Не шумит больше, не буйствует. Только рокот моторок, что бороздят синюю гладь, изредка нарушает тишину.
— Бабушка, не хочешь ли прокатиться по морю?
Это крикнул Мелик.
Бабушка Шогер прикрыла лицо. Мамбре хитро ухмыльнулся:
— Боится моя вспугнутая серна.
Бабушка Шогер сверкнула глазами.
— Выпил бы еще чарку, так я бы тебе уже не серной показалась, а невестой, дурень ты мой старый!
Тень Цицернаванка упала на синее зеркало моря и простерлась к поселку. Кривой крест в воде выпрямился, утолил наконец свою жажду. Две белые чайки мелькнули над водой и с кличем полетели к далям морским.
Над синим зеркалом понуро свесили головы тени скал — черные буйволы в воде. Тень горы Татан со снежной короной тоже в воде. Далека была — приблизилась. И водонапорная башня на плотине смотрится в море. А стоящие на ней Граче и другие люди словно бы кинулись головой вниз.
Бабушка Шогер глянула на воду и не своим голосом закричала:
— Вай, утонут.
Дядюшка Мамбре улыбается.
— Нежена — ума палата.
Телята из поселка, вздернув хвостики-цветки, приближаются к воде, но, увидев свои отражения, изумленно пятятся назад: «Ба...»
На плотине выстроились школьники. У них в руках цветы, и они поют. Председатель поселкового Совета Астг очень серьезная, вся в хлопотах. С двумя юношами она приладила микрофон к столу, покрытому красной тканью. Между делом вдруг спросила меня:
— Не хотели бы выступить от имени гостей нашего поселка?
— Что сказать-то?— пожал я плечами.
— Люди такое сотворили, а тебе сказать нечего? — укоризненно покачала она головой.
— Многое бы я сказал, да лучше не буду.
И в самом деле, лучше ничего не говорить. Я невольно оказался здесь гостем. Пожалуй, даже не гостем. Быть гостем — это еще что-то значит. А я чувствую себя лишним на берегу этого синего моря, среди радостной, бурлящей толпы. Мне хотелось бы сейчас быть под водой, как груша Хачипапа. Я тоскую по старой тропинке. Мне совестно, но это так. Люди ликуют, а я вижу себя мальчишкой с почтовой сумкой за спиной и горюю о прошлом.
Граче подзывает бабушку.
— Ты должна открыть туннель! — говорит он.
Еще чего не хватало! Бабушка Шогер удивленно смотрит на внука.
Но она не успевает толком удивиться, как ей дают в руки ножницы и подводят к входу в туннель, из конца в конец перетянутому лентой.
— Режь,— кричит моя Астг,— режь! Настрадалась без воды. Получай теперь сполна.
Бабушка Шогер разрезает ленточку. Мелик тем временем приводит в движение колесо распределителя воды, и слышится журчание. Бабушка Шогер обнимает Граче. Стоя в стороне, плачет Астг. Мне не по себе. Люди напоили Ладанные поля, напоили все и всех вокруг. А меня не хватило на то, чтобы утолить жажду одного сердца! Лишний я, лишний...
Бабушка Шогер протягивает руки к дочери:
— О чем ты скорбишь? Сегодня не день траура. Зачем плакать?
Вода бурлит в туннеле. Мы этого не видим, только слышим. Вода идет под землей. Дети бросают цветы в воду. Вода расцветает всеми красками и течет к Ладанным полям.
Над морем парят белые чайки. Раньше их здесь не было. Вода течет к Ладанным полям. Дядюшка Мамбре играет грустную мелодию. Бабушка Шогер отнимает у него зурну.
— Нашел время тоску разводить. Сегодняшний день для радости. Пусть играют дети, пусть поют и танцуют люди!
Вслед за водой народ устремился к Ладанным полям. Кто на чем может. Но все больше пешком.
Мелик усадил своих на мотоцикл. Вот на белом жеребце пронеслась Астг.
Граче подходит ко мне:
— Поедем?
Он сам ведет машину. Нас двое в ней. Проезжаем новой дорогой. Его дорогой.
Граче говорит:
— Я взял участок на Ладанных полях. Буду строить себе дом. А ты будешь?
— Не знаю,— отвечаю я, а сам всматриваюсь вперед, туда, куда ускакала всадница на белом коне.— Не знаю...
— Это не ответ. Есть вещи, которые надо знать, и знать точно.
По дороге он забирает в машину бабушку и деда. Они величественно усаживаются на заднем сиденье.
— Бабушка, ты врачиху нашу знаешь?—спрашивает Граче.
Бабушка наклоняется к нему.
— Знаю. Как не знать! Ладная девушка.
— Засылай сватов! — Граче смущенно улыбается.— Старый обычай надо хранить.
Бабушка сзади обнимает внука за плечи.
— Правда, Граче? Правда?
