Здравствуй, Мамырбай. Как поживают твои мать и отец? Здорова ли твоя невестка? Кстати, я сегодня услышала одну интересную новость, не знаю, правда ли... Говорят, тебя обвенчали с Маржангуль, а? — затараторила она. — Конечно, если родители пожелают, то и женят... Молодка точно бусинка, привлекательная, симпатичная. Если бы захотела, могла бы вскружить голову не одному молодцу, правда? Когда же ты пришел? Днем я тебя вроде не видела... Сейчас пришел, среди ночи, а? Не утерпел, да?
— Тетушка Алчадай, что вы говорите?! Почему называете — зять? Разве кто-то дал вам повод так говорить? — с досадой перебила Керез.
— Не обижайся на мои слова. Я тоже была девушкой и тоже стеснялась. А потом покорилась. И ты тоже со временем покоришься, послушной сделаешься. Разве Мамырбай недостоин быть мужем, ну-ка скажи, а? Эх, послал бы мне аллах такого мужа! Заходи, милый, Буюркан нет дома, можешь не стесняться. — Алчадай постаралась приободрить смущавшегося Мамырбая, пропустила его в дом. Однако последние ее слова не понравились ни девушке, ни джигиту. Когда все вошли в дом, Алчадай разглядела, что рубашка Мамырбая разорвана, на лице кровь. Хлопнула изумленно в ладоши:
— Ах, милый, что за вид у тебя, парень! Ай-ай, да у тебя лицо распухло! И глаз затек... Что это с тобой? Подрался, что ли, с кем-нибудь? А-а... Давеча слышался шум... Значит, это ты подрался с Беделом? Бедный немой, он же безумно любит Керез! Ревнует, значит. Увидел, что ты явился под покровом ночи...
Керез побледнела от возмущения, но сдержалась, промолчала. Наоборот, заставила себя улыбнуться. И эта улыбка еще больше раззадорила, уязвила Алчадай. Меж тем Мамырбай попросил у Керез иголку и принялся зашивать разорванную рубашку. Алчадай бросила осуждающий взгляд на Керез, почему, мол, сама не починит рубашку. Только открыла рот, чтобы высказаться, как Керез спокойно посоветовала:
— Шли бы вы домой, тетушка Алчадай.
— О, проклятая моя душа, что же я разболталась, ведь вам же пора ложиться! Уже так поздно!..
Алчадай ушла, так и не выплеснув всей своей злости.
Мамырбай поглядел ей вслед, покачал головой:
— Если бы я не появился здесь, тебе не пришлось бы услышать все это... Да, это я виноват, Керез. Мне нечего скрывать от тебя, в словах твоей соседки доля правды.
Керез испугалась:
— Что ты говоришь?
— Я ушел из дома. Сначала у меня даже в мыслях не было отправляться сюда, не знаю, как получилось, ноги сами привели. Мало мне того, что случилось дома, так еще и здесь — драка с Беделом...
Керез от удивления закрыла рот ладошкой.
— Ушел? Почему?
— Пригласили муллу, хотели обвенчать с Маржангуль. Они, видно, думали, что я мальчишка — легко заставить, что не соображаю ничего.
— А откуда услышала об этом Алчадай?
— Да они, похоже, уже давно готовились. Наверное, Маржангуль разболтала.
— Но... как же ей не стыдно выходить за тебя замуж!
— Как видишь, не стыдно.
— А ты убежал?
— Ну, не убежал... просто ушел.
— Значит, они хотели поступить с тобой так, как бай собирался когда-то сделать с тетушкой Аруке, да?
— Ну да... только они забыли, что сейчас совсем другое время.
Только что Керез радовалась тому, что Мамырбай пришел ради нее, пришел, чтобы повидать ее, а теперь, поняв, что причина его появления совсем иная, побледнела. Дело действительно зашло уже слишком далеко — ведь ясно было, что Мамырбай из-за нее отказался от Маржангуль... Но вслух она лишь упрекнула Мамырбая в ребячестве.
— Силы у тебя достаточно, а вот характера маловато. Кто же борется с пережитками старины, убегая из дома! Не подумай, что хочу унизить тебя... Но все же получилось не очень хорошо. Нужно было проучить муллу, чтобы он не смел впредь браться за такие дела. А ты не сумел.
— Ты права, Керез, я не смог. Шел сюда, к тебе, и по дороге думал как раз об этом и жалел... Не знаю, куда подевалось мое обычное острословие. Сидел и молчал. Все же я боялся, что в запальчивости могу оскорбить родителей.
Вошел Бедел. Хмуро посмотрел на Мамырбая, затем начал перебирать свою одежду в сундуке. Керез решила, что он собирается уйти совсем, испугалась, подошла, взяла его за руку. Бедел оттолкнул ее руку.
