Все, что толкало его на этот путь, теперь, среди бескрайних снегов, казалось пустым и никчемным. Иная действительность раскрывалась здесь в снежном плену Они, три человека, оказались узниками холодной тюрьмы, где нет печи и не разводят огня; и ничего теперь нельзя было изменить. Единственная надежда была связана с могучим «ДТ-54», который с густым ревом мчался вперед, ломая твердый наст и светом фар раздвигая надвое стену тьмы. Уже второй день трактор был домом, верным кораблем для трех жигитов. Вчера они переночевали в ауле Фадиха, а сегодня должны заночевать на перевале Конкая.
Месяц еще не вышел, и небо сбрызнуто лишь светом звезд, но под ним таинственно и жутковато светились снежные гребни гор. И вскоре — столь же потусторонне и зловеще — засветился одинокий огонь на дальней высоте. Тяжелый «ДТ-54» изо всех сил карабкался к этому огню, и рев машины, казалось, нарастает лавиною по мере того, как сгущается ночь и ширится тишина. Взгляды троих жигитов не отрываются от этой одинокой яркой искры света — звезды, упавшей на горный перевал.
Вот наконец «ДТ-54» влез на перевал, повел лучами фар — и впереди обозначился бревенчатый домик, заваленный снегом. Дернувшись, машина остановилась. Смолк лязг гусениц. Нуржан сбросил газ и вопросительно посмотрел на товарищей. Но те сидели, сами не зная, что делать. Из дома никто не выходил. Трактор мирно урчал на малых оборотах, но шум мотора все же мешал говорить спокойно, и Нуржан крикнул на ухо Аманжану:
— Надо в дом зайти! Может, пустят переночевать!
— Чего орешь? — отшатнувшись, свирепо ответил Аманжан.— Оглушил совсем, акри!
Напротив них сидел, завернувшись в шубу, Бакытжан; но, кажется, он спал и не слышал ничего. А в доме по-прежнему было тихо, лишь из сарайчика, где, видимо, содержалась скотина, доносились перханье и блеянье овец да слышно было, как пофыркивает лошадь. Аманжан ковырнул пальцем в ухе и заявил:
— Я оглох. Из-за тебя.
— Ничего. Зато после будешь слышать лучше,— рассмеявшись, отвечал Нуржан.
Они подули на руки, потерли уши, застывшие на морозе.
— Может, отрезать мне ухо и слопать его,— сказал Аманжан,— если в этом доме есть кто-нибудь живой... Жрать-то тебе, наверное, хочется?
— А лампа почему горит? — возразил Нуржан.
— Это не лампа горит, а глаз дьявола.
— Ладно. Мы на перевале Конкая. Нам ведь вчера
в Фадихе говорили, что здесь зимует старик. Он и должен быть в этом доме.
— Ну иди ищи его. Может, и Снежную девку встретишь.
Нуржан собирался выпрыгнуть из кабины — и вдруг замер, вспомнив свое ночное видение. Он вовсе забыл о нем и совершенно неожиданно вспомнил сейчас, в эту минуту... Белое платье... Протяжная, печальная песня...
— Она ушла и запела,— пробормотал Нуржан.
— Кто ушла? — уставился на него Аманжан, схватившись за рычаги трактора.
— А голос был какой!.. И песня.. Я слышу ее и сейчас Аманжан схватил его за плечи и силою усадил на место.
Тот приподнялся было, но Аманжан вновь усадил его.
— Сиди! Ты что, бредишь или тронулся малость? Заладил как сумасшедший: песня, песня!..
— Я правду говорю, Аманжан,— тихо отвечал жи-гит.— Я видел ее... словно в сказке побывал. Помнишь кино «Одиссей»?
— Чего не помнить, если я платил тогда двадцать копеек! — рассмеявшись, сказал Аманжан.— Так ведь было, а?
— А помнишь тот самый звук, от которого мороз по коже продирал? Помнишь?.. Так вот, песня была почти такая же... Слушай! — вскрикнул он, подняв чумазую руку.— Слушай, если ты и на самом деле не оглох!
Но не мог знать жигит, что слышать этот голос дано лишь ему одному. Толстяк Бакытжан храпел, и никакие Снежные девушки, голоса и песни, забота о том, где переночевать да где обогреться, не волновали его. Аманжан почему-то рассердился на мирно спящего увальня и пнул его в бок мерзлым носком валенка.
— Вставай! — заорал он.— Вставай, будь ты проклят! Но Бакытжан лишь всхрапнул, пробормотал что-то
под «ос и не проснулся.
— Вот уж колода,— усмехнулся Нуржан, глядя на него.— Такой долго проживет на свете, а? Эй, голубчик!
— Да кончайте вы, я слышал, акри! — сказал Бакытжан, открыв глаза и потягиваясь.
