Милиция у нас хвоя, народная. Суд тоже... Я из Чарджоу, из горотдела внутренних дел. Мы ищем убийцу вашего подпаска. Я приехал сюда, думая, что получу от вас какие-нибудь данные...
— Данные? Не понимай, что такое «данные», но не возражаю против того, что вы сказали — у нас все свое, и милиция своя... Согласен. Чужого у нас ничего нет. Год у меня выдался плохим, шайтан его забери. Акы — сын моего соседа. Они хорошие люди, и я за него в ответе перед ними. Знай я, что он собирается так поступить, я б его крепко выругал и никуда не пустил. Шайтан попутал парня. А может, кто-то без меня увез его? Не знаю, что и думать... О нем могу сказать. одно: исключительный был парень, честный, работящий. Лучше б я себе правую, руку отрубил, чем его потерял. Такой позор на мою голову!
Талхат видел, что чабан искренне сокрушается о судьбе своего подпаска. Обвинить его во лжи или притворстве, пожалуй, было нельзя. Талхат даже начал чувствовать себя
безоружным перед его горем. Саран же, оставив оборонительный рубеж, сразу перешел в наступление:
— Я тоже не совсем посторонний вам, поэтому скажу прямо, хотите — обижайтесь, хотите — нет. Вы, милиционеры, что — овец пасете или же ищете преступников? На плечах погоны, на ремне тонкатары. Сколько вас по городу свистит в свистки? Почему всех не отправите на поиски? Кызигар, было бы у меля здоровье, как двадцать лет назад, сам бы нашел преступника! Своими руками растерзал бы
Гада.
Талхат вдруг понял, что потерял инициативу; как говорится, лодка поплыла по течению, надо брать весла в свои руки.
— Подпасок потерялся в прошлую пятницу?
— В пятницу.
— Кто к вам за день до этого приходил?
— К нам?.. А ты думаешь, кто?
— Я спрашиваю.
— Такой, как ты. «Я из Ашхабада, из милиции»,— сказал. Как приехал, так я покой потерял. Тебя увидел, опять черти на душе заскребли. Разве не почувствовал?
— Почувствовал. Как себя назвал приезжий?
— Эх, милисе-хан, разве у меня есть память. Где она, моя намять?
— Он был в форме?
— Нет, в гражданском...
— Один был?
— Ко мне пришел один. Не помню, вроде бы сказал: в другом коше есть еще один, его товарищ. Так он сказал, не знаю, кызыгар, правду сказал или нет. И машина наша там, сказал. Он проверяет одно дело, а я другое, сказал. Я не придал этому значения. У меня хватает своих забот.— В голосе Сарана снова послышалась горечь.— Как вспомню, что случилось,— волосы дыбом встают. Зачем нужно вам терять время вот так. Что хотите узнать от меня? Чем трепать за бороду аксакала — мне-то за семьдесят, — лучше ищите того кровопийцу.
— Вы правы, Саран-ага, только мы тоже не просто так мотаемся по пустыне. Разве, кроме коша Сарана, здесь нет других кошей? Разве, кроме Сарана, нет других чабанов?!
В чьем коше был товарищ того милиционера? Опять приходится вам голову морочить, уж извините, но вы же сами об этом сказали. Даю слово: пока в том коше не побываю, отсюда не уеду.
— Вах-хей, откуда мне знать! Он не сказал, в каком. Я не спрашивал.
— Вы поверили, что он милиционер был, или сомневались?
— Документов я не спрашивал. Приезжие входят в кибитку и сами называют себя. Мы им верим, мыхманам1. Если нет государственных дел, какого черта они будут здесь болтаться? В наше время свободных от работы рук не бывает. Если у негодяя был кровавый умысел, нечего ему было ехать сюда, для. этого нашел бы другое место и другое время. Верно говорю или напрасно болтаю? Что скажешь, милисе-хан?
— Ничего другого не скажу, кроме «верно говорите», яшулы... Обо мне тоже подумать можно — надел чужую форму. Я этому не удивлюсь...
— Хай, берекелла! Что поделаешь! Пустыня. Мы тоже, кызыгар, бываем как дети, а пословица-то говорит: «Не знаешь — не уважай». Но... ведь и мы грамоте обучены, худая шукур!.
Талхат сунул руку в боковой карман кителя, сразу выдернул ее, будто обжегся,—забыл, что там лежал пистолет. Извлек из другого кармана служебное удостоверение, протянул Сарану. Тот взял его, не поленился прочитать все, что там было написано, вернул Талхату.
— Видно, впредь надо будет делать так же.
— Еще один маленький вопрос, а потом разойдемся в разные стороны.
— Зачем один, задавайте сколько их у вас есть, мой рот платы не берет.— Саран легонько вздохнул.
