стола и, тяжело дыша, отмахивался от сигарного дыма.
— Сумасшедший дом,— повторил и он, высоко вскинув брови.— Ребенка вам кто-то подбросил? И неизвестно кто? — Он сел, уставившись куда-то в пустоту, а потом, покачав головой, спросил:—Разве такое бывает? Младенец в редакции?
— Да, в редакции,— подтвердил Манке, кивнув. Проглядев статью о транспортном парке торговые
организаций, Манке понял, что парк этот выглядит далеко не лучшим образом, никакой надежды не подает.
— Тебе, полагаю, нужны грузовики, а не детские коляски.— Манке порылся в отчетах о тех предприятиях, которые обычно помогали с транспортом, бормоча: — На линии, на капитальном ремонте, полиция задержала, откомандированы по особому заданию, лимит на горючее.
Сигара потухла, Манке бросил ее в пепельницу, хлоп-пул рукой по столу.
— У нас нет резервов. Их даже самый ловкий газетчик не наколдует! — Он откинулся на спинку кресла, раздосадованный, потому что пришлось признаться в собственном бессилии.— Можешь ждать чуда, а по мне — так Короля.
— Король увиливает от встречи,— заявил Кулль и, попросив отчеты, стал бегло их просматривать: номера машин, маршруты, отметки предприятий и мастерских, у каждой строчки галочки, но машин для фруктов и овощей нет, другие задачи важнее.— А там что случилось? Слышишь? — Толстяк откашлялся, уставился на дверь. В коридоре слышен был детский плач.— Ну и ну! И как ему такое удается? Нашему младшему был годик, так он чуть не лопнул от крика, когда мы его раз соседям оставили. Больше никогда не оставляли!
Манке покашлял, достал новую сигару, неторопливо ее закурил.
— Этих забот мы не знали, но нам бы очень хотелось малыша.— Минуту он сидел молча, задумавшись, смущенно улыбаясь.— Представляешь, как это действует на нервы многим здесь, в редакции?
Трудности с грузовиками были, казалось, забыты, даже Кулль, который поднялся и, тяжело дыша, ходил по комнате, спросил только:
— А кто с ним? Куда вы его сунули? Что же будет дальше? — Он подошел к телефону, предложил вызвать жену.— Наши уже большие, она сейчас же приедет.
— Сперва пусть появится Король,— ответил Манке, потушил сигару и вышел из-за стола.— Ты ведь ждешь его из-за грузовиков? Но я покажу тебе ребенка, он в зале, у Маргот Кнопф, там он в хороших руках, этот ребятенок!
13
На берегу реки стоял старый завод, где Король работал два года монтером, когда после болезни и еще кое-каких обстоятельств ему осточертели канцелярщина и бумажки. Его, партийного работника, обвинили в экстремистских тенденциях и псевдореволюционных действиях, все это приписали его трудному прошлому, тюремному заключению и фанатичной ненависти ко всему вчерашнему, но ведь все это — как он и сам должен понять — не преодолеть одним махом. Эх, как же давно это было!
От испарений, клубов дыма и копоти, пробивавшейся из всех щелей, у него перехватило дыхание. Он едва ориентировался на территории завода, расширенной за счет трасс трубопроводов, бензохранилищ и заводских зданий. В последнее время, приезжая на завод, он ограничивался короткими официальными визитами в главное здание у ворот, другие сотрудники газеты бывали здесь очень часто. Многие из его старых знакомых перешли на другие предприятия, на партийную или профсоюзную работу, редко встречал он человека, который бы звал его «Королевский тигр». Первые годы бурного развития экономики, годы восстановления, валки леса и команд «раз-два, взяли, еще взяли» давно прошли, какие-то незнакомые ему молодые люди, мужчины и женщины в белых халатах, ходили по бетонным дорожкам, где прежде сапоги увязали в грязи.
Некогда белое здание лаборатории с высокими, широкими окнами стало серым, а застекленная часть с пилотной установкой покрылась копотью. В те времена Вера с иностранными инженерами командовала там
моторами, им она тоже командовала. Как-то, после целого ряда аварий и неудач, она опустилась перед ним на колени и стерла с его лица машинное масло.