— Правда, бабушка, правда. Проси ее руки для меня.
Радость дядюшки Мамбре выплескивается из машины.
— Вот это дело!—кричит он.— Давно бы так!
Подъезжаем к Ладанным полям. Море осталось далеко, в ущелье. Едва виден крест Цицернаванка. У Родника Куропатки стоит белый жеребец Астг. Я говорю Граче:
— У тебя есть проект для дома?
— Конечно есть. Весь из света и солнца. Устал я от мрака, от стона тяжелых каменных стен. Пусть в моем доме будет свет.
— А мне спроектируй такой вот, с тяжелыми стенами. Похожий на Цицернаванк. И чтобы дверь с трещоткой, а на ней призыв: «Радуйся и ликуй!» И купол пусть будет, пусть под ним умножатся звуки радости. Про карниз не забудь, чтобы голуби на него садились. Договорились, сделаешь?
— Почему бы и нет?
Машина едет по воде. Вода туннеля уже дошла до Родника Куропатки. Ручейками бежит она по голой и сухой земле. Спешит к далям. Иссохшая земля поглощает ее.
Дядюшка Мамбре первым выходит из машины. Он становится на колени на жаждущую землю, наклоняется и пьет воду. Воду, что его внуки привели к Ладанным полям.
— Охай...
Мне вспоминается, как некогда утолил свою жажду у Родника Куропатки мой отец...
«Я утолил свою жажду, а ты, земля?..»
Детишки босиком бегают по воде, которая обильно течет по Ладанным полям. Белый жеребец Астг ржет от удовольствия. И ржание его стелется по земле до горизонта.
ЗЕЛЕНАЯ ТЕНЬ
Скала, из которой бьет Родник Куропатки, коршуном нависает над ручьем, что уносит родниковую воду по склонам к зеленеющим кустам и травам. Бело-красным
пожаром полыхают расцветшая черешня и куст граната. Оба они — новоселы на Ладанных полях. Всего две недели назад посадила их здесь Астг. Цветки граната надтреснуты, и красный густой сок, стекая с них, тяжелыми каплями падает на воду...
Вот уже какой день в час догорающего заката приходит сюда бабушка Шогер и, опершись о ствол черешни, молча стоит, озаренная факелом, пока темнота не погасит блеска воды.
Все вокруг ново на Ладанных полях. И сады, и виноградники.
Не стонет больше земля, не мычит, как бык, упавший на борозду, истомленный от жажды...
У самого Родника Куропатки отвела мне участок под дом моя Астг. А чуть дальше участок Граче. Там дядюшка Мамбре уже успел насадить сад — вон они, деревья, стоят в пышнозеленом уборе.
Вода отозвалась. Подалась к людям, пришла на земли извечно стонущих Ладанных полей. Много ее теперь. Не растрескается больше от жажды земля...
Бабушка Шогер изо дня в день приходит сюда, садится под тень цветущего граната и о чем-то думает. О чем?
Спроси у вод, что пришли по длинному туннелю в эти ущелья и теперь с серебряным звоном падают к ногам бабушки Шогер, поливают корни граната, синим поясом охватывают изумрудное одеяние земли.
У этих вод, говорю, спроси. Они, пожалуй, не ответят. Поди-ка лучше и спроси у тех, что текли здесь год тому назад, пятьдесят, сто и тысячу лет назад. Спроси у Лорагета, что со звоном тек здесь, не одаривая ни людей, ни землю.
Утекли, говоришь, те воды? Тогда спроси у бабушки Шогер, что стоит под сенью черешни, стоит, как старое сучковато-морщинистое дерево, и вспоминает о днях своей молодости...
Лорагет протекал в ущелье. Внук бабушки Шогер перекрыл русло реки, создал море и поднял воду на Ладанные поля. Некогда бесстыдно хохочущая в ответ на стоны людей и земли вода поднялась на Ладанные поля. Сумасбродная река утихомирилась, обернулась умным, добрым морем.
На склоне ущелья лепилось маленькое село — несколько вспаханных клочков с колосящимися на них
чахлыми хлебами да грядками фасоли. Были на склоне виноградники и кусты граната, которые кто знает когда посадил здесь Хачипап.
В каждом доме была невестка и рано или поздно раздавался детский крик. Была невестка, был детский крик и в доме Хачипапа. Жена козопаса Мамбре, цветущее гранатовое дерево, Шогер, с зелеными ветвями— двумя детьми.
...На плоской крыше у Хачипапа собирается все село. Я вскрываю письмо.
«Первый поклон — читающему письмо...»
Хачипап сыплет мне в карман горсть орехов.
«Молодец, родненький...»
Когда Шогер пришла невесткой к Хачипапу, Мамбре повел ее на свой садовый клочок у Цицернаванка, чтобы соком граната и медового винограда усладить ее нетронутые губы.