— Кто были те, что пересчитывали ваших овец? Талхат готов был поклясться, что Саран «забудет», кто они были. Спросил же лишь для того, чтобы показать Сарану, что и он кое о чем осведомлен. Но он ошибся.
— Уруссемов и Ходжакгаев. Сверху! Из народного контроля. Люди из себя видные. Таких быстро не забудешь. Фамилии редкие, хорошо запоминаются. Все переживали,
не угощаю ли я их из государственного кармана. Даже надоели. Будто мы хоть для кого колхозных овец режем, кызыгар!
— Как они вели себя?
— Обыкновенно. Пересчитали овец два раза! Как будто мне верить нельзя.
Пока они говорили, Саран не забывал подливать из термоса чай в пиалу Талхата. Чувствуя, что инспектору хочется задать другие вопросы, сказал:
— Кушайте, что бог послал, никто нас не торопит. Овечки пасутся, собаки стерегут... Давай, давай (это он сказал по-русски)... спрашивай! Не просто так ведь колесил за барханы. Нужное дело делаешь!
— Саран-ага, как вы думаете, не мог ваш последний гость что-нибудь дурное .сделать подпаску? Подпасок, перед тем как уйти от вас, встретился... и кое-что рассказал.— Талхат нарочно сказал это неясно, посмотрел Сарану прямо в глаза, но тот благополучно миновал и эту ловушку. В эту минуту он неловко подвинулся и опрокинул термос, чай разлился. Оба вскочили, Саран стал собирать сачак, Талхат помогал ему. Эпизод этот можно было расценить как конец беседы, но инспектор не. отступился: — Ну так как?
— Чепуха! Под невыросшим кустом охотник заметил несуществующего зайца... Знаете?
— Знаю. Почему же, яшулы, считаете меня таким охотником?
— А вот почему! Гостя мы. проводили с подпаском вместе. Помахали ему рукой и вернулись. Не обижал он его! Этого здесь никогда бы не случилось! — Саран повысил голос—Пока я жив, здесь никто бы его пальцем не тронул! ^
— Да... А моего зайца вы подстрелили.
— Если есть и другие, пускайте еще. Попаду каждому в глаз!
— Стрелок вы меткий, лижу... Все же пущу еще одного. Акы, перед тем как оставить вас, виделся не с одним... и сказал им...— Талхат пустил своего самого быстроногого зайца, которого он долго держал в клетке.— Сказал: «Саран-ага — не тот человек, за кого себя выдает. Надо, чтобы об этом узнали все».
— Неправда! Клевета! Вранье! Вах, кызыгар, смотри, какие негодяи... завидуют, а потом...— Лицо его стало совсем черным; казалось, Сарана сейчас вывернет наизнанку от злобы.— Верите в эту гадость? Хорошо! Поедемте вместе
туда, откуда приехали! Посадите меня, поставьте к стенке! Я старый человек, свое отжил, мне нечего терять!
Пора было смягчить накалившуюся до предела обстановку. Если бы у инспектора на руках были бы хоть какие-нибудь улики в подтверждение слов Акы Довранова, сказанных другу, то действительно можно было бы предложить Сарану ехать туда, откуда приехал Талхат. Но... надо согласиться, Саран подстрелил и самого быстрого зайца Тал-хата Хасянова. Правда, на этот раз он не попал ему в глаз, не убил, а ранил... Но здяц все равно захромал.
Талхат поднял голову, посмотрел на небо, облака разошлись, колючее зимнее солнце ударило в лицо. Он зажмурился, на душе стало легче.
— Саран-ага, прощайте.
Он повернулся к старику спиной и твердой походкой не спеша погдел к видневшемуся невдалеке колодцу. Когда до него оставалось несколько шагов, услыхал за собой шум, оглянулся — не с лаем, с каким-то жутким клекотом на него мчался сторожевой волкодав Сарана. Расстояние между ними сокращалось. «Оказывается, бывают чабанские псы, которые бросаются на людей»,— промелькнуло в голове у Талхата. Не успел он. и подумать о своей безопасности, как увидел, что Саран вскинул ружье, целясь в его сторону. Содрогая пустыню, один за другим грохнули два выстрела.
МАХАЧКАЛА
(Из записей Бекназара Хайдарова)
19 февраля 197... г.