— Что ты слышал, ну?
— А то... Снежную девушку слышал! Да! И какой у нее голос, могу сказать. Аж плакать хочется от него, акри! Вот какой голос!
Они сидели в кабине, выглядывая сквозь заиндевевшие окошки; трактор мерно постукивал мотором; трактор
грохотал возле самого крыльца, а во дворе никто не показывался, словно и впрямь в доме все вымерли. Не могло быть, чтобы живая душа не заинтересовалась таким необычным гостем, как грохочущий трактор у порога, здесь, на перевале, ночью...
А между тем мороз крепчал — или без тряски и грохота езды он попросту стал заметнее? Жигиты вскоре продрогли, застучали зубами в такт мотору. Но бревенчатая хижина, придавленная огромной шапкой снега, не хотела ничего знать о них и хранила молчание, тускло мерцая светом окошка.
— Что-то страшно стало, акри,— сказал Бакытжан и с головою завернулся в шубу.
Когда здоровенный Бакытжан, дурачась, сжался в комок у ног Аманжана, он опять пнул приятеля валенком в бог. — Эй^ заткнись ты со своим «акри»! — набросился он на толстяка.— Лучше сбегай посмотри, кто там в доме. Иди постучи в окно.
— Сам иди, герой! — отказался Бакытжан.— А меня не трогай! Мне жить не надоело, а запасной жизни у меня нет.
— Ладно! Пойдем все вместе,— вмешался в их спор Нуржан.— Если там есть кто-нибудь живой, то объявится.
И они не торопясь, нехотя покинули насиженное место и полезли из трактора.
— Мотор заглушить? — спросил заинтересованно Бакытжан, надеясь, что в этом случае он может еще задержаться в кабине...
— Не нужно,— отвечал Нуржан,— пусть поработает. Посмотрим, может, придется еще вернуться ни с чем.
Аманжан выпихнул толстяка и сам спрыгнул следом на землю. Там, где они высадились, снегу было выше колена. К дому направились гуськом, след в след, и Бакытжан, ковылявший сзади, остановился и заскреб в затылке.
— Не нравится мне чего-то этот домик,— сказал он.— Ишь притаился, как пес, готовый укусить... Нет, ребятки, вы как хотите, а я не пойду, лучше подожду вас в тракторе.
— Придержи язык! — обернувшись, насмешливо прикрикнул на него Аманжан.— Нужен ты кому-то! Для чего волку железка..
Возле домика они нерешительно остановились. По прежнему ничего, кроме постукиванья мотора, не было слышно. Взошла над рваными зубцами Айыртау луна, слабая тень легла от избушки на снег Во дворе не было даже собаки — и дом без собаки, одиноко торчавший горном перевале, производил совсем уж тягостное впечатление. Словно бесприютный сирота, изгнанный людьми... Странный, таинственный дом, заброшенный в дикий первозданный край, куда, кажется, не ступала еще нога человека. В наше время, когда люди уже выбрались в космос, встречается еще, оказывается, такое на земле; жилище отшельника... хижина охотника. Бакытжан попятился бормоча:
— Страшно, черт... Я боюсь... боюсь.
— А ты не бойся, парень! — вдруг прозвучал вблизи низкий рыкающий голос.
Жигиты так и присели от страха. Бакытжан вцепился в Нуржана. Словно из-под земли, перед ними возник рослый старик, лохматый, сивобородый. Он был в белом исподнем — в рубахе и кальсонах. Волосы и борода развевались на ветру. Босые ноги утопали в снегу. При свете месяца, залившем двор молочным сиянием, старик казался призраком, духом ночи, возникшим из лунного света. И вид босого старца, стоявшего в одном нижнем белье на снегу, был фантастичен и ужасен.
— Ассалаумагалейкум! — в три голоса испуганно приветствовали его жигиты.
Старик приблизился к ним, утопая босыми ногами в снегу, и внимательно, сурово уставился на парней.
— Ну, здравствуйте! — рявкнул он, произнеся приветствие гго-русски.— Откуда, незваные гости?
Лишь теперь жигиты уверовали, что перед ними не дух и не призрак, восставший из могилы, а обычный человек с головою, с руками и ногами. И Бакытжан, душа которого едва не покинула тело, набрался смелости и спросил робко:
— Аксакал, вы русский человек или казах? Старик странно усмехнулся и, не ответив на вопрос,
сам спросил, нарочно коверкая язык.
— Твоя куда идет? — произнес опять по-русски. Жигиты, несмотря на необычное поведение хозяине,
теперь почувствовали себя гораздо увереннее. Аманжан выступил вперед и с достоинством произнес:
— Отец, может быть, разрешите нам в дом войти? Там и поговорим обо всем. А то здесь холодно...
