— Видимо, она в самом деле очень умна,— сказал Заза, чтобы сделать Лизико приятное.
— Очень, очень! — восторженно прервала его Лизико.— Очень! — она сняла очки и, отведя руку подальше, почему-то внимательно посмотрела сквозь стекла.
Наверно, и Магда носит очки, подумал Заза, и этот жест Лизико переняла от нее. Лизико снова надела очки.
— Когда я в очках, мне еще жарче,— она улыбнулась.
Так они беседовали, пока над их головами не встал Торнике. Он переоделся и был в шлепанцах на босу ногу.
— Наши спят,— сказал он мрачно.
— Наши после обеда всегда спят,— засмеялась Лизико и, увидев голый живот Торнике, видневшийся из-под расстегнутой рубашки, велела: — Застегнись! — Торнике застегнул пуговицу.— А ты нам не дашь пообедать? — присев на раскладушку, спросил он.— Вы никогда не дожидаетесь меня.— Ты всегда опаздываешь, а сегодня почему-то приехал рано! — Тогда скажите, и я буду обедать в ресторане,— обиделся Торнике.— Он ожидал в ответ испуганного возгласа: «Ах как можно обедать в ресторане, ты там отравишься!» Но Лизико сказала совсем другое: — Я мечтаю сходить в ресторан,— она мечтательно протянула,— заказала бы что-нибудь вкусное, острое!
— Вот я и говорю: скажите, и я с удовольствием буду обедать в городе! — Торнике злился. Видимо, его раздражало все — и что родители спят, и что его не ждали к обеду, и, наконец, то, что все это происходит в присутствии Зазы.
— Ты что, с голоду боишься умереть? — улыбаясь, спросил Заза.
— Ты попал в точку! Я и утром ничего не ел. И тогда они изволили спать!
— Ой, вы же голодные! — опомнилась Лизико, будто до этого разговор шел о чем-то совсем другом,
— Я лично не голоден,— успокоил ее Заза; ему на самом деле не хотелось есть.
Лизико накрыла маленький стол в остекленной галерее. Торнике окинул стол придирчивым взглядом.
— И это все?
— Все,— растерянно взглянула на брата Лизико,— больше я ничего не нашла.
— А больше ничего и не надо,— успокоил ее Заза,— мы же не собираемся кутить.
— Ступай принеси вина,— небрежно бросил Торнике.
— А я не знаю, где оно.— В холодильнике, дурочка! — Ну-ну, смотри у меня,— погрозила ему пальцем Лизико, так обычно грозят учителя своим непослушным питомцам.— Ладно, ладно! — остановил ее Торнике.—
Будьте любезны, принесите нам вина! Мы вас очень просим!
— Ты тоже просишь? — спросила Зазу Лизико. Заза в знак согласия ласково ей кивнул.
— Ничего не поделаешь, придется принести,— улыбнулась Лизико.
В галерею выходили две двери; одна из них была закрыта. В этой комнате, по-видимому, спали родители Торнике. «И не жарко им?» — подумал Заза, глядя на закрытую дверь. Больше он не оборачивался к ней, словно боясь, что и ему станет жарко.
Пока Заза и Торнике обедали, Лизико все время крутилась вокруг них, ничего особенного на стол она не подавала, но хлопотала так, точно кормила целый полк.
После обеда Торнике и Заза вышли во двор и улеглись прямо на траву, а Лизико убежала и вскоре вернулась, неся два тонких одеяла. Солнце уже скрывалось за деревьями. Сразу за двором начинался овраг, откуда веяло сырой прохладой. Оконные стекла ослепительно сверкали в лучах закатного солнца. Заза и Торнике лежали молча, Лизико читала. Еще немного — и она не сможет читать в легкой мгле наплывающих сумерек. Торнике лежал с закрытыми глазами. Заза задумчиво жевал травинку. Лизико сняла очки и продолжала читать без очков. Почувствовав на себе взгляд Зазы, она отложила книгу в сторону. Затем снова надела очки, посмотрела на Зазу и улыбнулась.
Заза ответил ей улыбкой, думая совсем о другом. Мысли увели его очень далеко отсюда.
— Наши девочки говорят, что самый лучший из всех молодых художников — Папуна,— сказала Лизико ни с того ни с сего, но никто тем не менее не удивился.
— А кто именно это говорит? — изобразил заинтересованность Торнике.
— Например, Магда,— ледяным тоном ответила Лизико. Ответ ее должен был, по ее расчету, убить брата. Тот и в самом деле замолчал.
«Опять Магда!» — подумал Заза. Он даже представил себе, какая она, эта самая Магда.