Майор, пожалуй, прав, когда сказал мне: делай записи, примечай самое интересное, обобщай, когда-нибудь это пригодится. Не знаю, пригодится или нет, а писать попробую. С чего начать?.. Вот:
Аэропорт в Махачкале меньше, чем в Ашхабаде, но больше, чем в Чарджоу. Народу побольше, чем у нас, машин — тоже. Такси стоят длинным рядом, а леваки так и лезут: «Вам куда?», отбивают друг у друга хлеб. Подхожу к стоянке, но вот судьба — на ловца и зверь бежит, кто-то обгоняет меня, видно очень спешил, задел плечом, но я его и со спины узнал — Мегерем! Пошел за ним. В сторонке «Жигули» стояли, оказались его. Я этого не ждал, пока дошел, они
уже тронулись. «Проморгал»,— подумал про себя, но смотрю — могу догнать, потому что загорелся красный свет. «Теперь не уйдешь»,— сказал я и побежал за машиной вдогонку. Постучал в стекло. Он сначала очень сердито посмотрел на меня, потом нагнулся, открыл переднюю дверь. Я сел рядом, поздоровался и думаю, чего же он не едет — свет-то зеленый, а он разинул рот на меня, забыл, что надо делать. Я говорю:
— Поезжайте, Мегерем-ага, что так стоять, задние уже бесятся.
Поехали. Я ждал, когда он начнет беседу. Не вышло. Сам повернулся в его сторону.
— Ну как, Мегерем-ага, дела идут хорошо? — Тут я улыбнулся. Сам не знаю, почему улыбнулся, по глазам Мегерема понял, что сделал это некстати.
Он решил сорвать зло на акселераторе, изо всех сил нажал на газ и сказал, не глядя на меня:
— Если кто-то уедет из Чарджоу, он с голоду, что ли, помрет?
— Разве я об эхом подумал; Мегерем-ага? Просто спросил... Поскольку вы сидите и молчите, думаю, хотя я и моложе вас, дай справлюсь о вашем здоровье.
Он не смолчал.
— Мы с вами встречались, не в такие дни, когда спрашивают друг у друга — «как ваше здоровье?». Наше знакомство лишило, меня здоровья и многого другого, даже имущества. Сперва бьют по ногам, а когда свалишься, интересуются здоровьем. Или вы считаете, что не совсем рассчитались с нами?
— Мегерем-ага, вы напрасно меля обижаете. Давайте не будем так. Может быть, мы. еще встретимся, можем пригодиться друг другу. Вижу, вы. очень сердиты на меня, но все-таки не лишайте нас с вами возможности при следующей, встрече пожать друг другу руки. Все мы люди, все мы ч.е-ловеки, хотя и по уши заняты казенными делами. Я вас увидел и обрадовался, добежал за вами. Перед тем как сюда ехать, встретился с вашей женой. Она попросила: «Передайте привет Мегерему», и еще: «Я здорова, пусть обо мне не беспокоится». Обещал ей выполнить просьбу. Вот и решил выполнить свое обещание. А теперь остановите, пожалуйста, сойду!
Мегерем тут же сбросил скорость, нажал на тормоз, потом разу опять включил газ.
— Куда вас подвезти? Мы уже в центре... Ханум — женщина слабая, хоть и любит прикидываться властной. Я не верю вам, что у нее все в порядке. Знаю, настроение паршивое. Конечно, вы обрадовали меня, что она жива-здорова, спасибо.
— Изолятор, сами понимаете,— не санаторий. Но Ханум к нему привыкла. Я видел, как она шутила в камере, веселая была. А на допросах она меня с майором любит подковырнуть...
Мегерем опять посмотрел на меня с той же злостью: мол, нашел кого обвести вокруг пальца, сосунок... Но мне что, хочет — пусть верит, а не хочет — не надо. Меня это мало беспокоило. Мне же надо было подготовить его к следующей встрече.
Майор Мовлямбердыев рекомендовал мне писать всегда только правду. Я и сказал Мегерему чистую правду. Перед отъездом я видел Ханум, и она на самом деле просила передать то, что я ему и передал.
Перед самым вылетом сюда с разрешения Хаиткулы-аги потерял полчаса в изоляторе. Ханум вошла в кабинет веселая. Валла, это истина! Спросила кокетливо:
— Грузчик, почему это вы сегодня пустой — ни магнитофона, ни блокнота? Или вы не будете допрашивать меня? Не готовы?
Я в тон ей:
— Не готов, Ханум Хакгасовна. Пришел совсем по другой причине. Еду в Дагестан. Если хотите передать привет, это не тяжелый груз, отвезу.
Я не предложил ей сесть и сам стоял, думал — сейчас разойдемся.
— Э, я вас знаю хорошо, вы хоть и молодой, но очень хитрый парень. Опять хотите какую-нибудь ловушку подстроить... не знаю, зачем это вам...— Она подошла к стулу и села без разрешения, закинула ногу на ногу. — Лишили меня мужа, ну и черт с ним! Лишили работы — черт и с ней! Лишили свободы — и ее к черту! Теперь что хотите отнять у меня, грузчик?
