..)
Лили легко и непринужденно подошла к двери. Никто не обратил на нее особого внимания, потому что многие здесь делали это каждый день, но под конец спохватывались и возвращались на место. Бывало даже, что некоторые снимали со стены ключ и даже подносили его к замочной скважине... Однако дальше этого дело пока что не заходило.
И вот теперь на глазах у людей, находившихся в зале, произошло нечто ошеломляющее: девушка спокойно вложила ключ в замок, повернула его, вошла в комнату и беззвучно закрыла за собой дверь.
(Гид: А я загримируюсь. Да, загримируюсь.)
Закрыв за собой дверь, Лили в оцепенении остановилась и зажмурилась от страха.
— Почему ты вошла? — раздался из-за двери голос Боба.
— Прошу тебя, выйди,— сказал Джо.
— Я вам обоим нравлюсь, правда? — спросила от страха Лили.—Боб, я тебе нравлюсь?
— Да.
— А тебе, Джо?
— Конечно.
— Вы любите меня?
— Конечно.
— Очень.
— Вы можете из-за меня поссориться, подраться, сделаться врагами?
— Конечно.
— Конечно.
Гид: Ну, предположим, загримируюсь... Но если я стану разговаривать громко, мне все равно не дождаться замечания, потому что громкоговоритель давно уже привык к моему голосу.)
Лили тихонько и боязливо разомкнула веки, подняла взгляд и в первое мгновение ужаснулась, потому что увидела в зеркале себя. Немного погодя, уже справившись со страхом, она поняла, что перед нею самое обыкновенное зеркало. И ничего больше. Обыкновенное зеркало в пыльной комнате, куда до сих пор не ступала человеческая нога.
Она громко расхохоталась. Потом вытащила из сумочки гребешок и, стоя перед зеркалом, не спеша привела в порядок волосы.
Потом она вышла из комнаты, и обитатели зала расступились перед ней в молчании и страхе. Лица у них были бледны, глаза выдавали внутреннее напряжение. Лили, не останавливаясь, прошла мимо них в другой, противоположный конец зала и, обернувшись, увидела, что вся толпа напряженно и пронзительно всматривается в нее.
Вдруг в тишину ворвались какие-то звуки. Толпа вздрогнула как один человек и обернулась на шум. Кто-то, оказывается, подкрался к двери, запер ее и повесил ключ на стену...
— Вы помните, — сказал буфетчик, вытирая выступивший на лбу пот,— я рассказывал вам однажды, как вошел туда? Вы помните, не так ли? Хотите, я расскажу еще раз?
Все кивнули ему.
— Я увидел, как однажды, сам того не зная, я убил людей, много людей. Людей, о которых я не имел никакого представления. В таких краях, где я не бывал ни разу в жизни. Но это правда, я знаю, что это правда. Вы меня понимаете ?
Все кивнули ему.
— Я увидел также свое будущее. Увидел, как другие люди убивают меня. Среди них я рассмотрел и ваши лица. Я увидел, как однажды вам станет ясно, что я действительно побывал в этой комнате, но не нашел в ней ничего, кроме обыкновенного зеркала. Как однажды вы узнаете, что я обманул вас. Обманул, чтобы вы не уходили от этой двери и чтобы я наживался за ваш счет, продавая вам еду, брея ваши бороды, разрешая вам купаться в моем корыте. Я увидел, увидел, что я плут и обманщик, но вы — убийцы. Вы понимаете меня?
Все кивнули ему.В следующем зале было пусто, только посередине стояла какая-то машина, по виду напоминавшая пианино. И повсюду было написано: «Не прикасаться».
Гид объяснил, что посетители могут задавать этой машине любые вопросы, и она точно ответит: «да» или «нет». До сих пор не было ни единого случая, чтобы она ошиблась.
Человек с палкой, толстяк и Лили приблизились к машине и начали по очереди задавать ей вопросы.
Человек с палкой: Я хромой или нет?
- Да.
Толстяк: Мы живем в двадцатом веке?
— Да.
Лили: Мы живем в двадцатом веке?
— Да.
Человек с палкой: Моя жена мне изменяет?
— Да.
— Она красивая?
— Да.
— Очень красивая?
— Да.
— Она состарится?
— Да.
— Она заболеет?
— Да.
— Она умрет?
— Да.
— Я увижу все это?
— Нет.
— Почему?
— Она не дает объяснений,— вмешался Гид. Человек с палкой: Почему?
Толстяк: Я счастлив?
— Да.
Лили: Я счастлива?
— Да.
Человек с палкой: Я тоже счастлив?
— Да.
Лили: Все счастливы?
— Да.
— А ты? Ты счастлива?
— Да.
— Значит, в мире так много счастья?
— Да.
