— А надо твои часы! — сверкнув глазами, объявил старик.— Давай их сюда!
Аманжан захохотал, злобно искривив лицо. Затем резко выбросил перед собою руки, показывая два кукиша сразу:
— На! Выкуси!.
Старик ощерился и наставил дуло прямо в лоб Аман-жану. Бакытжан взвизгнул, как заяц, и метнулся к другу, в страхе за него позабыв о нацеленном ружье. Толстяк упал в ноги Аманжану, схватил его за руки и даже пытался поцеловать их.
— Отдай! Отдай ему, акри! — вопил он беспамятно.— Аманжан, отдай часы — не дороже ведь головы, черт с ними! Домой вернемся — я тебе свои подарю, акри!
— Ладно, отдавай,— сказал и Нуржан, решив отступить перед безумцем, который целился в людей, словно в мишени...
— Эх и храбрецы мы! — скрипнув зубами, пробормотал Аманжан, сорвал с руки часы и швырнул старику — тот ловко перехватил их на лету, словно собака мясо.— А еще говорят, мол, на кой волку железка. Понадобилась, видно.— И крикнул сердито Нуржану: Говорил я тебе, чтобы трактор не глушить... Вот и сиди теперь перед ним, как птенчик перед змеем. Это ведь не человек, а дракон, и душа у него черная, конкайская... тьфу!
Ружье дрогнуло в руке у старика, он опустил его и, выпрямившись, внимательно уставился на Аманжана.
— Кто тебе говорил... про «конкайскую душу», сынок? — спросил он, прищурившись. — От кого ты слышал эти слова?
— Мать родная мне говорила! Что был такой злодей по имени Конкай! Самую подлую душу она называла конкайской, понятно тебе?
— Как зовут ее? — угрюмо спросил старик
— А никак! Тебе незачем знать.
— Ну, добро... А чудно все же. — И он покачал головой. — Вот ты злобишься. А не пусти я вас - замерзли бы ведь, как дерьмо на морозе. Что, не так, скажешь?
Аманжан нервно тер руками лицо, дрожал всем телом О, если бы не ружье, он не сидел бы сейчас, сложив руки на коленях. Он разнес бы в клочья этого скверного старика. Нетерпеливо и свирепо посматривал жигит на него, а тот спокойно — на парня.
Глубокая ночь. Тишина Нуржану опять послышалось
Я замерзла в холодном снегу
— Ата! — громко позвал он, и собственный голос показался ему чужим — Скажите нам, кто вы?
Толстяк Бакытжан, которому вновь удалось задремать, вздрогнул при звуках голоса и очнулся. Старик сидел на низких нарах, не отвечая. И Аманжан, с ненавистью глядя на него, повторил вопрос:
— Ну?! Кто ты, спрашивают..
Бакытжан разобрался, что опасности нет никакой и промолвил, зевая:
— А-а... Да никто, сказал же. Человек-икс. Старик поднялся с нар, повесил на место ружье и,
спокойно подойдя к печке, подбросил дров. Затем, словно вспомнив о чем-то, вышел из дома — все так же босиком, в одной рубахе и кальсонах. Казалось, что ему совершенно безразлично, зима на дворе или лето, он словно не знал, что значит холод, слабость, болезнь..
Он долго не возвращался. Трое жигитов молча переглянулись, растерянные, озадаченные. Что бы это значило? Почему не захватил ружье, а оставил, можно сказать в их руках? Вот оно., висит на стене.
— Ой! Может быть, он решил нас покормить? — пред положил Бакытжан.
— Черта с два! — крикнул Аманжан и пнул приятеля в ногу, которую тот вытянул поперек всей комнаты.— Убери свои ноги, воняет от них! Мышь, говорят, не залезет в нору, пока на хвост себе не нагадит
— Ясно... Говорят еще: не догнав зайца, гончая хочет зло сорвать на журавле,— отвечал Бакытжан.— Старый дед побил тебя, а ты хочешь отыграться на мне акри
— Довольно! — вмешался Нуржан — Лучше поду майте, что делать дальше.
— Хвост поджать и сидеть! — Бакытжан сердито покосился на Аманжана; тот — на него
— У, заячья душа! — вскинулся Аманжан — Надо же, аллах наказал меня — отправил в дорогу с такими, как вы, милейшие! Позор какой! Трое молодых жигитов не могут справиться с одним полудохлым стариком
. — Эй! Такой старик, знаешь, любого из нас за пояс заткнет! У него мощность — сто лошадиных сил
— Убить! Зарыть его поганые кости в снег — и баста*
— Из-за какого-то старого оборванца в тюрьму са диться? Не-ет! — запротестовал Бакытжан. —Лучше не наступать змее на хвост, вот вам мой совет, братцы!