Хлебом и смехом маленького села была вода тонкоструйного ручейка...
Рука бабушки Шогер затрепетала в воде. Вспомнилось, какой она была в дни молодости. Бывало, глянет в осколочек зеркала и испугается румянца щек, черноты и глубины глаз — огнем они обжигали.
Выше над садом стоял их каменный дом с плоской крышей, на крыше зеленая трава и рассыпанные для сушки фрукты. Это был их очаг: Хачипапа, Шогер, Мамбре и их двух младенцев.
Сто двадцать дымов было в селе, сто двадцать клочков земли с садами и нивами — зеленые и желтые заплаты на склоне Цицернаванка.
Под каждым дымом была невестка и раздавался плач детей. И все они — дома, невестки и дети — жили в надежде, что не иссохнет тоненькая нить ручья, вырвавшегося из скалистых теснин.
Было цветенье весны, надрываясь, пели-стрекотали жучки, гремели воды.
У Цицернаванка заржал конь богатея Бахшибека. Кинжальные глаза вонзились в невестку Шогер, что в ту минуту поливала сад. «Сладок плод в саду у козопаса Мамбре»,— подумал Бахшибек, и задвигались его стрелы-усы.
«Расцвел твой гранат, красавица. Ничего не скажешь, хорош».
Невестка Шогер прикрыла лицо-солнце мглою черной
шали.
«Слава богу, господин».
Сладострастная улыбка скользнула по лицу Бахшибека.
«Да, слава богу»,— сказал он и умчался.
Голуби Цицернаванка взметнулись от громкого цокота копыт.
Было утро. Было солнце. А свет погас.
Над изголовьем ручья стоял прислужник Бахшибека. Он сомкнул уста ручья, закрыл воду. Не воду, а кровь села пленил прислужник.
«Вода принадлежит Бахшибеку,— бросил он в лицо ограбленным сельчанам.— Кто вы есть, чтобы пить его воду? Он хозяин этой земли».
Село взмолилось: «Пощади! Без воды мы погибнем! Верни ее нам».
Не вернул поганец воду.
Высохло русло ручья. Пожелтела зелень нив. Свесил губу сине-сиреневый цветок фасоли. Темно-красные цветы граната сгорели. Медленно умирала виноградная лоза.
Без воды иссыхало село: корыто и ердик колыбель и дитя в ней.
От каждого дома ходили люди на поклон к Бахшибеку. Целовали землю у его ног. Не внял Бахшибек новым мольбам бедняков. Вернулись люди с сухими, шершавыми от жажды языками и мокрыми глазами...
«Жажду — дайте воды»,— стенала земля.
А поганец прислужник сидел себе у истока умолкшего ручья. Дохнул он огнем на ухо жаждущей земле и жаждущим старикам.
«Село жаждет воды, а Бахшибек — жену козопаса Мамбре,— сказал поганец.— Вода — в объятиях жены козопаса Мамбре... Мир — это дай и возьми».
Онемели жаждущие старики.
«Мир — это дай и возьми...»—тысячекратно гремело над ними.
...Высохло русло ручья. Горели и гасли, чернея, цветы граната, сохла и сжималась виноградная лоза в раскаленной, иссохшей земле.
В полнившихся горем домах стонали и плакали колыбель и дитя!
«Жажду — дайте воды».
Старики потянули за полу невестку Шогер.
«Все погибает, и село и земля. Пади к ногам Бахшибека, спаси...»
Рвала на себе волосы невестка Шогер над погибающей землей и над колыбелью своих погибающих младенцев.
Не пошла.
Старики окружили невестку Шогер. Простерли руки с черными ногтями к ее черным глазам-озерам: «Иди».
Земля стенала под ногами невестки Шогер: «Иди».
Пошла.
Дорога не спрашивает, кого несет. Ей все одно. Несет она на себе и смерть, и смерть несущего.
Пошла. Село ведь: земля, дети. Все умирает без воды. И у нее там двое изнывают от жажды.
Пошла...
Не дорога была — черная змея. Пошла по опаленной спине черной змеи.
Над ручьем висит скала Родника Куропатки. На скале красным пламенем полыхает недавно посаженное гранатовое дерево, а рядом белеет цветеньем кроткая и покорная черешня.
Вода! Все ей подвластно. Пусть будет весело на дороге.
Рука бабушки Шогер трепещет в воде. Видятся ей черная змея той черной дороги и она, идущая по этой дороге.
«Иди!..» — сказало горе.
Пошла. Можно ведь и вернуться... Земля и люди жаждали воды, а Бахшибек — ее.
Пошла. Хачипап воспротивился было. Не послушала, пошла. Ничего не сказала пасущему в ущелье коз Мамбре.
Пошла...
Сладострастной улыбкой зажегся Бахшибек, увидев жену козопаса Мамбре.
«Пришла?»
