Они оба поселились в Чарджоу: что называется, пустили здесь корни.
Они действительно сдержали слово и не вернулись в исправительно-трудовую колонию. Люди забыли об их темном прошлом. Их считали близкими друзьями и всюду приглашали вместе.
Длинный остался со Стариком, хотя тот ни разу ему не сказал: «Оставайся со мной», не приказывал, не просил... Старик был уверен, что даже если бы сроки их освобождения не совпали и Длинный вышел бы позднее, рано или поздно он нашел бы своего спасителя. Он хорошо знал психологию подобных людей и безошибочно угадал в Длинном того, кто из благодарности готов стать рабом своего благодетеля.
Дни, проведенные в колонии, они считали непростительно потерянными и, выйдя на волю, стремились жить так, чтобы каждый их день шел за два и чтобы сама жизнь платила им вдвойне — благами и удовольствиями. Они этого добились, причем научились ловко скрывать многие махинации и от милиции, и даже от близких людей...
Старик постучал в калитку двора, огороженного высокой стеной из естественного горного камня. Во дворе залаяла собака, ее лай становился все громче, и Длинному стало не по себе. Он сунул руку в карман, нащупал нож.
— Цыц! Здесь живет друг! — Старик схватил его за руку.— Когда надо будет показать твой красивый кинжал с белой рукояткой, скажу...
— Хорошо, подожду, башлык. — Длинный все же отступил на шаг.— Не люблю я собак... Загавкают — у меня душа переворачивается.
— Мне самому они до сих пор снятся.— Старик говорил очень тихо, так, чтобы его мог слышать только Длинный.— Она вот лает, а я опять там. Не могу привыкнуть, будто время остановилось.
Собайа затихла. Загремели засовы, мужской голос спросил:
— Кто там?
Длинный увидел, как просветлело лицо Старика. Он сказал по-азербайджански:
— Горхмагинэн, бу мэнэм. Ачгинэн. (Не бойся, открывай. Это я.)
Калитка открылась. Среднего роста, полный, в незастег-нутом пиджаке хозяин торопливо поздоровался и впустил их во двор. Вид у него был встревоженный. Но, убедившись,
что гости, после того как разулись и сбросили в прихожей лишнюю одежду, ведут себя спокойно, успокоился и сам. Он пригласил их в просторную гостиную, такую просторную, что в ней можно было бы развернуться и всаднику с лошадью.
— Салам! Живы-здоровы? Доехали благополучно?.. Я поджидал вас.
Старик начал отвечать ему, но смолк на полуслове, как только на пороге комнаты появилась старуха в черном платье и черном платке на голове. Хозяин заверил гостей: они могут беседовать, не боясь, что их подслушают. «Она глухая, выстрела не услышит». Но Старик обиделся, что его прервали, и не проронил ни слова, пока старуха не ушла.
Он вытащил из кармана пачку «Памира», бросил ее на середину стола. Жест означал, что его сигареты могут курить все. Никто, однако, к ним не притронулся, курящим был он один. Размяв кончик сигареты, Старик прикурил, наполнив комнату едким дымом. Сделав несколько затяжек, загасил сигарету, прикурил новую... Хмуро молчал. Хозяин пробовал завести разговор, но он не клеился, пока не была откупорена бутылка. Выпили по одной рюмке, потом сразу и по второй, хотя Старик притворно буркнул: «Не спешите». Увидев, что глаза у Старика заблестели, хозяин воспользовался этим и заговорил о том, что, видно, очень не терпелось сказать:
— От Ханум никаких вестей нет. Должны были отправить в колонию, все жду оттуда письма... И чего они теперь хотят от нас? Осталась одна эта лачуга, а так... нагишом хожу.— Он пил наравне с гостями, но не видно было, чтобы хмель брал его, говорил без злобы, просто жаловался.— Деньги что, черт с ними, а монет жалко. Ты меня понимаешь?
— Не плачь, Мегерем! Будь мужчиной! — Старик загасил сигарету, закурил еще одну.— Благодари аллаха, что не тронули остального. Подумаешь, двести золотых монет!.. У моего отца был слиток золота с лошадиную голову, золотые блюда, чайники, пиалы такие, каких в музее не увидишь... Персидские ковры были, караван-сараи... Всё отняли. Будь мужчиной, Мегерем! Твоя Ханум жива-здорова. Пока она в Чарджоу... Но слышал — а под монеты ваши подкапываются...
— Думаешь, докопаются? Тогда я, считай, совсем пропал.— Мегерем скрестил волосатые пальцы, хрустнул ими и добавил: — Мы все пропали.
