Где ее можно было бы найти только случайно. Но если ты нашел
ее — конец.Да здравствует император. Да здравствует императрица. Да здравствуют герцог и герцогиня. Да здравствуют их внуки и правнуки.Дверь камеры открылась, и надзиратель сказал:
— К тебе пришли.
Боб встал и невольно вытянулся в струнку. И почувствовал себя в эту минуту по-настоящему арестантом, и, может быть, от этого ему сделалось грустно.
В камеру вошел Джо Стиборик.Боб сначала не поверил своим глазам, потом обрадовался и хотел уже кинуться к Джо, крепко обнять его.
Но Джо на какое-то мгновение опоздал. Он стоял в дверях, задумчивый и неподвижный. И поздно сообразил, что надо бы ему обняться с товарищем.
Они обнялись, но без всякого уже порыва, холодно и равнодушно.
— Что случилось? Зачем ты пришел?
— То есть как это зачем? Пришел повидать тебя.
— По собственному желанию?
— Нет, меня прислали, — признался Джо. — Хотя я поклялся не говорить об этом.
— Зачем же тебя прислали? — улыбнулся Боб. Он был рад, что разговор начался искренне. — Вернее, отчего ты не захотел прийти сам?
— Мне нужно забыть о тебе, — покраснел Джо. — Ничего, что я говорю так откровенно? Чересчур даже откровенно.
— Значит, ты считаешь, что я поступил правильно? Джо не ответил.
— Почему ты молчишь? Скажи, ты считаешь, что я поступил правильно?
Они посмотрели друг на друга.Джо выдержал взгляд и не опустил головы.
— Боб... Зачем тебе нужно...
— В городе уже знают обо мне?
— Все уже знают. И что? Неужели тебя это радует?
— Конечно, радует.
— Боб... ну зачем тебе нужно...
— Ты хочешь сказать, что я все равно проиграю? Но мне и не нужна победа. — Он растянулся на постели и закурил. — Все равно — хоть поражение, хоть победа.
— Боб, серьезно тебе говорю, не связывайся.
— От чьего имени ты сейчас говоришь это, от своего или от их?
— И от своего, и от их.
— В худшем случае меня засадят в тюрьму, лет на пять, — попробовал пошутить Боб. — Ничего, молодым еще выйду.
— Боб, еще одно скажу тебе откровенно. — Джо присел на кровать в ногах у Боба. — Ты становишься неинтересным.
— В каком смысле?
— Раньше... Как бы это сказать... Раньше, до того как ты понял свою вину, ты был гораздо интереснее. А теперь, когда тебе уже все понятно, ты кажешься мне каким-то неинтересным.
— Слушай! — заорал Боб. — Выходит, ты и сам все чувствуешь, все понимаешь, знаешь все как свои пять пальцев! И наверно, даже раньше меня почувствовал, что мы натворили с этими бомбами...
— Верно, — спокойно сказал Джо. — Но я трус. Пойми, постарайся понять: я трус. Я хочу жить хорошей жизнью. Мне нравится слава... Не осуждай меня, Боб. Постарайся понять. Ведь это же все по-человечески понятно. Я не спорю: то, что делаешь ты, тоже понятно... Я даже завидую тебе, но...
— Дальше, дальше.
— Ты разрешаешь?
— Конечно, говори, выкладывай до конца.
— Мне... мне иногда приятно бывает думать, что я останусь один. И я сам же пугаюсь этой подлой мысли, — с детской непосредственностью и чуть краснея, продолжил Джо. — Я не хотел этого говорить. Ты виноват. Ты меня заставил.
— В таком случае почему ты хочешь, чтобы я отказался от этой затеи?
— Я боюсь. За себя боюсь. А вдруг и во мне заговорит совесть? — И добавил, воодушевленный собственной искренностью: — Ты мне мешаешь. Ты не даешь мне спокойно жить.
Боб в бешенстве соскочил с кровати и крикнул во все горло:
— Ты что, исповедника себе нашел?! Вон отсюда! Вон!
— Ты прав, Боб. Мне нравится говорить о дурных своих сторонах. Мне это доставляет удовольствие. И я сам сейчас стыжусь себя...— Джо встал и спокойно направился к двери.
— Одного только я не понимаю, — все еще в ярости спросил Боб, — как ты будешь смотреть мне в лицо через пять лет, когда я вернусь?
— Ты не вернешься, Боб.
— Почему? Кто тебе это сказал?
— Никто... Это мне так кажется.— Джо помолчал мгновение. — Боб, я... я сам себе противен...
