Вот кончилась зима
Повесть
(груз)
ВОТ КОНЧИЛАСЬ ЗИМА
А ноги не надо вытирать? — пробурчала старуха.
Он вернулся в переднюю и старательно вытер ноги о тряпку, разостланную перед дверью, потом постучался в дверь, им же самим оставленную открытой, и почтительно справился:
— Можно?
Старуха махнула рукой и пошла. Вдруг она остановилась, словно прислушиваясь, следует ли он за ней. Не уловив позади шума шагов, она обернулась:
— Чего вы там стоите?
Скрестив на груди руки, вошедший застыл на пороге.
— Вы же не сказали, чтобы я заходил.
Мужчина медленно двинулся. Он был обут в большие ботинки, подбитые подковами, и казалось, что вот разлетится вдребезги натертый до зеркального блеска пол.
— Тсс! — замахала на него руками старуха.— Тсс!
Мужчина внезапно остановился, и одна нога его застыла в воздухе.
— Тише! — повторила старуха, однако показала, что он может опустить ногу.
Мужчина повиновался, но с такой осторожностью, словно боялся угодить в лужу.
В дверях, все еще открытых, показалась огромная взъерошенная дворняжка. Она спокойно обвела взглядом комнату и стала отряхиваться от дождя, вздрагивая всем телом.
— Ой! — вскрикнула старуха.
— Курша! — помахал рукой собаке мужчина.
Курша продолжала стоять в открытых дверях, не понимая, чего от нее хочет хозяин, затем улеглась на пороге.
— Пошла вон! — старуха боялась собаки и кричала издали.
— Вы потише! — предупредил мужчина старуху.
— Твоя? — шепотом спросила его старуха.
Мужчина кивнул.
— Прогони ее!
— Не уйдет!
— А ну вас! — старуха повернулась.— Пошли!
Мужчина последовал за ней до конца комнаты, затем старуха вошла во вторую комнату, хлопнула дверью перед самым носом мужчины. Мужчина обернулся к собаке, собака продолжала лежать спокойно. Он дал ей знак рукой оставаться на месте.
Курша в знак согласия бодро застучала хвостом по полу, мужчина улыбнулся.
Старуха не появлялась, и мужчина в нетерпении стал ходить по комнате.
Большая комната, походившая на залу, казалась пустой, только у одной стены стояло в ряд несколько стульев — и это все; можно было подумать, что из этой комнаты только что вынесли покойника. Мужчина, помешкав, присел на стул. Просидев некоторое время, он уронил голову на грудь и задремал. Вскоре очнулся, огляделся по сторонам — старухи не было видно. Задремал снова. Но кто-то начал его теребить, и он с трудом приоткрыл глаза, старуха трясла его за плечо.
Курша глухо зарычала, видимо, для устрашения старухи.
— Как тебя звать? — спросила мужчину старуха.
— Адам!
— Подожди немного! — она шаркала было вон из комнаты, но опять вернулась.— Здесь спать нельзя.
— Хорошо, бабуся,— ответил Адам,— не буду больше спать!
Когда старуха ушла, он прошелся по комнате, зная, что сидя опять заснет. В этой пустой комнате он ни на
чем не мог остановить взгляда. Заметив на стене какой-то портрет, он подошел ближе и стал всматриваться: это была фотография ребенка. На ножке ребенка он разглядел руку: кто-то взрослый держал ребенка, чтобы тот не упал.
Адам отошел от стены, но тут же возвратился к портрету и внимательно вгляделся в него.
Почему-то ему вдруг показалось, что эта фотография имеет отношение к его детству. Рука, поддерживавшая ребенка, чуть не вызвала слезы на его глазах. Словно он знал, кому принадлежала эта рука, знал... знал... но не помнил, забыл только что, в эту самую минуту.
И тут он вспомнил, что никогда ему не приходилось видеть своих детских фотографий, в детстве его не фотографировали. Так почему же все это было таким знакомым и близким, почему была знакома эта рука, бережно обхватившая ножку ребенка? Кто был этот невидимый человек, державший ребенка? Ведь он знал этого человека, ведь до этого он знал все! А сейчас все забыл. «Что же это — сон?» — подумалось ему.
В комнату снова вошла старуха. Оставив дверь открытой, она окликнула посетителя:
— Пожалуйте!
— Бабуся,— Адам хотел спросить, чья это фотография, но старуха перебила его:
— Я сказала — пожалуйте, вас ждут!