— Он... он... — выговорил, запинаясь, и показал пальцем на Мамырбая.
— Ладно, — сказал Мамырбай. — Пора мне идти. Жаль, что все так получилось, Керез. — Он поднялся. — Проводи меня, чтобы собаки не тронули. Дай им волю, так разорвут.
Керез вышла вслед за Мамырбаем. На западе опускалась луна — отсюда казалось, что она прилегла на скалу Кыз-Булак, прильнула и ласкает ее. Сама скала оказалась в тени, только шум родника обозначал ее среди окружающих гор. Ветер успокоился, и тишина опустилась над миром. Лишь родник журчит неумолчно да ухают совы — жутко ночью в горах непривычному человеку.
Керез проводила Мамырбая подальше, чтобы собаки не тронули его, Перед прощанием они поглядели друг на друга. Мамырбай протянул руку, девушка тихонько пожала ее.
— Ты обиделась, да?
— Нет, — тихо ответила девушка.
Вернувшись домой, Керез почувствовала, что очень устала. Легла и тотчас уснула. Когда же открыла глаза, уже рассвело. Первая ее мысль была о Мамырбае. Увидела буханку хлеба за кухонной перегородкой, спохватилась: «Я ведь даже не дала ему ничего с собой... Что же он будет есть? Гостя, пришедшего в дом, разве можно -отпустить без угощения... Куда он пошел ночью? Где он теперь? Шел ко мне, надеялся на меня... Я испугалась, что обидится и уйдет Бедел. Кстати, с ним-то что? Пора выгонять овец на пастбище... Где он? Надо посмотреть».
Она вышла во двор и увидела, что Бедел, одевшись во все лучшее, что у него имелось, шел по склону за отарой. Оказывается, ночью он рылся в сундуке не затем, чтобы собраться и уйти, а для того, чтобы переменить разорванную в драке одежду.
Тут Керез вспомнила, как вела себя ночью Алчадай, И рассердилась. «Зачем старается сделать мне плохо? Будто я собиралась отбить у нее Бедела... И это называется — соседка? Может быть, надо было резче говорить с ней? Но я стеснялась Мамырбая. Мне не хотелось спорить при нем со злой и отчаявшейся женщиной. Нет, все же я правильно поступила. Ее неумная злоба сделалась смешной, а слова ее — неубедительными. Но как она натравливала друг на друга нас троих... Говорили, что она была хорошей девушкой... Но прожила столько лет с Баркгабасом — и вот чем стала... Почему человек не может сам себя очистить от плохого? Почему люди делают подлости? Что она хочет от меня и от Мамырбая? Или желает, чтобы мы расстались, чтобы со мной случилось то же, что с ней?»
Алчадай в это время была дома, месила тесто. Думала о своей жизни, и белое тесто казалось ей черным, казалось, что она всю жизнь месила тесто не из муки, а из сажи. Вспомнила Буюркан. Почему она такая? Все ей удается. И ей, Алчадай, никогда не сделала плохого. Но чем, чем же она отличается от Алчадай — ведь делает вроде все то же, ту же работу... Но почему Буюркан счастлива, за что такое особенное ее уважают люди? И Бедел привязан к ней, будто к матери. При мысли о Беделе сердце Алчадай екнуло. Нет, она не полюбила Бедела, пожелала, чтобы в доме был хозяин — мужчина, молодой, умеющий работать. Раз она не видит радости в жизни, на что ей радость других? Но жить-то надо. Надо, чтобы был дом и чтобы в доме был хозяин...
Бедел тем временем шел за отарой, опустив голову и время от времени трогая ладонью ссадину на щеке, след ночной драки. Он мучился... Перед его глазами появлялись то и дело Керез и Мамырбай: то они будто бы бегали, играли, гонялись друг за другом, то просто стояли, взявшись за руки, а то — целовались... Бедел глухо замычал от боли.
...Простившись с Керез, Мамырбай пошел обратно. Рассвет застал его на перевале невдалеке от дома. Подножия Кыз-Булака, где стояла юрта Керез, отсюда уже не разглядеть было, но как прекрасное видение парила, купалась в солнечных лучах вершина скалы над родником.
Мамырбай, после целой ночи ходьбы по горам, после драки с Беделом, ничего не евший и не спавший ни минутки, чувствовал усталость. Присел на каменном выступе, и его сморило. Очнулся, услышав чей-то голос, открыл в испуге глаза... Где он?
Увидел перед собой отца верхом на коне. Солнце уже клонилось к закату. Заметив, что одежда сына порвана, а лицо изранено, Субанчи испугался. Подумал, что Мамырбай хотел броситься с горы и убить себя. С плачем и причитаниями кинулся скорее поднимать сына.