Между прочим, хотел напомнить ей, что я больше не грузчик и обращаться ко мне надо по правилам: «гражданин,..» Ну да ладно, раз пришел, пусть как хочет, так и называет. Говорю:
— Мы вам не ставим ловушку. Вы сами попались в сеть. Рыбак, когда ставит ее, не знает заранее,, какая рыба попадет. Узнает об этом, как вытянет сеть из воды: сом попался или севрюга, золотая рыбка или серебряная...— Мне уже
надоело кокетничать с ней, тоже сел и вполне серьезно сказал: — Мне очень хочется освободить вас раз и навсегда от всех ваших провинностей перед обществом. Как вы думаете, Ханум Хакгасовна, лучше это сделать сразу или постепенно, растягивая следствие как резину неизвестно Насколько?
— Лучше сразу,— говорит.— Можно было бы потянуть, если бы знала, что доживу до ста лет. Только зря вы теряете время. Я чиста, как голубка белая. Нет за мной большой вины. Я с шестнадцати лет сводила с ума своей красотой. Старше стала — то же самое, ни одна девушка не _могла со мной соперничать. Но запачкалась я только здесь, в Чарджоу. Пошла вверх, по служебной лестнице, но не жадность меня поднимала все выше и выше, а вы — мужчины. Сами предлагали должности, директором назначили...
Здесь я не утерпел, перебил:
— Давайте этот рдзгов.ор оставим. Не место и не время... Сколько лет вы живете в нашем городе? Десять?
Ханум утвердительно кивнула, а я стал жать на нее дальше:
- Говорите, вас здесь продвигали не по вашей воле? Но, между прочим, на старом месте, откуда приехали, вы занимали тоже яе маленькие должности. Например: еще учились заочно в институте, а уже были, директором кинотеатра. Потом администратором крупной гостиницы. И вдруг оказались совсем в другой системе: получили должность директора ювелирного магазина и довольно долго в нем работали. После этого перевелись в Чарджоу.,. Почему бросили ту работу? Надоело? Нелегко, наверное, работать в ювелирном магазине?
— Что вы хотите этим сказать?
- То, что занять, высокую должность было вашей заветной мечтой лет с двадцати, задолго до приезда в Чарджоу. Здесь вы этого добились. Причем сами!
Я увидел, что ей стало не по себе. Она смолчала, потому что испортил я ей настроение, постарела на глазах, почти никакой красоты не осталось, одни морщины вокруг глаз, на щеках и на лбу. Это была Ханум без прикрас, в своем настоящем облике.
Я продолжал:
— Вашу биографию, Ханум Хакгасовна, я изучил не для того, чтобы повредить вам. Если вы говорите правду, то это только поможет вам. Думаю все же, что в вопросе золотых монет мы все еще расходимся с вами, а решить его надо до конца. В последних показаниях капитану Мов-
лямбердыеву вы написали, что получили их в наследство от покойной матери. Чем это можно подтвердить? Мы все проверим. Ваша мама умерла, когда ей было семьдесят два года.. Шесть лет назад... в родном селе. В Чарджоу она только один раз приезжала. Отпуск вы с Мегеремом, как правило, проводили в Махачкале. Мать ваша, должно быть, далеко жила от дагестанской столицы? (Я сделал вид, что позабыл название села, важно было проверить ее.) В каком ауле она жила?
— В Цумаде.
Она сказала правду.
— Спасибо. Придется побывать в этом селе, чтобы проверить, могла ли мать оставить вам такое наследство, целое состояние. Если, ваши показания подтвердятся, мы будем только рады, говорю от чистого сердца. Но буду откровенен: наши предположения расходятся с вашей .версией... Отсюда я еду прямо в аэропорт, повидаю там вашего мужа. Что ему сказать?
...Примерно в таком духе, в таком разрезе был наш разговор. Я уже написал, что сдержал слово, передал Мегерему привет от жены. Поверил он мне или нет — это его дело. Главное, я остался хозяином своего слова.
Мегерем захотел меня подвезти. Куда ехать? Заранее я не побеспокоился о пристанище.
— Сколько в городе гостиниц, Мегереж-ага?
— Не знаю. Только, если хотите любоваться нашим морем, удобней гостиницы, чем «Каспий», не найдете.
— «Каспий»? Красивое название... Наверное, подойдет. Только, думаете, найдется в ней номер?
— Не скромничайте, товарищ Хайдаров. Для вас в любой гостинице найдется номерок. Даже если все будет занято, и то найдут... Причем «люкс». Как это вы не догадались забронировать номер?