— Ужасно, правда?
— Да.
Толстяк: Земля круглая?
— Да.
— Как яблоко?
— Нет.
— Как глобус?
— Нет.
— Как круг?
— Нет.
— Как земля?
— Нет.
Человек с палкой: Я есть?
— Нет.
— А моя палка?
— Да.
— Но мы с ней неразделимы, я — это она, а она — это я.
— Она не дает объяснений, — напомнил Гид. Лили: Ты меня видишь?
— Нет.
— А их?
— Нет.
— Ты видела улицу, этот музей, этот зал и себя?
— Нет.
— Тебе нравится Пикассо?
— Да.
Толстяк: Похудею ли я при частом употреблении минеральной воды?
— Да!
— А не повредит ли такое употребление минеральной воды моему здоровью?
— Да.
— Что же мне делать?
— Она не дает объяснений, — напомнил снова Гид. Толстяк: Тебе известно, что сосед взял у меня деньги в долг и не возвращает?
— Да.
Человек с палкой: Я счастлив?
Машина не ответила.Человек с палкой в недоумении посмотрел на Гида.
— Очевидно, на сей раз вы не столько задали вопрос,— объяснил Гид,— сколько хотели убедить самого себя, что вы счастливы.
Лили: Да или нет? Ответа не последовало. Лили: Да или нет? И вдруг машина заговорила:
— Да, нет, да, нет, да, нет, да, нет, — сыпала она без умолку. — Мы живем в двадцатом веке... Мы живем не в двадцатом веке... Она умрет... Она не умрет... Земля круглая... Земля не круглая... Ты есть... Тебя нет... Палка есть... Палки нет... Пикассо мне нравится... Пикассо мне не нравится... Да, нет, да, нет, да, нет, да, нет.
Гид был совершенно обескуражен случившимся. Он извинился перед посетителями, куда-то убежал и немного погодя вернулся с механиком. Механик, орудуя инструментами, быстро разобрал испортившуюся машину и вытащил из нее
обыкновенного человека, к которому тут же подоспели служащие с носилками.И усталый этот человек, вытянувшись на носилках, еле слышно спросил у склонившегося над ним механика:
— Этот музей большой?
— Да, — сказал механик. — Очень большой.
На двери в следующий коридор висела маленькая табличка, предупреждавшая, что идти по этому коридору можно не нагибаясь.Однако Лили снова нагнулась.
Спутники посмотрели на нее с удивлением, а она, не выпрямляясь, с негодованием в голосе проговорила:
— Почему вы унижаетесь? Нагнитесь сейчас же. Нагнитесь...
И спутники ее, чтобы не унижаться, тоже нагнулись.
Человек с палкой обратился к остальным посетителям со словами:
— Могу я попросить вас об одной услуге?
— Конечно.
— Вот мой адрес. Передайте, пожалуйста, моей жене, что много денег мне не понадобится. В день три булки и чашка кофе — этого будет достаточно. И навещать меня тоже пусть не приходит, и детей пусть не присылает. Видите ли, мы живем далеко, от нашего дома идти сюда целый час. Зря будут уставать, не нужно. Все равно, у меня есть их фотографии. Вот посмотрите... Это моя жена, а вот это — младшая
дочь...
— Он идет в буфет. Он хочет стать обитателем музея,—пояснил Гид.
— Это понятно и без объяснений,— раздраженно сказала Лили.
— Вам, может быть, и понятно. А другим? А ему самому, человеку с палкой? Моя обязанность — всем и все объяснять.
Вдруг Лили, а вместе с нею и Боб и Джо заметили, что неподалеку стоит буфетчик и пальцем подзывает их всех к себе.
Они подошли.Буфетчик вынул из кармана и протянул им кипу бумажных денег.
— Что это такое?
— Больше, к сожалению, дать не могу.
- Но что это такое? Зачем вы это даете нам?
— Я вам обязан. Не будь вас, я до сих пор прозябал бы в бедности.
Они посмотрели на буфетчика с удивлением и испугом.
— Ведь мы же никому не причиняем вреда, — пробормотал он, как бы оправдываясь. — В сущности, все наши доходы — от развалин и пепла.
— Но вы еще более обессмысливаете гибель города!
— Что поделать, — ответил буфетчик, — живые люди важнее, чем мертвые...
— Ну пошли, пошли, — нетерпеливо прервал его человек с палкой, — мы теряем время.
Буфетчик отечески взял его за руку и увел с собой.
Глава восемнадцатая
Зазвонил телефон.Боб взял трубку и услышал голос своего врача.
— Прошу немедленно явиться в дом номер двенадцать по улице Шести Деревьев. — Он помолчал, потом добавил торопливым шепотом: — Советую не соглашаться.
