Но ребенок! Каждое утро ни свет ни заря он будет с криком просыпаться, каждый день мне нужно будет целовать и забавлять его — вот уж удовольствие! И к тому же эта чернокожая, с ее толстыми губами, которая то и дело будет подсовывать ребенка мне. А так же без понятий, как корова, будет засовывать ему в рот перчинку, если у него заболит животик. А у детей всегда болят животики! Бедная, бедная кузина! Что же стало с ней и ее вторым ребенком? Мне хотелось бы, чтобы это прекрасное создание спасли, тогда она сама заботилась бы о своих детях. Я даже не знаю, что мне делать. Пригласить сестру Мэгги? Но та наделает шуму, а я его не могу переносить. Нет, надо еще подумать».
В этом месте размышления мистера Уитерингтона были прерваны стуком в дверь.
— Войдите! — закричал он.
Вошла кухарка с таким красным лицом, как будто она готовила обед на двадцать человек, и без обычного чистого передника.
— С вашего позволения, сэр! — произнесла она, поклонившись.— Позаботьтесь теперь о другой кухарке.
— Хорошо! — отвечал мистер Уитерингтон, злясь на то, что ему помешали.
— И если позволите, сэр, я бы уже сегодня хотела уйти. Дольше я, конечно, не могу оставаться.
- Идите к черту, если вам это нравится! — отвечал мистер Уитерингтон.— Но сейчас оставьте меня и закройте за собой дверь!
Кухарка вышла, и мистер Уитерингтон снова остался один.
— Будь проклята эта старуха! Какой бес в нее вселился? Она, я думаю, не хочет готовить для негров. Наверное, это так!
Размышления мистера Уитерингтона вновь были прерваны стуком в дверь.
— Ага! Она, наверное, хочет помириться! Войдите!
Но вошла не кухарка, а служанка Мэри.
— Если не возражаете, сэр,— начала она плаксивым голосом,— я оставлю свое место.
— Клянусь небом, это заговор! Хорошо! Можете идти!
— Сегодня же вечером, если можно, сэр,— продолжала она.
— Ради Бога! Даже сейчас! Я не возражаю! — вскричал мистер Уитерингтон, вне себя от гнева.
Служанка вышла, и мистеру Уитерингтону потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться.
— Все слуги разбегаются ко всем чертям в этой стране! — произнес он наконец.— Дурачье! Не хотят приготовить комнаты для чернокожих! Будь они все прокляты, и черные, и белые! Всё мое хозяйство переворачивается из-за приезда маленького ребенка. Ах, как это все неудобно! Но что же делать? Привлечь сестру Мэгги? Нет! Позову пока Джонатана.
Мистер Уитерингтон подергал шнур колокольчика, и Джонатан явился.
— Что все это значит, Джонатан? Кухарка злится, Мэри плачет, обе хотят уйти. Отчего все это?
— От Уильяма, сэр. Он наговорил им, будто вы категорически приказали, чтобы они разделили с чернокожими свои спальни А Мэри, я полагаю, он сказал, что чернокожий мужчина должей спать с ней в одной постели.
— Будь он проклят, негодяй! Он всегда причиняет одно зло! Ты же знаешь, Джонатан, что я не это имел в виду.
— Я не думал над этим, сэр, так как это противоречило бы обычаю,— отвечал Джонатан.
— Хорошо. Скажи им, что я больше ничего не хочу слышать об этой истории.
Затем мистер Уитерингтон переговорил со своим дворецким и одобрил его предложения.
Гости прибыли в предполагаемое время и были размещены должным образом. Молодой Эдвард не страдал болями в животике и не будил никого в пять часов утра, поэтому мистер Уитерингтон полагал, что увеличение численности населения в доме не привело к каким-либо существенным неудобствам для него. Но хотя уют хозяина не пострадал, но он и не стал совершеннее, поскольку начались стычки, ссоры и перебранки среди прислуги. Джудит на своем ужасном английском жаловалась на кухарку, которая невзлюбила ее и Коко. Отдельные недомогания у ребенка все же случались. В общем, жить по-прежнему комфортабельно и покойно мистер Уитерингтон в своем доме больше не мог.