Адам вошел в кабинет, он был гораздо меньше и значительно темнее первой комнаты. Здесь горела старинная керосиновая лампа. Лампа свисала с потолка. Над ней алел красный абажур с черными крапинками, похожими на родинки. Абажур напоминал распустившийся гигантский мак, и в его красноватом свете окружающие предметы казались плавающими в воде, нечеткими, нереальными.
В углу стояло никелированное кресло, а возле его ножки — высокая урна. Рядом возвышалась бормашина, она тоже как бы стояла в воде, похожая на цаплю, и даже как будто покачивалась.
Часть комнаты занимал письменный стол. На письменном столе громоздились книги. Книжную груду венчала клетка, в ней прыгала птичка. К столу была приставлена кровать. На кровати валялось пальто, сложенная пополам газета и очки.
— Садитесь, пожалуйста,— услышал Адам,— я сейчас.
Адам повернулся в ту сторону, откуда раздался голос. За занавеской, видимо, находился кран, так как оттуда доносился плеск воды. Возле Адама стоял стул, обитый кожей, сквозь ободранную обивку торчали продавленные пружины. Адам присел на краешек стула, хотя и предпочел бы постоять. Он рукой протер глаза — от бессонницы у него горели веки. Именно сейчас начал одолевать его сон, как видно, потому, что зубная боль утихла. «Может быть, лучше вернуться домой,— подумал он,— если не болит...» Но тут же сказал себе: раз уж пришел, надо с этим кончать!
Засучив рукава, врач с особой тщательностью вытирал полотенцем руки. Был он далеко не молод, низкого роста, лысый, в джемпере домашней вязки, из брюк вылезала небрежно заправленная рубашка.
Адам привстал и поздоровался.
— А-а! — протянул врач, будто узнал Адама.— Садитесь, пожалуйста!
Затем, бросив полотенце на кровать, он крикнул:
— Мама!
Дверь отворилась, и в комнату вошла старуха.
— Где мои очки?
— Очки? — засуетилась старуха.— Очки?
Она кинулась к столу и, когда ничего там не нашла, почему-то взглянула на Адама и беспомощно улыбнулась.
— Все у нас вверх дном, все! — раздраженно проговорил доктор.
— Вон очки, на постели,— как можно вежливее вмешался Адам.
Старуха бросилась к кровати, взяла очки и радостно воскликнула:
— Вот они!
Врач тотчас же надел очки, как бы спеша убедиться — ему они принадлежат или нет, затем смущенно обернулся к старухе:
— Прости меня...— И обнял ее за плечи.
Старуха насупилась:
— Всегда ты так!
Однако по всему было видно, что ласка сына обрадовала ее.
— Я пойду,— спустя некоторое время проговорила она.
— Останься,— сказал ей сын.
— Пойду, у меня чайник стоит.
— Хорошо, мамочка!
Он посмотрел ей вслед и, обернувшись к Адаму, сказал:
— Постарела мать...
Он раскатал и застегнул рукава сорочки и достал из шкафа белый халат:
— Ну, давайте!
Адам огляделся по сторонам: что можно увидеть в этой полутьме? Врач, словно угадав его мысли, подошел к бормашине и повернул лампочку, приделанную возле нее, которую Адам до сих пор не замечал, Лампочка загорелась.
Адам подошел и сел в кресло.
— Откройте рот! — сказал ему врач.
Адам открыл рот, но врач вдруг от него отошел и принялся что-то искать на письменном столе.
Адам не знал, что ему делать: закрывать рот или нет? Может, так и нужно? — думал он. У зубного врача он был впервые. Доктор вернулся с газетой в руках:
— Вы читали?
Адам взглянул одним глазом на газету, рот его оставался открытым, врач только сейчас это заметил.
— Ох, извините! — Он бросил газету на подоконник. Окно, пробитое как раз против кресла, было наглухо закрыто ставнями, как видно, и днем их не открывали: на подоконнике стояла швейная машина и большая бутыль, оплетенная соломой.
Врач открыл металлическую коробку, вынул из нее какой-то инструмент.
«Вот сейчас начнется!» — подумал Адам и приготовился к страшной боли.
— Три дня, как я не сплю,— сказал Адам,
— Это пустяки,— ответил ему врач,
— Болит!
— Так всегда бывает!
— Три ночи!..
— Ну-ка, откройте рот!
Потом он опять оставил Адама, подошел к столу, сунул сигарету в длинный мундштук, закурил и, выпустив струйку дыма, проговорил:
— Это естественно!
У Адама зуб больше не болел, теперь ему хотелось побыстрее уйти отсюда, уйти как можно скорее.
Врач принес стул, присел рядом с ним и стряхнул пепел в урну. Он отоспался днем, впереди у него была долгая бессонная ночь, и он не спешил отпускать пациента.