— С чем?
Но в трубке уже раздались гудки.Боб поспешно оделся, вышел на улицу и бегом бросился к дому номер двенадцать. Там его уже дожидался врач.
— Доктор, я не понял, с чем не соглашаться?
— Я вам ничего такого не говорил, — нахмурился врач.
— То есть как? Разве это не вы мне сейчас звонили?
— Да, я.
— Разве вы не сказали...
— Вы ошиблись, молодой человек, я просто велел вам явиться сюда. И ничего другого не говорил.
— Извините, мне, наверное, показалось, — сдался Боб.
— Ступайте на второй этаж. Вас ждут.
Боб, теряясь в догадках, медленно поднялся на второй этаж и увидел перед собой человека в белом халате. Человек этот, приветливо улыбаясь, пошел ему навстречу, обнял за плечо и, не говоря ни слова, ввел в свой кабинет.
— Главный врач, — представился он.
— Клод Изерли, — стал навытяжку Боб.
— Чувствуйте себя свободно,— сказал главный врач.
— Слушаюсь.
— Как поживаете, Боб?
— Спасибо, хорошо.
— Как поживают ваши родители?
— Спасибо, хорошо.
— А ваша жена, дети?
— Спасибо, хорошо.
— Ну, значит, все в порядке. На аппетит не жалуетесь?
— Не очень.
— Вот это уже совсем хорошо. А сон? Сон, знаете, тоже очень важен для здоровья.
— Знаю.
— Вы несчастный человек. — Лицо у главного врача сделалось грустным. — Я вхожу в ваше положение и в каком-то смысле даже завидую вам. Откровенно говоря, я бы на вашем месте не выдержал.
Боб снова вытянулся, словно по команде «смирно».
— Станьте вольно, Боб, вольно.
— Так мне удобнее, господин главный врач.
— Как хотите, Боб, принуждать вас не буду.
— Спасибо.
— Вам не нужно мне рассказывать, что Хиросима как призрак преследует вас днем и ночью. Вы и она слились друг с другом. Вы и она — одно целое. Верно я говорю?
— Верно, господин главный врач.
— Нда, тяжело вам. В шахматы играете?
— Нет.
— Жаль. А я как раз ищу на этой планете человека, с которым можно было бы поиграть в шахматы. Вы следите за матчем Петросян — Спасский?
— Нет, мне некогда.
— А чем вы заняты?
— Думаю, господин главный врач.
— Ваш доктор очень вас притесняет, правда? Ходит за вами как тень.
— Да.
— И вы его побаиваетесь?
— Да.
— Знаю, знаю. Это делает вашу жизнь еще невыносимее.
— Вы угадали, господин главный врач.
— Вам, конечно, очень хочется вернуться на землю. Жить, как живут обыкновенные люди. Чтобы никто вас не знал, никто вами не восхищался.
— Да, да...
— Вот видите, я вас понимаю. Я даже могу сказать, кто главное действующее лицо ваших снов. Не вы, а девушка, с которой вы встречаетесь.
— Отчего это, господин главный врач?
— Очень просто. От страха. — Он помолчал мгновение. — Музей «Хиросима»... Ведь так это у вас называется? Ну конечно, сегодня уже никого не удивишь пирамидами или, скажем, Эйфелевой башней. Вы курите?
— Да. Но... я забыл свои сигареты дома.
— Утешайтесь хотя бы тем, что вы сосланы. Ведь вас тоже могли бы поместить в музей и демонстрировать всем угрызения вашей совести. Признайтесь, что это было бы куда тяжелее.
— Но это же сон.
— Нет, это правда.
— Точно так, господин главный врач.
— Любите виски?
— Да, очень.
— Значит, вы считаете главной своей виной то, что вы не подумали, не так ли? Не то, что вы сбросили эту бомбу, а то, что вы сбросили ее не подумав. Интересно, очень интересно... А скажите, пожалуйста, если бы вы подумали, то, наверно, не стали бы сбрасывать бомбу, а?
— Ну конечно, конечно.
— Жалко, очень жалко, что вы не подумали. Всегда надо думать, мистер Изерли. Вы знаете, сколько мы совершим ошибок, если перестанем думать?
— Но теперь я думаю, и очень много.
— Знаю, дорогой, знаю. Однако, к несчастью, теперь это уже несколько поздно и несколько бесполезно. Вы, если не ошибаюсь, ведете дневник? И только ему доверяете свои мысли ?
— Да.
— Не этот ли?
И главный врач достал из ящика и протянул Бобу его дневник.
— Каким образом он у вас? — опешил Боб.
— Не пугайтесь, это копия. Последнюю страницу я еще не читал. Разрешите, я почитаю ее вслух.