— Ладно,— ответил старик.— Заходите.
И он направился через двор, загребая снег босыми йогами. Бакытжан впритруску засеменил вслед за ним. Аманжан придержал Нуржана и тихо сказал:
— Не надо глушить трактор... Какой-то он чудной, этот старик. Босиком бегает по снегу... Чего-то я все же боюсь.
— О, длинный, ты тоже, оказывается, можешь бояться! — рассмеялся Нуржан и, не слушая его, влез на трактор, выключил мотор, затем отвернул пробку радиатора и спустил горячую воду в снег.
— Ну, смотри, не говори потом, что я не предупреждал,— мрачно пробормотал Аманжан.— Чует мое сердце неладное .. вот увидишь — И он скрылся в избушке
Нуржан остался один во дворе Когда смолкло могучее урчанье трактора, весь горный подлунный мир словно вздохнул с облегчением и мгновенно погрузился в предвечернюю тишину Снежная ночь, посеребренная луною, раскинулась на горных увалах, словно нагая красавица, охваченная глубоким молодым сном и сонно выставившая всему миру на погляд свою потаенную прелесть. Месяц и земля, одетая в подвенечный наряд, наконец сошлись в ночном свидании, и настал час тихих страстных вздохов любви. Так бы мог сказать Нуржан, зачарованный ночной тишиною, наставшей после того, как смолк трактор; таковы были чувства молодого жигита, душа которого была смущена далеким призывом Снежной девушки Ему захотелось лечь лицом в белый снег, закрыть глаза и еще сосредоточеннее вслушаться в холодное безмолвие И вдруг явственно прозвучало в нем:
Я замерзла в холодном снегу Здесь цветок превратился во льдинку Но тепло я в себе берегу, Горяча еще жизн-и кровинка
Кто-то невидимый нашептывал эти слова Нуржану, и он остановился, позабыв, где он и что с ним, застыл на месте, словно ледяное изваяние, и лицо у него побледнело на свирепом морозе — таким его, бледным и неподвижным, увидел Аманжан, выглянув из дверей избушки.
— Ты что, богу молишься, что ли? - крикнул Аманжан.— Заходи скорее!
Изба старика была в один сруб, наращена в южную сторону темными сенями. К двери, которую еле нашарил руками Нуржан, вместо ручки была прибита ременная петля Когда он вошел, все скрылось в клубах пара, шибанувшего ю противоположной от входа стены В избушке жарко натоплено, с мороза это особенно заметно Теплая вонь отдавала затхлостью и гнилью Стены не были обшиты, из пазов сруба свешивался мох конопатки; всюду висели и валялись звериные шкуры; прибиты к бревну оленьи рога, из досок срублены нары, над которыми висели набитый патронташ, двустволка, бинокль и прочее охотничье снаряжение. Справа от входа громоздился деревянный сундук, на котором синим пламенем мерцала керосинка; над сундуком тянулась грубая полка, заставленная кое-какой посудой. А слева — дышавшая огнем железная печурка, бока которой малиново светились. Возле печки стояла низкая деревянная лавка, на ней и расположились Аманжан с Бакытжаном, словно двое обвиняемых на скамье подсудимых.
Будто не замечая ночных гостей, старик заученно обиходил: совал дрова в печь, подливал керосину в лампу, ставил чайник на печку. И лишь негромкий шум его работы нарушал тишину. Наконец Аманжан не выдержал — нетерпение было в крови этого жигита.
— Ата! — громко позвал он.— Попить у вас найдется? Попить бы, я говорю.
Старик и ухом не повел. Развалясь на нарах, достал патронташ и стал проверять патроны, вынимая их из гнезд. Пустые откладывал в сторону.
— Эй, пить хочу! — сердито крикнул Аманжан.
— Ну, чего орешь? Я не глухой,— спокойно отвечал старик.— То замерз, а то пить ему подавай. Иди вон за дверь да снегу похватай, коли пить хочешь. Его много, снежку-то...
Опять настала тишина. Жигиты сидели одетые, ибо никто им не предложил раздеться, и вскоре им стало нестерпимо душно. А хозяин занялся набивкой пистонов в пустые гильзы — и столь деловито, словно никаких гостей в доме не было. Закипел чайник, забрякала на пару крышка. Не вынося больше жары, парни принялись снимать шубы, не дожидаясь приглашения. Бакытжан, способный спать и на морозе, здесь, в тепле, совершенно расклеился и стал ронять голову на грудь. Но на все это хозяин ровным счетом никакого внимания не обращал И тогда Нуржану пришлось начать унизительный разговор:
— Отец, мы устали с дороги. Можно спать ляжем?
— Спите,— ответил старик.