— Ну, я пошел,— сказал Адам, собираясь встать.
— Нет. Я должен положить вам лекарство.
«Чего же тогда ждешь?» — подумал Адам, а вслух произнес:
— Хорошо, пожалуйста.
— Я вас знаю,— вдруг проговорил врач.
— Да,— отозвался Адам,— да..,
— Вы строите мост, верно?
— Да...
— А теперь?
— Что — теперь?
— Когда пойдет снег, тогда что?
— Что поделать, приостановим.
— А снег пойдет скоро, может быть, он идет уже сейчас.
— Нет... Сейчас моросит дождь...
— Так бывает всегда—сначала дождь, потом снег.
— Да...
— А потом опять дождь.
— Может быть, и не приостановим,— сказал Адам.
— Изведетесь.
— Посмотрим, там видно будет.
— Может быть, снег и не пойдет. Вы, конечно, живете один?
— Для нас оборудованы вагоны. Там я и живу.
— Здесь, наверно, у вас есть знакомые?
— Да, есть. Нас много. Рабочие...
— Ну-ка откройте рот! — Врач наконец встал.
Через некоторое время в дверях показалась голова
старухи.
— Ты меня звал? — спросила она сына,
— Нет.
— Значит, мне послышалось,— она прикрыла за собой дверь.
— Это моя мать,— сказал врач,— совсем постарела, бедняжка,— и после паузы добавил: — Да ведь и я поста* рел. А у вас есть родители?
— Нет.
— Что вы говорите? — врач снова опустился на стул.— Что вы говорите?
— ...Значит, у меня нет ничего серьезного? — Адам приложил руку к щеке, желая напомнить врачу о своем больном зубе.
— Ничего страшного,— сказал врач и тяжело поднялся,— у вас такие зубы, что можете смело жевать железо... Не бойтесь... Ничего не бойтесь...
Адам не понял, чего он не должен бояться.
Когда они вышли в большую комнату, Адам снова взглянул на детское фото, висевшее на стене,
— Эта фотография...
Врач не дал ему договорить.
— Вы видели ее? Это мой племянник, теперь ему столько же лет, сколько вам.
— А я думал...— Адам растерянно улыбнулся,— наверно, и я был в детстве таким.
— Дети похожи друг на друга,— ответил врач, доверительно коснулся раскрытой ладонью груди Адама, взглянул на него снизу и с лукавой улыбкой добавил: —- А что потом с ними делается, уж не знаю!
Вдруг он увидел лежащую на пороге собаку:
— Ого?!
Адам страшно смутился.
— Не захотела ждать во дворе,— извиняющимся тоном проговорил он.
— Ну и что тут такого, что тут такого? Как она вымокла, бедняга!
— Встань, Курша! — крикнул Адам собаке.
Собака поднялась. Врач смело подошел к ней и погладил по голове.
— Какая она большая! — воскликнул он с детским восторгом.
Они вышли в переднюю. Врач открыл дверь.
— Большое спасибо,— пробормотал Адам.
— Если заболит, то не стесняйтесь, тут же ко мне. Но я думаю, что все будет хорошо.
— Большое спасибо...
— Заходите и.просто так. Мы собираемся по субботам, играем в нарды, беседуем.
— Спасибо.
— Обязательно заходите.
В это время врача окликнула мать:
— Простудишься, заходи в дом!
— До свидания,— сказал врачу Адам,
— До свидания. Как там, темно?
— Ничего, я найду дорогу.
— В конце улицы должна быть лампочка. Оттуда начинается асфальт.
— Всего доброго!
— Заходите!
— Спасибо!
Адам не пошел туда, где светила лампочка, а сразу же свернул. Не признаваясь себе в этом, он знал, что идет к дому Тины. Прошла неделя, как он ее не видел, ни разу. А это было невыносимее любой зубной боли. Все он мог вытерпеть, все — только бы видеть Тину!
Сейчас он непременно должен увидеть ее. Вряд ли это возможно в столь поздний час. Но все же у него была какая-то надежда. Вдруг она случайно зайдет к соседям? Выйдет и увидит меня. Как всегда, ничего не скажет, только взглянет разок и уйдет... исчезнет. Если даже она остановится и заговорит со мной, что я могу ей сказать? Ничего... я и сам знаю, что поступаю глупо и нет у меня на это права, но что поделаешь! Разве и вчера я не стоял здесь? И позавчера? Всем уже глаза намозолил, а людям большего не надо, чтобы женщину очернить...
Затем он почувствовал, что бежит; ему казалось, что дождь не пускает его, преграждает ему путь, грубо ухватив его за рукав, тащит назад. Он сопротивлялся изо всех сил и бежал вперед.