«Мне всегда казалось, что истинным виновником юридического убийства Христа был первосвященник Каиафа, представитель благочестивых, порядочных, как принято говорить, добрых людей всех времен, в том числе и нашего времени. Хотя этих людей нельзя упрекнуть в том смысле, в каком упрекают Иуду, они все-таки тоже виноваты, виноваты в более тонком и более глубоком смысле. Вот почему так трудно убедить общество признать мою виновность, давно мною признанную».
— Хорошо написано, Боб. Вы просто талантливый человек.
И восхищенно продолжил: «Правда заключается в том,что общество попросту не может признать мою виновность, одновременно не признав за собой куда более тяжкой вины».
— Вот именно, Боб. Это и есть единственная правда. А все остальное — комплекс виновности или как там это еще называется — все чушь, ерунда. Виски предпочитаете с содовой или?..
— С содовой, конечно, с содовой.
— Прошу вас, возьмите карандаш и бумагу. Я продиктую вам продолжение, и вы убедитесь, насколько хорошо я вас понимаю.
Он вручил Бобу карандаш и бумагу и начал диктовать:
— Теперь я вижу, запятая, что мне вряд ли удалось бы вынудить общество к такому признанию, запятая, вступая в открытые столкновения с законом, запятая, как это делал я, запятая, решив разрушить этот, в кавычках, героический образ, запятая, который общество создало из меня, запятая, чтобы и впредь ничем не омрачать своего благополучия,
точка.
— Но это же мои собственные мысли! — воскликнул Боб.
— Более того, — сказал главный врач. — Вы смотрели на меня и думали: этот человек знает так много, что его уже ничем невозможно ни удивить, ни заинтересовать. Знаю, дорогой, что вы считаете меня циником.
— Верно! — воскликнул Боб. — Совершенно верно!
— Вы действительно хотели бы вернуться на Землю?
— Да, очень.
— Хотели бы забыть ваше тяжелое прошлое?
— Да, очень.
— Хотели бы, чтобы ваша совесть больше не мучила вас и чтобы вы жили как все люди?
— Да, да.
— Я могу помочь вам.
— Как? — усмехнулся Боб.
— Я, между прочим, ничуть не обижаюсь вашим недоверием. В самом деле, нелегко сразу поверить, что вы можете освободиться от стольких мук и стать счастливым человеком. Первое условие моего лечения таково: вы должны переменить фамилию и имя.
— Дальше? — с нетерпением спросил Боб.
— Может быть, вы любите и ликер? У меня тут есть всевозможные напитки.
— Люблю, господин главный врач. Очень люблю.
— Я поставил на Земле перед тысячами людей такой опыт: я телеуправлял огромным быком, с которым приходилось иметь дело почти всем прославленным матадорам мира. По моему желанию бык становился то яростным и стремительным, то неповоротливым и трусливым. Вы представляете, какое это было зрелище?
— Это было, наверно, великолепное зрелище, господин главный врач.
— Мне запретили продолжать опыты: испугались последствий. Испугались, что это даст возможность кучке людей за несколько часов превратить человечество в три миллиарда пассивных индивидов. Понимаете, это тоже, в своем роде, было нечто подобное атомной бомбе. Что и говорить, я готов, конечно, отказаться от своего открытия во имя общего блага. Но поскольку я очень ценю и люблю вас, то ради вашего же спасения я хотел бы поставить на вас свой последний опыт.
Боб не знал, что и делать от радости и благодарности. Забыв про все на свете, он как подкошенный рухнул в кресло и почувствовал себя на вершине счастья.
— Смирно! — крикнул резко и неожиданно главный врач.
Боб вскочил и снова вытянулся в струнку.
— Ведите себя, как подобает мужчине, — последовал любезный совет.
— Слушаюсь, господин главный врач.
— Нам нужно заключить взаимный договор. Я подписываюсь под тем, что этот мой опыт будет последним, а вы обязуетесь отказаться от своего прошлого и от своих угрызений совести.
Боб дрожащими пальцами взял ручку и уже искал с нетерпением, где ему подписаться... И вдруг в нем проснулся один из простейших, один из самых элементарных земных человеческих инстинктов, инстинкт, который заставил его сказать:
— Я хочу подумать. Дайте мне срок до вечера.
— Поздравляю! — воскликнул главный врач. — Поздравляю, Боб. Наконец-то вы поняли, что необходимо думать, что нельзя повторять прежнюю вашу ошибку.
— Точно так, господин главный врач.
— Вы свободны, Боб, можете идти. Кругом... шагом марш... расправьте плечи... тверже шаг... выше голову, выше!..