Это уточнение не понравилось гостям. Старик заерзал, приподнялся. Длинный провел по своей бритой голове худыми пальцами, потом надел лежавшую рядом на ковре папаху. Руку положил на боковой карман. Старик остановил его взглядом. Чтобы не обидеть хозяина нечаянно сорвавшимся в гневе словцом и не испортить сразу отношений, оторвал ногу у лежавшей на блюде курицы, впился в нее зубами. Обсосал кость, стал ковырять кусочком спички в зубах. Все молчали, время шло... Наконец Старик пришел к какому-то решению, заговорил совершенно спокойно:
— Любому человеку нужна помощь и поддержка...— Казалось, за этим столом сейчас вещает мудрец.— Любому... И Ханум — не исключение. По заводскому делу ей дали большой срок. Мы этого не ждали. Глупцы. Зачем давать женщине столько?.. Теперь... Что будет теперь? Если она проявит женскую слабость и скажет, откуда у нее золото, тогда, Мегерем, сам знаешь... Утопит не только себя, но и тебя за собой на дно потянет... Пусть ведет себя хорошо, а мы в долгу не останемся... Если что решим, то точно доведем до конца. У нас тоже правило: за хорошее платим хорошим, за плохое — плохим.— Старик говорил медленно, делая паузы. Он хотел, чтобы Мегерем до конца вник в то, о чем он говорил, чтобы понял: жить с ним и с Длинным в ладу — для него самое лучшее. Он кончил прямым намеком: — И без того мы кое-что потеряли... немало. Надо сохранить хотя бы остаток. Все беды от длинного языка. Надеюсь, мы понимаем друг друга?
Мегерем в. знак согласия кивнул своей большой взлохмаченной головой.
Они перешли к деловой части встречи.
— Товар гохов? — спросил Длинный.
— До рассвета должны привезти... Не обижайтесь за вопрос, но лучше знать заранее: когда хотите вернуться?
— Дней через пять.
— На чем?
Старик снова принялся за курицу, за него ответил Длинный:
— По воздуху.
— По воздуху? Опасно. Там много глаз и рук.
— Не так опасно, как тебе кажется. Обстановку в аэропорту мы знаем хорошо, видели... Но, Мегерем-ага, срочно нужны два паспорта. Эти теперь не нужны... на, возьми. Хочешь — сожги, хочешь — сохрани. У башлыка еще два использованных есть...
Длинный вынул два паспорта, швырнул их к ногам Ме-герема. Старик тоже пошарил в кармане, вытащил свою пару паспортов, протянул хозяину:
— Забери.
Мегерем взял паспорта, вышел в другую комнату, вернулся с двумя новыми книжечками, завернутыми в носовой платок. Развернул, отдал паспорта Длинному:
— Не знаю... Вот два... Не подведут? Фотографии надо бы сменить, а то могилы предков меня проклянут... Ничего, что фамилии не туркменские?
Длинный усмехнулся:
— Ничего, что не туркменские. На фотографии никто смотреть не будет. Паспорта-то не липовые?
Недоверие задело Мегерема:
— Да, что говорить, я в этих делах новичок, не то что вы! — Он взмахнул руками, как базарный торговец, которому покупатель плохо верит.— Только почему ты решил, что я тебе липу даю? Это настоящие паспорта и не были еще в ходу, так что вас по ним никто искать не станет. Я что, дурак — рубить сук, на котором сижу?.. Магометов — младший брат этой глухой старухи. Два года назад отправился к праотцам. Абсаламов — сосед. Вчера был в гостях у меня, выпил, выронил из кармана. Пользуйтесь вы. До поры до времени. Потом вернем, а то плохая примета... Худое дело — обидеть соседа. Впрочем, спохватится и новый затребует. У государства недостатка в документах нет...
Длинный стал прятать паспорта за пазухой, но Старик протянул за ними руку:
— Пусть останутся у меня. Я знаком с Дагестаном и могу найти общий язык с горцами. В аэропорту увидишь, как это делается...
— Башлык, каждое твое слово — это целая академия, каждый твой шаг — школа жизни...— Длинный сказал это подобострастно. Он был спокоен — они улетят из Махачкалы.
За угощением время бежит незаметно.
У сгорбленной глухой старухи ноги, похоже, были железные. Она без конца входила и уходила, меняла чайники, блюда с едой. Когда Старик закуривал новую сигарету, она тихонько уносила пепельницу, затем, чистую, ставила ее на место. «Заводная старуха»,— подумал про себя Длинный.