Три месяца пролетели с момента кораблекрушения, но никаких известий о судьбе шлюпок не поступало. Капитан Максвелл, приезжавший к мистеру Уитерингтону в гости, с уверенностью заявил, что они наверняка затонули во время шторма. Поскольку вероятность появления самой миссис Темплмор и взятие ею на себя забот о детях становилась все меньше, мистер Уитерингтон решился, наконец, написать в Бат своей сестре, сообщил ей всю историю и просил ее переехать к нему для ведения хозяйства. Через несколько дней он получил следующий ответ:
«Бат, август месяц ... года. Мой дорогой брат Энтони!
Твое письмо я получила как раз в прошлую среду и должна сказать, что была немало удивлена его содержанием. В самом деле, твое сообщение так поразило меня, что я, играя в вист с леди Бетти Блэбкин, проиграла ей четыре шиллинга и шесть пенсов. Ты пишешь, что у тебя в доме появился ребенок и что он якобы является сыном кузины, которая так неудачно вышла замуж. Я надеюсь, что это правда. Но мне известно также, на что способны холостяки. Если дело обстоит именно таким образом, то его, по моему мнению, необходимо уладить.
Надеюсь, что у тебя нет намерения сделать ребенка своим наследником, что я считала бы совсем неприличным. Леди Бетти говорит также, что таким детям следует завещать только десять процентов. Но без этого не обойтись. Между прочим, мое правило— никогда о таких вещах не говорить. Что касается твоей просьбы, чтобы я приехала и взялась за ведение хозяйства, то я поговорила об этом с леди Бетти, и она согласна со мной, что это самое лучшее для спасения чести семьи. Ты находишься, наверное, в большом смущении, как это бывает с большинством мужчин, которые позволяют соблазнить себя веселым и смазливым женщинам. Между прочим, как говорит леди Бетти, чем меньше об этом говорят, тем легче все это уладить.
Учитывая подобные обстоятельства, надеюсь дней через десять быть у тебя. Раньше я не смогу. Некоторые вопросы об этой неприятной истории мне уже задавали, но у меня на них всегда один ответ, а именно: холостяки есть и будут оставаться холостяками, и подобные прегрешения с их стороны не так дурны, как со стороны женатых мужчин. Как говорится, я молчу обо всей этой истории, так как мое правило — не говорить о таких вещах и даже вообще их не касаться. Больше ничего сообщить не могу и остаюсь при этом любящей тебя сестрой Маргарет Уитерингтон.
P. S. Леди Бетти полагает, что ты очень правильно сделал, наняв двух чернокожих и доставив их в дом вместе с ребенком, поскольку таким образом соседи придут к мысли, что гости прибыли
издалека, и секрет будет сохранен.
М. У.»
— О, все несчастья Уитерингтонов! Если уж этой неприятности недостаточно, чтобы свести человека с ума, то я не знаю, что же может быть еще! Будь проклята эта вздорная старая дева! Теперь я вовсе не хочу видеть ее у себя в доме! Черт побери эту леди Бетти и всех старых святош, которые в чужих неприятностях находят великое удовольствие! Да, конечно,— продолжал мистер Уитерингтон, с глубоким вздохом бросая письмо на стол,— эта история очень досадна.
Если мистер Уитерингтон нашел эту историю лишь досадной, то вскоре все обернулось так, что она стала для него просто невыносимой. Его сестра прибыла и стала наводить в доме порядок со всем усердием человека, спасающего честь и достоинство своего брата. Когда ей впервые показали ребенка, она, вместо того чтобы попытаться найти сходство мальчика с его матерью, бегло взглянула на него и воскликнула, подняв вверх палец:
— Ах, Энтони, Энтони! Думаешь, что меня можно провести?
У него твой нос, твой рот! Стыдись, Энтони! Тьфу, стыдись!
