При этом условии нам придется, конечно, признать ту неумолимость и неусыпность совести, какую мы наблюдаем у Изерли, чем-то ненормальным. Но в таком случае нам пришлось бы поместить Августина или Кьеркегора в психиатрический отдел нашей библиотеки, а не в этико-бо-гословский или этико-философский.
Мне могут возразить, что Изерли доказал свою ненормальность в медицинском отношении рядом весьма странных поступков. Конечно, самый факт этих действий неоспорим, но, если их истолковать, они приобретают другой смысл, то есть приобретают смысл.
Любой мало-мальски разумный медик знает: нормальное поведение в ненормальной ситуации ненормально. Ненормально вести себя после невероятного потрясения так, словно ничего не случилось. Еще более ненормальным в медицинском отношении следовало бы признать тот случай, когда человек ведет себя по-прежнему «нормально», хотя причина потрясения превосходит все меры человеческого воображения, понимания и раскаяния. Изерли оставил после себя сотни- тысяч сожженных людей и превратил в пепел город, только что кишевший жителями. Если он реагиров ал на это «ненормально» — значит, он реагировал соответственно обстоятельствам.
Далее. Неверно оценивать такие «преступные действия», как странные поступки Изерли, изолированно, не усматривая в них определенных реакций. Это все равно, что при виде насмерть избиваемого человека ограничиться констатацией необычной громкости его криков как признака его ненормальности и ни словом не обмолвиться о ненормальности обстоятельств, в которых он находится. К сожалению, судьи Изерли поступили именно так. Они говорили о «комплексе виновности», пытаясь внушить всякому, что речь идет о неоправданном, бессмысленном, не иначе как патологическом чувстве вины. Позорно вульгаризируя термин психоанализа, они осмеливались говорить даже об «эдиповом комплексе» — как будто за поведением Изерли скрывается желание инцеста, а не незабываемое зрелище сотен тысяч мертвецов.
Фрагмент второй Изерли попытался сделать свою вину понятной всем. А между тем его чествовали как национального героя, и ни один журнал не обходился без патриотического «тизг» (дежурного блюда) — прилизанного портрета красивого «Ьоу» из Техаса. Из невыносимого несоответствия между виной и парадной шумихой вытекали и так называемые преступные действия Изерли, явившиеся результатом тщетности его усилий. Если обычно людей признают виновными на основании каких-то поступков, то Изерли, наоборот, совершал определенные поступки, чтобы доказать свою виновность.
Фрагмент третий «Право на наказание» — это выражение принадлежит Гегелю. И если есть признак, характерный для преступника, то это как раз отстаивание такого права. А Изерли именно его и отстаивал. Своими мнимопреступными действиями он пытался добиться того наказания, в котором ему отказывали.
И это, конечно, не случайно, что ему было отказано в наказании. Не случайно, что всякое раскаяние с его стороны квалифицировалось общественным мнением как неправомерное. Ведь раскаяние, признанное правомерным, есть в то же время доказательство совершенного преступления. Другими словами, раскаяние Изерли было бы обличением «хиросимской миссии» и истинных ее виновников. Изерли сделал правильный вывод: «Правда заключается в том, что общество попросту не может признать моей виновности, одновременно не признав за собой куда более тяжкой вины».
Прочитав эту фразу, можно только воскликнуть: «Счастлива та эпоха, в которую так говорят безумцы, несчастна та эпоха, в которую так говорят только безумцы!»
Фрагмент четвертый
Мне могут задать вопрос: «Но почему именно Изерли? Почему именно он должен раскаиваться? Ведь он-то лишь выполнил приказ и был простым рычагом».
Между прочим, этими словами: «Я ведь только выполнял приказ» — пытались оправдаться все сотрудники аппарата уничтожения, и слишком зловеще напоминают эти слова широко известное заявление Эйхмана: «По сути, я был только винтиком машины, выполнявшей указания и приказы империи». Но если мы станем ссылаться на свою роль безответных винтиков и согласимся, что фраза «мы делали то же, что и другие» справедлива при всех обстоятельствах, мы тем самым отменим свободу нравственного решения и свободу совести, превратив слово «свободный» в выражении «свободный мир» в пустое и лицемернейшее заклинание.
Опасаюсь даже, что мы это уже сделали.