Он не верил Мегерему, что, кроме них троих и старухи, в доме или во дворе никого больше нет. Нашел предлог, встал и вышел... Осмотрелся. Большой двор оказался
совсем пустым — ничего, кроме фруктовых деревьев. Заглянул в пристройку: там у плиты хлопотала старуха. Не найдя ничего подозрительного, Длинный вернулся в дом. Старик уже укладывался на покой.
Длинный подождал, когда уляжется Мегерем, потом закрыл глаза и сразу заснул. Проснулся он среди ночи, неожиданно, будто кто-то толкнул его. Обратил внимание, что совсем не слышно дыхания Мегерема. Потом увидел его силуэт. В то же мгновение Мегерем выскользнул из-под одеяла, встал посреди комнаты и замер, как бы решаясь на что-то. Потом он вернулся к своей постели, пошарил под подушкой. Длинный собрался было вскочить, но никак не мог понять, что же Мегерем держит в руках... Наконец сообразил — будильник. Лунный свет едва-едва попадал в комнату, и Мегерем прикладывал часы к самым глазам, чтобы разглядеть, который час.
Наверное, условленное время еще не наступило, потому что он снова лег. Прошло еще минут двадцать, и он опять был на ногах. Теперь он прошел мимо своих гостей, едва не задевая их ноги, подошел к окну, поскоблил стекло, на котором мороз успел нарисовать свои причудливые узоры. Он ничего не увидел в окно, поэтому открыл форточку, приложил к ней сначала одно ухо, потом повернул голову и прислушался другим.
Длинный все это видел и пытался представить, как попадает товар в этот дом. «Зачем разглядывать в форточку стену в пяти метрах от его дома?.. Выходит, кто-то перелезет через стену или перебросит товар через нее. Лезть нельзя, могут увидеть. Интересная операция».
Так же осторожно Мегерем подошел к двери, бесшумно открыл ее и вышел. Длинный не стал ждать, когда стихнут во дворе его шаги, перескочил через спавшего мертвым сном Старика и приник к форточке. Кроме протянувшихся из соседнего двора длинных, обсыпанных снегом ветвей, он не видел ничего. Прошла минута, другая...
Все было проделано не так, как он думал. Недалеко от окна послышались шаги: это к стене прокрался Мегерем. Вот он нагнулся к самой земле, вытащил из-за поленницы большой, туго стянутый узел... Как он там оказался? Этого Длинный так и не узнал.
Мегерем пошел в дом. Длинный одним прыжком очутился в постели. Ступая мягко, как кошка, в комнату вошел Мегерем. Посмотрел на спящих, не раздеваясь лег на свое ложе.
Во время утреннего чаепития Старик неожиданно попросил у Мегерема какую-нибудь книгу Расула Гамзатова. Длинный посмотрел на него как на безумного. Его Старик, такой мудрец, и вдруг просит книгу, да еще, оказывается, книгу со стихами! Мегерем тоже недоверчиво посмотрел на него, но Старик сердито повторил просьбу.
Он прав, если у горца в доме нет стихов Расула, это не настоящий дом. Мегерем пошел в другую комнату, вернулся с кипой книг.
— Вот они. Все Гамзатова. Выбирай любую! — Он самодовольно улыбнулся.— Сын собирает, но ты возьми хоть все...— Мегерем сложил свою ношу к ногам Старика.
— Это другое дело...— Старик сунул в рот завернутый в лаваш большой кусок брынзы, но поперхнулся. Откашлявшись, спросил: — Ты говорил, что купил сыну дом, а он, что же, все еще живет с тобой?
— Нет. Они тут рядом, в конце улицы... Хороший у них дом. Делает какие-то стеллажи, что ли. Не знаю... Половину книг оставил здесь, пока не приходит за ними.
Мегерем встал и вышел, вернулся с чайником, поставил его перед Длинным.
— Этот дом вроде бы тоже не мой, записан на эту старушку. Пусть другие ошибаются, устраивая свою жизнь, мы уже ошибаться не можем...
— Она тебя отсюда не выгонит?
— Вах, брат, зачем? Она одна, никого у нее нет. Единственный брат умер. Оставил ей все. Сама бездетная и долго не протянет. Уже составила дарственную на дом и двор. Как видишь, я пока бедняк...
В одиннадцать часов все трое были в аэропорту. Старик держал книгу под мышкой таким образом, чтобы имя автора сразу бросалось в глаза, прошелся раз-другой мимо усатого милиционера, дежурившего у выхода на посадку. Тот не поверил своим глазам: стихи Расула читает туркменский аксакал!. Он подошел к Старику. Тот, прижимая локтем книгу, свободной рукой достал паспорта:
— Много народу в кассу, сынок. Не откажи в любезности, возьми два билета до Чарджоу. Мы здесь гости...