— И все-таки я знаю кое-что получше, чем вечно по-цыгански бродяжничать, Король,— сказала она и дала ему сигарету, которую для него закурила.— Чем человек неспокойней, подвижней, тем более необходима ему твердая опора в жизни. Но где она?
Король хорошо помнил окно, третье справа наверху, которое всегда было чуть приоткрыто, когда Вера была на месте. Теперь имелись новые инструкции, разработаны были меры по экономии электроэнергии, кто-то высчитал, во что обходится легкий сквознячок заводу, и вот все щели закрыли, завинтили. Король поднялся по стальной лестнице к старой пилотной установке, спросил у одной из лаборанток, где экспортный отдел, который раньше занимал здесь две жалкие комнатенки. В ответ девица только пожала плечами. И в машинном зале, оборудованном новыми агрегатами, никто не знал, где теперь размещены сотрудники этого отдела.
В заводской столовой, ежедневном месте встреч, Король затерялся в толпе, он взял себе порцию гороха с салом и рад был, что его никто не узнал, когда вместе с двумя молодыми монтерами сел за столик в углу. Здесь, за кадками с красивыми зелеными растениями, было их постоянное место, но видели сидевших за столом все, утаить здесь чго-нибудь было невозможно.
Седоволосый человек в темном элегантном костюме подошел к их столу и улыбаясь спросил:
— Э, наконец-то опять заглянул к нам?
В одной руке он держал поднос с обедом, другую протянул, чтобы поздороваться. Но Король узнал его, только когда он назвал свое имя, Карл Фааль, в ту пору Верин шеф, теперь коммерческий директор. Он сел и с удовлетворением отметил, что кое у кого не только волосы седые, но и память дырявая.
— Ты, видно, даже мою серебряную свадьбу не помнишь?— спросил он.— Ты еще притащил живого поросенка, и никто не хотел его резать, надо надеяться, он и до сих пор жив.
Они посмеялись. В ту пору Фааль выглядел настоящим фатом, бородка, черные кудри, яркие пиджаки и вельветовые брюки, щедрый, хвастливый, он разыгрывал покровителя, когда Вера не была в отъезде.
— Если ты ее ищешь, так я помочь не смогу,— сказал он и продолжал есть, не поднимая глаз.— Тут у нас разразился грандиозный скандал, а ее вины не было. Ничего удивительного, что она исчезла. Говорят, она, с ее знанием языков, сделала карьеру, возглавляет группу переводчиков или еще что-то. Статьи в газете пишет и стихи.
Короля покоробило, что бывший соперник сразу же и напрямик заговорил о самом интимном. Ему казалось, что все теперь станут его разглядывать и шептаться; действительно, кое-кто, видно, его узнал, хотя он никого не помнил. На какое-то мгновение ему показалось, что об истории с ребенком уже ходят слухи по городу и по заводу.
— Ну и шум,— сказал он смущенно, отер лоб и поднялся.
В столовой была, как всегда, жара, теснота и давка, звенела посуда, стоял гул голосов, слышался смех.
— Будь здоров, мне нужно идти.
Но Фааль отодвинул от себя тарелку, поднялся, пошел следом за Королем и, подтолкнув его локтем, фамильярно спросил:
— Как чувствуешь себя на своем посту?
Две-три женщины поздоровались с Королем, и ему тотчас пришли на ум их имена. Внезапно воспоминание о времени здесь, на заводе, отдалось в нем резкой болью, развод, разлука с сыном и возникшая между ним и Верой отчужденность, несмотря на близость,— слишком он долго тянул и ждал.
— Полно,— успокаивал его Фааль,— я рад за тебя, но порассказать мог бы кое-что, миллионные убытки, ты бы диву дался, даже ты.
Сплетен всегда хватало, мелочных пересудов, обычной пустой болтовни, то об одном, то о другом. Послушаешь разговоры, и кажется, что много лет назад все было не иначе — затруднения с производством, ошибки в планировании, ляпсусы, такие невероятные, что невольно выслушиваешь все эти россказни до конца.
— Так где и что разбазаривают? — тут же спросил Король и остановился.