Спускаясь по лестнице, Боб снова услышал голос врача:
— Боб, ради бога, не подумайте, будто я на вас обиделся или оскорбился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Лили легко и непринужденно подошла к двери. Никто не обратил на нее особого внимания, потому что многие здесь делали это каждый день, но под конец спохватывались и возвращались на место. Бывало даже, что некоторые снимали со стены ключ и даже подносили его к замочной скважине... Однако дальше этого дело пока что не заходило.
И вот теперь на глазах у людей, находившихся в зале, произошло нечто ошеломляющее: девушка спокойно вложила ключ в замок, повернула его, вошла в комнату и беззвучно закрыла за собой дверь.
(Гид: А я загримируюсь. Да, загримируюсь.)
Закрыв за собой дверь, Лили в оцепенении остановилась и зажмурилась от страха.
— Почему ты вошла? — раздался из-за двери голос Боба.
— Прошу тебя, выйди,— сказал Джо.
— Я вам обоим нравлюсь, правда? — спросила от страха Лили.—Боб, я тебе нравлюсь?
— Да.
— А тебе, Джо?
— Конечно.
— Вы любите меня?
— Конечно.
— Очень.
— Вы можете из-за меня поссориться, подраться, сделаться врагами?
— Конечно.
— Конечно.
Гид: Ну, предположим, загримируюсь... Но если я стану разговаривать громко, мне все равно не дождаться замечания, потому что громкоговоритель давно уже привык к моему голосу.)
Лили тихонько и боязливо разомкнула веки, подняла взгляд и в первое мгновение ужаснулась, потому что увидела в зеркале себя. Немного погодя, уже справившись со страхом, она поняла, что перед нею самое обыкновенное зеркало. И ничего больше. Обыкновенное зеркало в пыльной комнате, куда до сих пор не ступала человеческая нога.
Она громко расхохоталась. Потом вытащила из сумочки гребешок и, стоя перед зеркалом, не спеша привела в порядок волосы.
Потом она вышла из комнаты, и обитатели зала расступились перед ней в молчании и страхе. Лица у них были бледны, глаза выдавали внутреннее напряжение. Лили, не останавливаясь, прошла мимо них в другой, противоположный конец зала и, обернувшись, увидела, что вся толпа напряженно и пронзительно всматривается в нее.
Вдруг в тишину ворвались какие-то звуки. Толпа вздрогнула как один человек и обернулась на шум. Кто-то, оказывается, подкрался к двери, запер ее и повесил ключ на стену...
— Вы помните, — сказал буфетчик, вытирая выступивший на лбу пот,— я рассказывал вам однажды, как вошел туда? Вы помните, не так ли? Хотите, я расскажу еще раз?
Все кивнули ему.
— Я увидел, как однажды, сам того не зная, я убил людей, много людей. Людей, о которых я не имел никакого представления. В таких краях, где я не бывал ни разу в жизни. Но это правда, я знаю, что это правда. Вы меня понимаете ?
Все кивнули ему.
— Я увидел также свое будущее. Увидел, как другие люди убивают меня. Среди них я рассмотрел и ваши лица. Я увидел, как однажды вам станет ясно, что я действительно побывал в этой комнате, но не нашел в ней ничего, кроме обыкновенного зеркала. Как однажды вы узнаете, что я обманул вас. Обманул, чтобы вы не уходили от этой двери и чтобы я наживался за ваш счет, продавая вам еду, брея ваши бороды, разрешая вам купаться в моем корыте. Я увидел, увидел, что я плут и обманщик, но вы — убийцы. Вы понимаете меня?
Все кивнули ему.В следующем зале было пусто, только посередине стояла какая-то машина, по виду напоминавшая пианино. И повсюду было написано: «Не прикасаться».
Гид объяснил, что посетители могут задавать этой машине любые вопросы, и она точно ответит: «да» или «нет». До сих пор не было ни единого случая, чтобы она ошиблась.
Человек с палкой, толстяк и Лили приблизились к машине и начали по очереди задавать ей вопросы.
Человек с палкой: Я хромой или нет?
- Да.
Толстяк: Мы живем в двадцатом веке?
— Да.
Лили: Мы живем в двадцатом веке?
— Да.
Человек с палкой: Моя жена мне изменяет?
— Да.
— Она красивая?
— Да.
— Очень красивая?
— Да.
— Она состарится?
— Да.
— Она заболеет?
— Да.
— Она умрет?
— Да.
— Я увижу все это?
— Нет.
— Почему?
— Она не дает объяснений,— вмешался Гид. Человек с палкой: Почему?
Толстяк: Я счастлив?
— Да.
Лили: Я счастлива?
— Да.
Человек с палкой: Я тоже счастлив?
— Да.
Лили: Все счастливы?
— Да.
— А ты? Ты счастлива?
— Да.
— Значит, в мире так много счастья?
— Да.