Сурово глянула на него невестка Шогер.
«Верни людям воду! — сказала она.—-Земля и село погибают, жалко их. Верни воду».
«Верну,— криво улыбнулся Бахши-бек.— Только знай, красавица, мир — это дай и возьми».
Пощечина невестки Шогер черной змеей стеганула жирное осклабившееся лицо Бахши-бека.
«И не дал, так возьми! Возьми и запомни: я, невестка Хачипапа, пришла, чтобы плюнуть тебе в лицо».
Зазвенела еще одна пощечина.
Бахши-бек едва успел проглотить выбитый зуб, а невестка Шогер исчезла...
Дорога, она ведь и уводит и возвращает.
Вернулась. На скале ее ждал Мамбре. Невестка Шогер весело шепнула ему на ухо: «Я выбила зуб Бахши- беку, Мамбре...»
Хачипап гремел со скалы: «Нет у меня сына Мамбре, пока есть Бахши-бек».
Старик спустился со скалы, снял с себя папаху и надел ее на голову невестки.
«Будь благословенна!»— сказал он.
И невестка Шогер вдруг расплакалась. Перед ней блестели глаза-кинжалы Бахши-бека. «Мир — это дай и возьми». Рука еще горела от ударов.
«...И не дал, так возьми!..»
Рука бабушки Шогер трепещет в воде.
...Полой стерла кровь с пальцев и вернулась в село.
А воды нет. Не зажурчал ручей в сухом русле. Цветы граната не ожили. Иссохшая земля не напилась прозрачной влаги.
Давно это было... Бабушка Шогер зачерпнула воды из ручья, утопила в ней горячие губы.
— Охай...
Шипучая змея скользнула подальше от водной дороги.
— Получил свое, Бахши-бек?
Бабушка Шогер засмеялась в лад с журчащей водою. Но тотчас примолкла.
Воспоминание о том кровавом дне не оставляло ее.
...Зарычало ущелье. Пришел Мамбре с окровавленным кинжалом. Погладил он волосы Шогер и сказал: «Пес получил свое...»
Хачипап снял папаху с головы невестки и надел ее на голову Мамбре.
«Месть твоя свята, сын мой...»
Давно это было...
Перед бабушкой Шогер мгла. Из мглы черным голосом рычит тот далекий день. Село собралось на горе и оттуда забрасывает камнями место, где испустил дух монгольский нойон Чар-Катай, где будут тлеть кости Бахши-бека, где потом зажурчит несущая жизнь вода.
«Насыпай, насыпай...»
И сейчас еще высится груда камней в ущелье Цицернаванка...
Гранат горит красным пламенем на зеленеющей земле Ладанных полей. Под тенью его журчит вода.
Бабушка Шогер вынимает руку из воды, стряхивает капли на землю, чтобы ни одна из них зря не пропала, чтобы не пропал труд и пот ее внуков.
Зазеленели Ладанные поля. Тень граната прохладная.
Мчится Астг на коне по Ладанным полям, баюкающим в своих объятиях обильную воду, источающую зеленую песнь земли. Не искры, а брызги воды — сотни маленьких солнц — вылетают из-под копыт коня.
Ладанные поля утолили свою жажду. А мы, крылатая всадница?.. Мы с тобою утолим?..
...Стонут Ладанные поля.
«Не уйдешь ведь, нет?..»
«Нет! — кричит мое сердце.— Не уйду!».
Запоздалая улыбка на лице бабушки Шогер. О чем она?
Из ущелья выходит дядюшка Мамбре. Приближается и садится под тень расцветшего граната.
— Что ты?—спрашивает он, глядя на улыбающуюся свою старуху.
— В кладовой старого дома осталось вино,— говорит бабушка Шогер.— Сходи за ним.
— На что оно тебе?
— Сходи. Будем свадьбу играть моему Граче...
ЖАЖДУ —ДАЙТЕ ВОДЫ
Новые сады на Ладанных полях. Все вокруг утонуло в зелени...
Впервые в жизни я оказался здесь на пахоте малым ребенком. Наш клочок земли был рядом с Хачипаповым. Он и пахал его. А меня вроде бы на подмогу прислали.
Умаявшись, садились перекусить тут же на борозде. Крестьянская пища нехитрая: хлеб, мацун да мята перечная для остроты.
«Чего на борозду садишься?»—удивленно спрашивал я Хачипапа.
«Чтоб тепло земли выгнало холод из моих колен»,— отвечал он.
Закончив вспашку, мы спускались к дому: Хачипап — пешком, я — на груженном сеном коне. Мал был еще.
Собираясь домой, Хачипап не вытряхивал землю из карманов и трехов — уносил все крохи с собой, чтобы оживить клочок скалы перед своим домом. В ответ на мой недоуменный взгляд Хачипап говорил:
«Вырастешь — узнаешь цену земле».