Мамырбай, ничего не объясняя, последовал за отцом.
Калыйпа с самого утра точно каменная стояла на одном месте и глядела на дорогу. Увидев Мамырбая, заплакала. Когда он был уже близко, пошла ему навстречу. Разглядела, что сын изранен, и чуть сердце не выскочило у нее. Отвела его в юрту, достала свежую одежду, накормила. Оба — и мать и отец — не знали, что еще сделать для сына. А Мамырбай, только вошел в дом, сразу заметил, что сделалось там странно пусто и тихо. В душе он очень пожалел, что не слышно шума и возни играющих ребятишек, но уходу Маржангуль был рад. Общее молчание прервал отец:
— Маржангуль ушла. Не просто ушла, подняла скандал, желая опозорить нас перед людьми. Прислала участкового. Обвинила нас, будто мы побили младшего ребенка, вывихнули руку... Что-то он записал, участковый. Сказал, наверное, вызовут на суд... Мало этого — в моем доме еще обнаружился вор. Оказывается, твоя мать воровала колхозную шерсть, зашивала в одеяла. Отнес все председателю, отдал, не смея поднять глаз. Чувствовал себя так, будто мое лицо вымазали сажей. Сказал, что я, получается, крал... Ой, милый, как же я могу промолчать, если за всю свою жизнь не занимался такими делами. Как могу в почтенном моем возрасте наживать добро нечестным путем! Не опускался до воровства, даже когда был батраком, был нищим... как же могу допустить воровство при сытой теперешней, хорошей жизни, когда все сыплется точно из рога изобилия? Сын мой, ты теперь уже не мальчик, стал взрослым джигитом. Теперь ты глава семьи... Мы уже дряхлеем. И это воровство — тоже признак дряхлости...
Мамырбай слушал отца, опустив голову.
— Посмотри: стыдясь нас, нашей глупости, мальчик чуть не погиб, бросившись с горы, — обратился Субанчи к Калыйпе. — Как мы могли заставлять его, угрожать, гнать! Истинно — не оставил нам бог разума!
— Не бросался я, отец, не от этого у меня на лице раны. Разве я совсем уж безвольный человек, чтобы кидаться со скалы, обижаясь на несправедливость? Разве сохраню свое имя, если поддамся, подчинюсь старому обычаю? Я не убегал, просто ушел, не желая скандала.
— Что же тогда с твоим лицом?
— Разве спрашивают о таком, отец?
— Верно говоришь, сын мой, не буду спрашивать. Чего только не повстречается джигиту.
— Я не хотел позорить нас всех перед муллой. Где только не побывают мулла и лисица — и на погребенье, и на рожденье. Ведь он теперь всех оповестил о ссоре в нашем доме. Можно было заранее предвидеть, что из всего этого выйдет. Или вы думали, что как только предложите мне жениться на Маржангуль, так я сразу соглашусь? С каким лицом... Разве мы все одинаково не уважаем память Калматая? Нехорошо получилось. Я и не думал, что меня ждет такое, когда торопился домой. Вы звали меня в письмах — я и решил, что вы устали, измучились со скотом, вам трудно работать, необходима помощь. — Заговорил Субанчи:
— Видишь, вот такими плохими, немощными стариками мы стали, сын мой. Конечно, тебе самому решать, как жить. Ты вроде говорил, что собираешься еще учиться...
— Разве только в городе учатся, отец? Сейчас учатся как раз в этих горах. Я уже поступил.
— Поступил? Куда, мой дорогой? Когда уедешь?
— В сельскохозяйственный техникум. Я не уеду, буду учиться заочно.
— Разве есть и такое?
— Есть.
— Тебе самому известно, сынок, сам и решай.
Во дворе залаяла собака, послышался топот лошадей. Опять приехал участковый милиционер, а с ним вместе тот самый крикливый человек, что уже был давеча, — родственник Маржангуль. Они объявили, что имеют разрешение на обыск. Некоторые одеяла просто ощупали, некоторые распороли. Наконец переворошили все в сундуке и вытащили те одеяла, шерсть из которых Субанчи отвез председателю.
— Где шерсть? — спросил милиционер.
— Сдал на пункте, — ответил Субанчи.
— Проверим!
Приехавшие так и отбыли с пустыми руками, не найдя ничего. Калыйпа лишний раз убедилась в предусмотрительности своего старика, «Как хорошо, что он отвез и сдал проклятую эту шерсть... иначе нашли бы, опозорили нас. Да, Маржангуль нас не пожалеет, от досады только что нож не берет в руки. Конечно, она оскорблена, чувствует себя униженной, осмеянной. Ведь я пообещала, что женю сына на ней, да не смогла. Теперь жди — она еще что-нибудь вытворит», — думала Калыйпа.