Усатый милиционер-горец сейчас готов был не только купить билеты, наверное, очень образованному аксакалу, но на руках бы донес его до самолета.
— Какой разговор, яшулы, обождите минутку! Минутка затянулась, они ждали и волновались. Старик уже стал поглядывать на выход. Но вот появился милиционер с двумя билетами на самолет, вылетающий в Чарджоу через час.
Объявили посадку. Старик и Длинный с узлом в руках встали в очередь для регистрации билетов и досмотра ручной клади. Старик видел, что на проверке стоит знакомый милиционер, и был спокоен. Но когда подошла их очередь — надо же такому случиться! — усатого милиционера отвлекли, и его место занял младший сержант в лихо сбитой на затылок фуражке. Он попросил развязать узел, который Старик прижимал к груди. Тот сразу закашлялся и кашлял до тех пор, пока усатый страж порядка не обернулся и не сказал что-то на родном языке молодому милиционеру, в ту же секунду оставившему узел в покое.
— Проходите, проходите, аксакал,— ласково пробасил он, пропуская и Старика, а за ним Длийного, державшего руку в кармане.
Мегерем облегченно вздохнул, увидев, что его гости идут к самолету. .Из зала ожидания он вернулся к своим «Жигулям», стоявшим на углу привокзальной площади. Сел в машину, с легким сердцем хлопнул дверцей... На первом перекрестке резко затормозил на красный свет. Машину качнуло вперед, и в ту же минуту Мегерем услыхал, что стучат в правое боковое стекло.
Мегерем недовольно повернул голову и увидел знакомое лицо. Сердце его упало, руки разжали руль... он узнал Бек-назара Хайдарова.
ЧАРДЖОУ
Сойдя с самолета, Хаиткулы буквально на десять минут забежал домой. Расцеловал мать, пошутил с Марал, глотнул из пиалы чаю и умчался к себе. Он уже знал, что убитым оказался подпасок из отдаленного коша, знал, что Талхат уехал туда. Еще из Ташкента, уточнив время вылета своего самолета, он поручил Бекназару собрать всех работников угрозыска к девяти часам вечера.
Они с нетерпением ждали возвращения начальника и собрались все в назначенный час. Прошла неделя после убийства подростка, но убийца не был обнаружен. И хотя работа стояла на месте, угрозыск и следственные органы имели на руках важную информацию, подполковник Джу-маназаров испытывал определенное беспокойство — не затянулось бы дело.
Убийство — чрезвычайное происшествие не только для органов милиции. Пока убийца разгуливает на свободе, фактом преступления озабочены бывают все.
Хаиткулы, конечно, уже был осведомлен, что подполковника Джуманазарова, его начальника, каждый день спрашивают вышестоящие организации: «Как дела с убийством?» — и считал этот вопрос, по существу, обращенным к себе.
Хаиткулы Мовлямбердыев достиг сейчас такого положения, когда деловитость и мастерство его прославились по всей республике. Все знали, что он, пока не раскроет преступления, покоя себе не даст. Руководимый им отдел оказался в республике в числе передовых, и его бывшие коллеги по министерству радовались этому. Аннамамед Геллиев, выдвинувшийся в заместители Ходжи Назаровича Назарова и в его отсутствие выполнявший его обязанности, то и дело звонил Хаиткулы и, чуть что, позволял себе слабость — упрашивал друга вернуться в Ашхабад.
Ходжа Назарович тоже старался напоминать о себе. Он первым сообщал Хаиткулы все «важные», особенно приятные новости для их горотдела. И сетовал на то, что Хаиткулы никогда не обращается к нему ни с какими просьбами. Сам же Ходжа Назарович пользовался любым случаем, чтобы в своих кругах похвалить своего бывшего сотрудника. «Прирожденный милиционер!» — по-другому он о нем не отзывался.
Министр, посещая город или встречаясь с его партийными руководителями в Ашхабаде, порой вспоминал при них о халачском деле и той роли, какую сыграл в нем Хаиткулы. «Заботьтесь о нем, он себя покажет еще не раз»,— напомнил он им как-то... О том, что за исключительные нравственные и деловые качества министр питал к Хаиткулы, можно сказать, отеческие чувства, знали и дома — не от Хаиткулы, разумеется,— поэтому его мать и Марал частенько удивлялись: «Если это так, почему он не оставил его в министерстве?» Осторожно спрашивали об этом и у главы семьи, но тот отшучивался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Они действительно сдержали слово и не вернулись в исправительно-трудовую колонию. Люди забыли об их темном прошлом. Их считали близкими друзьями и всюду приглашали вместе.