«А не лучше ли спуститься сюда и здесь построить дом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Бабушка, не хочешь ли прокатиться по морю?
Это крикнул Мелик.
Бабушка Шогер прикрыла лицо. Мамбре хитро ухмыльнулся:
— Боится моя вспугнутая серна.
Бабушка Шогер сверкнула глазами.
— Выпил бы еще чарку, так я бы тебе уже не серной показалась, а невестой, дурень ты мой старый!
Тень Цицернаванка упала на синее зеркало моря и простерлась к поселку. Кривой крест в воде выпрямился, утолил наконец свою жажду. Две белые чайки мелькнули над водой и с кличем полетели к далям морским.
Над синим зеркалом понуро свесили головы тени скал — черные буйволы в воде. Тень горы Татан со снежной короной тоже в воде. Далека была — приблизилась. И водонапорная башня на плотине смотрится в море. А стоящие на ней Граче и другие люди словно бы кинулись головой вниз.
Бабушка Шогер глянула на воду и не своим голосом закричала:
— Вай, утонут.
Дядюшка Мамбре улыбается.
— Нежена — ума палата.
Телята из поселка, вздернув хвостики-цветки, приближаются к воде, но, увидев свои отражения, изумленно пятятся назад: «Ба...»
На плотине выстроились школьники. У них в руках цветы, и они поют. Председатель поселкового Совета Астг очень серьезная, вся в хлопотах. С двумя юношами она приладила микрофон к столу, покрытому красной тканью. Между делом вдруг спросила меня:
— Не хотели бы выступить от имени гостей нашего поселка?
— Что сказать-то?— пожал я плечами.
— Люди такое сотворили, а тебе сказать нечего? — укоризненно покачала она головой.
— Многое бы я сказал, да лучше не буду.
И в самом деле, лучше ничего не говорить. Я невольно оказался здесь гостем. Пожалуй, даже не гостем. Быть гостем — это еще что-то значит. А я чувствую себя лишним на берегу этого синего моря, среди радостной, бурлящей толпы. Мне хотелось бы сейчас быть под водой, как груша Хачипапа. Я тоскую по старой тропинке. Мне совестно, но это так. Люди ликуют, а я вижу себя мальчишкой с почтовой сумкой за спиной и горюю о прошлом.
Граче подзывает бабушку.
— Ты должна открыть туннель! — говорит он.
Еще чего не хватало! Бабушка Шогер удивленно смотрит на внука.
Но она не успевает толком удивиться, как ей дают в руки ножницы и подводят к входу в туннель, из конца в конец перетянутому лентой.
— Режь,— кричит моя Астг,— режь! Настрадалась без воды. Получай теперь сполна.
Бабушка Шогер разрезает ленточку. Мелик тем временем приводит в движение колесо распределителя воды, и слышится журчание. Бабушка Шогер обнимает Граче. Стоя в стороне, плачет Астг. Мне не по себе. Люди напоили Ладанные поля, напоили все и всех вокруг. А меня не хватило на то, чтобы утолить жажду одного сердца! Лишний я, лишний...
Бабушка Шогер протягивает руки к дочери:
— О чем ты скорбишь? Сегодня не день траура. Зачем плакать?
Вода бурлит в туннеле. Мы этого не видим, только слышим. Вода идет под землей. Дети бросают цветы в воду. Вода расцветает всеми красками и течет к Ладанным полям.
Над морем парят белые чайки. Раньше их здесь не было. Вода течет к Ладанным полям. Дядюшка Мамбре играет грустную мелодию. Бабушка Шогер отнимает у него зурну.
— Нашел время тоску разводить. Сегодняшний день для радости. Пусть играют дети, пусть поют и танцуют люди!
Вслед за водой народ устремился к Ладанным полям. Кто на чем может. Но все больше пешком.
Мелик усадил своих на мотоцикл. Вот на белом жеребце пронеслась Астг.
Граче подходит ко мне:
— Поедем?
Он сам ведет машину. Нас двое в ней. Проезжаем новой дорогой. Его дорогой.
Граче говорит:
— Я взял участок на Ладанных полях. Буду строить себе дом. А ты будешь?
— Не знаю,— отвечаю я, а сам всматриваюсь вперед, туда, куда ускакала всадница на белом коне.— Не знаю...
— Это не ответ. Есть вещи, которые надо знать, и знать точно.
По дороге он забирает в машину бабушку и деда. Они величественно усаживаются на заднем сиденье.
— Бабушка, ты врачиху нашу знаешь?—спрашивает Граче.
Бабушка наклоняется к нему.
— Знаю. Как не знать! Ладная девушка.
— Засылай сватов! — Граче смущенно улыбается.— Старый обычай надо хранить.
Бабушка сзади обнимает внука за плечи.
— Правда, Граче? Правда?
— Правда, бабушка, правда. Проси ее руки для меня.