Но мы лишь мимоходом коснемся того несчастливого времени, которое наступило для несчастного мистера Уитерингтона из-за его доброго и отзывчивого сердца. Не проходило ни одного дня, ни одного часа, чтобы он не услышал от своей сестры глупых и оскорбительных нравоучений. Джудит и Коко были отосланы обратно в Америку. Прислуга, долгое время прослужившая в доме, взяла расчет, а новые слуги сменялись почти каждый месяц. Сестра руководила хозяйством и братом. Никакого покоя мистеру Уитерингтону не было до тех пор, пока Эдвард не уехал в закрытую школу. Тут мистер Уитерингтон набрался мужества, прогнал, после бурных объяснений, свою сестрицу назад в Бат — и снова почувствовал себя уютно!
Из школы Эдвард возвращался домой только на каникулы, но сумел снискать наивысшую благосклонность мистера Уитерингтона. Однако распространившееся с легкой руки сестрицы Мэгги всеобщее мнение, что мальчик — его сын, и отпускаемые по этому поводу шутки и замечания были для мистера Уитерингтона так обидны и неприятны, что он, несмотря на свою привязанность к молодому человеку, не опечалился, когда тот объявил ему о своем решении стать моряком.
Капитан Максвелл взял его к себе на корабль, а позднее, оставив службу по возрасту, позаботился для своего опекаемого о новом месте на другом корабле.
Мы должны пропустить несколько лет, в течение которых Эдвард Темплмор продвигался на своем поприще, а сестра мистера Уитерингтона Мэгги находила развлечение в болтовне с леди Бетти и их любимой игре в вист. За это время не было получено никакого известия о судьбе миссис Темплмор и ее ребенка. Естественно, все предполагали худшее и вспоминали о них как о людях, которые покинули царство живых.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Гардемарин
На наветренной стороне полубака королевского фрегата «Юни-кон» находились два важных господина. Один из них — капитан Пламтон, командир корабля, выглядел очень важным, если не из-за своего роста, то, во всяком случае, вследствие своей ширины, и в силу этого занимал на палубе значительное пространство. Роста капитан Пламтон был не более четырех футов и десяти дюймов, но такой же была и окружность его живота. Когда он шествовал в своем широком, свободном мундире, то держал обычно большие пальцы рук за проймами жилета и расправлял при этом плечи, отчего его ширина увеличивалась еще больше. Голову он горделиво запрокидывал назад и для поддержания равновесия выставлял вперед грудь и живот. Капитан являл собой пример довольства и добродушия. Он гордо вышагивал, подобно актеру, который участвует в шествии.
Другим был первый лейтенант фрегата, с которым природа сыграла шутку противоположного свойства. Он был настолько же высок, насколько низкорослым был капитан, настолько же худ, насколько его начальник был толст. Его длинные тонкие ноги доходили почти до плеч капитана. Беседуя, лейтенант нагибался над Пламтоном подобно крану, который должен поднять в воздух капитанскую тушу, словно тюк. Руки он держал за спиной, сцепив пальцы рук, и самым трудным для него, казалось, было подстроить собственный шаг под попугаичьи шаги своего начальника. Четко очерченное лицо первого лейтенанта выглядело изможденным, а все признаки указывали на его упрямый характер.
Он высказывал всевозможные жалобы на команду, но капитан сохранял спокойствие. Капитан Пламтон был добродушен и не выходил из себя, если хорошо поел, а лейтенант Макитол, наоборот, был угрюм, как сыч, и всем недоволен.
— Совсем невозможно, сэр,— продолжал разговор первый лейтенант,— заставить хорошо исполнять обязанности большую часть матросов.
На эту туманную притчу, которая, принимая во внимание взаимные размеры собеседников, прозвучала как с неба, последовал простой ответ капитана: «Совершенно верно».
— Тогда, сэр, не будете ли вы возражать, если я запишу взыскания в карточки молодым людям?
— Я подумаю над этим, мистер Макитол.