Он открыл дверь, печальными глазами посмотрел на товарища и уже собирался переступить порог (сейчас он выйдет в город, на улицу, сейчас он отправится к себе домой), как вдруг за спиной у него раздался неожиданно мягкий голос Боба:
— Джо... не обижайся на меня. Джо... Прости меня...
— Я не обижаюсь, Боб. Честное слово, не обижаюсь. Прощай.
Дверь камеры открылась, и надзиратель сказал:
— Следуй за мной.
Боб встал и последовал за ним.
— Как тебя звать? — спросил он по дороге у надзирателя. Надзиратель кинул на него презрительный взгляд.
— Ты знаешь, кто я такой? Я Клод Изерли.
— Кто?
— Клод Роберт Изерли.
— Нечего важничать, — обиделся надзиратель. — Небось впервые в тюрьме... А не то...
— Жена у тебя есть?
— Да.
— А дети?
— Четверо.
— Вот спроси у них про меня. Они обязательно будут знать. Жалко, у меня нет при себе фотографий, а то бы и ты узнал.
— На что мне фотография? — удивился тюремщик. — Я же не слепой, и так вижу.
— Нет, будь фотография, ты бы узнал, — настаивал Боб. Он боялся. Он очень боялся.
Надзиратель препроводил его в большую комнату, где за столом сидели Вильгельм Икс, главный прокурор дворца и главный врач.
— Здравствуйте,— сказал Боб.
Ему никто не ответил. На него даже не посмотрели.
— Раздевайся,— приказал надзиратель. Боб снял с себя брюки и рубашку.
— Все снимай, все, — сказал надзиратель. — Чего стесняешься ?
Боб снял с себя все.
— А теперь иди в середину.
Боб послушно направился в середину комнаты. Он увидел на полу нарисованный мелом круг и вступил в этот круг, полагая, что так оно и предусмотрено.Надзиратель собрал его одежду и вышел из комнаты.
— Странное дело, доктор, — говорил прокурор, — мне скоро семьдесят, но, представьте себе, с женщинами у меня все еще получается... Я очень обеспокоен, ведь это, наверное, ненормально...
— Ничего, — успокоил его доктор, — вы еще молоды душой.
— Как вы думаете, не надо ли мне лечиться ?
— Никакого лечения. Но старайтесь сдерживать себя. Во всем важно соблюдать меру.
— Не могу! — прокурор в отчаянии воздел руки. — Вы представляете, не могу, и все!
— Господа, не будем забывать, что на нас возложена неприятная обязанность, — вежливо прервал их Вильгельм Икс.
— Что же нам делать с этим человеком? — состроил недовольную гримасу прокурор. — Посадить в тюрьму? Но это опасно. Он ни в чем не виноват. Вы понимаете, мы не можем признать, что он виноват. Если мы это признаем, значит, мы вынуждены будем тем самым признать и смысл его антиобщественных поступков.
— Я здесь, — тихо сказал Боб.
— Если бы решение вопроса предоставили мне, я предложил бы самый разумный выход, — с достоинством произнес Вильгельм Икс.
— Пожалуйста, мы вас слушаем.
— Отпустить его на свободу.
— То есть как? — удивился прокурор. — Ведь вы же сами...
— Отпустить на свободу, — повторил Вильгельм Икс. — А потом устроить ему смерть от аварии в каком-нибудь роскошном автомобиле.
— Но почему обязательно в роскошном? — полюбопытствовал прокурор.
— Такому человеку к лицу роскошная машина. В этом случае авария прозвучит убедительнее.
— Я здесь,— послышался из круга несмелый голос Боба.
— Потом, потом?
— Потом будет объявлен однодневный общенациональный траур. Будут организованы пышные похороны. Мы все будем стоять в почетном карауле.
— Я согласен. Может быть, так и сделаем?
— Нет, — неожиданно заявил Вильгельм Икс, — нельзя.
— Я вас не понимаю.
— Бонапарт не согласится. Он против таких средств. Он требует от нас безукоризненного решения.
— Стало быть, в тюрьму нельзя, убивать нельзя. Что же тогда можно?
— Хорошо бы ему покончить самоубийством.
— Я вам тысячу раз говорил, что самоубийство в тюрьме недопустимо. Это будет значить, что мы его убили. Надо было создать все условия, чтобы он сделал это на воле, понимаете, на воле.
— Правильно, на воле было бы лучше. Но какое мы могли бы дать объяснение?
— Самоубийство на почве любви. И пожалуйста - популярность национального героя достигла бы тогда своей кульминации.
— Я здесь, - сказал Боб, на этот раз уже громко.
— А что думаете вы, доктор?
Главный врач неторопливо встал из-за стола, подошел к Бобу и поглядел на него в раздумье.
— А ну-ка скажи алфавит.
