Ну, благополучно доехала, милая? Как будто немного похудела. Да как не похудеть, если с утра до вечера не сводя глаз смотреть в бумаги! Отведай-ка вот моего хлеба.
Еще не остывший хлеб приятно согревал руки девушки.
— Проходи, — сказала Буюркан. — Замучилась я, одной пришлось загонять овец. Ищу Бедела, а он, оказывается, ушел встречать Керез. Вот и поругались мы с ним... За всю жизнь ни разу не нагрубили друг другу, а тут поссорились... Как у вас — все здоровы?
—- Слава аллаху!
Чувствуя себя неловко, Калыйпа поторопилась уйти — хотя Буюркан и пригласила ее пообедать вместе, После ее ухода Буюркан спросила Керез:
— Скажи мне, дочка, что ты думаешь о будущем? Калыйпа стала часто заходить к нам. Люди уже поговаривают о том, что вы с Мамырбаем неравнодушны друг к другу. Ты же сама ничего мне не объясняешь. Скажи, не скрывая ничего, откуда эти слухи? Вместе уезжаете, вместе приезжаете, вместе ночуете в пещере...
— Мама, не вспоминай ты про эту пещеру! Какой леший потянул меня туда! Видно, никогда уже мне не отвязаться... Мало того что другие болтают, так теперь и ты...
— Дочка моя милая! То, что говорят о тебе, говорят и обо мне. Конечно же мне не хочется, чтобы досужие языки сплетничали о тебе. Мы должны высоко держать голову. Знаешь, как придирчиво смотрят на девушку люди? Ты удивишься, но так строго оценивают нового, только что приехавшего работать председателя колхоза: все сразу вдруг делаются критиками, взвешивают каждое его слово, каждый шаг. Вот и девушка: множество глаз готовы усмотреть неприличное в ее поведении, любой готов проявить строгость. Знаешь, как люди говорят: «Посмотри сначала на дверь, а потом уже заходи в дом; посмотри сначала на мать, а потом уже женись на ее дочери». Если ты будешь хорошая, значит, буду хорошей и я, если же ты окажешься плохой, значит, плохой буду и я. Не обижайся на мой вопрос. Пойми — и то хорошо, что есть кому спросить у тебя об этом... Если бы меня не было, то кто бы так беспокоился о тебе? Если сердце твое расположено к Мамырбаю...
— Кто тебе это сказал?
— Оставь, дочка. Я не такой человек, чтобы привести за руку того, кто сказал. Тебе говорю — я. Сама много раз видела, как вы с Мамырбаем шутливо боролись, бегали, играли. Зачем скрываешь от меня?
— Что же в этом такого — если даже и играли?
— Это говорит о многом, дочка. С человеком, которого не любишь, не только что играть, даже и здороваться не захочешь. Если между вами будет что-нибудь, то мне лучше знать об этом заранее. Упаси аллах, я не хочу ни копейки от того, за кого выдам тебя замуж. Моя мать научила меня этому. Я только об одном прошу тебя: не убегай. Пусть он заберет тебя открыто, не скрываясь ни от кого и прежде угостив людей. Пусть не говорят люди, что украли тебя, пусть скажут, что я тебя проводила по чести. Видела я дочь одного из нашего аила... Пила пиво с кем-то, да и договорилась, что выйдет за него... и убежала с ним, а чем кончилось? Ходит дома, оттопырив живот, — муж ее оказался проходимцем. Скажи, вы давали друг другу слово?
— Да, но...
— Что, поссорились? Обиделись друг на друга?
— Это все он...
— Оба, я думаю, виноваты. Ты-то должна была сообразить, не доводить до ссоры, не допустить. Тот умен, кто не только не раздувает скандала, а, наоборот, погасит его. Давно вы поссорились?
— Сегодня...
— Ах вот как! Так, видно, причина вашей ссоры — Бедел? Не обращали бы на него внимания.
— Так Мамырбай сам...
— Была же какая-нибудь причина?
— Бедел набросился на Мамырбая с ножом.
— Что ты говоришь! Мало того что подрались раньше...
— Ну вот... он и обиделся, что я хотела помочь Беделу подняться.
— Вот что я тебе скажу, дочка. Чтобы я больше не слышала, что из-за тебя дерутся джигиты! Если бы ты не давала Беделу повода проявлять к тебе особенное внимание, ничего бы и не было. С любовью нельзя шутить. Бедел, оказывается, любит тебя. Откуда мне было знать... Это очень опасно. Говорят, что в любви глухонемые страшны. Ты, наверное, все же сама виновата. Иногда вижу — игриво улыбаешься ему.
— При чем тут улыбки?