Собака семенила за ним. Так, не сбавляя шагу, он добежал до дома Тины. Он вовремя опомнился, иначе мог налететь на калитку, выдать себя.
Он остановился и перевел дух. Взору его предстало нечто совсем неожиданное: калитка была распахнута. В глубине двора стоял грузовик, с которого сбрасывали дрова. Адам явственно слышал голос ее мужа. За двухэтажным кирпичным домом, как помнил Адам, находилась кладовка. В окне горел свет, и сердце подсказывало Адаму, что Тина непременно должна быть там.
Он осторожно прокрался во двор. Находившиеся во дворе не могли видеть его: они стояли на свету, а Адама скрывала тьма.
Адам пошел прямо к сарайчику. Он не думал, что делал, не думал, что могло это повлечь за собой: он ничего не понимал, ничего не чувствовал, он знал только одно — ему непременно нужно было повидать Тину.
Он приоткрыл дверь. Сперва он боялся, что ничего не увидит, но увидел все с поразительной ясностью: Тина, склонившись над тазом, стирала. Волосы у нее были распущены, рукава платья засучены выше локтя, а руки погружены в мыльную пену. Тут же, в углу, на керосинке стоял большой котел, в котором варилось белье.
На подоконнике единственного окна стояли засохшие цветы в глиняных горшках. Окно было завешено полотняной занавеской с ручной вышивкой. На стене висел календарь.
Хотя окно было приоткрыто, в комнате стоял запах мыла и вываривающегося белья.
Тина подняла голову и взглянула на Адама. Вначале она его не узнала или просто не разглядела. Затем лицо ее изменилось, она вынула руки из воды и вытерла их о передник, поправила распустившиеся волосы и неторопливо застегнула на груди пуговицу.
— Здравствуйте,— тихо произнес Адам, придвинул к себе стул и сел у двери. Опустив голову, он ждал чего-то, сам не зная чего.
— У вас какое-нибудь дело? — тихо спросила Тина.
— Простите...
Наступила невыносимая тишина. Адам по-прежнему сидел, опустив голову. Вдруг он почувствовал, что Тина улыбнулась, поднял голову и взглянул на нее. Она и вправду улыбалась.
— Тина,— голос у Адама задрожал,— Тина...
— Подождите, я дам вам воды...— Она была так спокойна, будто каждый день с ним разговаривала. Удивительно, сколько в ней было смелости и как она догадалась, что Адама мучила жажда.
Тина налила из графина стакан воды и подала Адаму.
— Вот, выпейте!
Адам взглянул на нее, что-то собрался сказать, но во рту у него пересохло и он не смог вымолвить ни слова. Он залпом опорожнил стакан.
— Еще, пожалуйста! — Тина снова наполнила стакан. Но Адам не стал больше пить, поставил стакан на стол и подошел к календарю. Только бы она не подумала, что он пьян.
— Этот листок уже можно оторвать...
«Я даже не помню, какое сегодня число...»
— Конечно, оторвите..,
Адам повернулся.
— Тина!
Тина подошла к нему совсем близко.
— Вы промокли, идите домой!
Адам обмяк, подчинился, повиновался ее голосу. Тина этим сказала все: что еще могла она ему сказать?
Адам направился к двери.
— До свидания, Тина!
Тина улыбнулась ему. Эта улыбка скорее насторожила Адама, чем обрадовала. «Честное слово, она думает, что я пьян,— подумал он,— она боится и поэтому улыбается».
Адам прислонился плечом к стене и громко рассмеялся: с чего это его качает, словно он на самом деле напился! Нельзя так уходить. Надо сказать что-нибудь.
— Идет дождь...— вот все, что он сумел из себя вы- давить.
— Дождь идет все время...— уже на улице послышались ему слова Тины. А может быть, Тина не произнесла ни звука, а ему это только показалось?
Спустя некоторое время Тина вышла во двор. В темноте она с трудом разглядела Адама, который удалялся нетвердой походкой. За ним трусила большая собака.
— Чего ты там стоишь? — раздался недовольный голос мужа.
— Не оставлять же калитку открытой! — ответила она, не отрывая взгляда от таявшего в ночи силуэта.
— Уйдет машина, я сам закрою, заходи в дом!
Снег выпал неожиданно. Так рано в Тбилиси снег никогда не выпадал. Во всяком случае, Заза не помнил такого.
Возвращаясь из театра, Заза и Нинико встретили Па- пуну, Торнике и Рамаза. Папуна повел всех к своей знакомой.