Он не мог удержаться от вопросов, хотя уже махнул водителю, чтобы тот подъезжал, а сам вышел за ворота завода.
Фааль заговорил о ценах на медь и алюминий: медь
на мировом рынке подешевела, алюминий подорожал, а завод работал по старинке, используя дефицитный алюминий вместо выгодной меди.
— Об этом ты напиши в газете,— сказал Фааль, называя колоссальные суммы, которые растрачиваются из-за неразумного расходования материалов.— Я бы тебе все это в письменном виде представил, только ты моего имени не упоминай, не то мне здесь ноги пообрывают, хотя наша бесхозяйственность ни для кого не секрет.
Король кивнул, ему сразу стало ясно, на что он здесь наткнулся. Бюрократические правила, неповоротливые умы — все это встречалось не только на этом предприя-"* тии, ошибки в планировании имели место по всей стране.
— Я сегодня же пришлю сюда Манке,— сказал Король Фаалю и крепко пожал ему руку.— Он отнесется к тебе более объективно, чем я, и не забудет о твоих ногах. Спасибо тебе!
14
Старый многоквартирный дом, в котором жил Король, во время войны был поврежден фугасной бомбой, но его уже давно отстроили, оштукатурили и покрасили в светлую краску. Он производил более приятное впечатление, чем неотличимые друг от друга многоподъездные дома или здания с вычурными фасадами периода грюндерства, все в трещинах, в рубцах от осколков, кое-как отремонтированные, там и сям замазанные известковым раствором. Куда ни кинь взгляд, ни одного дерева в этом районе у моста через Хафель, только крошечный газон во дворе да гора обломков, заросших травой, с протоптанной тропинкой.
Все снова и снова задавался Король вопросом, почему он въехал в этот дом и всерьез пытался обжить этот мрачный угол. Поначалу он занялся беспризорным двором, решив посадить несколько розовых кустов, привез землю с перегноем, суглинок и удобрения, посадил кусты, поливал, полол сорняки и какое-то время даже получал радость, когда растения давали побеги. Вернувшись из длительной поездки, он не нашел ничего из своих посадок, розы засохли, изрядную часть их вытоптали или выдрали.
— Это все дети, какая жалость,— говорили соседи, в основном старички и старушки, которые, как могли, ухаживали за цветами.
Они подбивали его на новую попытку, осыпали его советами, но он решительно отказался:
— Я постоянно в разъездах, а вечерами прихожу домой поздно, не могу я тут сад наколдовать.
Нет, он, Король, не был горожанином, садовником задних дворов. За городом, в Зандберге, деревья росли сами по себе. У Голубого озера, на сочных лугах, пышно разрослась бирючина и поднялись небольшие елочки, березки, сосенки. В мгновение ока саженцы вытянулись вверх, разветвились-в настоящую чащобу, сквозь которую ему приходилось пробивать себе дорогу, когда он шел к озеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Хреновый оптимизм! — воскликнула молоденькая дерзкая актриса.— Вам бы только оперетки, все еще розовые очки носите!
А какой-то остряк под хохот остальных заявил:
— Будь наш герой крупным функционером, так наверняка был бы другой конец, он не держал бы речей об ошибках.
— На таком острове во всяком случае,— возразил Король и прислонился к железной двери, ведущей на улицу, которую охотно распахнул бы и захлопнул за собой.— Вместо того чтобы что-то изменить, сваливают всю вину на других,— рассердился он.— Кто спотыкается, пусть убирает камни с дороги, а не целует их, если брякнулся.
Король с раздражением оглядел собравшихся и пожалел, что увлекся и высказал свое мнение в столь грубой форме. По сути дела, его это вообще не касалось, подобные споры ни к чему не вели, публика должна составить себе собственное мнение. Он пришел сюда ради Верески, они были давным-давно знакомы, еще с послевоенных времен в Дрездене. И Янина пробудила его любопытство, она считала автора крупным талантом, восхваляя его до небес, подготовила полполосы для послезавтрашнего номера.