Существуют до чертиков начитанные девушки, они все знают и решительно обо всем разглагольствуют, кого угодно смутят своей эрудицией. Перед ними не дай бог сболтнешь что-нибудь неинтеллектуальное, обольют презрением. И как правило, эти умницы засиживаются в старых девах, этот факт их просто поражает: ведь такие образованные, вполне современные девицы должны быть нарасхват.
Наконец стемнело. На веранде зажегся свет. «Проснулись»,— подумал Заза. Стало прохладно, даже холодновато. В небе появились звезды. Они загорались одна за другой, как будто кто-то их зажигал, соблюдая строгий, раз и навсегда установленный порядок.
На фоне звездного неба деревья выглядели угрюмо, они таинственно шелестели листвой, словно заговорили после долгого дневного молчания.
— Светлячок! — воскликнула Лизико, вытянув в сторону дороги свою худенькую руку. Заза и Торнике лениво повернулись. Но это был не светлячок, круг света постепенно увеличивался, кто-то приближался с карманным фонариком.
— К нам! — отметил Торнике.
— Это Магда! — голос Лизико выдавал радость.
Свет фонарика, как собачонка, бежал перед невидимой человеческой фигурой, временами он сбегал с дороги, словно искал кого-то. Кроме этого маленького бесконечно двигающегося светлого круга, в густой темноте не было видно ничего. Наконец эта шустрая белая собачонка подбежала к ним, вскочила на грудь Торнике, скользнула по ногам Лизико, а затем луч света с настойчивым любопытством остановился на Зазе.
— Я же сказала, что это Магда! — Лизико торжествовала.
Освещенный круг вдруг исчез. Заза вначале увидел только тень, присевшую рядом с Лизико на раскладушку, затем тень приобрела более определенные очертания, хотя лицо по-прежнему оставалось неразличимым.
Заза встал.
— Познакомься, Магда,— проговорил Торнике,— это Заза, мой приятель.
Разглядев протянутую руку, Заза подошел ближе.
— Неужели ты не боишься? — восхищенно спросила Магду Лизико.
— А чего бояться,— так искренне удивилась Магда, что вопрос Лизико показался всем слишком детским.
Потом они долго сидели молча. Интересно, почему? Может быть, потому, что они не видели друг друга. Заза несколько раз собирался заговорить, но передумывал. Что с ним? Никогда он не взвешивал своих слов с
такой осторожностью. Пожалуй, он знал, в чем дело — Магда, вернее, его представление о Магде. С такими девицами, а Магду он относил к этому сорту, ему всегда было трудно разговаривать. Наконец он решился спросить, который час, но часов ни у кого не оказалось.
— Чего ты спешишь? — сказал ему Торнике.— Автобус ходит до двенадцати.
— А в двенадцать я не смогу его проводить,— это был голос Магды.
— Это обязательно? — рассмеялся Торнике.
— Люблю провожать! — сказала Магда.— Мне всегда кажется, что уезжаю я сама.
До этой минуты голос Магды для Зазы был совсем незнакомым и чужим, но после этих слов ему показалось, что он и прежде не раз слышал этот голос. Заза поднял голову и ясно увидел лицо Магды. Наверно, его глаза привыкли к темноте. Магда сидела, обняв Лизико и запрокинув голову, словно вглядывалась в небо.
«Мне кажется, что уезжаю я сама... Мне кажется, я сама уезжаю...» — эти слова, произнесенные Магдой, теперь звучали где-то в нем, в мозгу, в сердце.
— По-моему, звезды вырастают за лето,— голос Магды вывел его из задумчивости. Наверно, пока он был погружен в свои мысли, Магда все время говорила о звездах.
Заза снова взглянул на нее.
Она сидела, по-прежнему откинув голову, только глаза почему-то закрыла.
— Звезды растут,— повторил Заза, чувствуя, как освобождается от неловкости, охватившей его с приходом Магды. Теперь, напротив, ему хотелось говорить и говорить, получше выразить все то, о чем он думал. Вдруг он замолчал: почувствовал, что так волнуется, что даже во рту у него пересохло. Он торопливо закурил: с чего это он вдруг разволновался?
Магда и Лизико болтали об итальянском певце, приехавшем на гастроли. Этого певца они слушали в прошлом году, он им не понравился, и теперь они колебались, ехать в город на концерт или нет. Магде не хотелось ехать, Лизико упрашивала: поедем ради меня. Магда отвечала: на днях все равно придется ехать в Тбилиси — начинаются экзамены, а до этого не заставляй меня ехать, я тебя очень прошу.