Боб начал называть буквы алфавита. Но в одном месте споткнулся, забыл.
— Подскажите, я вспомню дальше, — попросил Боб.
— Не надо. Сядь.
— Можно мне выйти из круга?
— Нет. А почему ты спрашиваешь?
— Где же тут сесть?
— Ладно, я сейчас принесу тебе стул.
Главный врач принес стул, усадил Боба и объяснил членам комиссии:
— Я не хочу, чтобы обвиняемый устал. Если он устанет, мне трудно будет осмотреть его должным образом.
Члены комиссии наклонили головы в знак согласия. Главный врач тщательнейше выстукал и выслушал грудную клетку Боба, после чего сострадательно покачал головой.
— Легкие не в порядке. По видимости, в детстве он перенес болезнь, а впоследствии не получил надлежащего лечения. Пока что болезнь в скрытой форме, однако она грозит проявиться в любое время. - Главный врач улыбнулся. - Этот осмотр, конечно, не имеет никакого отношения к нашей задаче. Я несколько отклонился, но что поделаешь — привычка врача.
— Неужели у меня и вправду больные легкие? - спросил Боб. — Родители мне ничего такого не говорили.
— Не волнуйся, мой мальчик. Спокойно. Пугаться нечего... Кошка поймала мышь. Где в этом предложении подлежащее ?
— Кошка.
— Молодец. Сказуемое?
— Поймала.
— Дополнение?
— Мышь.
— Совершенно верно. Теперь построй предложение так, чтобы мышь стала подлежащим, а кошка дополнением.
— Мышь поймала кошку.
— Господа, обратите внимание. Стало быть, мышь поймала кошку. Вы можете себе это представить?
Члены комиссии засмеялись.
— А теперь считай.
— Что считать?
— Считай, начиная с единицы.
(Считай, сукин сын, считай. Будь примитивнее.)
— Не могу.
— Внимание, господа, внимание. Считать не умеет, алфавита не знает, понимает, что из круга выходить нельзя. - И сделал заключение: — Для меня все ясно.
— Что ясно? - в один голос спросили Вильгельм Икс и главный прокурор.
— Комплекс вины. Единственно правильный диагноз.
— Что вы предлагаете?
— Эта болезнь чрезвычайно опасная. К тому же она заразна. Больного необходимо изолировать. И необходимо обеспечить ему особые климатические условия. Я предлагаю отправить его на другую планету, ну, скажем, на планету Тюнитос... В сопровождении врача и женщины.
— А нельзя ли отправить его одного?
— Стоит ли экономить средства в подобном деле? — укоризненно произнес главный врач.
— Значит, как мы оформим свое решение?
— Давайте напишем коротко и исчерпывающе: сбрасывание бомбы, независимо от того, какова ее разрушительная сила, не может вызвать в здоровом человеке ощущение вины и укоры совести. В противном случае на свете не существовало бы ни единого военного летчика. Тщательное медицинское обследование показало, что Клод Роберт Изер-ли страдает комплексом виновности.
— Спасибо, доктор, вы нас выручили.
— Я хочу в тюрьму! — крикнул Боб. — Я совершил кражу!
Члены комиссии были заняты составлением решения.
— Я хочу Бонапарта! — безнадежно кричал Боб из своего круга. — Вы обязаны судить меня так же, как судили Отца атомной бомбы!
— Теперь, надеюсь, ему уже не вредно волноваться, не так ли, докторе — спросил главный прокурор.
— Нет, конечно же нет, — сказал главный врач. — Ведь обследование уже закончено.
— Я прошу вас, обманите и меня, и мне расставьте ловушку ! — уже со слезами в голосе кричал Боб. — Я прошу уважения! Я демагогии прошу!
Комиссия завершила свою работу.
— Позовите сюда Бонапарта!
— Вы слышите ? — сказал главный врач. — Типичный комплекс вины.
Перед тем как выйти, члены комиссии подошли к Бобу и некоторое время внимательно его разглядывали.
— Он хорошо сложен и мог бы стать великолепным спортсменом.
— Бедный парень. Он мог бы жениться, иметь детей и жить обыкновенной счастливой жизнью. На черта ему было звание национального героя!
— Война виновата, господа, война.
— В трудные времена живем, — повздыхали они в заключение и удалились.
Боб остался один в комнате, но он все еще боялся выходить из круга.Один, в пустой комнате, голый, в отчаянии, он крикнул из круга:
— Скажите хоть, неужели у меня и вправду больные легкие? — И он разрыдался.— Ведь я же не знал... Мне никто не говорил об этом...