— Да здравствует первый снег! — провозгласил тамада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Повесть
(груз)
ВОТ КОНЧИЛАСЬ ЗИМА
А ноги не надо вытирать? — пробурчала старуха.
Он вернулся в переднюю и старательно вытер ноги о тряпку, разостланную перед дверью, потом постучался в дверь, им же самим оставленную открытой, и почтительно справился:
— Можно?
Старуха махнула рукой и пошла. Вдруг она остановилась, словно прислушиваясь, следует ли он за ней. Не уловив позади шума шагов, она обернулась:
— Чего вы там стоите?
Скрестив на груди руки, вошедший застыл на пороге.
— Вы же не сказали, чтобы я заходил.
Мужчина медленно двинулся. Он был обут в большие ботинки, подбитые подковами, и казалось, что вот разлетится вдребезги натертый до зеркального блеска пол.
— Тсс! — замахала на него руками старуха.— Тсс!
Мужчина внезапно остановился, и одна нога его застыла в воздухе.
— Тише! — повторила старуха, однако показала, что он может опустить ногу.
Мужчина повиновался, но с такой осторожностью, словно боялся угодить в лужу.
В дверях, все еще открытых, показалась огромная взъерошенная дворняжка. Она спокойно обвела взглядом комнату и стала отряхиваться от дождя, вздрагивая всем телом.
— Ой! — вскрикнула старуха.
— Курша! — помахал рукой собаке мужчина.
Курша продолжала стоять в открытых дверях, не понимая, чего от нее хочет хозяин, затем улеглась на пороге.
— Пошла вон! — старуха боялась собаки и кричала издали.
— Вы потише! — предупредил мужчина старуху.
— Твоя? — шепотом спросила его старуха.
Мужчина кивнул.
— Прогони ее!
— Не уйдет!
— А ну вас! — старуха повернулась.— Пошли!
Мужчина последовал за ней до конца комнаты, затем старуха вошла во вторую комнату, хлопнула дверью перед самым носом мужчины. Мужчина обернулся к собаке, собака продолжала лежать спокойно. Он дал ей знак рукой оставаться на месте.
Курша в знак согласия бодро застучала хвостом по полу, мужчина улыбнулся.
Старуха не появлялась, и мужчина в нетерпении стал ходить по комнате.
Большая комната, походившая на залу, казалась пустой, только у одной стены стояло в ряд несколько стульев — и это все; можно было подумать, что из этой комнаты только что вынесли покойника. Мужчина, помешкав, присел на стул. Просидев некоторое время, он уронил голову на грудь и задремал. Вскоре очнулся, огляделся по сторонам — старухи не было видно. Задремал снова. Но кто-то начал его теребить, и он с трудом приоткрыл глаза, старуха трясла его за плечо.
Курша глухо зарычала, видимо, для устрашения старухи.
— Как тебя звать? — спросила мужчину старуха.
— Адам!
— Подожди немного! — она шаркала было вон из комнаты, но опять вернулась.— Здесь спать нельзя.
— Хорошо, бабуся,— ответил Адам,— не буду больше спать!
Когда старуха ушла, он прошелся по комнате, зная, что сидя опять заснет. В этой пустой комнате он ни на
чем не мог остановить взгляда. Заметив на стене какой-то портрет, он подошел ближе и стал всматриваться: это была фотография ребенка. На ножке ребенка он разглядел руку: кто-то взрослый держал ребенка, чтобы тот не упал.
Адам отошел от стены, но тут же возвратился к портрету и внимательно вгляделся в него.
Почему-то ему вдруг показалось, что эта фотография имеет отношение к его детству. Рука, поддерживавшая ребенка, чуть не вызвала слезы на его глазах. Словно он знал, кому принадлежала эта рука, знал... знал... но не помнил, забыл только что, в эту самую минуту.
И тут он вспомнил, что никогда ему не приходилось видеть своих детских фотографий, в детстве его не фотографировали. Так почему же все это было таким знакомым и близким, почему была знакома эта рука, бережно обхватившая ножку ребенка? Кто был этот невидимый человек, державший ребенка? Ведь он знал этого человека, ведь до этого он знал все! А сейчас все забыл. «Что же это — сон?» — подумалось ему.
В комнату снова вошла старуха. Оставив дверь открытой, она окликнула посетителя:
— Пожалуйте!
— Бабуся,— Адам хотел спросить, чья это фотография, но старуха перебила его:
— Я сказала — пожалуйте, вас ждут!
Адам вошел в кабинет, он был гораздо меньше и значительно темнее первой комнаты. Здесь горела старинная керосиновая лампа. Лампа свисала с потолка. Над ней алел красный абажур с черными крапинками, похожими на родинки. Абажур напоминал распустившийся гигантский мак, и в его красноватом свете окружающие предметы казались плавающими в воде, нечеткими, нереальными.