— Не успел. А насчет «люкса» — это вы зря. Командировочные, суточные, квартирные у нас такие, же, как у любого гражданина, выезжающего по делу в другой город. Могу, конечно, взять «люкс», только что потом жена мне скажет? Странное у вас мнение о милиции, Мегерем-ага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Данные? Не понимай, что такое «данные», но не возражаю против того, что вы сказали — у нас все свое, и милиция своя... Согласен. Чужого у нас ничего нет. Год у меня выдался плохим, шайтан его забери. Акы — сын моего соседа. Они хорошие люди, и я за него в ответе перед ними. Знай я, что он собирается так поступить, я б его крепко выругал и никуда не пустил. Шайтан попутал парня. А может, кто-то без меня увез его? Не знаю, что и думать... О нем могу сказать. одно: исключительный был парень, честный, работящий. Лучше б я себе правую, руку отрубил, чем его потерял. Такой позор на мою голову!
Талхат видел, что чабан искренне сокрушается о судьбе своего подпаска. Обвинить его во лжи или притворстве, пожалуй, было нельзя. Талхат даже начал чувствовать себя
безоружным перед его горем. Саран же, оставив оборонительный рубеж, сразу перешел в наступление:
— Я тоже не совсем посторонний вам, поэтому скажу прямо, хотите — обижайтесь, хотите — нет. Вы, милиционеры, что — овец пасете или же ищете преступников? На плечах погоны, на ремне тонкатары. Сколько вас по городу свистит в свистки? Почему всех не отправите на поиски? Кызигар, было бы у меля здоровье, как двадцать лет назад, сам бы нашел преступника! Своими руками растерзал бы
Гада.
Талхат вдруг понял, что потерял инициативу; как говорится, лодка поплыла по течению, надо брать весла в свои руки.
— Подпасок потерялся в прошлую пятницу?
— В пятницу.
— Кто к вам за день до этого приходил?
— К нам?.. А ты думаешь, кто?
— Я спрашиваю.
— Такой, как ты. «Я из Ашхабада, из милиции»,— сказал. Как приехал, так я покой потерял. Тебя увидел, опять черти на душе заскребли. Разве не почувствовал?
— Почувствовал. Как себя назвал приезжий?
— Эх, милисе-хан, разве у меня есть память. Где она, моя намять?
— Он был в форме?
— Нет, в гражданском...
— Один был?
— Ко мне пришел один. Не помню, вроде бы сказал: в другом коше есть еще один, его товарищ. Так он сказал, не знаю, кызыгар, правду сказал или нет. И машина наша там, сказал. Он проверяет одно дело, а я другое, сказал. Я не придал этому значения. У меня хватает своих забот.— В голосе Сарана снова послышалась горечь.— Как вспомню, что случилось,— волосы дыбом встают. Зачем нужно вам терять время вот так. Что хотите узнать от меня? Чем трепать за бороду аксакала — мне-то за семьдесят, — лучше ищите того кровопийцу.
— Вы правы, Саран-ага, только мы тоже не просто так мотаемся по пустыне. Разве, кроме коша Сарана, здесь нет других кошей? Разве, кроме Сарана, нет других чабанов?!
В чьем коше был товарищ того милиционера? Опять приходится вам голову морочить, уж извините, но вы же сами об этом сказали. Даю слово: пока в том коше не побываю, отсюда не уеду.
— Вах-хей, откуда мне знать! Он не сказал, в каком. Я не спрашивал.
— Вы поверили, что он милиционер был, или сомневались?
— Документов я не спрашивал. Приезжие входят в кибитку и сами называют себя. Мы им верим, мыхманам1. Если нет государственных дел, какого черта они будут здесь болтаться? В наше время свободных от работы рук не бывает. Если у негодяя был кровавый умысел, нечего ему было ехать сюда, для. этого нашел бы другое место и другое время. Верно говорю или напрасно болтаю? Что скажешь, милисе-хан?
— Ничего другого не скажу, кроме «верно говорите», яшулы... Обо мне тоже подумать можно — надел чужую форму. Я этому не удивлюсь...
— Хай, берекелла! Что поделаешь! Пустыня. Мы тоже, кызыгар, бываем как дети, а пословица-то говорит: «Не знаешь — не уважай». Но... ведь и мы грамоте обучены, худая шукур!.
Талхат сунул руку в боковой карман кителя, сразу выдернул ее, будто обжегся,—забыл, что там лежал пистолет. Извлек из другого кармана служебное удостоверение, протянул Сарану. Тот взял его, не поленился прочитать все, что там было написано, вернул Талхату.
— Видно, впредь надо будет делать так же.
— Еще один маленький вопрос, а потом разойдемся в разные стороны.
— Зачем один, задавайте сколько их у вас есть, мой рот платы не берет.— Саран легонько вздохнул.