Глава тринадцатая
Боб стоял посреди открытого поля, рядом с космическим кораблем, на борту которого крупными буквами было написано: Земля — Тюнитос.Его провожали не солдаты и не полицейские, а врачи-психиатры в белых халатах.Волосы у Боба были острижены по последней моде, на нем был лучший его костюм, лучшие ботинки и модный галстук.
Вдалеке от космолета полицейские образовали плотную цепь перед довольно-таки внушительной толпой людей. Люди эти пришли попрощаться с Бобом. Над головами они держали плакаты и транспаранты: «Скорейшего выздоровления нашему дорогому Бобу!» И как бы в знак уважения они все стояли молча и неподвижно.
Боб посмотрел на часы. Отлет был назначен на час дня. Оставалось каких-нибудь тридцать минут.
— Что же они не едут? — сказал он обеспокоенно, — Этак можно и опоздать.
— Ничего, — откликнулся ему врач в белом халате. — Не обязательно же вылетать в назначенный час.
Несмотря на такой ответ, Боб с явным нетерпением посмотрел на дорогу, где должна была появиться автомашина, и повторил раздосадованно:
— Что же они опаздывают? Полчаса осталось.
— Сколько вы весите? — раздался рядом с ним незнакомый голос.
Боб обернулся и увидел перед собой репортеров.
— А зачем вас это интересует?
— У нас очень мало времени. Потом мы вам объясним, если успеем.
— Семьдесят пять килограммов.
— Рост?
— Метр восемьдесят.
— Любимый вид спорта?
— Легкая атлетика.
— Любимое время года?
— Лето.
— Кто вам нравится больше — брюнетки или блондинки?
— Блондинки.
— Что любите из фруктов?
— Арбуз.
— Ночью спите хорошо?
— Да.
— Сколько вам было лет, когда вы в первый раз влюбились ?
— Пятнадцать.
Боб поймал себя на том, что он не только не противится внутренне этим вопросам, но даже отвечает на них охотно и где-то в глубине души даже боится, как бы они не кончились слишком скоро.
— В школе я удирал с уроков...- добавил он уже от себя.—Был очень непослушный... Хорошо плаваю... Отпуск проводил всегда на берегу моря... Очень люблю ходить в кино... Никогда в жизни не заявлял, что кино — это обман. Что кино снимается. Снимается аппаратом. На ленту. Я всегда верил...
Его голос охрип и задрожал.
— Я был непослушный, но учился хорошо... Курить начал совсем мальчишкой... Раньше почти не кашлял... Сейчас кашляю много... Наверное оттого, что много курю... Учиться я не любил, но учился хорошо...
Теперь он говорил торопливо, едва переводя дух, словно запыхавшись от долгого бега.
— Я всегда был точным... На свидания приходил за десять минут... Ни разу не опаздывал на поезд или на самолет...
— Благодарим вас, довольно.
— А... а зачем вы все-таки пришли? — уже тихим голосом спросил Боб. - У вас найдется еще время, чтобы объяснить?
— Да, в нашем распоряжении еще пять минут, — посмотрев на часы, сказал один из репортеров,— и мы можем теперь объяснить цель своего прихода. Нам нужны были некоторые данные о вас. Правительство решило поставить вам памятник в центре города.
— Памятник? Мне? — опешил Боб.
— Да. И мы хотели бы написать о вас несколько слов на мраморной мемориальной доске.
— Памятник ? — повторил он машинально. — Мне ?
— Мы могли, разумеется, придумать сами, но предпочитаем, чтобы наше слово соответствовало действительности.
— А это все...— растерянно пролепетал Боб,— а я...
— Вы, наверно, имеете в виду последние ваши поступки и... как бы сказать... и это ваше путешествие? Видите ли, мы охотно упомянули бы и про это, однако, к сожалению,, не хватит места.
Репортеры еще раз выразили ему благодарность и удалились.Боб снова проверил время: шел уже второй час. Точность была нарушена. Ну а если точность нарушена, то, значит, все пойдет по-обычному.
Наконец вдали заклубилась пыль и показалась машина. Боб с нетерпением кинулся ей навстречу. Машина подъехала, остановилась, и из нее вышли мужчина и девушка.
Боб улыбнулся им и хотел было поздороваться, однако мужчина тут же отвел его в сторону и сразу же заговорил деловым тоном.
— Требований у меня немного, — сказал он. — Вы должны меня слушаться и не делать ни шагу без моего разрешения. Ясно?
— Но позвольте...
— Вы обязаны подчиняться мне, — перебил его мужчина, - Я требую этого отнюдь не потому, что мне нравится держать людей в подчинении, а потому, что это необходимо для вашей же пользы.
— Но позвольте мне сказать...
— В отличие от других я считаю вашу болезнь вполне излечимой.
— Как вас называть, доктор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17