В углу стояло никелированное кресло, а возле его ножки — высокая урна. Рядом возвышалась бормашина, она тоже как бы стояла в воде, похожая на цаплю, и даже как будто покачивалась.
Часть комнаты занимал письменный стол. На письменном столе громоздились книги. Книжную груду венчала клетка, в ней прыгала птичка. К столу была приставлена кровать. На кровати валялось пальто, сложенная пополам газета и очки.
— Садитесь, пожалуйста,— услышал Адам,— я сейчас.
Адам повернулся в ту сторону, откуда раздался голос. За занавеской, видимо, находился кран, так как оттуда доносился плеск воды. Возле Адама стоял стул, обитый кожей, сквозь ободранную обивку торчали продавленные пружины. Адам присел на краешек стула, хотя и предпочел бы постоять. Он рукой протер глаза — от бессонницы у него горели веки. Именно сейчас начал одолевать его сон, как видно, потому, что зубная боль утихла. «Может быть, лучше вернуться домой,— подумал он,— если не болит...» Но тут же сказал себе: раз уж пришел, надо с этим кончать!
Засучив рукава, врач с особой тщательностью вытирал полотенцем руки. Был он далеко не молод, низкого роста, лысый, в джемпере домашней вязки, из брюк вылезала небрежно заправленная рубашка.
Адам привстал и поздоровался.
— А-а! — протянул врач, будто узнал Адама.— Садитесь, пожалуйста!
Затем, бросив полотенце на кровать, он крикнул:
— Мама!
Дверь отворилась, и в комнату вошла старуха.
— Где мои очки?
— Очки? — засуетилась старуха.— Очки?
Она кинулась к столу и, когда ничего там не нашла, почему-то взглянула на Адама и беспомощно улыбнулась.
— Все у нас вверх дном, все! — раздраженно проговорил доктор.
— Вон очки, на постели,— как можно вежливее вмешался Адам.
Старуха бросилась к кровати, взяла очки и радостно воскликнула:
— Вот они!
Врач тотчас же надел очки, как бы спеша убедиться — ему они принадлежат или нет, затем смущенно обернулся к старухе:
— Прости меня...— И обнял ее за плечи.
Старуха насупилась:
— Всегда ты так!
Однако по всему было видно, что ласка сына обрадовала ее.
— Я пойду,— спустя некоторое время проговорила она.
— Останься,— сказал ей сын.
— Пойду, у меня чайник стоит.
— Хорошо, мамочка!
Он посмотрел ей вслед и, обернувшись к Адаму, сказал:
— Постарела мать...
Он раскатал и застегнул рукава сорочки и достал из шкафа белый халат:
— Ну, давайте!
Адам огляделся по сторонам: что можно увидеть в этой полутьме? Врач, словно угадав его мысли, подошел к бормашине и повернул лампочку, приделанную возле нее, которую Адам до сих пор не замечал, Лампочка загорелась.
Адам подошел и сел в кресло.
— Откройте рот! — сказал ему врач.
Адам открыл рот, но врач вдруг от него отошел и принялся что-то искать на письменном столе.
Адам не знал, что ему делать: закрывать рот или нет? Может, так и нужно? — думал он. У зубного врача он был впервые. Доктор вернулся с газетой в руках:
— Вы читали?
Адам взглянул одним глазом на газету, рот его оставался открытым, врач только сейчас это заметил.
— Ох, извините! — Он бросил газету на подоконник. Окно, пробитое как раз против кресла, было наглухо закрыто ставнями, как видно, и днем их не открывали: на подоконнике стояла швейная машина и большая бутыль, оплетенная соломой.
Врач открыл металлическую коробку, вынул из нее какой-то инструмент.
«Вот сейчас начнется!» — подумал Адам и приготовился к страшной боли.
— Три дня, как я не сплю,— сказал Адам,
— Это пустяки,— ответил ему врач,
— Болит!
— Так всегда бывает!
— Три ночи!..
— Ну-ка, откройте рот!
Потом он опять оставил Адама, подошел к столу, сунул сигарету в длинный мундштук, закурил и, выпустив струйку дыма, проговорил:
— Это естественно!
У Адама зуб больше не болел, теперь ему хотелось побыстрее уйти отсюда, уйти как можно скорее.
Врач принес стул, присел рядом с ним и стряхнул пепел в урну. Он отоспался днем, впереди у него была долгая бессонная ночь, и он не спешил отпускать пациента.