— А ты еще говорила: «Что, аллах бы тебя забрал, если бы не повез шерсть?» Видела, как может наказать аллах? Думаешь, только это? Погоди, еще будет всякое на нашу голову, не спеши, — укорил жену Субанчи.
Наступила зима, пришли холода. Керез и Мамырбай вместе ездили в город сдавать зимнюю сессию в сельскохозяйственном техникуме. Вместе готовились, ходили вместе на консультации, а потом и на экзамены. И даже обедали всегда вместе. Со стороны их можно
было принять за брата и сестру. Если и разлучались, то ненадолго, заботились друг о друге... Ими восхищались все, кто видел их рядом и видел их отношение друг к другу.
Сдав сессию, они вместе возвращались домой.
В поезде Мамырбай разложил на столике продукты, специально купленные во Фрунзе в дорогу. Кроме него и Керез в купе была еще старая киргизка. Когда юноша и девушка вместе вошли и поздоровались с ней, она с довольной улыбкой оглядела их и ответила приветливо — как будто видела своих детей и радовалась им. Когда же они пригласили старушку закусить вместе с ними, та не отказалась, взяла кусочек вареной курицы, а поев, заговорила:
— Вы не знаете, наверное, а ведь раньше курицу считали поганой. Неправильно считали! Оказывается, это самая настоящая вкусная еда, особенно белое мясо. Подходит она и для таких старых, как я. Чем больше стареешь, тем меньше делается желудок, и сердце бьется слабее. Чтобы есть баранье мясо, нужно иметь хорошее сердце. Откуда же мне раньше было знать? Мой сынок, доктор, да вы слышали, наверное, — который оперирует на сердце... Сколько людей признательны ему, говорят, что возвратил жизнь...
— Муса, да? — спросил Мамырбай.
— Да, милый. Это мой первенец. После него еще четверо. Один работает в горах, ищет полезные ископаемые. Другой — тракторист. Самая младшая — доярка, вдвоем с невесткой доят коров. Теперь же доят не как прежде, руками, а электричеством. Включат эту самую громыхалку и вдвоем быстренько передоят всех коров. Неплохо, скажу я, милый. Так вот, сижу я однажды дома, давно уже было, и приходит ко мне старший мой, который доктор теперь, спрашивает, не подоить ли ему корову. Подои, отвечаю, дитя мое, конечно, раньше кобылиц больше доили мужчины. Что здесь такого? Если мужчина сделает женскую работу, то что она, пристанет, что ли, к рукам? Так его сверстники подшутить решили, прозвали его «тетушка доярка». Знаете ведь, как ровесники смеются друг над другом. А теперь имя его не сходит с газеты, хвалят его часто... А третий сын оказался неудачником. Видно, из каждого гнезда выводятся неудачники. Стал выпивать... Пусть с алкоголем роднится один только черт... Начал играть в азартные игры, еще чего-то натворил — засудили. На суде сказала: «Я тебе не мать». Не проронила ни слезинки, Hh четыре года засудили. Я не жалела его. Раз натворил, пусть отвечает. Тяжелее всего досталось его молодайке. Точно такая же хорошенькая, как твоя жена, выращенная в ласке... Осталась с грудным ребенком на руках. Ребенку >же было около шести месяцев. Раз плохо вел себя вот и получил. Лучше всего ходить честным. Да, так про что я начала? А, вспомнила. Мой старший сын-доктор всегда говорит: «Мама, ешь только птичье мясо, у тебя плохое сердце». Я все же однажды наелась бешбармака. И ведь чуть не померла, не могла переварить. После этого сказала, что покоряюсь. Но лучше всего — мясо индюка. Оказывается, это почти как горная индейка. А какой вкусный у нее жир! Раз так, я стала выращивать индеек. Уж очень, оказывается, у них беспомощные детеныши. По сравнению с ними самые выносливые куры... Где работает твой муж, милая? Джигит и девушка молча переглянулись, оба покраснели.
— Чего же стесняешься, когда спрашивают про мужа? Дай аллах, чтобы не разлучал человека с его ровней. Вот я в молодые годы осталась вдовой со своими детьми, которые были точно красные вишенки. Чего только не перенесла я. Теперь же, слава аллаху, все сложилось по пословице: «Пусть каждый смолоду испытает трудности, а на старости лет узнает почет». Сыновья мои вернулись с войны живыми. Ранены были, да раны уже зажили. Правильные слова: «Пусть будет хоть сорокалетняя битва, муха, которой аллахом не предписана смерть, не погибнет». Куда вы едете, дети?
— В Талас, — ответила Керез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34