— Ужасно, правда?
— Да.
Толстяк: Земля круглая?
— Да.
— Как яблоко?
— Нет.
— Как глобус?
— Нет.
— Как круг?
— Нет.
— Как земля?
— Нет.
Человек с палкой: Я есть?
— Нет.
— А моя палка?
— Да.
— Но мы с ней неразделимы, я — это она, а она — это я.
— Она не дает объяснений, — напомнил Гид. Лили: Ты меня видишь?
— Нет.
— А их?
— Нет.
— Ты видела улицу, этот музей, этот зал и себя?
— Нет.
— Тебе нравится Пикассо?
— Да.
Толстяк: Похудею ли я при частом употреблении минеральной воды?
— Да!
— А не повредит ли такое употребление минеральной воды моему здоровью?
— Да.
— Что же мне делать?
— Она не дает объяснений, — напомнил снова Гид. Толстяк: Тебе известно, что сосед взял у меня деньги в долг и не возвращает?
— Да.
Человек с палкой: Я счастлив?
Машина не ответила.Человек с палкой в недоумении посмотрел на Гида.
— Очевидно, на сей раз вы не столько задали вопрос,— объяснил Гид,— сколько хотели убедить самого себя, что вы счастливы.
Лили: Да или нет? Ответа не последовало. Лили: Да или нет? И вдруг машина заговорила:
— Да, нет, да, нет, да, нет, да, нет, — сыпала она без умолку. — Мы живем в двадцатом веке... Мы живем не в двадцатом веке... Она умрет... Она не умрет... Земля круглая... Земля не круглая... Ты есть... Тебя нет... Палка есть... Палки нет... Пикассо мне нравится... Пикассо мне не нравится... Да, нет, да, нет, да, нет, да, нет.
Гид был совершенно обескуражен случившимся. Он извинился перед посетителями, куда-то убежал и немного погодя вернулся с механиком. Механик, орудуя инструментами, быстро разобрал испортившуюся машину и вытащил из нее
обыкновенного человека, к которому тут же подоспели служащие с носилками.И усталый этот человек, вытянувшись на носилках, еле слышно спросил у склонившегося над ним механика:
— Этот музей большой?
— Да, — сказал механик. — Очень большой.
На двери в следующий коридор висела маленькая табличка, предупреждавшая, что идти по этому коридору можно не нагибаясь.Однако Лили снова нагнулась.
Спутники посмотрели на нее с удивлением, а она, не выпрямляясь, с негодованием в голосе проговорила:
— Почему вы унижаетесь? Нагнитесь сейчас же. Нагнитесь...
И спутники ее, чтобы не унижаться, тоже нагнулись.
Человек с палкой обратился к остальным посетителям со словами:
— Могу я попросить вас об одной услуге?
— Конечно.
— Вот мой адрес. Передайте, пожалуйста, моей жене, что много денег мне не понадобится. В день три булки и чашка кофе — этого будет достаточно. И навещать меня тоже пусть не приходит, и детей пусть не присылает. Видите ли, мы живем далеко, от нашего дома идти сюда целый час. Зря будут уставать, не нужно. Все равно, у меня есть их фотографии. Вот посмотрите... Это моя жена, а вот это — младшая
дочь...
— Он идет в буфет. Он хочет стать обитателем музея,—пояснил Гид.
— Это понятно и без объяснений,— раздраженно сказала Лили.
— Вам, может быть, и понятно. А другим? А ему самому, человеку с палкой? Моя обязанность — всем и все объяснять.
Вдруг Лили, а вместе с нею и Боб и Джо заметили, что неподалеку стоит буфетчик и пальцем подзывает их всех к себе.
Они подошли.Буфетчик вынул из кармана и протянул им кипу бумажных денег.
— Что это такое?
— Больше, к сожалению, дать не могу.
- Но что это такое? Зачем вы это даете нам?
— Я вам обязан. Не будь вас, я до сих пор прозябал бы в бедности.
Они посмотрели на буфетчика с удивлением и испугом.
— Ведь мы же никому не причиняем вреда, — пробормотал он, как бы оправдываясь. — В сущности, все наши доходы — от развалин и пепла.
— Но вы еще более обессмысливаете гибель города!
— Что поделать, — ответил буфетчик, — живые люди важнее, чем мертвые...
— Ну пошли, пошли, — нетерпеливо прервал его человек с палкой, — мы теряем время.
Буфетчик отечески взял его за руку и увел с собой.
Глава восемнадцатая
Зазвонил телефон.Боб взял трубку и услышал голос своего врача.
— Прошу немедленно явиться в дом номер двенадцать по улице Шести Деревьев. — Он помолчал, потом добавил торопливым шепотом: — Советую не соглашаться.