— Похмню, когда я была еще подростком, в нашем аиле один глухонемой полюбил девушку по имени Айша. Этот глухонемой, он столярничал — дело кипело у него в руках, да и сам был красавец. Айша, оказывается, тоже любила его. И вот чем все кончилось. Когда он узнал, что родители Айши, считая за позор отдать ее глухонемому, поспешно выдали ее за другого, — тут такая буря поднялась... Он бросился в соседний аил, куда увезли девушку, и там зарезал ее. Если глухонемой рассердится, пойдет на все, собственной жизни не пожалеет. Ты сама была неосторожна, привадила его...
— Почему я?..
Буюркан сказала «привадила» — и тут же пожалела об этом. Смятение охватило ее душу. Вспомнила, как Бедел только что, припав к ее ногам, просил, умолял о снисхождении. «В чем его вина? Может, и полюбил. Если он молод, здоров, если пришла пора жениться... Кто не прельстится цветком, распустившимся около родника? Если родник — это жизнь, если цветок — это девушка... вполне возможно, что действительно полюбил. А я что же в ответ? Резко одернула его, обидела. Разве имела право поступать так! Не могла сдержать возмущения — как это, глухонемой посмел свататься к моей дочери! Пусть бы дела у глухонемого не были глухонемыми, пусть его человечность не будет глухонемой! Пусть его характер, его поведение не будут глухонемыми! Разве мало таких, что сами-то физически полноценны, да жизнь их неполноценна! Надо честно признать — я унизила Бедела и тем самым унизила и себя. Оказывается, я люблю только свою дочь. Обидела человека, которого растила, как родного сына, приучала к себе, который делил со мной жару и холод, хорошее и плохое, голод и сытость, радость и горе. Бедел хороший парень. Преданно любит мою дочь. Тот, который умеет любить, хороший человек. Я же дала Керез неправильный совет. Мне не понравилось, что она слишком сблизилась с Беделом. Как она может отталкивать от себя человека, с которым живет в одном доме? Разве можно жить вместе, вместе работать, если все время ссориться? Я должна пойти к нему. Что случилось со мной сегодня — никогда не сердилась так, даже разговаривая с чужими, даже если была причина», — думала Буюркан, выходя во двор.
Бедел лежал ничком на ворохе сучьев, которые сам же заготовил на растопку. Лежал, раскинув руки, и непонятно было, то ли плачет, то ли спит.
Буюркан не посмела сразу подойти. Ей казалось, если она подойдет и позовет его в дом, то он, оскорбленный и отчаявшийся, поднимется и ударит ее. Некоторое время она стояла в растерянности. Зимний мороз прохватывал все тело, день выдался ясным, холодным и ветреным, аж из глаз выбивало слезы. Долго стоять во дворе раздетой было невозможно. Буюркан попробовала было осторожно взять Бедела за руку, но тот выдернул ее. Все же Буюркан не сдержалась, обняла парня за шею, ласково приподняла его голову.
Бедел заплакал.
И любовь, и горе, прошлое, уходящее, будущее, мысли о себе и обо всех о них, надежда, вера — все соединилось в этом плаче. Хоть Бедел и был глухонемым, но, если бы кто-нибудь посторонний увидел его сейчас, понял бы, о чем он хочет сказать. Его молчание, бьющее в душу сильнее потока слов, его судорожные рыдания человека, лишившегося всех своих надежд,— чье сердце не дрогнуло бы... Даже то, что Бедел старался плакать беззвучно, тронуло бы самого черствого.
— Прости, родной, — говорила Буюркан. — Я не подумала, я обидела тебя. Нет большего наказания, чем обидеть близкого человека. Сама не понимая, ударила тебя. Встань же, мой родной, — повторяла она, хотя знала, что Бедел не слышит ее, ласково старалась поднять, целовала его. Нельзя было не ответить на столь искренний порыв.
Джигит поднялся, следом за Буюркан вернулся в дом.
— Неправильно я тебе сказала, дочка, не отдаляйся от него. Не променяю нашего Бедела ни на кого другого, пусть самого здорового... Он сын мне, а тебе брат, — повторяла Буюркан, целуя Бедела в обе щеки.
Прошло немного времени, и Керез, которая пообещала, что больше никогда не станет встречаться с Мамырбаем, встретилась с ним, когда пасла отару. И начались для них, понеслись нескончаемой чередой сладкие дни. Если они не встречались хотя бы раз в неделю, обоим казалось, что чего-то им не хватает, что жизнь неполна, даже работа тогда не клеилась. Оба без конца поглядывали на дорогу, высматривали друг друга. При встречах не могли наговориться, делились мечтами, рассказывали о самых затаенных желаниях.