— Поймите, это враг! Чужой для нашей жизни человек! Таких надо уничтожать. За него нам премию должны дать! — И с этими словами Аманжан подскочил к нарам и сорвал со стены ружье
— Если всякого убивать, кто нам не по душе,— сказал Нуржан,— то скоро никого на земле не останется
— О алла! — вскричал вдруг Бакытжан.— Вы посмотрите только на него! До чего похож! — И он, забыв все свои страхи, восторженно прищелкнул языком и показал на Аманжана.
— На кого похож? — удивился Аманжан
— Да на нашего деда-хозяина!
— И правда! — Нуржан рассмеялся.
— Ну вылитый дед! В молодости, наверное, точно такой был! — Бакытжан изумленно покачал головой.
Аманжан, поначалу улыбавшийся, думая, что друзья шутят, вдруг вспыхнул и, подскочил к ним, сжимая ружье в руках.
— Ах, так! — рявкнул он.— Давайте будем разбираться, кто на кого похож... Вот ты, например! — Он ткнул ружьем в Бакытжана.— Знаешь, на кого ты сам похож?
— На кого это?..— взвился Бакытжан, чувствуя к чему клонит дело.
— Да ты... Ты... Тебя наш Упрай словно проглотил
и выплюнул! Копия! Вот на кого ты похож, понял? 1
Из глаз Бакытжана мгновенно хлынули слезы. Не ожи- } дал он, что самые обидные для него слова, из-за которых 1 страдал все свое детство, услышит от лучшего друга. Именно от него! А ведь бывало, что мальчишки допекали Бакытжана, ковыряли болячку, называя его «сын начальника», и он кидался в драку, и рядом с ним дрались Аманжан с Нуржаном... верные друзья.
— Ну, рахмат,— проговорил Бакытжан, скрипнув зубами.— Нашел мне наконец папашку. Спасибо! — И он бросился грудью на ружье, направленное в его сторону
Нуржан подставил ему ножку, и толстяк растянулся на полу. А ружье могло и выстрелить!
- Хватит! — прикрикнул на них Нуржан.— А еще клятву давали в бане: «Умрем, а друг друга не оставим в беде». Так говорили, кажется, милейшие? И руки жали. А теперь будто петухи наскакиваете друг на друга! А из-за чего? Из-за того, в чем каждый из нас не лучше другого и не хуже. И никто в этом не виноват — ни мы сами, ни наши матери...
— Украдкой нас родили,— мрачно добавил Аманжан, вздохнув.
И тут заскрипела и стукнула в сенях дверь. Ребята переглянулись. Только теперь дошло до них, где находятся они и что с ними. Вспомнили про хозяина дома — самого жестокого человека, какого только приходилось им встречать. Дверь в избу раскрылась, и вошел старик с охапкой дров, спокойно прошлепал босыми ногами к печке, с грохотом бросил у стены промерзлые, покрытые снегом поленья. Открыл дверку печки, пошуровал кочергою в топке, подбросил дров. Став на четвереньки, принялся дуть на огонь, смешно шевеля бородою...
Аманжан, внимательно следивший за каждым движением старика, пришел в бешенство от этого вызывающе хладнокровного поведения своего врага. Парень вскинул ружье и, громко щелкнув, взвел курок, но хозяин и тут остался невозмутимым. А двое друзей Аманжана оцепенели, сидя на скамейке.
— Чего целишься зря? Ружье н-е заряжено,— спокойно прогудел наконец старик и направился к посудной полке.— Хочешь убить меня, так возьми патроны. Они над изголовьем висят. Заряди и стреляй себе... Эх! — добавил он после.— Да уж куда тебе, батыр. Не сможешь! Разве что со страху дружков своих пристрелишь.
— Ладно, попробую! — вскрикнул Аманжан, хватая со стены патронташ.— По зверю не приходилось стрелять, а вот тебя уложить попробую! — И он быстро зарядил ружье, вскинул его к плечу, прицелился...
Но и тут старик не смутился Глядя в лицо парню, усмехнулся злобно.
— Брось, дурак! — придя в себя, крикнул Нуржан.— Сейчас же брось!
— Не лезь! А то и тебя прикончу! — хрипло зарычал на него парень, бледный, с налившимися кровью глазами.— Сиди и не прыгай.
— Ай, сынок, ты бы сначала зайцев пострелял,— издеваясь, молвил старик.
Ни тени страха не было на его суровом лице.
— Отец, не дразни его! — крикнул, предупредил Ба-кытжан.— А то ведь он пальнет, он такой!
Старик задрал полу длинной рубахи, достал засунутую за край подштанников трубку, табакерку и принялся ладить курево. Казалось, он нарочно испытывает чужое терпение и похваляется своим хладнокровием.
— Аманжан... Аманжан, опомнись,— тихо произнес Нуржан, не зная, что предпринять.— Ты в человека хочешь стрелять...