Изерли пересматривает самую постановку вопроса. Он заявляет: даже то, что сделано мною вместе с другими, сделано мной; я отвечаю не только за свои индивидуальные действия, но и за действия, в которых я участвую; вопрос нашей совести гласит не только «что нам делать?», но также: «В чем и в какой мере мы вправе или не вправе участвовать?» Мало того, за соучастие он чувствует себя еще более ответственным, чем за свои частные действия, последствия
которых по сравнению с катастрофическими последствиями нашего соучастия прямо-таки ничтожны.
Быть безупречным в частной жизни — дело нехитрое, здесь обычаи с успехом заменяют совесть.
Настоящая самостоятельность и настоящее гражданское мужество требуют определенного отношения к тихому террору, принуждающему нас к соучастию в преступлении.
Фрагмент пятый
У себя на родине Изерли стал обузой, а там, где ненависть к нему была бы понятна, даже в самой Хиросиме и в Нагасаки, о нем думают с уважением, больше того — с любовью.
Вот что написали ему тридцать хиросимских девушек, больных лучевой болезнью: «Мы обращаемся к Вам с этим письмом, чтобы выразить Вам свое глубокое сочувствие и заверить Вас, что не испытываем к Вам лично никакой неприязни. Вы такая же жертва, как мы». Наверно, каждый «Рожденный равным» на мгновение умолкнет при этих словах, ибо они принадлежат к немногим, которые дают нам право гордиться тем, что мы люди.
Фрагмент шестой
Нахожу нелишним напомнить слова, которые вы произнесли в день своего семидесятилетия. Когда вас спросили, сожалеете ли вы о чем-либо, случившемся в вашей жизни, вы ответили так: «Да, я раскаиваюсь, что поздно женился».
Как сказал Лессинг: «Кто от иных вещей не теряет рассудка, тому и терять-то нечего».
Глава двадцать первая
На улице Шести Деревьев была объявлена тревога, звонили колокола.
Боб и Лили выбежали из дома, с недоумением огляделись — откуда и почему эти сигналы тревоги? Планета Тю-нитос выглядела, как всегда, спокойной и безмятежной. Ни пожара, ни какого-нибудь еще несчастного происшествия. Только двое мужчин идут навстречу друг другу по улице. Вот они сошлись наконец недалеко от Боба и Лили, остановились и с явным интересом стали приглядываться друг
к другу. Некоторое время они молчали, потом один спросил:
— Как вас зовут?
— Хамфри.
— А меня Уильям.
— Очень рад с вами познакомиться.
— Я тоже.
— Я где-то уже видел ваше лицо. Наверно, мы и раньше с вами встречались?
— Наверно. Я тоже, признаться, откуда-то вас помню. Они замолчали и продолжили путь уже вместе. Боб, увлекая за собой Лили, догнал их и вежливо спросил:
— Скажите, пожалуйста, почему вы перестали разговаривать? Может быть, мы мешаем вам?
— О нет, что вы! — приветливо улыбнулся один из мужчин. — Напротив, ваше присутствие нам очень приятно.
— Мы просто уже чувствуем такую близость, — сказал другой, — что даже и не разговаривая понимаем друг друга.
— Пройдемся вместе, - предложил первый. - И девушка тоже пусть присоединится к нам.
— Но мы еще не познакомились. Как вас зовут? — поинтересовался второй.
— Боб.
— А нас - Хамфри и Уильям. Хамфри - это он, Уильям—я. А вас как зовут, девушка?
— Лили.
— Очень рады с вами познакомиться.
— Мы тоже.
— Знаете, ваши лица нам как будто знакомы. Наверно, мы и раньше где-то встречались?
— Наверно,— ответил Боб и невольно повторил их же слова: — Я тоже, признаться, откуда-то вас помню.
— Вот видите, - сказал Уильям, — мы уже и с вами стали так близки, что можем и не разговаривая понимать- друг друга.
— Извините,- сказал Боб,- мы спешим... Нам надо идти...
— Пожалуйста, пожалуйста. Мы не хотим вам мешать.
— Но обещайте, что непременно зайдете к нам. Вот возьмите, это наши визитные карточки.
Боб обратил внимание, что на визитных карточках указаны прежние их адреса: город, улица, номер дома, подъезд и квартира.
— Мы уже так подружились с вами, — сказал он серьезно и убежденно, — что просто не сможем не прийти.
— Верно, совершенно верно.