Заза сидел, прислонившись спиной к дереву, и с улыбкой прислушивался к болтовне подруг.
— Идемте пить чай,— поднялся Торнике.
— Посидим еще немного! — взмолилась Лизико.
— Я не хочу чаю,— сказал Заза.
— И я! — Магда направила фонарик на Торнике. Тот прикрыл глаза руками.
— Погаси!
— Не гаси, не гаси,— воскликнула Лизико,— я тебе что-то покажу!
Она перелистала книгу и достала фотокарточку. Это была та самая книга, которую смотрел Заза, он тоже перелистывал ее, но карточки не увидел.
Магда направила свет на карточку:
— Боже, на кого я здесь похожа?!
— Это Бадри снимал нас в воскресенье/
Торнике взял карточку у Магды.
— Ну-ка, посвети! — Он глянул на карточку и тут же передал ее Зазе: — Ты только посмотри, Екатерина Чавчавадзе перед ней блекнет!
Но Заза не успел разглядеть фотографию, потому что женский голос из дома громко позвал:
— Дети, идите домой, что вы там сидите в темноте?
И он тут же вспомнил ребячью игру: «Гуси, гуси, домой!» Только он это подумал, как услышал шепот Магды: — Гуси, гуси, домой!
Конечно, она сказала это не для того, чтобы кто-нибудь услышал, а Заза решил, что она обращается именно к нему. Мать Торнике, мадам Эленэ, как-то незаметно и быстро очутилась над самыми их головами.
— Это кто? А-а, наша Магда, Магдочка! А это? Заза?—такое удивление звучало в ее голосе, словно она никак не ждала увидеть тут Зазу.
Заза смущенно передернул плечами и не знал, что сказать. Не рассказывать же, как он встретил Торнике на стоянке такси и как тот пригласил его поехать с ним в Кикети.
Хозяйка решительно подошла к Зазе и протянула ему руку: рука остановилась как раз на уровне его губ, Это означало, что следует эту ручку поцеловать.
Заза почтительно коснулся самых кончиков пальцев, как бы извиняясь, что не может приложиться к ручке.
Мадам Эленэ эту привычку сохранила еще с тех времен, когда была оперной певицей. Давно оставив сцену, она не расставалась с приобретенными там манерами. Гостей она встречала, как поклонников, прорвавшихся за кулисы. Она по-прежнему считала себя незаурядной певицей и в своем уходе со сцены винила семью.
«Дети, вы же знаете, что такое дети? А муж, вы же понимаете, что такое муж? — говорила она обычно каждому гостю и таинственно шептала на ухо: — Вас ожидает сюрприз, разумеется, если вы будете паинькой!»
«Паиньке» могло быть семьдесят лет, она обращалась со всеми одинаково.
«О-о!» — как можно восторженней хлопал в ладоши гость...— «Тсс!» — Эленэ прикладывала палец к губам и уходила, провожаемая тоскливым взглядом жертвы — гость отлично знал, какой сюрприз его ждет; если все будут «паиньками», Эленэ им споет,
— Как вам спалось, мамочка? — почти с благоговением спросил Торнике.
— Зачем- вы вышли из дому, здесь ведь холодно,— забеспокоилась Лизико.
— Скажите, дети, во что вы играете? — Эленэ обращалась с ними, будто они на самом деле были детьми и должны были ответить так: «Мы играем в песочек!»
Магда направила фонарь на хозяйку:
— Как вам подошел кикетский климат, тетя Эленэ?
— Неплохо, я сама замечаю, что он мне подходит,— Эленэ склонила голову набок и снисходительно улыбнулась, словно благодарила зал за бурные аплодисменты.
— А морской климат вам подходит? — опять спросила Магда.
— Ах, моря я не выношу, непременно болею,
Заза испугался, что Торнике и Лизико разорвут Магду на куски, но, глянув на них, успокоился: они не сводили с матери восторженных глаз.
— Пойдемте в дом, дети, выпьем чаю, и я угощу вас вареньем,
«Неужели правда? Варенье? Как мы рады! Как мы рады!» — наверно, такого ответа она ждет от нас, подумал Заза, и в ту же минуту Магда радостно захлопала в ладоши:
— Как мы рады, как мы рады!
Заза чуть было не расхохотался вслух.
Теперь все вокруг было видно как нельзя более ясно — в небе сияла полная июльская луна. Они направились к дому. Впереди шествовала мадам Эленэ. Она о чем-то разговаривала со следовавшей за ней по пятам Магдой, однако казалось, что разговаривала она не с ней, а с кем-то идущим впереди: она ни разу не обернулась к Магде. Временами она громко хохотала, смеху исправно вторил деланно огорченный голос Магды: «Ах, что вы говорите, тетя Эленэ, не может этого быть!»