— Нет, в гада! — прохрипел Аманжан; пена запузырилась на его губах.— Он хуже фашиста! Читай отходную молитву, старый черт!
НО ЧТО-ТО СЛИШКОМ долго он целился, словно мишень находилась за сотню шагов от него, а не рядом. Между тем хозяин преспокойно раскуривал трубку, достал из печки раскаленный уголек. Чего греха таить — хотел, на самом деле хотел Аман-жан пристрелить старика, да вот отчего-то потемнело у него в глазах и палец, лежавший на спуске, словно окаменел, когда парень собирался нажать на него. А старый хозяин то и дело бросал равнодушные взгляды в сторону жигита, который целился в него. И наконец ружье задрожало в руках Аманжана, затем, отброшенное им, грохнулось на пол. Грянул выстрел. Пуля, попав в дверь, распахнула ее силою своего удара. В избу ворвался холодный воздух. Старик закрыл дверь и накинул ременную петлю на гвоздь.
— Не могу! — закричал Аманжан, припадая на корточки и стуча кулаком по колену.— Не могу убить его!
Я знаю этого человека! Где-то видел эту рожу! Аллах, почему я не могу убить его?!
Выстрел оглушил и, казалось, раскидал всех по сторонам. Бакытжан, сжавшись в комок, всхлипывал в углу. Старик сидел на сундуке и попыхивал трубкой... И скоро в избушке настала тишина — странная тишина, рожденная грохотом выстрела.
— Аксакал, скажите нам, кто вы? — осмелился нарушить эту тишину Нуржан.
— Я Конкай! — резко, без промедления ответил старик, словно ждал этого вопроса.
— Тот самый Конкай? Но он, я слышал, уже давно умер... Лет пятьдесят, говорят, назад! — удивленно воскликнул Нуржан.
— Конкай никогда не умрет! — горделиво сверкая глазами, отвечал старик.— И огонь в очаге этого дома никогда не погаснет! До меня здесь был Конкай, на его место пришел я, а на мое место придет следующий Конкай! И сейчас он находится, может быть, среди Потому что Конкай сидит у каждого в его печенках, в его мозгу и в сердце. Конкай значит: бери себе все, что тебе нравится, и ничего не бойся! Конкай — это: я хочу, а на вас на всех мне наплевать! И он сидит в каждом, в каждом, да только не всякий хочет в этом признаться. Вот ты — Конкай,— вскочив с места, старик метнулся к Нуржану и ткнул ему в грудь пальцем.— И ты тоже! — тонко взвизгнул он и указал на Аманжана.—И ты Конкай! — показал он на Бакытжана.—
У каждого из вас душа тоже конкайская! Молоко на губах не обсохло, а уже норовите погубить человека. Да куда еще вам! Я здесь, на перевале, пятьдесят лет живу один, и никто, греясь у моего огня, не смел мне слова поперек сказать. Потому как я — хозяин здесь! Меня даже начальство из района, из области не трогает. А вы что? Захотели верх надо мной взять?
Он метнулся к сундуку, убрал с него все вещи и, откинув крышку, стал выбрасывать на пол охапки ценных шкурок — норковых, соболиных, выдровых, волчьих, медвежьих.
— А это вы видали? — приговаривал старик, выбрасывая все новые и новые вороха мехов.
Жигиты онемели; Бакытжан медленно на коленях подполз к сундуку и стал ощупывать шкурки, Аман-жан покачал головой и сказал:
— Вот так богатей!
— А ты думал? Пока все это имеется у меня, ни бог, ни начальство не страшны.— И старик любовно погладил лоснящуюся маралью шкурку.— Знайте же, молокососы, что шапки на головах всех начальников и воротники на шубах их жен — это от меня, из этого сундука. Да если бы я придушил всех вас троих, как кутят, а потом захотел бы оправдаться — этих шкур, думаю, хватило бы, чтоб спасти мою собственную. Или вы не знаете, что смерть тоже можно купить?
— Вы хотите сказать, отец, что можно тебе, значит...— начал, заикаясь, Бакытжан.— Или мне, скажем, если я тебя...
— Я хочу сказать, что, когда в прошлом веке сын кокчетавского султана Залькары, Алибек, совершил убийство, его старший брат отправил в русскую столицу сорок вороных иноходцев в подарок белому царю. И что же? Младший брат его был избавлен от каторги. Так-то! В те времена подношения брали открыто, не таясь, не то что в наши дни...
- А вы у нас, дедушка... вы тоже открыто взяли... подношения? — вдруг, перебивая старика, брякнул Бакытжан.