— Кто были те, что пересчитывали ваших овец? Талхат готов был поклясться, что Саран «забудет», кто они были. Спросил же лишь для того, чтобы показать Сарану, что и он кое о чем осведомлен. Но он ошибся.
— Уруссемов и Ходжакгаев. Сверху! Из народного контроля. Люди из себя видные. Таких быстро не забудешь. Фамилии редкие, хорошо запоминаются. Все переживали,
не угощаю ли я их из государственного кармана. Даже надоели. Будто мы хоть для кого колхозных овец режем, кызыгар!
— Как они вели себя?
— Обыкновенно. Пересчитали овец два раза! Как будто мне верить нельзя.
Пока они говорили, Саран не забывал подливать из термоса чай в пиалу Талхата. Чувствуя, что инспектору хочется задать другие вопросы, сказал:
— Кушайте, что бог послал, никто нас не торопит. Овечки пасутся, собаки стерегут... Давай, давай (это он сказал по-русски)... спрашивай! Не просто так ведь колесил за барханы. Нужное дело делаешь!
— Саран-ага, как вы думаете, не мог ваш последний гость что-нибудь дурное .сделать подпаску? Подпасок, перед тем как уйти от вас, встретился... и кое-что рассказал.— Талхат нарочно сказал это неясно, посмотрел Сарану прямо в глаза, но тот благополучно миновал и эту ловушку. В эту минуту он неловко подвинулся и опрокинул термос, чай разлился. Оба вскочили, Саран стал собирать сачак, Талхат помогал ему. Эпизод этот можно было расценить как конец беседы, но инспектор не. отступился: — Ну так как?
— Чепуха! Под невыросшим кустом охотник заметил несуществующего зайца... Знаете?
— Знаю. Почему же, яшулы, считаете меня таким охотником?
— А вот почему! Гостя мы. проводили с подпаском вместе. Помахали ему рукой и вернулись. Не обижал он его! Этого здесь никогда бы не случилось! — Саран повысил голос—Пока я жив, здесь никто бы его пальцем не тронул! ^
— Да... А моего зайца вы подстрелили.
— Если есть и другие, пускайте еще. Попаду каждому в глаз!
— Стрелок вы меткий, лижу... Все же пущу еще одного. Акы, перед тем как оставить вас, виделся не с одним... и сказал им...— Талхат пустил своего самого быстроногого зайца, которого он долго держал в клетке.— Сказал: «Саран-ага — не тот человек, за кого себя выдает. Надо, чтобы об этом узнали все».
— Неправда! Клевета! Вранье! Вах, кызыгар, смотри, какие негодяи... завидуют, а потом...— Лицо его стало совсем черным; казалось, Сарана сейчас вывернет наизнанку от злобы.— Верите в эту гадость? Хорошо! Поедемте вместе
туда, откуда приехали! Посадите меня, поставьте к стенке! Я старый человек, свое отжил, мне нечего терять!
Пора было смягчить накалившуюся до предела обстановку. Если бы у инспектора на руках были бы хоть какие-нибудь улики в подтверждение слов Акы Довранова, сказанных другу, то действительно можно было бы предложить Сарану ехать туда, откуда приехал Талхат. Но... надо согласиться, Саран подстрелил и самого быстрого зайца Тал-хата Хасянова. Правда, на этот раз он не попал ему в глаз, не убил, а ранил... Но здяц все равно захромал.
Талхат поднял голову, посмотрел на небо, облака разошлись, колючее зимнее солнце ударило в лицо. Он зажмурился, на душе стало легче.
— Саран-ага, прощайте.
Он повернулся к старику спиной и твердой походкой не спеша погдел к видневшемуся невдалеке колодцу. Когда до него оставалось несколько шагов, услыхал за собой шум, оглянулся — не с лаем, с каким-то жутким клекотом на него мчался сторожевой волкодав Сарана. Расстояние между ними сокращалось. «Оказывается, бывают чабанские псы, которые бросаются на людей»,— промелькнуло в голове у Талхата. Не успел он. и подумать о своей безопасности, как увидел, что Саран вскинул ружье, целясь в его сторону. Содрогая пустыню, один за другим грохнули два выстрела.
МАХАЧКАЛА
(Из записей Бекназара Хайдарова)
19 февраля 197... г.