Длинный остался со Стариком, хотя тот ни разу ему не сказал: «Оставайся со мной», не приказывал, не просил... Старик был уверен, что даже если бы сроки их освобождения не совпали и Длинный вышел бы позднее, рано или поздно он нашел бы своего спасителя. Он хорошо знал психологию подобных людей и безошибочно угадал в Длинном того, кто из благодарности готов стать рабом своего благодетеля.
Дни, проведенные в колонии, они считали непростительно потерянными и, выйдя на волю, стремились жить так, чтобы каждый их день шел за два и чтобы сама жизнь платила им вдвойне — благами и удовольствиями. Они этого добились, причем научились ловко скрывать многие махинации и от милиции, и даже от близких людей...
Старик постучал в калитку двора, огороженного высокой стеной из естественного горного камня. Во дворе залаяла собака, ее лай становился все громче, и Длинному стало не по себе. Он сунул руку в карман, нащупал нож.
— Цыц! Здесь живет друг! — Старик схватил его за руку.— Когда надо будет показать твой красивый кинжал с белой рукояткой, скажу...
— Хорошо, подожду, башлык. — Длинный все же отступил на шаг.— Не люблю я собак... Загавкают — у меня душа переворачивается.
— Мне самому они до сих пор снятся.— Старик говорил очень тихо, так, чтобы его мог слышать только Длинный.— Она вот лает, а я опять там. Не могу привыкнуть, будто время остановилось.
Собайа затихла. Загремели засовы, мужской голос спросил:
— Кто там?
Длинный увидел, как просветлело лицо Старика. Он сказал по-азербайджански:
— Горхмагинэн, бу мэнэм. Ачгинэн. (Не бойся, открывай. Это я.)
Калитка открылась. Среднего роста, полный, в незастег-нутом пиджаке хозяин торопливо поздоровался и впустил их во двор. Вид у него был встревоженный. Но, убедившись,
что гости, после того как разулись и сбросили в прихожей лишнюю одежду, ведут себя спокойно, успокоился и сам. Он пригласил их в просторную гостиную, такую просторную, что в ней можно было бы развернуться и всаднику с лошадью.
— Салам! Живы-здоровы? Доехали благополучно?.. Я поджидал вас.
Старик начал отвечать ему, но смолк на полуслове, как только на пороге комнаты появилась старуха в черном платье и черном платке на голове. Хозяин заверил гостей: они могут беседовать, не боясь, что их подслушают. «Она глухая, выстрела не услышит». Но Старик обиделся, что его прервали, и не проронил ни слова, пока старуха не ушла.
Он вытащил из кармана пачку «Памира», бросил ее на середину стола. Жест означал, что его сигареты могут курить все. Никто, однако, к ним не притронулся, курящим был он один. Размяв кончик сигареты, Старик прикурил, наполнив комнату едким дымом. Сделав несколько затяжек, загасил сигарету, прикурил новую... Хмуро молчал. Хозяин пробовал завести разговор, но он не клеился, пока не была откупорена бутылка. Выпили по одной рюмке, потом сразу и по второй, хотя Старик притворно буркнул: «Не спешите». Увидев, что глаза у Старика заблестели, хозяин воспользовался этим и заговорил о том, что, видно, очень не терпелось сказать:
— От Ханум никаких вестей нет. Должны были отправить в колонию, все жду оттуда письма... И чего они теперь хотят от нас? Осталась одна эта лачуга, а так... нагишом хожу.— Он пил наравне с гостями, но не видно было, чтобы хмель брал его, говорил без злобы, просто жаловался.— Деньги что, черт с ними, а монет жалко. Ты меня понимаешь?
— Не плачь, Мегерем! Будь мужчиной! — Старик загасил сигарету, закурил еще одну.— Благодари аллаха, что не тронули остального. Подумаешь, двести золотых монет!.. У моего отца был слиток золота с лошадиную голову, золотые блюда, чайники, пиалы такие, каких в музее не увидишь... Персидские ковры были, караван-сараи... Всё отняли. Будь мужчиной, Мегерем! Твоя Ханум жива-здорова. Пока она в Чарджоу... Но слышал — а под монеты ваши подкапываются...
— Думаешь, докопаются? Тогда я, считай, совсем пропал.— Мегерем скрестил волосатые пальцы, хрустнул ими и добавил: — Мы все пропали.