— А куда нам ложиться? — вскочив со скамьи, крикнул Аманжан.— Куда, можете сказать сами? Или за язык надо вас тянуть, аксакал?
Старик спокойно взглянул на него.
— Ты чего расфыркался, милейший? — усмешливо осведомился он.— Не нравится у меня — вот бог, а вот порог, ступай и прикрой дверь с той стороны. Небось не за моим сеном едешь. Так что приткнись, где сидишь, и спи себе. Пуховой перины для тебя не припас еще.
Аманжан яростно пробормотал, обернувшись к Нур-жану: «Вот же старый пес!»
— Ну ты! Болтай у меня! — прикрикнул на парня старик.— Благодари бога и за это.— Он упруго, словно молодой, спрыгнул с нар; достал откуда-то ситцевый мешочек и, взяв оттуда щепотку чаю, бросил в кипящий чайник.
Жигиты растерялись. Молча смотрели на то, как хозяин поставил на^ широкий сосновый пень, заменявший, очевидно, стол, одну пиалу, одну ложку, ломоть хлеба, кусок холодной дичины, молоко в чашке и принялся прихлебывать забеленный молоком чай, не подумав даже пригласить к столу гостей. Самый жадный до еды, Бакыт-жан, заснул и не видел всего этого; зато друзья его, не евшие со вчерашнего вечера, глотали слюнки и дрожали от ярости.
Аманжан (не выдержав). Эй! А нас не пригласите ужинать? С утра не жрамши...
С т а р и к. А ты куда ехал? К отцу на именины? Надо было харчей захватить.
Аманжан. Казахи говорят, что еда путника лежит на дороге.
Старик. Пусть казахи говорят, а я не казах! Так что гоните по пятерке за ночлег! Пять рублей за душу. Ну?
Аманжан (присвистнув). Ойбай! Где вы видели казаха, который с гостя деньги берет? Пять рублей! Подумать только!
Старик. Я вам, кажись, по-казахски сказал, что я не казах. Не поняли, что ли? Я вообще никто, я сам по себе. Так что гоните денежки.
Н у р ж а н (вскакивая с места). Пусть вы не казах и не русский, но ведь вы же человек! Откуда у нас деньги? Ведь за сеном в горы едем! Уж вы извините, аксакал, но у нас и копейки нет за душою. Все наше — на нас. Поехали, понадеявшись на добрых людей, на обычаи нашего края
Казалось, после таких слов должно пронять любого человека.
Аманжан. Можешь потрясти нас, как мешок,— и г... не вытряхнешь, аксакал! Потому что с самого утра в животе у нас пусто!
236
Старик (Нуржану) В таком разе скидывай пимы Новенькие, никак?
Парни разинули рты. Чего-чего, а такого они не ожидали. Бакытжан, к своему счастью, ничего не слышал, ничего не видел — он храпел, приткнувшись головою к бревенчатой стене.
— Во дает! — воскликнул Аманжан, вновь присвистнув.— Ну и аппетит у старого кобеля' — И тотчас понял, что сказал лишнее.
— Ублюдок! — взревел старик, глаза которого полыхнули огнем.— Прикуси язык, а то живо укорочу!
Аманжан, казалось, только и ждал этого. Он вскочил и кинулся на хозяина словно барс.
— Я тебе покажу, кто ублюдок!
Не сдвинувшись с места, старик перехватил летящий в его голову здоровенный кулак жигита, рывком завернул ему руку и, не суетясь, ткнул того в висок. Неуклюжий, но страшный удар отбросил парня в сторону и опрокинул на спящего Бакытжана. Тот спросонья испуганно завопил:
— Ойбай! Что случилось, акри? Чего спать не даете? Нуржан, растерявшись в первое мгновенье, опомнился
и вскочил на ноги, однако старик опередил его — схватил ружье и наставил на парня.
— Ну-ка скидывай пимы! - приказал он, люто уста-вясь в глаза Нуржану. - Не то сделаю из тебя покойника!
— Аксакал, а в чем же я буду трактор гнать? — стараясь говорить вежливо, осторожно отвечал Нуржан.— К тому же это не мои валенки...
— Вижу, что чужие. Разве у голодранца могут быть такие? Наверное, стащил у кого-нибудь. Теперь они будут мои, а тебе я дам... Не бойся, босиком не оставлю.
И, продолжая целиться в них, старик отступил к сундуку, пошарил за ним и выбросил один за другим два стоптанных валенка — один черный, другой грязно-белый.
— Бери! В этих не замерзнешь! — крикнул он.
Нуржану пришлось снять свои и, тоже по одному, кинуть под ноги старику. Но этим обменом дело не завершилось...
— Чего тебе еще надо от нас, уважаемый аксакал? — со злой вежливостью спросил Аманжан, пришедший в себя после могучего удара старика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12