Боб и Лили повернулись было идти, но мужчины удержали их, несколько даже грубо, и, улыбаясь, протянули им для прощания руки.Последовали долгие, горячие рукопожатия...Боб и Лили остановились перед раскрытым окном какого-то дома и заглянули внутрь. В комнате они увидели мужчину, разговаривающего по телефону.
— Вы что, издеваетесь надо мной, что ли? — сердито кричал в трубку мужчина. — Почему каждый день я получаю на обед одно и то же?
— Но ведь это же по вашему требованию, — был, очевидно, ответ.
— Ну и что? Вы не должны соглашаться с моим требованием.
— Почему?
— Ясно почему. Я обязан вам подчиняться, а не вы мне. Сейчас же пришлите что-нибудь приличное. Что прислать? Но если я сам буду думать об этом, то для чего же тогда вы?
Он бросил трубку и, обозленный, в нетерпении зашагал по комнате. Потом, заметив, что два человека смотрят к нему в окно, повернулся в их сторону и сказал:
— Вы представляете мое положение! Они буквально хотят уморить меня голодом. Но это им не удастся, нет, не удастся!
В это время на автомате, подающем обед, зажегся красный огонек, мужчина подошел к нему, нажал большим пальцем кнопку, и перед ним появились отборные блюда, напитки и фрукты.
Мужчина аккуратно расставил все это на столе, вымыл руки, нацепил на грудь белую салфетку, сел и приступил к делу. Он ел медленно, спокойно, сосредоточенно. Это был как будто настоящий праздник, настоящий ритуал, торжественный и приятный.
Кончив обедать, он с довольной улыбкой растянулся в кресле, расстегнул верхнюю пуговицу на брюках и закурил сигарету.Потом снова обратил внимание на Боба и Лили, все еще смотревших к нему в окно.
— А, — сказал он бодро, — здравствуйте. Почему вы не зашли пообедать?
— Спасибо, мы не голодны.
— Ну отведали бы хоть чего-нибудь, самую малость.
— Спасибо, нам не хочется.
— Заставлять не стану, но, ей-богу, вы пожалеете.
— Что вы будете делать теперь?
— Полежу с полчасика на спине, отдохну.
— Ладно, мы пойдем... Не будем мешать вам...
— Минутку, минутку. У меня к вам просьба. Если встретите по дороге главного врача, скажите, пусть пришлет ко мне женщину.
— Может быть, вам нужно убрать комнату? — спросила Лили. — Я помогу.
— Нет, нет,— снисходительно улыбнулся мужчина и обратился к Бобу: — Надеюсь, вы не забудете?..
Но какова же была причина этих двух столь решающих, столь крупных событий?На улице Шести Деревьев заболел человек. Состояние больного вот уже несколько дней оставалось тяжелым.Врачи осмотрели его тщательнейшим образом и, устроив консилиум, пришли к заключению, что перед ними случай острозаразной, малоизученной в науке альфа-бета-гамма болезни. Опасаясь, что зараза может распространиться, они не отходили от постели больного, дежурили возле него и днем и ночью.
Перед домом больного в первый же день собрались все остальные жители улицы и молча стояли там до темноты.Они все были крайне недовольны и тем, что им угрожает какая-то зараза, и тем, что они вынуждены из-за такой неожиданной неприятности изменять своему повседневному времяпрепровождению и проявлять интерес к посторонним вещам.
После нескольких часов каменного молчания один из них еле слышно произнес:
— Я врач по образованию, у меня есть диплом... И сам удивился своей блестящей памяти.
Часа через два заговорил другой:
— Дядя у меня умер от такой же болезни. Звали его, кажется, Том... Фамилия — Крейн. Томас Крейн...
Следующий заговорил еще позже, когда солнце уже зашло и стало темнеть.
— У меня был друг в Австралии... в Австрии... Он изучал как раз эту болезнь...
По домам они разошлись поздно вечером. В последнюю минуту кто-то еще сказал:
— Сосед мой обещал дать мне денег в долг... Почему же он не дал?
Но каждый из говоривших говорил лишь для себя, его никто не услышал, никто не слушал.На следующий день с утра они снова собрались перед домом заболевшего и опять простояли там в абсолютном безмолвии до самого вечера.
Вечером один из них, внезапно побледнев, спросил с явной тревогой в голосе:
— А что будет с нами?
Остальные недоуменно повернули головы в его сторону.