Это уточнение не понравилось гостям. Старик заерзал, приподнялся. Длинный провел по своей бритой голове худыми пальцами, потом надел лежавшую рядом на ковре папаху. Руку положил на боковой карман. Старик остановил его взглядом. Чтобы не обидеть хозяина нечаянно сорвавшимся в гневе словцом и не испортить сразу отношений, оторвал ногу у лежавшей на блюде курицы, впился в нее зубами. Обсосал кость, стал ковырять кусочком спички в зубах. Все молчали, время шло... Наконец Старик пришел к какому-то решению, заговорил совершенно спокойно:
— Любому человеку нужна помощь и поддержка...— Казалось, за этим столом сейчас вещает мудрец.— Любому... И Ханум — не исключение. По заводскому делу ей дали большой срок. Мы этого не ждали. Глупцы. Зачем давать женщине столько?.. Теперь... Что будет теперь? Если она проявит женскую слабость и скажет, откуда у нее золото, тогда, Мегерем, сам знаешь... Утопит не только себя, но и тебя за собой на дно потянет... Пусть ведет себя хорошо, а мы в долгу не останемся... Если что решим, то точно доведем до конца. У нас тоже правило: за хорошее платим хорошим, за плохое — плохим.— Старик говорил медленно, делая паузы. Он хотел, чтобы Мегерем до конца вник в то, о чем он говорил, чтобы понял: жить с ним и с Длинным в ладу — для него самое лучшее. Он кончил прямым намеком: — И без того мы кое-что потеряли... немало. Надо сохранить хотя бы остаток. Все беды от длинного языка. Надеюсь, мы понимаем друг друга?
Мегерем в. знак согласия кивнул своей большой взлохмаченной головой.
Они перешли к деловой части встречи.
— Товар гохов? — спросил Длинный.
— До рассвета должны привезти... Не обижайтесь за вопрос, но лучше знать заранее: когда хотите вернуться?
— Дней через пять.
— На чем?
Старик снова принялся за курицу, за него ответил Длинный:
— По воздуху.
— По воздуху? Опасно. Там много глаз и рук.
— Не так опасно, как тебе кажется. Обстановку в аэропорту мы знаем хорошо, видели... Но, Мегерем-ага, срочно нужны два паспорта. Эти теперь не нужны... на, возьми. Хочешь — сожги, хочешь — сохрани. У башлыка еще два использованных есть...
Длинный вынул два паспорта, швырнул их к ногам Ме-герема. Старик тоже пошарил в кармане, вытащил свою пару паспортов, протянул хозяину:
— Забери.
Мегерем взял паспорта, вышел в другую комнату, вернулся с двумя новыми книжечками, завернутыми в носовой платок. Развернул, отдал паспорта Длинному:
— Не знаю... Вот два... Не подведут? Фотографии надо бы сменить, а то могилы предков меня проклянут... Ничего, что фамилии не туркменские?
Длинный усмехнулся:
— Ничего, что не туркменские. На фотографии никто смотреть не будет. Паспорта-то не липовые?
Недоверие задело Мегерема:
— Да, что говорить, я в этих делах новичок, не то что вы! — Он взмахнул руками, как базарный торговец, которому покупатель плохо верит.— Только почему ты решил, что я тебе липу даю? Это настоящие паспорта и не были еще в ходу, так что вас по ним никто искать не станет. Я что, дурак — рубить сук, на котором сижу?.. Магометов — младший брат этой глухой старухи. Два года назад отправился к праотцам. Абсаламов — сосед. Вчера был в гостях у меня, выпил, выронил из кармана. Пользуйтесь вы. До поры до времени. Потом вернем, а то плохая примета... Худое дело — обидеть соседа. Впрочем, спохватится и новый затребует. У государства недостатка в документах нет...
Длинный стал прятать паспорта за пазухой, но Старик протянул за ними руку:
— Пусть останутся у меня. Я знаком с Дагестаном и могу найти общий язык с горцами. В аэропорту увидишь, как это делается...
— Башлык, каждое твое слово — это целая академия, каждый твой шаг — школа жизни...— Длинный сказал это подобострастно. Он был спокоен — они улетят из Махачкалы.
За угощением время бежит незаметно.
У сгорбленной глухой старухи ноги, похоже, были железные. Она без конца входила и уходила, меняла чайники, блюда с едой. Когда Старик закуривал новую сигарету, она тихонько уносила пепельницу, затем, чистую, ставила ее на место. «Заводная старуха»,— подумал про себя Длинный.