— Я нахожу пьесу скучной, безысходной, ты уж извини,— сказал он Вереске, возвращая рукопись.— Я бы этому жалкому типу в горло вцепился и спросил: чего ты плачешься? Почему не глянул прежде в зеркало? И что, в конце концов, значит эта мышиная возня, если мы всего-навсего присутствовали при осмотре трупа, соборовании и бальзамировании нечистой совести?
Король рывком открыл дверь, хотел глотнуть свежего воздуха. Редко ему было что-то так омерзительно, как эта жалостливость, которую проявил человек, ровесник его сына, ребенок еще, когда кончилась война; он вырос в хаосе переломного периода, когда все начиналось заново, брошен был в водоворот наших бурный дней, которым, надо надеяться, конца не будет, даже если одна-единственная детская коляска вносит некоторое замешательство.
Что пришло бы в голову мне на каком-нибудь острове Черного моря? — спросил себя Король и, достав из кармана трубку, закурил. Или в Монголии, одному в песках пустыни? Воздух, трубка и тишина во дворе подействовали на него благотворно, только Вереска все еще был с ним, поэтому Король заявил ему без обиняков:
— Дружище, мы же не затем работаем до седьмого пота, чтобы эти чокнутые поганили лучшие годы нашей жизни. Играйте пьесу, пусть ее освищут, тогда ты получишь урок, который кое-кому очень нужен.
Король махнул Фреду, тот тут же подъехал и открыл дверцу машины.
— Завтра, на премьере, я никак не смогу быть, да я бы и не вынес этого,— сказал Король, рассеянно глянув на часы, мысленно уже где-то далеко отсюда.
— А сегодня вечером? — спросил Вереска.— Нам нужно еще раз обо всем поговорить, ты обронил два-три критических замечания, пустил в ход тяжелую артиллерию...
— Нет, есть дела поважнее! — крикнул ему Король, окутал себя клубами дыма, покачал головой.
Он и так уже слишком долго задержался, день ведь не растянешь, год — может быть, а жизнь — вообще бесконечна, и начинается она все снова и снова: какой же силой обладала одна только мысль о ребенке или о ребенке твоего ребенка в этот напряженно прожитый день! Жизнь побеждает смерть!
12
Толстый энергичный Ганс Манке, ведающий вопросами экономики, позвонил Розвите и резко спросил:
— Что случилось, где пропадает шеф? Торговля овощами— все еще задача номер один!
У Манке сидел Кулль, директор крытого рынка, который условился с Королем о встрече. Все упирается в транспорт, и прессе следовало им помочь, уже несколько дней бились над этой проблемой корреспонденты и репортеры, настолько серьезным было положение. Наступила оттепель, грузовики с картофелем и овощами увязали в грязи. На прошлой неделе ночью сотни килограммов картофеля замерзли, а грузовики с южными фруктами застряли в придорожных канавах, опрокинулись— поломанные оси, поврежденные моторы, а запасных деталей к старым грузовикам не было.
— Он мне не верит, увиливает, уже сколько дней я чуть не на коленях стою, а он не хочет больше браться за рискованные темы,— ругался Кулль.— Пусть на эти драндулеты, они же не заводятся, все, а колдовать я не умею. Мне нужна помощь, факты
и выступления газеты, черным по белому!
— Но не в черном свете,— добавил Манке и положил трубку.
Он не понял, что ответила ему Розвита, очевидно, шум вокруг ребенка взволновал се сверх всякой меры.
— В конце концов, есть и другие проблемы,— сказал он Куллю и достал из письменного стола сигары.— Ты же эти любишь? Или лучше рюмочку водки? Шеф уехал, на худой коней сами что-нибудь придумаем, вполне рациональное.
— Да что же? — воскликнул Кулль и отрицательно качнул головой — он не хотел сигар, не хотел водки, он хотел только выступления газеты.— Рынок пустует. Я стал посмешищем, в отчетах «ура-да-здравствует», а овощей нет, фруктов и картофеля совсем мало. Мне нужны грузовики!
Одна из сотрудниц проскользнула в дверь и выпалила:
— Извини, по Инги Диц нет на месте.— Она подошла вплотную к Манке и понизила голос.— А у нее ребенок, ему примерно столько же месяцев. Вот, фотография с ее стола, глянь-ка сам!