Родители не мешали им встречаться: и Калыйпа, и Субанчи, и Буюркан считали, что их дети достойны друг друга. Только у одного Бедела было горько на душе. Он вконец извелся, похудел, пожелтел, совсем перестал улыбаться. Теперь он уже не ложился — как в тот год, когда вернулась с учебы Керез, — спать на мороз во дворе с распахнутой грудью. Чуть похолодает, тут же прятался в дом, старался надеть что потеплее, одну одежду поверх другой. Даже в самые теплые летние ночи ни за что не хотел спать под открытым небом.
Когда в доме разводили огонь, не отходил от очага, грел без конца спину. Если доводилось ночью охранять двор от волков, лишь ненадолго выходил посмотреть и тут же возвращался в юрту. Собаки, словно понимая его нежелание сторожить, стали больше прежнего лаять во дворе. Кроме того, Бедел сделался невыносимо капризным. Чуть что не по нем — швырял об землю то, что было у него в руках. Когда Керез возвращалась домой, не сводя глаз, жалобно смотрел на нее. Девушке он становился все более неприятен — последние дни она даже старалась меньше бывать дома, чтобы только не видеть его унылого лица. Однако, не желая обидеть парня, старалась не высказывать своего раздражения.
Мамырбай несколько раз начинал говорить с Керез о женитьбе. В одном они не могли прийти к согласию: где, в чьем доме жить. Мамырбай предлагал поселиться вместе с его родителями, но девушка не соглашалась: не может она оставить маму одну, без поддержки, больше ведь у матери никого нет... Мамырбай был готов послушаться Керез и перейти к ним — но знал, что на это не согласятся его родители. Калыйпа, хоть и не говорила открыто, в душе явно надеялась покомандовать невесткой; Мамырбай, понимая ее намерения, конечно, не хотел, чтобы Керез чувствовала себя в его доме стесненно; желал, чтобы ни одна душа не сказала бы его любимой грубого слова, не смущала, глядя прямо в лицо...
Буюркан пока еще ничего не знала об этих разговорах.
Однажды Буюркан вместе с дочерью выгнала отару. Осенью они взялись пасти отару, и поэтому у них не было сейчас такой сутолоки, как в других дворах, где начался окот. Одна забота — хорошо пасти отару да чтобы не было падежа.
Присев на камень, Буюркан спросила у Керез:
— Дочка, не скрывай от меня, какие планы у вас с Мамырбаем? Ты его любишь? Правда?
— Правда...
— Если так... Мамырбай неплохой парень. Решай сама. Я не возражаю.
— Кажется, его мать и отец не согласны, чтобы...
— Неужто ты им перестала нравиться?
— ...чтобы он жил у нас. Куда я пойду, оставив тебя одну?
— Меня? Оставить одну? Аллах меня заберет, что ли? Разве не оставалась я одна, когда ты училась? Зачем же я буду препятствовать вашему счастью... Нечего смотреть на меня, дочка, если уже сговорились. Такова доля девушки: хоть ее и родила и воспитала мать, а она должна уйти в другую семью. Какой же матерью я буду, если обижусь на то, что ты уйдешь к любимому! Нечего тут колебаться, делай, что задумала. Решайся, дочка!
Девушка посмотрела на мать, как бы не доверяя себе — правильно ли услышала, так ли поняла? Увидела родные, добрые, повлажневшие от волнения глаза. Прочитала в них: «Где бы ты ни жила, дочка, для меня важно одно: чтобы ты была счастлива. А я — я уже привыкла быть одна, не беспокойся за меня».
Девушка вздохнула. Осторожно, все еще стесняясь матери, бросила взгляд на соседний склон, где находился сейчас со своей отарой Мамырбай. Буюркан заметила, что лицо Керез озарила новая, особенная красота. И она вздохнула.
Мамырбай, увидев издалека, что Керез не одна, с матерью, постеснялся подойти. Сел, прислонившись спиной к камню, стал читать книгу. Время от времени поглядывал из-за камня, ожидая, когда Буюркан уйдет вниз.
Наконец Буюркан, оставив отару на дочь, начала спускаться со склона. Сердце джигита забилось, радость рвалась наружу. Широкий склон казался ему тесным... Он стал на камень и рукой помахал девушке, но она подала знак подождать. Оба были уверены, что Буюркан не видит, не замечает. Откуда им было знать, что Буюркан, спускаясь, искоса наблюдала за ними, видела все их переговоры и с завистью думала — счастливая молодость, сладкие, горячие, неповторимые дни... В то же время она и довольна была их почтительной стеснительностью.