На языке капитана Пламтона это означало то же, что и «нет».
— Сожалею, но должен сказать, что наши молодые джентльмены очень неповоротливые парни.
— Дети всегда такие,— вставил капитан.
— Да, сэр, но все обязанности на корабле должны исполняться, а без них этого не получается.
— Совершенно правильно. Я всегда говорил, что морские кадеты очень полезны.
— К сожалению, я вынужден утверждать обратное. Вот, к примеру, молодой мистер Темплмор. С ним я ничего не могу поделать. Его единственное занятие — это смех.
— Смех? Он и над вами смеется, мистер Макитол?
— Точно не могу сказать, но он смеется надо всем. Если я посылаю его на мачту, он идет туда с улыбкой. Если я приказываю ему спуститься, он делает это улыбаясь. Если я отчитываю его за ошибку, то через минуту он смеется снова. Короче, сэр, больше он ничего не делает. Мне бы очень хотелось, сэр, чтобы вы поговорили с ним, и посмотреть, не смогло ли бы вмешательство с вашей стороны...
— Довести его до слез? Нет. В этом мире смех все же лучше, чем слезы. Он никогда не плакал, мистер Макитол?
— О, да, но до сих пор всегда некстати. Недавно, когда по вашему приказанию наказывали матроса Вильсона, которого я приставил к нему вестовым, то он, как вы сами можете вспомнить, при этом плакал. Разве это не был по крайней мере косвенный признак неповиновения с его стороны? Из этого можно заключить...
— Что мальчик опечалился, так как наказали его слугу. Мне самому жаль, если кого-то приходится наказывать линьками, мистер Макитол.
— Хорошо. Я не буду продолжать расследование причин его слез, поскольку это не важно. Но его смех, сэр, это что-то такое, на что я просил бы вас обратить внимание. Вон он как раз появился в люке. Мистер Темплмор! Капитан хотел бы поговорить с вами!
Капитану вовсе этого не хотелось, но поскольку первый лейтенант вынудил его, то ничего другого делать ему не оставалось.
Мистер Темплмор притронулся рукой к шляпе и предстал перед капитаном, к сожалению, с такой дерзкой и лукавой ухмылкой на лице, что сразу же подтвердил обвинения лейтенанта.
— Итак, сэр,— произнес капитан Пламтон, останавливаясь и еще шире расправляя свои плечи,—я вижу, вы насмехаетесь над первым лейтенантом?
— Я, сэр? — удивился мальчик, превращая ухмылку в широкую улыбку.
— Да, вы, сэр! — вставил первый лейтенант, выпрямляясь во весь рост.— Почему вы смеетесь сейчас?
— По-другому я не могу, сэр. Я в этом не виноват, а вы еще меньше,— отвечал мальчик почтительно.
— Вы же знаете, Эдвард... мистер Темплмор, хочу я сказать, как это неприлично быть непочтительным по отношению к своему начальнику.
— Над мистером Макитолом я смеялся лишь один раз, насколько я могу вспомнить,— когда он споткнулся о якорный канат.
— И почему же вы смеялись над ним, позвольте спросить?
— Мне всегда смешно, если кто-то надает,—отвечал молодой человек.— И я ничего не могу с собой поделать.
— Так, сэр. Я полагаю, вы стали бы смеяться и тогда, когда увидели бы, как я барахтаюсь в запутавшихся снастях? — спросил капитан.
— О, конечно! — воскликнул юноша, пытаясь совладать с собой.— Я лопнул бы от смеха. Это было бы таким необыкновенным зрелищем!
— Ах, черт возьми! Я рад, что такого не случается! Но боюсь, молодой человек, что своим признанием вы уличили себя в проступках.
— Да, сэр, в отношении смеха, если его можно назвать проступком. Но в уставе об этом ничего не сказано.
— Нет. Но о непочтительности там кое-что есть. Вы же смеетесь, когда вас посылают на мачту?
— Но я тотчас же повинуюсь приказу, сэр, или это не так, мистер Макитол?