Майор, пожалуй, прав, когда сказал мне: делай записи, примечай самое интересное, обобщай, когда-нибудь это пригодится. Не знаю, пригодится или нет, а писать попробую. С чего начать?.. Вот:
Аэропорт в Махачкале меньше, чем в Ашхабаде, но больше, чем в Чарджоу. Народу побольше, чем у нас, машин — тоже. Такси стоят длинным рядом, а леваки так и лезут: «Вам куда?», отбивают друг у друга хлеб. Подхожу к стоянке, но вот судьба — на ловца и зверь бежит, кто-то обгоняет меня, видно очень спешил, задел плечом, но я его и со спины узнал — Мегерем! Пошел за ним. В сторонке «Жигули» стояли, оказались его. Я этого не ждал, пока дошел, они
уже тронулись. «Проморгал»,— подумал про себя, но смотрю — могу догнать, потому что загорелся красный свет. «Теперь не уйдешь»,— сказал я и побежал за машиной вдогонку. Постучал в стекло. Он сначала очень сердито посмотрел на меня, потом нагнулся, открыл переднюю дверь. Я сел рядом, поздоровался и думаю, чего же он не едет — свет-то зеленый, а он разинул рот на меня, забыл, что надо делать. Я говорю:
— Поезжайте, Мегерем-ага, что так стоять, задние уже бесятся.
Поехали. Я ждал, когда он начнет беседу. Не вышло. Сам повернулся в его сторону.
— Ну как, Мегерем-ага, дела идут хорошо? — Тут я улыбнулся. Сам не знаю, почему улыбнулся, по глазам Мегерема понял, что сделал это некстати.
Он решил сорвать зло на акселераторе, изо всех сил нажал на газ и сказал, не глядя на меня:
— Если кто-то уедет из Чарджоу, он с голоду, что ли, помрет?
— Разве я об эхом подумал; Мегерем-ага? Просто спросил... Поскольку вы сидите и молчите, думаю, хотя я и моложе вас, дай справлюсь о вашем здоровье.
Он не смолчал.
— Мы с вами встречались, не в такие дни, когда спрашивают друг у друга — «как ваше здоровье?». Наше знакомство лишило, меня здоровья и многого другого, даже имущества. Сперва бьют по ногам, а когда свалишься, интересуются здоровьем. Или вы считаете, что не совсем рассчитались с нами?
— Мегерем-ага, вы напрасно меля обижаете. Давайте не будем так. Может быть, мы. еще встретимся, можем пригодиться друг другу. Вижу, вы. очень сердиты на меня, но все-таки не лишайте нас с вами возможности при следующей, встрече пожать друг другу руки. Все мы люди, все мы ч.е-ловеки, хотя и по уши заняты казенными делами. Я вас увидел и обрадовался, добежал за вами. Перед тем как сюда ехать, встретился с вашей женой. Она попросила: «Передайте привет Мегерему», и еще: «Я здорова, пусть обо мне не беспокоится». Обещал ей выполнить просьбу. Вот и решил выполнить свое обещание. А теперь остановите, пожалуйста, сойду!
Мегерем тут же сбросил скорость, нажал на тормоз, потом разу опять включил газ.
— Куда вас подвезти? Мы уже в центре... Ханум — женщина слабая, хоть и любит прикидываться властной. Я не верю вам, что у нее все в порядке. Знаю, настроение паршивое. Конечно, вы обрадовали меня, что она жива-здорова, спасибо.
— Изолятор, сами понимаете,— не санаторий. Но Ханум к нему привыкла. Я видел, как она шутила в камере, веселая была. А на допросах она меня с майором любит подковырнуть...
Мегерем опять посмотрел на меня с той же злостью: мол, нашел кого обвести вокруг пальца, сосунок... Но мне что, хочет — пусть верит, а не хочет — не надо. Меня это мало беспокоило. Мне же надо было подготовить его к следующей встрече.
Майор Мовлямбердыев рекомендовал мне писать всегда только правду. Я и сказал Мегерему чистую правду. Перед отъездом я видел Ханум, и она на самом деле просила передать то, что я ему и передал.
Перед самым вылетом сюда с разрешения Хаиткулы-аги потерял полчаса в изоляторе. Ханум вошла в кабинет веселая. Валла, это истина! Спросила кокетливо:
— Грузчик, почему это вы сегодня пустой — ни магнитофона, ни блокнота? Или вы не будете допрашивать меня? Не готовы?
Я в тон ей:
— Не готов, Ханум Хакгасовна. Пришел совсем по другой причине. Еду в Дагестан. Если хотите передать привет, это не тяжелый груз, отвезу.
Я не предложил ей сесть и сам стоял, думал — сейчас разойдемся.
— Э, я вас знаю хорошо, вы хоть и молодой, но очень хитрый парень. Опять хотите какую-нибудь ловушку подстроить... не знаю, зачем это вам...— Она подошла к стулу и села без разрешения, закинула ногу на ногу. — Лишили меня мужа, ну и черт с ним! Лишили работы — черт и с ней! Лишили свободы — и ее к черту! Теперь что хотите отнять у меня, грузчик?