Он не верил Мегерему, что, кроме них троих и старухи, в доме или во дворе никого больше нет. Нашел предлог, встал и вышел... Осмотрелся. Большой двор оказался
совсем пустым — ничего, кроме фруктовых деревьев. Заглянул в пристройку: там у плиты хлопотала старуха. Не найдя ничего подозрительного, Длинный вернулся в дом. Старик уже укладывался на покой.
Длинный подождал, когда уляжется Мегерем, потом закрыл глаза и сразу заснул. Проснулся он среди ночи, неожиданно, будто кто-то толкнул его. Обратил внимание, что совсем не слышно дыхания Мегерема. Потом увидел его силуэт. В то же мгновение Мегерем выскользнул из-под одеяла, встал посреди комнаты и замер, как бы решаясь на что-то. Потом он вернулся к своей постели, пошарил под подушкой. Длинный собрался было вскочить, но никак не мог понять, что же Мегерем держит в руках... Наконец сообразил — будильник. Лунный свет едва-едва попадал в комнату, и Мегерем прикладывал часы к самым глазам, чтобы разглядеть, который час.
Наверное, условленное время еще не наступило, потому что он снова лег. Прошло еще минут двадцать, и он опять был на ногах. Теперь он прошел мимо своих гостей, едва не задевая их ноги, подошел к окну, поскоблил стекло, на котором мороз успел нарисовать свои причудливые узоры. Он ничего не увидел в окно, поэтому открыл форточку, приложил к ней сначала одно ухо, потом повернул голову и прислушался другим.
Длинный все это видел и пытался представить, как попадает товар в этот дом. «Зачем разглядывать в форточку стену в пяти метрах от его дома?.. Выходит, кто-то перелезет через стену или перебросит товар через нее. Лезть нельзя, могут увидеть. Интересная операция».
Так же осторожно Мегерем подошел к двери, бесшумно открыл ее и вышел. Длинный не стал ждать, когда стихнут во дворе его шаги, перескочил через спавшего мертвым сном Старика и приник к форточке. Кроме протянувшихся из соседнего двора длинных, обсыпанных снегом ветвей, он не видел ничего. Прошла минута, другая...
Все было проделано не так, как он думал. Недалеко от окна послышались шаги: это к стене прокрался Мегерем. Вот он нагнулся к самой земле, вытащил из-за поленницы большой, туго стянутый узел... Как он там оказался? Этого Длинный так и не узнал.
Мегерем пошел в дом. Длинный одним прыжком очутился в постели. Ступая мягко, как кошка, в комнату вошел Мегерем. Посмотрел на спящих, не раздеваясь лег на свое ложе.
Во время утреннего чаепития Старик неожиданно попросил у Мегерема какую-нибудь книгу Расула Гамзатова. Длинный посмотрел на него как на безумного. Его Старик, такой мудрец, и вдруг просит книгу, да еще, оказывается, книгу со стихами! Мегерем тоже недоверчиво посмотрел на него, но Старик сердито повторил просьбу.
Он прав, если у горца в доме нет стихов Расула, это не настоящий дом. Мегерем пошел в другую комнату, вернулся с кипой книг.
— Вот они. Все Гамзатова. Выбирай любую! — Он самодовольно улыбнулся.— Сын собирает, но ты возьми хоть все...— Мегерем сложил свою ношу к ногам Старика.
— Это другое дело...— Старик сунул в рот завернутый в лаваш большой кусок брынзы, но поперхнулся. Откашлявшись, спросил: — Ты говорил, что купил сыну дом, а он, что же, все еще живет с тобой?
— Нет. Они тут рядом, в конце улицы... Хороший у них дом. Делает какие-то стеллажи, что ли. Не знаю... Половину книг оставил здесь, пока не приходит за ними.
Мегерем встал и вышел, вернулся с чайником, поставил его перед Длинным.
— Этот дом вроде бы тоже не мой, записан на эту старушку. Пусть другие ошибаются, устраивая свою жизнь, мы уже ошибаться не можем...
— Она тебя отсюда не выгонит?
— Вах, брат, зачем? Она одна, никого у нее нет. Единственный брат умер. Оставил ей все. Сама бездетная и долго не протянет. Уже составила дарственную на дом и двор. Как видишь, я пока бедняк...
В одиннадцать часов все трое были в аэропорту. Старик держал книгу под мышкой таким образом, чтобы имя автора сразу бросалось в глаза, прошелся раз-другой мимо усатого милиционера, дежурившего у выхода на посадку. Тот не поверил своим глазам: стихи Расула читает туркменский аксакал!. Он подошел к Старику. Тот, прижимая локтем книгу, свободной рукой достал паспорта:
— Много народу в кассу, сынок. Не откажи в любезности, возьми два билета до Чарджоу. Мы здесь гости...