— Ну, я пошел,— сказал Адам, собираясь встать.
— Нет. Я должен положить вам лекарство.
«Чего же тогда ждешь?» — подумал Адам, а вслух произнес:
— Хорошо, пожалуйста.
— Я вас знаю,— вдруг проговорил врач.
— Да,— отозвался Адам,— да..,
— Вы строите мост, верно?
— Да...
— А теперь?
— Что — теперь?
— Когда пойдет снег, тогда что?
— Что поделать, приостановим.
— А снег пойдет скоро, может быть, он идет уже сейчас.
— Нет... Сейчас моросит дождь...
— Так бывает всегда—сначала дождь, потом снег.
— Да...
— А потом опять дождь.
— Может быть, и не приостановим,— сказал Адам.
— Изведетесь.
— Посмотрим, там видно будет.
— Может быть, снег и не пойдет. Вы, конечно, живете один?
— Для нас оборудованы вагоны. Там я и живу.
— Здесь, наверно, у вас есть знакомые?
— Да, есть. Нас много. Рабочие...
— Ну-ка откройте рот! — Врач наконец встал.
Через некоторое время в дверях показалась голова
старухи.
— Ты меня звал? — спросила она сына,
— Нет.
— Значит, мне послышалось,— она прикрыла за собой дверь.
— Это моя мать,— сказал врач,— совсем постарела, бедняжка,— и после паузы добавил: — Да ведь и я поста* рел. А у вас есть родители?
— Нет.
— Что вы говорите? — врач снова опустился на стул.— Что вы говорите?
— ...Значит, у меня нет ничего серьезного? — Адам приложил руку к щеке, желая напомнить врачу о своем больном зубе.
— Ничего страшного,— сказал врач и тяжело поднялся,— у вас такие зубы, что можете смело жевать железо... Не бойтесь... Ничего не бойтесь...
Адам не понял, чего он не должен бояться.
Когда они вышли в большую комнату, Адам снова взглянул на детское фото, висевшее на стене,
— Эта фотография...
Врач не дал ему договорить.
— Вы видели ее? Это мой племянник, теперь ему столько же лет, сколько вам.
— А я думал...— Адам растерянно улыбнулся,— наверно, и я был в детстве таким.
— Дети похожи друг на друга,— ответил врач, доверительно коснулся раскрытой ладонью груди Адама, взглянул на него снизу и с лукавой улыбкой добавил: —- А что потом с ними делается, уж не знаю!
Вдруг он увидел лежащую на пороге собаку:
— Ого?!
Адам страшно смутился.
— Не захотела ждать во дворе,— извиняющимся тоном проговорил он.
— Ну и что тут такого, что тут такого? Как она вымокла, бедняга!
— Встань, Курша! — крикнул Адам собаке.
Собака поднялась. Врач смело подошел к ней и погладил по голове.
— Какая она большая! — воскликнул он с детским восторгом.
Они вышли в переднюю. Врач открыл дверь.
— Большое спасибо,— пробормотал Адам.
— Если заболит, то не стесняйтесь, тут же ко мне. Но я думаю, что все будет хорошо.
— Большое спасибо...
— Заходите и.просто так. Мы собираемся по субботам, играем в нарды, беседуем.
— Спасибо.
— Обязательно заходите.
В это время врача окликнула мать:
— Простудишься, заходи в дом!
— До свидания,— сказал врачу Адам,
— До свидания. Как там, темно?
— Ничего, я найду дорогу.
— В конце улицы должна быть лампочка. Оттуда начинается асфальт.
— Всего доброго!
— Заходите!
— Спасибо!
Адам не пошел туда, где светила лампочка, а сразу же свернул. Не признаваясь себе в этом, он знал, что идет к дому Тины. Прошла неделя, как он ее не видел, ни разу. А это было невыносимее любой зубной боли. Все он мог вытерпеть, все — только бы видеть Тину!
Сейчас он непременно должен увидеть ее. Вряд ли это возможно в столь поздний час. Но все же у него была какая-то надежда. Вдруг она случайно зайдет к соседям? Выйдет и увидит меня. Как всегда, ничего не скажет, только взглянет разок и уйдет... исчезнет. Если даже она остановится и заговорит со мной, что я могу ей сказать? Ничего... я и сам знаю, что поступаю глупо и нет у меня на это права, но что поделаешь! Разве и вчера я не стоял здесь? И позавчера? Всем уже глаза намозолил, а людям большего не надо, чтобы женщину очернить...
Затем он почувствовал, что бежит; ему казалось, что дождь не пускает его, преграждает ему путь, грубо ухватив его за рукав, тащит назад. Он сопротивлялся изо всех сил и бежал вперед.