Когда Буюркан скрылась за поворотом ущелья, Мамырбай и Керез побежали навстречу друг другу. Крепко обняли друг друга, поцеловались. Долго смотрели друг на друга... Сколько слов, сколько признаний было в этих взглядах! Они были счастливы, и они молчали — боялись спугнуть свое счастье неосторожным словом. Сердца их бились набатом — и набат этот звал к будущему, еще большему счастью, казался им музыкой, да, музыкой любви.
— Знаешь, Мамырбай, что я сейчас скажу тебе?
— А ты знаешь, что я скажу тебе?
Эти простые вопросы обоих заставили рассмеяться. Горы и скалы подхватили их смех и унесли куда-то далеко — казалось, хотели раздать его по частичке тем, кто никогда не смеялся так счастливо и беззаботно. Двое влюбленных напоминали сейчас распустившиеся на одной ветке два цветка, омытые весенним дождем. Взгляды их тонули в зрачках друг друга, и что-то, сладкое, спрятанное на самом донышке сердца, поднималось, расплавлялось, волновалось в крови.
— Мама дала разрешение. Теперь я твоя!.. Потом они сидели обнявшись и смотрели, как в высоком небе плавает беркут.
Керез попросила Мамырбая спеть для нее.
Он тихонечко запел, и с высоты ему откликнулся беркут. Беркут слышал песню Мамырбая, Мамырбаи слышал клекот беркута, их голоса сливались, переплетались, и чем выше поднимался орел, тем ближе делался его голос, да, ближе звучал для сердца... Постепенно беркут стал невидимым для глаза. Кто знает, может, он достиг звезд, а может быть, полетел еще дальше... А может, то был вовсе не беркут, а светлая мечта этих двух молодых людей, их поющая надежда, их прекрасная молодость, их любовь...
— Ты — мой беркут...
— Мы с тобой — самые счастливые на свете! Мамырбаи крепко обнял девушку, но ясная улыбка
вдруг исчезла с ее лица, она побледнела, прижала руку к сердцу. Мамырбаи заметил, что то же самое было с ней несколько дней назад. Тогда он спросил с беспокойством, что с ней, но Керез не ответила, а вскоре опять улыбалась, сияла по-прежнему. Мамырбаи надеялся, что сейчас все будет так же, быстро пройдет. Но девушка не улыбалась, лоб ее сделался влажным, она без сил осела на землю, потеряла сознание.
Мамырбаи содрал с себя куртку, подложил ей под голову. Налил из термоса чаю и дал ей глотнуть.
Спустя некоторое время девушка пришла в себя. Открыла глаза и, слабо улыбнувшись, сказала:
— Или это победит меня, или же я пересилю...
— Тебе же нужно лечиться! — взволнованно говорил Мамырбаи.
— Если я сейчас покорюсь болезни, что же буду делать на старости лет! Видно, я поддалась волнению, закружилась голова... Уже проходит...
Вскоре Керез вздохнула свободно и снова смеялась. Но Мамырбай уже не мог забыть о случившемся. Безоблачного спокойствия как не бывало.
Сдав прошлым летом последние школьные экзамены и собираясь домой, Керез пригласила свою любимую учительницу тетушку Аруке приехать к ним погостить — и вот Аруке собралась. До поселка доехала на автобусе, дальше, спросив дорогу, пошла пешком. Пожилому человеку не так-то легко подниматься пешком в гору. Аруке шла себе потихоньку и видела уже невдалеке, выше по склону, юрту Буюркан, как вдруг ее обогнала пожилая женщина, ехавшая верхом. Бойко погоняла кобылу, перед седлом везла ягненка. Тетушка Аруке спросила у нее, правильно ли она идет к дому Буюркан, и та подтвердила, что да, правильно, затем опять двинулась в путь. Женщина понравилась Аруке с первого взгляда. Особенное впечатление произвело то, как она по-мужски везла перед собой ягненка, как, ударяя ногами, подгоняла лошадь, да и весь ее энергичный, суровый вид, живые проницательные глаза, многое перевидавшие за долгую жизнь, говорили об уме и воле. Одним пристальным взглядом она показала Аруке свое превосходство, свое старшинство. Такие люди вызывают уважение.
Уже отъехав, женщина обернулась и крикнула Аруке:
— Собак возле дома нет, идите спокойно.
У юрты Буюркан она спешилась, привязала ягненка к колышку. Буюркан не было дома — поднялась к отаре. Керез вышла из юрты, привязала кобылу. Бедел, как обычно хмурый, появился из-за дома и присел на корточки.
— Этот ваш джигит, он какой-то прокисший сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34