Усатый милиционер-горец сейчас готов был не только купить билеты, наверное, очень образованному аксакалу, но на руках бы донес его до самолета.
— Какой разговор, яшулы, обождите минутку! Минутка затянулась, они ждали и волновались. Старик уже стал поглядывать на выход. Но вот появился милиционер с двумя билетами на самолет, вылетающий в Чарджоу через час.
Объявили посадку. Старик и Длинный с узлом в руках встали в очередь для регистрации билетов и досмотра ручной клади. Старик видел, что на проверке стоит знакомый милиционер, и был спокоен. Но когда подошла их очередь — надо же такому случиться! — усатого милиционера отвлекли, и его место занял младший сержант в лихо сбитой на затылок фуражке. Он попросил развязать узел, который Старик прижимал к груди. Тот сразу закашлялся и кашлял до тех пор, пока усатый страж порядка не обернулся и не сказал что-то на родном языке молодому милиционеру, в ту же секунду оставившему узел в покое.
— Проходите, проходите, аксакал,— ласково пробасил он, пропуская и Старика, а за ним Длийного, державшего руку в кармане.
Мегерем облегченно вздохнул, увидев, что его гости идут к самолету. .Из зала ожидания он вернулся к своим «Жигулям», стоявшим на углу привокзальной площади. Сел в машину, с легким сердцем хлопнул дверцей... На первом перекрестке резко затормозил на красный свет. Машину качнуло вперед, и в ту же минуту Мегерем услыхал, что стучат в правое боковое стекло.
Мегерем недовольно повернул голову и увидел знакомое лицо. Сердце его упало, руки разжали руль... он узнал Бек-назара Хайдарова.
ЧАРДЖОУ
Сойдя с самолета, Хаиткулы буквально на десять минут забежал домой. Расцеловал мать, пошутил с Марал, глотнул из пиалы чаю и умчался к себе. Он уже знал, что убитым оказался подпасок из отдаленного коша, знал, что Талхат уехал туда. Еще из Ташкента, уточнив время вылета своего самолета, он поручил Бекназару собрать всех работников угрозыска к девяти часам вечера.
Они с нетерпением ждали возвращения начальника и собрались все в назначенный час. Прошла неделя после убийства подростка, но убийца не был обнаружен. И хотя работа стояла на месте, угрозыск и следственные органы имели на руках важную информацию, подполковник Джу-маназаров испытывал определенное беспокойство — не затянулось бы дело.
Убийство — чрезвычайное происшествие не только для органов милиции. Пока убийца разгуливает на свободе, фактом преступления озабочены бывают все.
Хаиткулы, конечно, уже был осведомлен, что подполковника Джуманазарова, его начальника, каждый день спрашивают вышестоящие организации: «Как дела с убийством?» — и считал этот вопрос, по существу, обращенным к себе.
Хаиткулы Мовлямбердыев достиг сейчас такого положения, когда деловитость и мастерство его прославились по всей республике. Все знали, что он, пока не раскроет преступления, покоя себе не даст. Руководимый им отдел оказался в республике в числе передовых, и его бывшие коллеги по министерству радовались этому. Аннамамед Геллиев, выдвинувшийся в заместители Ходжи Назаровича Назарова и в его отсутствие выполнявший его обязанности, то и дело звонил Хаиткулы и, чуть что, позволял себе слабость — упрашивал друга вернуться в Ашхабад.
Ходжа Назарович тоже старался напоминать о себе. Он первым сообщал Хаиткулы все «важные», особенно приятные новости для их горотдела. И сетовал на то, что Хаиткулы никогда не обращается к нему ни с какими просьбами. Сам же Ходжа Назарович пользовался любым случаем, чтобы в своих кругах похвалить своего бывшего сотрудника. «Прирожденный милиционер!» — по-другому он о нем не отзывался.
Министр, посещая город или встречаясь с его партийными руководителями в Ашхабаде, порой вспоминал при них о халачском деле и той роли, какую сыграл в нем Хаиткулы. «Заботьтесь о нем, он себя покажет еще не раз»,— напомнил он им как-то... О том, что за исключительные нравственные и деловые качества министр питал к Хаиткулы, можно сказать, отеческие чувства, знали и дома — не от Хаиткулы, разумеется,— поэтому его мать и Марал частенько удивлялись: «Если это так, почему он не оставил его в министерстве?» Осторожно спрашивали об этом и у главы семьи, но тот отшучивался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29