Она протянула ему через стол цветное фото — ничем не примечательное личико младенца.
— Очень может быть, что тут не все в порядке: никто ее не видел, она не звонила, не объясняла, почему не пришла. Нет ли тут связи?
— Нет,— не очень-то вежливо отверг ее предположения Манке.— Милочка! — Он подымил сигарой, вспомнил, что Инга Диц, сотрудник надежный, говорила вчера о своей больной дочери.— Дочь у нее! Девочка, а нам подбросили мальчика, вы же это знаете.— Со злостью отодвинул он от себя фотографию.— Сумасшедший дом! Образумьтесь, наконец, и не преувеличивайте беды!
Молодая женщина взяла фото и выскользнула из комнаты, едва не столкнувшись с Куллем, который, качая головой, ходил взад-вперед по комнате. Зазвонил телефон, говорил работник рынка: Короля только что видели, он сделал большой крюк, чтобы объехать унылую шеренгу грузовиков.
— Что ж вы его за волосы не притащили? — обрушился Кулль на говорившего, вырвав трубку из рук Манке.— Черт побери, я ему выдам, я доберусь до него, я остаюсь, поймаю его, закачу ему скандал, не опомнится.
Расставив ноги, уперев руки в бока, стоял Кулль у стола и, тяжело дыша, отмахивался от сигарного дыма.
— Сумасшедший дом,— повторил и он, высоко вскинув брови.— Ребенка вам кто-то подбросил? И неизвестно кто? — Он сел, уставившись куда-то в пустоту, а потом, покачав головой, спросил:—Разве такое бывает? Младенец в редакции?
— Да, в редакции,— подтвердил Манке, кивнув. Проглядев статью о транспортном парке торговые
организаций, Манке понял, что парк этот выглядит далеко не лучшим образом, никакой надежды не подает.
— Тебе, полагаю, нужны грузовики, а не детские коляски.— Манке порылся в отчетах о тех предприятиях, которые обычно помогали с транспортом, бормоча: — На линии, на капитальном ремонте, полиция задержала, откомандированы по особому заданию, лимит на горючее.
Сигара потухла, Манке бросил ее в пепельницу, хлоп-пул рукой по столу.
— У нас нет резервов. Их даже самый ловкий газетчик не наколдует! — Он откинулся на спинку кресла, раздосадованный, потому что пришлось признаться в собственном бессилии.— Можешь ждать чуда, а по мне — так Короля.
— Король увиливает от встречи,— заявил Кулль и, попросив отчеты, стал бегло их просматривать: номера машин, маршруты, отметки предприятий и мастерских, у каждой строчки галочки, но машин для фруктов и овощей нет, другие задачи важнее.— А там что случилось? Слышишь? — Толстяк откашлялся, уставился на дверь. В коридоре слышен был детский плач.— Ну и ну! И как ему такое удается? Нашему младшему был годик, так он чуть не лопнул от крика, когда мы его раз соседям оставили. Больше никогда не оставляли!
Манке покашлял, достал новую сигару, неторопливо ее закурил.
— Этих забот мы не знали, но нам бы очень хотелось малыша.— Минуту он сидел молча, задумавшись, смущенно улыбаясь.— Представляешь, как это действует на нервы многим здесь, в редакции?
Трудности с грузовиками были, казалось, забыты, даже Кулль, который поднялся и, тяжело дыша, ходил по комнате, спросил только:
— А кто с ним? Куда вы его сунули? Что же будет дальше? — Он подошел к телефону, предложил вызвать жену.— Наши уже большие, она сейчас же приедет.
— Сперва пусть появится Король,— ответил Манке, потушил сигару и вышел из-за стола.— Ты ведь ждешь его из-за грузовиков? Но я покажу тебе ребенка, он в зале, у Маргот Кнопф, там он в хороших руках, этот ребятенок!
13
На берегу реки стоял старый завод, где Король работал два года монтером, когда после болезни и еще кое-каких обстоятельств ему осточертели канцелярщина и бумажки. Его, партийного работника, обвинили в экстремистских тенденциях и псевдореволюционных действиях, все это приписали его трудному прошлому, тюремному заключению и фанатичной ненависти ко всему вчерашнему, но ведь все это — как он и сам должен понять — не преодолеть одним махом. Эх, как же давно это было!