— А что будет с нами? — повторил он еще раз. И все откликнулись:
— А что будет с нами?
Только теперь они полностью осознали, что им грозит.В следующую же минуту они один за другим сорвались с места, бросились бегом в ближайшее здание, позвонили на Землю и попросили помощи. Звонили и на другой день и уже с возмущением требовали, чтобы немедленно было найдено лечение от альфа-бета-гамма болезни. И при каждом звонке, вырывая один у другого трубку, ругались и кричали:
— Вы не имеете права оставлять нас без помощи!
Им казалось, что на Земле про них забыли, и они были этим чрезвычайно обижены.На земном шаре крупнейшие ученые всех стран, дружественных и враждебных, отложили на время все прочие свои дела и объединенными усилиями добились в течение недели того, чего не могли добиться в течение вот уже нескольких десятилетий. От этой болезни каждый год умирала не одна тысяча людей, и врачи в бессилии разводили руками. Так бы, наверно, продолжалось и дальше, не будь ста жителей планеты Тюнитос. Неизвестно, почему эти сто были сейчас важнее, чем тысячи и десятки тысяч других.
И вот однажды наконец над планетой Тюнитос показался космолет и с него был спущен на парашюте столь долгожданный ящик с лекарствами.
Жители, потрясая гневно кулаками, кричали вслед удаляющемуся космолету:
— Почему так задержали? По какому праву?
А тот человек, у которого был дядя Томас Крейн, умерший когда-то от той же альфа-бета-гамма болезни, поднял вдруг указательный палец и с гордостью, словно сделав великое открытие, сказал сам себе:
— Значит, моя фамилия тоже Крейн...
Перед домом номер двенадцать, тем самым, в котором жил главный врач, столпились почти все жители планеты.Некоторые из них держали в руках плакаты и транспаранты. Другие кидали в окна камни и кричали что-то.
Главный врач в домашнем халате вышел на балкон, движением руки утихомирил толпу и спокойно спросил:
— Кто вы такие?
— Демонстранты! — единодушно отозвалась толпа.
— Почему вы собрались?
— Мы восстали!
— И чего вы требуете?
— Мы требуем отмены установленных норм. Мы требуем, чтобы были пересмотрены наш словарь, наше меню, наш дневной режим. Мы не желаем ходить только по тротуару, нам должны разрешить спускаться на мостовую.
— Хорошо. Разработайте и представьте свой новый словарь, новое меню и режим дня.
Толпа тут же разделилась на несколько групп, и каждая из них обсудила вопрос отдельно. Спустя несколько минут все снова собрались перед балконом, и представители разных групп сдали в письменной форме свои предложения.
— Но почему у вас разные предложения? — сказал главный врач. — Неужели невозможно, чтобы сто человек пришли к одному общему заключению?
— Мы принадлежим к различным партиям!
— Хорошо, мы учтем это, — сказал главный врач. — Что еще?
— Мы требуем, чтобы в руководстве были также и наши представители.
— Ладно, мы удовлетворим и это ваше требование. Дальше?
— Мы требуем автомашин...
— Ресторана!
— Церкви!
— Заводов!
— Парков!
— Кладбища!
— Рудников!
— Железную дорогу!
— Флот!
— Магазины!
— Университет!
— Зоопарк!
— Одним словом, вы требуете создания общества. Правильно я вас понял?
— Да здравствует главный врач! — крикнула толпа.
— Я согласен с вами. Но вы должны еще общими силами доказать свою подготовленность к тому, чтобы жить в обществе.
— Разве мы не доказали?
— Этого мало. Нужно еще более веское доказательство.
— Долой главного врача!
— Даю вам полчаса на представление доказательства. В противном случае ваше восстание сочтут несостоявшимся.
— Да здравствует главный врач! Долой главного врача! От толпы отделился какой-то невероятно высокий человек и подошел к Бобу.
— Мы слышали, что вы летчик, это правда?
— Правда, — побледнел Боб.
— Вы должны помочь нам в одном деле.
— В каком деле?
— Вы должны сбросить бомбу на земной шар.
— Бомбу? Какую бомбу? — растерялся Боб.
— Если бы среди нас нашелся какой-нибудь другой летчик, мы не стали бы причинять вам это беспокойство.
— Но я свое дело уже сделал. Я однажды уже сбросил...
— Вы обязаны сделать это еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17