Заза не слышал, о чем они говорили, потому что Лизико шла рядом с ним и со смехом рассказывала, как не любит Торнике просыпаться по утрам.
— Бадри! Бадри! — хохотала Эленэ.
— Что вы, что вы, тетя Эленэ!
— А я его обливаю водой,— говорила Лизико.
— Бадри! Бадри! Бадри!
— Да-да, тетя Эленэ!
— Кричит: почему вы меня разбудили!
— Бадри! Бадри! Бадри!
Интересно, так ли громко Эленэ произносила это имя. Или ему это просто казалось. Но почему это его задевало?
Заза смотрел на Лизико, даже кивал ей, когда это было нужно, но слышал он только это имя: Бадри!
— А потом сломя голову бежит на автобус,— смеялась Лизико.
Они поднялись на балкон. Хозяйка, все так же смеясь, быстро собрала на стол. Впрочем, она забыла про чайные ложки, а потом оказалось, что не поставила сахарницу. Тем не менее она не позволяла девочкам ей помогать и хлопотала с беспечностью женщины, которой обычно не приходится заниматься хозяйством.
— Тетя Эленэ, а варенье? — спросила Магда.
— Ой, про варенье-то я и забыла! А какое ты любишь? — она лукаво погрозила пальцем Магде, как бы продолжая начатый ранее секретный разговор.
Дверь в комнату была открыта, но там стояла такая тишина, будто в ней никого не было.
— Георгий, иди пить чай,— позвала Эленэ мужа.
Ей ничего не ответил.
Заза знал, что Георгий не станет с ними пить чай. Он никогда не выходил к товарищам сына. Не показывался он и тогда, когда они еще учились в школе, и после того, как они окончили институт, и даже теперь, когда все поступили на службу.
Неприятное чувство всегда уносил Заза из этого дома. Здесь их считали вечными детьми, разговаривали с ними полусерьезным тоном, но надо быть верным истине — у них выспрашивали все подробности их жизни, наверное, для того, чтобы «дети» не совершали поступков, вредных для общества и семьи.
Здесь им с улыбкой грозили пальцем, шутили с ними, угощали вареньем, но не разрешали переступать раз и навсегда установленную границу,
Заза стал режиссером того театра, где директором был Георгий Гоброиидзе, но тем не менее он и с ним никогда не разговаривал серьезно, о деле. Напротив, он словно избегал встречи с Зазой. Случалось, что они оставались одни, и тогда Георгий тотчас просил секретаршу вызвать кого-нибудь из сотрудников и молчал вплоть до его появления. «Как он не понимает, что этим оскорбляет меня,— думал Заза,— он как будто боится, чтобы я не сел ему на голову, пользуясь тем, что я товарищ его сына».
Да, в этой семье они все еще считались детьми. Возможно, потому, что воспитывать детей намного легче, чем юношей, вечно сомневающихся, охваченных вечной жаждой спора. Кто знает, какие неприятности могли повлечь за собой эти споры!
Когда товарищи Торнике все же затевали дискуссии — взрослые старались быть как можно дальше. Они запирались в своей комнате, сидели в темноте у телевизора или занимались чем-нибудь другим, словно то, о чем спорили ребята, было крайне скучным, неинтересным и бессмысленным.
Эленэ выходила к ним чаще, чем ее супруг, но ее ласковая улыбка еще больше подчеркивала существование той границы, которая отделяла их от старших, от деловых серьезных людей, которые предоставляли им квартиру, любезно угощали их, старались окружить их атмосферой беззаботной и игривой, чтобы избавить от тех неприятностей, которые непременно возникнут с той минуты, когда дети себя почувствуют полноправными людьми.
— Папочке я отнесу чай в комнату! — сказала Эленэ.
«И зачем я сюда приехал!» — досадливо подумал Заза.
— Знаешь, мамочка, Торнике привез арбуз! — сказала Лизико.
— Что ты говоришь? — удивилась Эленэ и с улыбкой посмотрела на Торнике.— Это правда, Торнике? — С такой любовной улыбкой обычно смотрят на ребенка, делающего первые шаги.
— Да, правда,— пробурчал Торнике,— большое дело!
— Пойду скажу папочке,— сказала Эленэ,— ему будет приятно!
Она налила в стакан чай, положила на блюдце варенье все это понесла в комнату.
Тьму за балконом раскроили автомобильные фары. Машина, свернув с дороги, въехала во двор, остановившись у самого крыльца.
— Приехали! — сказала Лизико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24