Между прочим, хотел напомнить ей, что я больше не грузчик и обращаться ко мне надо по правилам: «гражданин,..» Ну да ладно, раз пришел, пусть как хочет, так и называет. Говорю:
— Мы вам не ставим ловушку. Вы сами попались в сеть. Рыбак, когда ставит ее, не знает заранее,, какая рыба попадет. Узнает об этом, как вытянет сеть из воды: сом попался или севрюга, золотая рыбка или серебряная...— Мне уже
надоело кокетничать с ней, тоже сел и вполне серьезно сказал: — Мне очень хочется освободить вас раз и навсегда от всех ваших провинностей перед обществом. Как вы думаете, Ханум Хакгасовна, лучше это сделать сразу или постепенно, растягивая следствие как резину неизвестно Насколько?
— Лучше сразу,— говорит.— Можно было бы потянуть, если бы знала, что доживу до ста лет. Только зря вы теряете время. Я чиста, как голубка белая. Нет за мной большой вины. Я с шестнадцати лет сводила с ума своей красотой. Старше стала — то же самое, ни одна девушка не _могла со мной соперничать. Но запачкалась я только здесь, в Чарджоу. Пошла вверх, по служебной лестнице, но не жадность меня поднимала все выше и выше, а вы — мужчины. Сами предлагали должности, директором назначили...
Здесь я не утерпел, перебил:
— Давайте этот рдзгов.ор оставим. Не место и не время... Сколько лет вы живете в нашем городе? Десять?
Ханум утвердительно кивнула, а я стал жать на нее дальше:
- Говорите, вас здесь продвигали не по вашей воле? Но, между прочим, на старом месте, откуда приехали, вы занимали тоже яе маленькие должности. Например: еще учились заочно в институте, а уже были, директором кинотеатра. Потом администратором крупной гостиницы. И вдруг оказались совсем в другой системе: получили должность директора ювелирного магазина и довольно долго в нем работали. После этого перевелись в Чарджоу.,. Почему бросили ту работу? Надоело? Нелегко, наверное, работать в ювелирном магазине?
— Что вы хотите этим сказать?
- То, что занять, высокую должность было вашей заветной мечтой лет с двадцати, задолго до приезда в Чарджоу. Здесь вы этого добились. Причем сами!
Я увидел, что ей стало не по себе. Она смолчала, потому что испортил я ей настроение, постарела на глазах, почти никакой красоты не осталось, одни морщины вокруг глаз, на щеках и на лбу. Это была Ханум без прикрас, в своем настоящем облике.
Я продолжал:
— Вашу биографию, Ханум Хакгасовна, я изучил не для того, чтобы повредить вам. Если вы говорите правду, то это только поможет вам. Думаю все же, что в вопросе золотых монет мы все еще расходимся с вами, а решить его надо до конца. В последних показаниях капитану Мов-
лямбердыеву вы написали, что получили их в наследство от покойной матери. Чем это можно подтвердить? Мы все проверим. Ваша мама умерла, когда ей было семьдесят два года.. Шесть лет назад... в родном селе. В Чарджоу она только один раз приезжала. Отпуск вы с Мегеремом, как правило, проводили в Махачкале. Мать ваша, должно быть, далеко жила от дагестанской столицы? (Я сделал вид, что позабыл название села, важно было проверить ее.) В каком ауле она жила?
— В Цумаде.
Она сказала правду.
— Спасибо. Придется побывать в этом селе, чтобы проверить, могла ли мать оставить вам такое наследство, целое состояние. Если, ваши показания подтвердятся, мы будем только рады, говорю от чистого сердца. Но буду откровенен: наши предположения расходятся с вашей .версией... Отсюда я еду прямо в аэропорт, повидаю там вашего мужа. Что ему сказать?
...Примерно в таком духе, в таком разрезе был наш разговор. Я уже написал, что сдержал слово, передал Мегерему привет от жены. Поверил он мне или нет — это его дело. Главное, я остался хозяином своего слова.
Мегерем захотел меня подвезти. Куда ехать? Заранее я не побеспокоился о пристанище.
— Сколько в городе гостиниц, Мегереж-ага?
— Не знаю. Только, если хотите любоваться нашим морем, удобней гостиницы, чем «Каспий», не найдете.
— «Каспий»? Красивое название... Наверное, подойдет. Только, думаете, найдется в ней номер?
— Не скромничайте, товарищ Хайдаров. Для вас в любой гостинице найдется номерок. Даже если все будет занято, и то найдут... Причем «люкс». Как это вы не догадались забронировать номер?
— Не успел. А насчет «люкса» — это вы зря. Командировочные, суточные, квартирные у нас такие, же, как у любого гражданина, выезжающего по делу в другой город. Могу, конечно, взять «люкс», только что потом жена мне скажет? Странное у вас мнение о милиции, Мегерем-ага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29