Радость дядюшки Мамбре выплескивается из машины.
— Вот это дело!—кричит он.— Давно бы так!
Подъезжаем к Ладанным полям. Море осталось далеко, в ущелье. Едва виден крест Цицернаванка. У Родника Куропатки стоит белый жеребец Астг. Я говорю Граче:
— У тебя есть проект для дома?
— Конечно есть. Весь из света и солнца. Устал я от мрака, от стона тяжелых каменных стен. Пусть в моем доме будет свет.
— А мне спроектируй такой вот, с тяжелыми стенами. Похожий на Цицернаванк. И чтобы дверь с трещоткой, а на ней призыв: «Радуйся и ликуй!» И купол пусть будет, пусть под ним умножатся звуки радости. Про карниз не забудь, чтобы голуби на него садились. Договорились, сделаешь?
— Почему бы и нет?
Машина едет по воде. Вода туннеля уже дошла до Родника Куропатки. Ручейками бежит она по голой и сухой земле. Спешит к далям. Иссохшая земля поглощает ее.
Дядюшка Мамбре первым выходит из машины. Он становится на колени на жаждущую землю, наклоняется и пьет воду. Воду, что его внуки привели к Ладанным полям.
— Охай...
Мне вспоминается, как некогда утолил свою жажду у Родника Куропатки мой отец...
«Я утолил свою жажду, а ты, земля?..»
Детишки босиком бегают по воде, которая обильно течет по Ладанным полям. Белый жеребец Астг ржет от удовольствия. И ржание его стелется по земле до горизонта.
ЗЕЛЕНАЯ ТЕНЬ
Скала, из которой бьет Родник Куропатки, коршуном нависает над ручьем, что уносит родниковую воду по склонам к зеленеющим кустам и травам. Бело-красным
пожаром полыхают расцветшая черешня и куст граната. Оба они — новоселы на Ладанных полях. Всего две недели назад посадила их здесь Астг. Цветки граната надтреснуты, и красный густой сок, стекая с них, тяжелыми каплями падает на воду...
Вот уже какой день в час догорающего заката приходит сюда бабушка Шогер и, опершись о ствол черешни, молча стоит, озаренная факелом, пока темнота не погасит блеска воды.
Все вокруг ново на Ладанных полях. И сады, и виноградники.
Не стонет больше земля, не мычит, как бык, упавший на борозду, истомленный от жажды...
У самого Родника Куропатки отвела мне участок под дом моя Астг. А чуть дальше участок Граче. Там дядюшка Мамбре уже успел насадить сад — вон они, деревья, стоят в пышнозеленом уборе.
Вода отозвалась. Подалась к людям, пришла на земли извечно стонущих Ладанных полей. Много ее теперь. Не растрескается больше от жажды земля...
Бабушка Шогер изо дня в день приходит сюда, садится под тень цветущего граната и о чем-то думает. О чем?
Спроси у вод, что пришли по длинному туннелю в эти ущелья и теперь с серебряным звоном падают к ногам бабушки Шогер, поливают корни граната, синим поясом охватывают изумрудное одеяние земли.
У этих вод, говорю, спроси. Они, пожалуй, не ответят. Поди-ка лучше и спроси у тех, что текли здесь год тому назад, пятьдесят, сто и тысячу лет назад. Спроси у Лорагета, что со звоном тек здесь, не одаривая ни людей, ни землю.
Утекли, говоришь, те воды? Тогда спроси у бабушки Шогер, что стоит под сенью черешни, стоит, как старое сучковато-морщинистое дерево, и вспоминает о днях своей молодости...
Лорагет протекал в ущелье. Внук бабушки Шогер перекрыл русло реки, создал море и поднял воду на Ладанные поля. Некогда бесстыдно хохочущая в ответ на стоны людей и земли вода поднялась на Ладанные поля. Сумасбродная река утихомирилась, обернулась умным, добрым морем.
На склоне ущелья лепилось маленькое село — несколько вспаханных клочков с колосящимися на них
чахлыми хлебами да грядками фасоли. Были на склоне виноградники и кусты граната, которые кто знает когда посадил здесь Хачипап.
В каждом доме была невестка и рано или поздно раздавался детский крик. Была невестка, был детский крик и в доме Хачипапа. Жена козопаса Мамбре, цветущее гранатовое дерево, Шогер, с зелеными ветвями— двумя детьми.
...На плоской крыше у Хачипапа собирается все село. Я вскрываю письмо.
«Первый поклон — читающему письмо...»
Хачипап сыплет мне в карман горсть орехов.
«Молодец, родненький...»
Когда Шогер пришла невесткой к Хачипапу, Мамбре повел ее на свой садовый клочок у Цицернаванка, чтобы соком граната и медового винограда усладить ее нетронутые губы.
Хлебом и смехом маленького села была вода тонкоструйного ручейка...