От испарений, клубов дыма и копоти, пробивавшейся из всех щелей, у него перехватило дыхание. Он едва ориентировался на территории завода, расширенной за счет трасс трубопроводов, бензохранилищ и заводских зданий. В последнее время, приезжая на завод, он ограничивался короткими официальными визитами в главное здание у ворот, другие сотрудники газеты бывали здесь очень часто. Многие из его старых знакомых перешли на другие предприятия, на партийную или профсоюзную работу, редко встречал он человека, который бы звал его «Королевский тигр». Первые годы бурного развития экономики, годы восстановления, валки леса и команд «раз-два, взяли, еще взяли» давно прошли, какие-то незнакомые ему молодые люди, мужчины и женщины в белых халатах, ходили по бетонным дорожкам, где прежде сапоги увязали в грязи.
Некогда белое здание лаборатории с высокими, широкими окнами стало серым, а застекленная часть с пилотной установкой покрылась копотью. В те времена Вера с иностранными инженерами командовала там
моторами, им она тоже командовала. Как-то, после целого ряда аварий и неудач, она опустилась перед ним на колени и стерла с его лица машинное масло.
— И все-таки я знаю кое-что получше, чем вечно по-цыгански бродяжничать, Король,— сказала она и дала ему сигарету, которую для него закурила.— Чем человек неспокойней, подвижней, тем более необходима ему твердая опора в жизни. Но где она?
Король хорошо помнил окно, третье справа наверху, которое всегда было чуть приоткрыто, когда Вера была на месте. Теперь имелись новые инструкции, разработаны были меры по экономии электроэнергии, кто-то высчитал, во что обходится легкий сквознячок заводу, и вот все щели закрыли, завинтили. Король поднялся по стальной лестнице к старой пилотной установке, спросил у одной из лаборанток, где экспортный отдел, который раньше занимал здесь две жалкие комнатенки. В ответ девица только пожала плечами. И в машинном зале, оборудованном новыми агрегатами, никто не знал, где теперь размещены сотрудники этого отдела.
В заводской столовой, ежедневном месте встреч, Король затерялся в толпе, он взял себе порцию гороха с салом и рад был, что его никто не узнал, когда вместе с двумя молодыми монтерами сел за столик в углу. Здесь, за кадками с красивыми зелеными растениями, было их постоянное место, но видели сидевших за столом все, утаить здесь чго-нибудь было невозможно.
Седоволосый человек в темном элегантном костюме подошел к их столу и улыбаясь спросил:
— Э, наконец-то опять заглянул к нам?
В одной руке он держал поднос с обедом, другую протянул, чтобы поздороваться. Но Король узнал его, только когда он назвал свое имя, Карл Фааль, в ту пору Верин шеф, теперь коммерческий директор. Он сел и с удовлетворением отметил, что кое у кого не только волосы седые, но и память дырявая.
— Ты, видно, даже мою серебряную свадьбу не помнишь?— спросил он.— Ты еще притащил живого поросенка, и никто не хотел его резать, надо надеяться, он и до сих пор жив.
Они посмеялись. В ту пору Фааль выглядел настоящим фатом, бородка, черные кудри, яркие пиджаки и вельветовые брюки, щедрый, хвастливый, он разыгрывал покровителя, когда Вера не была в отъезде.
— Если ты ее ищешь, так я помочь не смогу,— сказал он и продолжал есть, не поднимая глаз.— Тут у нас разразился грандиозный скандал, а ее вины не было. Ничего удивительного, что она исчезла. Говорят, она, с ее знанием языков, сделала карьеру, возглавляет группу переводчиков или еще что-то. Статьи в газете пишет и стихи.
Короля покоробило, что бывший соперник сразу же и напрямик заговорил о самом интимном. Ему казалось, что все теперь станут его разглядывать и шептаться; действительно, кое-кто, видно, его узнал, хотя он никого не помнил. На какое-то мгновение ему показалось, что об истории с ребенком уже ходят слухи по городу и по заводу.