— Так-то так, но, выполняя приказ, вы своим смехом показываете, что не придаете наказанию никакого значения.
— Это ничего для меня не значит, сэр. Половину своей жизни здесь я провел на мачте и уже привык к этому.
— Но разве вы, мистер Темплмор, не испытываете чувства стыда за наказание? — серьезно спросил капитан.
— Да, сэр, если я чувствую, что его заслужил. Я бы не стал смеяться, если бы вы, господин капитан, послали меня на мачту,— отвечал мальчик, придавая лицу серьезное выражение.
— Вы видите, мистер Макитол, он может быть серьезным,— обратил капитан внимание лейтенанта на вид мальчика.
— Я уже все делал, чтобы привить ему серьезность,— возразил первый лейтенант.— Но мне хотелось бы спросить мистера Темплмора, почему он сказал, что чувствует стыд за наказание лишь тогда, когда его заслужил? Следует ли понимать это так, что я наказываю его всегда незаслуженно?
— Да, сэр,— смело отвечал мальчик.— Пять или шесть раз вы без какого-либо повода посылали меня на мачту, и это как раз то, почему все остальное для меня не играет никакой роли.
— Без повода, говорите вы? Свой смех вы не считаете поводом?
-- Я стараюсь быть внимательным при несении службы, повинуюсь вашим приказам, делаю все, чтобы заслужить вашу похвалу, но вы всегда меня только наказываете.
— Да, сэр, потому что вы смеетесь и, что хуже всего, смешите команду.
— Но они работают так же хорошо, как и обычно, хотя и смеются. И я думаю, что им работается даже лучше, если они веселы.
— Однако позвольте, сэр! Что это у вас за право думать? — гневно воскликнул первый лейтенант.— Капитан Пламтон! Поскольку молодой человек думает, что может насмехаться над моими методами воспитания и поддержания дисциплины, то мне хотелось бы посмотреть, какое впечатление произведет на него ваше наказание!
— Мистер Темплмор! — начал капитан.— Во-первых, вы слишком развязны в своих высказываниях; во-вторых, подвержены смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
В этом месте размышления мистера Уитерингтона были прерваны стуком в дверь.
— Войдите! — закричал он.
Вошла кухарка с таким красным лицом, как будто она готовила обед на двадцать человек, и без обычного чистого передника.
— С вашего позволения, сэр! — произнесла она, поклонившись.— Позаботьтесь теперь о другой кухарке.
— Хорошо! — отвечал мистер Уитерингтон, злясь на то, что ему помешали.
— И если позволите, сэр, я бы уже сегодня хотела уйти. Дольше я, конечно, не могу оставаться.
- Идите к черту, если вам это нравится! — отвечал мистер Уитерингтон.— Но сейчас оставьте меня и закройте за собой дверь!
Кухарка вышла, и мистер Уитерингтон снова остался один.
— Будь проклята эта старуха! Какой бес в нее вселился? Она, я думаю, не хочет готовить для негров. Наверное, это так!
Размышления мистера Уитерингтона вновь были прерваны стуком в дверь.
— Ага! Она, наверное, хочет помириться! Войдите!
Но вошла не кухарка, а служанка Мэри.
— Если не возражаете, сэр,— начала она плаксивым голосом,— я оставлю свое место.
— Клянусь небом, это заговор! Хорошо! Можете идти!
— Сегодня же вечером, если можно, сэр,— продолжала она.
— Ради Бога! Даже сейчас! Я не возражаю! — вскричал мистер Уитерингтон, вне себя от гнева.
Служанка вышла, и мистеру Уитерингтону потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться.
— Все слуги разбегаются ко всем чертям в этой стране! — произнес он наконец.— Дурачье! Не хотят приготовить комнаты для чернокожих! Будь они все прокляты, и черные, и белые! Всё мое хозяйство переворачивается из-за приезда маленького ребенка. Ах, как это все неудобно! Но что же делать? Привлечь сестру Мэгги? Нет! Позову пока Джонатана.