Рука бабушки Шогер затрепетала в воде. Вспомнилось, какой она была в дни молодости. Бывало, глянет в осколочек зеркала и испугается румянца щек, черноты и глубины глаз — огнем они обжигали.
Выше над садом стоял их каменный дом с плоской крышей, на крыше зеленая трава и рассыпанные для сушки фрукты. Это был их очаг: Хачипапа, Шогер, Мамбре и их двух младенцев.
Сто двадцать дымов было в селе, сто двадцать клочков земли с садами и нивами — зеленые и желтые заплаты на склоне Цицернаванка.
Под каждым дымом была невестка и раздавался плач детей. И все они — дома, невестки и дети — жили в надежде, что не иссохнет тоненькая нить ручья, вырвавшегося из скалистых теснин.
Было цветенье весны, надрываясь, пели-стрекотали жучки, гремели воды.
У Цицернаванка заржал конь богатея Бахшибека. Кинжальные глаза вонзились в невестку Шогер, что в ту минуту поливала сад. «Сладок плод в саду у козопаса Мамбре»,— подумал Бахшибек, и задвигались его стрелы-усы.
«Расцвел твой гранат, красавица. Ничего не скажешь, хорош».
Невестка Шогер прикрыла лицо-солнце мглою черной
шали.
«Слава богу, господин».
Сладострастная улыбка скользнула по лицу Бахшибека.
«Да, слава богу»,— сказал он и умчался.
Голуби Цицернаванка взметнулись от громкого цокота копыт.
Было утро. Было солнце. А свет погас.
Над изголовьем ручья стоял прислужник Бахшибека. Он сомкнул уста ручья, закрыл воду. Не воду, а кровь села пленил прислужник.
«Вода принадлежит Бахшибеку,— бросил он в лицо ограбленным сельчанам.— Кто вы есть, чтобы пить его воду? Он хозяин этой земли».
Село взмолилось: «Пощади! Без воды мы погибнем! Верни ее нам».
Не вернул поганец воду.
Высохло русло ручья. Пожелтела зелень нив. Свесил губу сине-сиреневый цветок фасоли. Темно-красные цветы граната сгорели. Медленно умирала виноградная лоза.
Без воды иссыхало село: корыто и ердик колыбель и дитя в ней.
От каждого дома ходили люди на поклон к Бахшибеку. Целовали землю у его ног. Не внял Бахшибек новым мольбам бедняков. Вернулись люди с сухими, шершавыми от жажды языками и мокрыми глазами...
«Жажду — дайте воды»,— стенала земля.
А поганец прислужник сидел себе у истока умолкшего ручья. Дохнул он огнем на ухо жаждущей земле и жаждущим старикам.
«Село жаждет воды, а Бахшибек — жену козопаса Мамбре,— сказал поганец.— Вода — в объятиях жены козопаса Мамбре... Мир — это дай и возьми».
Онемели жаждущие старики.
«Мир — это дай и возьми...»—тысячекратно гремело над ними.
...Высохло русло ручья. Горели и гасли, чернея, цветы граната, сохла и сжималась виноградная лоза в раскаленной, иссохшей земле.
В полнившихся горем домах стонали и плакали колыбель и дитя!
«Жажду — дайте воды».
Старики потянули за полу невестку Шогер.
«Все погибает, и село и земля. Пади к ногам Бахшибека, спаси...»
Рвала на себе волосы невестка Шогер над погибающей землей и над колыбелью своих погибающих младенцев.
Не пошла.
Старики окружили невестку Шогер. Простерли руки с черными ногтями к ее черным глазам-озерам: «Иди».
Земля стенала под ногами невестки Шогер: «Иди».
Пошла.
Дорога не спрашивает, кого несет. Ей все одно. Несет она на себе и смерть, и смерть несущего.
Пошла. Село ведь: земля, дети. Все умирает без воды. И у нее там двое изнывают от жажды.
Пошла...
Не дорога была — черная змея. Пошла по опаленной спине черной змеи.
Над ручьем висит скала Родника Куропатки. На скале красным пламенем полыхает недавно посаженное гранатовое дерево, а рядом белеет цветеньем кроткая и покорная черешня.
Вода! Все ей подвластно. Пусть будет весело на дороге.
Рука бабушки Шогер трепещет в воде. Видятся ей черная змея той черной дороги и она, идущая по этой дороге.
«Иди!..» — сказало горе.
Пошла. Можно ведь и вернуться... Земля и люди жаждали воды, а Бахшибек — ее.
Пошла. Хачипап воспротивился было. Не послушала, пошла. Ничего не сказала пасущему в ущелье коз Мамбре.
Пошла...
Сладострастной улыбкой зажегся Бахшибек, увидев жену козопаса Мамбре.
«Пришла?»
Сурово глянула на него невестка Шогер.