— С чем?
Но в трубке уже раздались гудки.Боб поспешно оделся, вышел на улицу и бегом бросился к дому номер двенадцать. Там его уже дожидался врач.
— Доктор, я не понял, с чем не соглашаться?
— Я вам ничего такого не говорил, — нахмурился врач.
— То есть как? Разве это не вы мне сейчас звонили?
— Да, я.
— Разве вы не сказали...
— Вы ошиблись, молодой человек, я просто велел вам явиться сюда. И ничего другого не говорил.
— Извините, мне, наверное, показалось, — сдался Боб.
— Ступайте на второй этаж. Вас ждут.
Боб, теряясь в догадках, медленно поднялся на второй этаж и увидел перед собой человека в белом халате. Человек этот, приветливо улыбаясь, пошел ему навстречу, обнял за плечо и, не говоря ни слова, ввел в свой кабинет.
— Главный врач, — представился он.
— Клод Изерли, — стал навытяжку Боб.
— Чувствуйте себя свободно,— сказал главный врач.
— Слушаюсь.
— Как поживаете, Боб?
— Спасибо, хорошо.
— Как поживают ваши родители?
— Спасибо, хорошо.
— А ваша жена, дети?
— Спасибо, хорошо.
— Ну, значит, все в порядке. На аппетит не жалуетесь?
— Не очень.
— Вот это уже совсем хорошо. А сон? Сон, знаете, тоже очень важен для здоровья.
— Знаю.
— Вы несчастный человек. — Лицо у главного врача сделалось грустным. — Я вхожу в ваше положение и в каком-то смысле даже завидую вам. Откровенно говоря, я бы на вашем месте не выдержал.
Боб снова вытянулся, словно по команде «смирно».
— Станьте вольно, Боб, вольно.
— Так мне удобнее, господин главный врач.
— Как хотите, Боб, принуждать вас не буду.
— Спасибо.
— Вам не нужно мне рассказывать, что Хиросима как призрак преследует вас днем и ночью. Вы и она слились друг с другом. Вы и она — одно целое. Верно я говорю?
— Верно, господин главный врач.
— Нда, тяжело вам. В шахматы играете?
— Нет.
— Жаль. А я как раз ищу на этой планете человека, с которым можно было бы поиграть в шахматы. Вы следите за матчем Петросян — Спасский?
— Нет, мне некогда.
— А чем вы заняты?
— Думаю, господин главный врач.
— Ваш доктор очень вас притесняет, правда? Ходит за вами как тень.
— Да.
— И вы его побаиваетесь?
— Да.
— Знаю, знаю. Это делает вашу жизнь еще невыносимее.
— Вы угадали, господин главный врач.
— Вам, конечно, очень хочется вернуться на землю. Жить, как живут обыкновенные люди. Чтобы никто вас не знал, никто вами не восхищался.
— Да, да...
— Вот видите, я вас понимаю. Я даже могу сказать, кто главное действующее лицо ваших снов. Не вы, а девушка, с которой вы встречаетесь.
— Отчего это, господин главный врач?
— Очень просто. От страха. — Он помолчал мгновение. — Музей «Хиросима»... Ведь так это у вас называется? Ну конечно, сегодня уже никого не удивишь пирамидами или, скажем, Эйфелевой башней. Вы курите?
— Да. Но... я забыл свои сигареты дома.
— Утешайтесь хотя бы тем, что вы сосланы. Ведь вас тоже могли бы поместить в музей и демонстрировать всем угрызения вашей совести. Признайтесь, что это было бы куда тяжелее.
— Но это же сон.
— Нет, это правда.
— Точно так, господин главный врач.
— Любите виски?
— Да, очень.
— Значит, вы считаете главной своей виной то, что вы не подумали, не так ли? Не то, что вы сбросили эту бомбу, а то, что вы сбросили ее не подумав. Интересно, очень интересно... А скажите, пожалуйста, если бы вы подумали, то, наверно, не стали бы сбрасывать бомбу, а?
— Ну конечно, конечно.
— Жалко, очень жалко, что вы не подумали. Всегда надо думать, мистер Изерли. Вы знаете, сколько мы совершим ошибок, если перестанем думать?
— Но теперь я думаю, и очень много.
— Знаю, дорогой, знаю. Однако, к несчастью, теперь это уже несколько поздно и несколько бесполезно. Вы, если не ошибаюсь, ведете дневник? И только ему доверяете свои мысли ?
— Да.
— Не этот ли?
И главный врач достал из ящика и протянул Бобу его дневник.
— Каким образом он у вас? — опешил Боб.
— Не пугайтесь, это копия. Последнюю страницу я еще не читал. Разрешите, я почитаю ее вслух.