Собака семенила за ним. Так, не сбавляя шагу, он добежал до дома Тины. Он вовремя опомнился, иначе мог налететь на калитку, выдать себя.
Он остановился и перевел дух. Взору его предстало нечто совсем неожиданное: калитка была распахнута. В глубине двора стоял грузовик, с которого сбрасывали дрова. Адам явственно слышал голос ее мужа. За двухэтажным кирпичным домом, как помнил Адам, находилась кладовка. В окне горел свет, и сердце подсказывало Адаму, что Тина непременно должна быть там.
Он осторожно прокрался во двор. Находившиеся во дворе не могли видеть его: они стояли на свету, а Адама скрывала тьма.
Адам пошел прямо к сарайчику. Он не думал, что делал, не думал, что могло это повлечь за собой: он ничего не понимал, ничего не чувствовал, он знал только одно — ему непременно нужно было повидать Тину.
Он приоткрыл дверь. Сперва он боялся, что ничего не увидит, но увидел все с поразительной ясностью: Тина, склонившись над тазом, стирала. Волосы у нее были распущены, рукава платья засучены выше локтя, а руки погружены в мыльную пену. Тут же, в углу, на керосинке стоял большой котел, в котором варилось белье.
На подоконнике единственного окна стояли засохшие цветы в глиняных горшках. Окно было завешено полотняной занавеской с ручной вышивкой. На стене висел календарь.
Хотя окно было приоткрыто, в комнате стоял запах мыла и вываривающегося белья.
Тина подняла голову и взглянула на Адама. Вначале она его не узнала или просто не разглядела. Затем лицо ее изменилось, она вынула руки из воды и вытерла их о передник, поправила распустившиеся волосы и неторопливо застегнула на груди пуговицу.
— Здравствуйте,— тихо произнес Адам, придвинул к себе стул и сел у двери. Опустив голову, он ждал чего-то, сам не зная чего.
— У вас какое-нибудь дело? — тихо спросила Тина.
— Простите...
Наступила невыносимая тишина. Адам по-прежнему сидел, опустив голову. Вдруг он почувствовал, что Тина улыбнулась, поднял голову и взглянул на нее. Она и вправду улыбалась.
— Тина,— голос у Адама задрожал,— Тина...
— Подождите, я дам вам воды...— Она была так спокойна, будто каждый день с ним разговаривала. Удивительно, сколько в ней было смелости и как она догадалась, что Адама мучила жажда.
Тина налила из графина стакан воды и подала Адаму.
— Вот, выпейте!
Адам взглянул на нее, что-то собрался сказать, но во рту у него пересохло и он не смог вымолвить ни слова. Он залпом опорожнил стакан.
— Еще, пожалуйста! — Тина снова наполнила стакан. Но Адам не стал больше пить, поставил стакан на стол и подошел к календарю. Только бы она не подумала, что он пьян.
— Этот листок уже можно оторвать...
«Я даже не помню, какое сегодня число...»
— Конечно, оторвите..,
Адам повернулся.
— Тина!
Тина подошла к нему совсем близко.
— Вы промокли, идите домой!
Адам обмяк, подчинился, повиновался ее голосу. Тина этим сказала все: что еще могла она ему сказать?
Адам направился к двери.
— До свидания, Тина!
Тина улыбнулась ему. Эта улыбка скорее насторожила Адама, чем обрадовала. «Честное слово, она думает, что я пьян,— подумал он,— она боится и поэтому улыбается».
Адам прислонился плечом к стене и громко рассмеялся: с чего это его качает, словно он на самом деле напился! Нельзя так уходить. Надо сказать что-нибудь.
— Идет дождь...— вот все, что он сумел из себя вы- давить.
— Дождь идет все время...— уже на улице послышались ему слова Тины. А может быть, Тина не произнесла ни звука, а ему это только показалось?
Спустя некоторое время Тина вышла во двор. В темноте она с трудом разглядела Адама, который удалялся нетвердой походкой. За ним трусила большая собака.
— Чего ты там стоишь? — раздался недовольный голос мужа.
— Не оставлять же калитку открытой! — ответила она, не отрывая взгляда от таявшего в ночи силуэта.
— Уйдет машина, я сам закрою, заходи в дом!
Снег выпал неожиданно. Так рано в Тбилиси снег никогда не выпадал. Во всяком случае, Заза не помнил такого.
Возвращаясь из театра, Заза и Нинико встретили Па- пуну, Торнике и Рамаза. Папуна повел всех к своей знакомой.
— Да здравствует первый снег! — провозгласил тамада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24