— Ну и шум,— сказал он смущенно, отер лоб и поднялся.
В столовой была, как всегда, жара, теснота и давка, звенела посуда, стоял гул голосов, слышался смех.
— Будь здоров, мне нужно идти.
Но Фааль отодвинул от себя тарелку, поднялся, пошел следом за Королем и, подтолкнув его локтем, фамильярно спросил:
— Как чувствуешь себя на своем посту?
Две-три женщины поздоровались с Королем, и ему тотчас пришли на ум их имена. Внезапно воспоминание о времени здесь, на заводе, отдалось в нем резкой болью, развод, разлука с сыном и возникшая между ним и Верой отчужденность, несмотря на близость,— слишком он долго тянул и ждал.
— Полно,— успокаивал его Фааль,— я рад за тебя, но порассказать мог бы кое-что, миллионные убытки, ты бы диву дался, даже ты.
Сплетен всегда хватало, мелочных пересудов, обычной пустой болтовни, то об одном, то о другом. Послушаешь разговоры, и кажется, что много лет назад все было не иначе — затруднения с производством, ошибки в планировании, ляпсусы, такие невероятные, что невольно выслушиваешь все эти россказни до конца.
— Так где и что разбазаривают? — тут же спросил Король и остановился.
Он не мог удержаться от вопросов, хотя уже махнул водителю, чтобы тот подъезжал, а сам вышел за ворота завода.
Фааль заговорил о ценах на медь и алюминий: медь
на мировом рынке подешевела, алюминий подорожал, а завод работал по старинке, используя дефицитный алюминий вместо выгодной меди.
— Об этом ты напиши в газете,— сказал Фааль, называя колоссальные суммы, которые растрачиваются из-за неразумного расходования материалов.— Я бы тебе все это в письменном виде представил, только ты моего имени не упоминай, не то мне здесь ноги пообрывают, хотя наша бесхозяйственность ни для кого не секрет.
Король кивнул, ему сразу стало ясно, на что он здесь наткнулся. Бюрократические правила, неповоротливые умы — все это встречалось не только на этом предприя-"* тии, ошибки в планировании имели место по всей стране.
— Я сегодня же пришлю сюда Манке,— сказал Король Фаалю и крепко пожал ему руку.— Он отнесется к тебе более объективно, чем я, и не забудет о твоих ногах. Спасибо тебе!
14
Старый многоквартирный дом, в котором жил Король, во время войны был поврежден фугасной бомбой, но его уже давно отстроили, оштукатурили и покрасили в светлую краску. Он производил более приятное впечатление, чем неотличимые друг от друга многоподъездные дома или здания с вычурными фасадами периода грюндерства, все в трещинах, в рубцах от осколков, кое-как отремонтированные, там и сям замазанные известковым раствором. Куда ни кинь взгляд, ни одного дерева в этом районе у моста через Хафель, только крошечный газон во дворе да гора обломков, заросших травой, с протоптанной тропинкой.
Все снова и снова задавался Король вопросом, почему он въехал в этот дом и всерьез пытался обжить этот мрачный угол. Поначалу он занялся беспризорным двором, решив посадить несколько розовых кустов, привез землю с перегноем, суглинок и удобрения, посадил кусты, поливал, полол сорняки и какое-то время даже получал радость, когда растения давали побеги. Вернувшись из длительной поездки, он не нашел ничего из своих посадок, розы засохли, изрядную часть их вытоптали или выдрали.
— Это все дети, какая жалость,— говорили соседи, в основном старички и старушки, которые, как могли, ухаживали за цветами.
Они подбивали его на новую попытку, осыпали его советами, но он решительно отказался:
— Я постоянно в разъездах, а вечерами прихожу домой поздно, не могу я тут сад наколдовать.
Нет, он, Король, не был горожанином, садовником задних дворов. За городом, в Зандберге, деревья росли сами по себе. У Голубого озера, на сочных лугах, пышно разрослась бирючина и поднялись небольшие елочки, березки, сосенки. В мгновение ока саженцы вытянулись вверх, разветвились-в настоящую чащобу, сквозь которую ему приходилось пробивать себе дорогу, когда он шел к озеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31