«Мне всегда казалось, что истинным виновником юридического убийства Христа был первосвященник Каиафа, представитель благочестивых, порядочных, как принято говорить, добрых людей всех времен, в том числе и нашего времени. Хотя этих людей нельзя упрекнуть в том смысле, в каком упрекают Иуду, они все-таки тоже виноваты, виноваты в более тонком и более глубоком смысле. Вот почему так трудно убедить общество признать мою виновность, давно мною признанную».
— Хорошо написано, Боб. Вы просто талантливый человек.
И восхищенно продолжил: «Правда заключается в том,что общество попросту не может признать мою виновность, одновременно не признав за собой куда более тяжкой вины».
— Вот именно, Боб. Это и есть единственная правда. А все остальное — комплекс виновности или как там это еще называется — все чушь, ерунда. Виски предпочитаете с содовой или?..
— С содовой, конечно, с содовой.
— Прошу вас, возьмите карандаш и бумагу. Я продиктую вам продолжение, и вы убедитесь, насколько хорошо я вас понимаю.
Он вручил Бобу карандаш и бумагу и начал диктовать:
— Теперь я вижу, запятая, что мне вряд ли удалось бы вынудить общество к такому признанию, запятая, вступая в открытые столкновения с законом, запятая, как это делал я, запятая, решив разрушить этот, в кавычках, героический образ, запятая, который общество создало из меня, запятая, чтобы и впредь ничем не омрачать своего благополучия,
точка.
— Но это же мои собственные мысли! — воскликнул Боб.
— Более того, — сказал главный врач. — Вы смотрели на меня и думали: этот человек знает так много, что его уже ничем невозможно ни удивить, ни заинтересовать. Знаю, дорогой, что вы считаете меня циником.
— Верно! — воскликнул Боб. — Совершенно верно!
— Вы действительно хотели бы вернуться на Землю?
— Да, очень.
— Хотели бы забыть ваше тяжелое прошлое?
— Да, очень.
— Хотели бы, чтобы ваша совесть больше не мучила вас и чтобы вы жили как все люди?
— Да, да.
— Я могу помочь вам.
— Как? — усмехнулся Боб.
— Я, между прочим, ничуть не обижаюсь вашим недоверием. В самом деле, нелегко сразу поверить, что вы можете освободиться от стольких мук и стать счастливым человеком. Первое условие моего лечения таково: вы должны переменить фамилию и имя.
— Дальше? — с нетерпением спросил Боб.
— Может быть, вы любите и ликер? У меня тут есть всевозможные напитки.
— Люблю, господин главный врач. Очень люблю.
— Я поставил на Земле перед тысячами людей такой опыт: я телеуправлял огромным быком, с которым приходилось иметь дело почти всем прославленным матадорам мира. По моему желанию бык становился то яростным и стремительным, то неповоротливым и трусливым. Вы представляете, какое это было зрелище?
— Это было, наверно, великолепное зрелище, господин главный врач.
— Мне запретили продолжать опыты: испугались последствий. Испугались, что это даст возможность кучке людей за несколько часов превратить человечество в три миллиарда пассивных индивидов. Понимаете, это тоже, в своем роде, было нечто подобное атомной бомбе. Что и говорить, я готов, конечно, отказаться от своего открытия во имя общего блага. Но поскольку я очень ценю и люблю вас, то ради вашего же спасения я хотел бы поставить на вас свой последний опыт.
Боб не знал, что и делать от радости и благодарности. Забыв про все на свете, он как подкошенный рухнул в кресло и почувствовал себя на вершине счастья.
— Смирно! — крикнул резко и неожиданно главный врач.
Боб вскочил и снова вытянулся в струнку.
— Ведите себя, как подобает мужчине, — последовал любезный совет.
— Слушаюсь, господин главный врач.
— Нам нужно заключить взаимный договор. Я подписываюсь под тем, что этот мой опыт будет последним, а вы обязуетесь отказаться от своего прошлого и от своих угрызений совести.
Боб дрожащими пальцами взял ручку и уже искал с нетерпением, где ему подписаться... И вдруг в нем проснулся один из простейших, один из самых элементарных земных человеческих инстинктов, инстинкт, который заставил его сказать:
— Я хочу подумать. Дайте мне срок до вечера.
— Поздравляю! — воскликнул главный врач. — Поздравляю, Боб. Наконец-то вы поняли, что необходимо думать, что нельзя повторять прежнюю вашу ошибку.
— Точно так, господин главный врач.
— Вы свободны, Боб, можете идти. Кругом... шагом марш... расправьте плечи... тверже шаг... выше голову, выше!..
Спускаясь по лестнице, Боб снова услышал голос врача:
— Боб, ради бога, не подумайте, будто я на вас обиделся или оскорбился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17