- Чего — у вас? — гневно выпрямился старик.— Сопляк ты и есть, и нечего с тобою разговаривать. Да разве подарка я от вас добивался, дуралей? Я взял свое! Плату за постой. А как же иначе? В городе небось выложили бы денежки за гостиницу. А здесь, в горах, |де можно сдохнуть от холода, я вам даю приют и ночлег — и вы за это не хотите платить? Вам жалко стало дрянные пимы и часы — так возьмите их обратно. Тьфу! Хотел я испытать, что вы за люди, а вы оказались мелкими душонками, барахольщиками! — С этим он, вскочив с места, достал откуда-то часы, валенки и швырнул все это обратно гостям; затем принялся убирать свои сокровища в сундук.
— Добро вернулось к хозяину — слава! — усмехаясь, но чувствуя себя несколько смущенным, проговорил Аманжан, надевая часы на руку,
Нуржан тоже смутился и призадумался. Нерешительно глядя в спину Конкаю, произнес тихо:
— Аксакал, возьмите валенки... если они нравятся вам. А я надену ваши старые... Я сразу отдал бы... только они не мои, поэтому... Так что берите, аксакал.
— Ладно, не надо мне, спасибо,— отвечал старик, перейдя от сундука к нарам и готовя себе постель.— И вы ложитесь, где стоите. Подушек и одеял у меня нету, так что не обессудьте. Зато тепло в избе...— Голос его уже не был враждебным и жестоким, Конкай заметно смягчился; укрывшись шкурой, он выставил одну голову и, двигая бородою, заговорил: — Удивляюсь я на вас и на людей ваших. Чего вы в покое меня не оставите? Я ведь не ищу вас, чего вы-то меня ищете? Значит, Конкай вам нужен, хоть вы Конкаю не нужны. Я ведь что? Хочу жить сам по себе, без вас. У меня мой угол, мое становье — и не*трогай меня! Я Конкай! Я сам себе царь, и хотя царство у меня небольшое, я здесь не раб, а хозяин. Я полвека стерегу свое царство, и тому, кто попытается отнять его у меня, погасить этот очаг или нарушить мой покой,— глаза его расширились как у безумного,— врагу своему я и пули не пожалею. Буду с ним насмерть биться... Ну а теперь подбросьте дров в печку и гасите коптилку! Довольно болтать, спать пора!
И старик, как зверь, свернулся клубком на своем ложе. Теперь, лежащий, он не казался столь громоздким, мощным и неодолимым... Это был обыкновенный усталый старик — сиротливый и даже жалкий...
Аманжан с Бакытжаном улеглись на полу. Нуржан вышел из дома. Заметил, что Плеяды далеко переместились в сторону. Небо было чистое. Стужа стояла лютая. Почти белая, озябшая луна пристально смотрела вниз, будто собиралась спрыгнуть на землю. Жизнь словно вымерла, и луна, казалось, как мулла в белой чалме, собирается читать отходную молитву по усопшим... Можно было только диву даваться, что человек прожил в этой дикости и тоске целых пятьдесят лет. Без людей, без книг, без всего того, что создал человеческий гений. Старик Конкай словно взялся доказать своей жизнью, как человек может снова уйти вспять, назад, к первобытной дикости. И посмеяться над самим понятием «человеческий гений»... И Нуржан вспомнил, как один его приятель, некто Орынбай, работавший в совхозе учетчиком, однажды рассказывал ему о старике, живущем в горах, совершившем много злых дел, не имеющем даже паспорта, но которого тем не менее никто не мог тронуть, потому что он пользовался покровительством начальства из района и даже из области. Этот старик, по словам Орынбая, мог излечить от любой болезни, пользуясь своими чудодейственными снадобьями, и к тому же поставлял кому надо меха самых ценных зверей. Должно быть, догадался теперь Нуржан, речь шла о Конкае...
Заскрипела дверь, и во двор вышел, отхаркиваясь и сплевывая на снег, хозяин, подозрительно уставился на парня.
— Ты чего? На луну любуешься? — проворчал Конкай.
— Решил свежим воздухом подышать, аксакал,— ответил Нуржан.
— Ну, так иди теперь спать,— приказал старик и, согнувшись, вошел в сарай.
Проходя мимо раскрытого сарая, Нуржан заглянул туда и заметил ход, ведущий вниз,— очевидно, в погреб. Склонившись над дырою, он увидел огонек коптилки и в ее тусклом свете — старика, который, припав к бочке, что-то пил прямо из отверстия в ее боку.
Наутро парней разбудил сам Конкай. Ребята выскочили на улицу и увидели, что на ослепительном снегу стоит их «ДТ-54», целехонький, не съели его волки. Чтобы завести мотор, понадобилась горячая вода, и хозяин дров не пожалел — нагрели на печке ведро воды, залили радиатор. Долго им возиться не пришлось, трактор завелся легко, и, уже собираясь тронуться в путь, Нуржан спросил у старика, как им лучше проехать к тому месту Глубинного края, где было заготовлено сено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12