«Верни людям воду! — сказала она.—-Земля и село погибают, жалко их. Верни воду».
«Верну,— криво улыбнулся Бахши-бек.— Только знай, красавица, мир — это дай и возьми».
Пощечина невестки Шогер черной змеей стеганула жирное осклабившееся лицо Бахши-бека.
«И не дал, так возьми! Возьми и запомни: я, невестка Хачипапа, пришла, чтобы плюнуть тебе в лицо».
Зазвенела еще одна пощечина.
Бахши-бек едва успел проглотить выбитый зуб, а невестка Шогер исчезла...
Дорога, она ведь и уводит и возвращает.
Вернулась. На скале ее ждал Мамбре. Невестка Шогер весело шепнула ему на ухо: «Я выбила зуб Бахши- беку, Мамбре...»
Хачипап гремел со скалы: «Нет у меня сына Мамбре, пока есть Бахши-бек».
Старик спустился со скалы, снял с себя папаху и надел ее на голову невестки.
«Будь благословенна!»— сказал он.
И невестка Шогер вдруг расплакалась. Перед ней блестели глаза-кинжалы Бахши-бека. «Мир — это дай и возьми». Рука еще горела от ударов.
«...И не дал, так возьми!..»
Рука бабушки Шогер трепещет в воде.
...Полой стерла кровь с пальцев и вернулась в село.
А воды нет. Не зажурчал ручей в сухом русле. Цветы граната не ожили. Иссохшая земля не напилась прозрачной влаги.
Давно это было... Бабушка Шогер зачерпнула воды из ручья, утопила в ней горячие губы.
— Охай...
Шипучая змея скользнула подальше от водной дороги.
— Получил свое, Бахши-бек?
Бабушка Шогер засмеялась в лад с журчащей водою. Но тотчас примолкла.
Воспоминание о том кровавом дне не оставляло ее.
...Зарычало ущелье. Пришел Мамбре с окровавленным кинжалом. Погладил он волосы Шогер и сказал: «Пес получил свое...»
Хачипап снял папаху с головы невестки и надел ее на голову Мамбре.
«Месть твоя свята, сын мой...»
Давно это было...
Перед бабушкой Шогер мгла. Из мглы черным голосом рычит тот далекий день. Село собралось на горе и оттуда забрасывает камнями место, где испустил дух монгольский нойон Чар-Катай, где будут тлеть кости Бахши-бека, где потом зажурчит несущая жизнь вода.
«Насыпай, насыпай...»
И сейчас еще высится груда камней в ущелье Цицернаванка...
Гранат горит красным пламенем на зеленеющей земле Ладанных полей. Под тенью его журчит вода.
Бабушка Шогер вынимает руку из воды, стряхивает капли на землю, чтобы ни одна из них зря не пропала, чтобы не пропал труд и пот ее внуков.
Зазеленели Ладанные поля. Тень граната прохладная.
Мчится Астг на коне по Ладанным полям, баюкающим в своих объятиях обильную воду, источающую зеленую песнь земли. Не искры, а брызги воды — сотни маленьких солнц — вылетают из-под копыт коня.
Ладанные поля утолили свою жажду. А мы, крылатая всадница?.. Мы с тобою утолим?..
...Стонут Ладанные поля.
«Не уйдешь ведь, нет?..»
«Нет! — кричит мое сердце.— Не уйду!».
Запоздалая улыбка на лице бабушки Шогер. О чем она?
Из ущелья выходит дядюшка Мамбре. Приближается и садится под тень расцветшего граната.
— Что ты?—спрашивает он, глядя на улыбающуюся свою старуху.
— В кладовой старого дома осталось вино,— говорит бабушка Шогер.— Сходи за ним.
— На что оно тебе?
— Сходи. Будем свадьбу играть моему Граче...
ЖАЖДУ —ДАЙТЕ ВОДЫ
Новые сады на Ладанных полях. Все вокруг утонуло в зелени...
Впервые в жизни я оказался здесь на пахоте малым ребенком. Наш клочок земли был рядом с Хачипаповым. Он и пахал его. А меня вроде бы на подмогу прислали.
Умаявшись, садились перекусить тут же на борозде. Крестьянская пища нехитрая: хлеб, мацун да мята перечная для остроты.
«Чего на борозду садишься?»—удивленно спрашивал я Хачипапа.
«Чтоб тепло земли выгнало холод из моих колен»,— отвечал он.
Закончив вспашку, мы спускались к дому: Хачипап — пешком, я — на груженном сеном коне. Мал был еще.
Собираясь домой, Хачипап не вытряхивал землю из карманов и трехов — уносил все крохи с собой, чтобы оживить клочок скалы перед своим домом. В ответ на мой недоуменный взгляд Хачипап говорил:
«Вырастешь — узнаешь цену земле».
«А не лучше ли спуститься сюда и здесь построить дом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10