Мистер Уитерингтон подергал шнур колокольчика, и Джонатан явился.
— Что все это значит, Джонатан? Кухарка злится, Мэри плачет, обе хотят уйти. Отчего все это?
— От Уильяма, сэр. Он наговорил им, будто вы категорически приказали, чтобы они разделили с чернокожими свои спальни А Мэри, я полагаю, он сказал, что чернокожий мужчина должей спать с ней в одной постели.
— Будь он проклят, негодяй! Он всегда причиняет одно зло! Ты же знаешь, Джонатан, что я не это имел в виду.
— Я не думал над этим, сэр, так как это противоречило бы обычаю,— отвечал Джонатан.
— Хорошо. Скажи им, что я больше ничего не хочу слышать об этой истории.
Затем мистер Уитерингтон переговорил со своим дворецким и одобрил его предложения.
Гости прибыли в предполагаемое время и были размещены должным образом. Молодой Эдвард не страдал болями в животике и не будил никого в пять часов утра, поэтому мистер Уитерингтон полагал, что увеличение численности населения в доме не привело к каким-либо существенным неудобствам для него. Но хотя уют хозяина не пострадал, но он и не стал совершеннее, поскольку начались стычки, ссоры и перебранки среди прислуги. Джудит на своем ужасном английском жаловалась на кухарку, которая невзлюбила ее и Коко. Отдельные недомогания у ребенка все же случались. В общем, жить по-прежнему комфортабельно и покойно мистер Уитерингтон в своем доме больше не мог.
Три месяца пролетели с момента кораблекрушения, но никаких известий о судьбе шлюпок не поступало. Капитан Максвелл, приезжавший к мистеру Уитерингтону в гости, с уверенностью заявил, что они наверняка затонули во время шторма. Поскольку вероятность появления самой миссис Темплмор и взятие ею на себя забот о детях становилась все меньше, мистер Уитерингтон решился, наконец, написать в Бат своей сестре, сообщил ей всю историю и просил ее переехать к нему для ведения хозяйства. Через несколько дней он получил следующий ответ:
«Бат, август месяц ... года. Мой дорогой брат Энтони!
Твое письмо я получила как раз в прошлую среду и должна сказать, что была немало удивлена его содержанием. В самом деле, твое сообщение так поразило меня, что я, играя в вист с леди Бетти Блэбкин, проиграла ей четыре шиллинга и шесть пенсов. Ты пишешь, что у тебя в доме появился ребенок и что он якобы является сыном кузины, которая так неудачно вышла замуж. Я надеюсь, что это правда. Но мне известно также, на что способны холостяки. Если дело обстоит именно таким образом, то его, по моему мнению, необходимо уладить.
Надеюсь, что у тебя нет намерения сделать ребенка своим наследником, что я считала бы совсем неприличным. Леди Бетти говорит также, что таким детям следует завещать только десять процентов. Но без этого не обойтись. Между прочим, мое правило— никогда о таких вещах не говорить. Что касается твоей просьбы, чтобы я приехала и взялась за ведение хозяйства, то я поговорила об этом с леди Бетти, и она согласна со мной, что это самое лучшее для спасения чести семьи. Ты находишься, наверное, в большом смущении, как это бывает с большинством мужчин, которые позволяют соблазнить себя веселым и смазливым женщинам. Между прочим, как говорит леди Бетти, чем меньше об этом говорят, тем легче все это уладить.
Учитывая подобные обстоятельства, надеюсь дней через десять быть у тебя. Раньше я не смогу. Некоторые вопросы об этой неприятной истории мне уже задавали, но у меня на них всегда один ответ, а именно: холостяки есть и будут оставаться холостяками, и подобные прегрешения с их стороны не так дурны, как со стороны женатых мужчин. Как говорится, я молчу обо всей этой истории, так как мое правило — не говорить о таких вещах и даже вообще их не касаться. Больше ничего сообщить не могу и остаюсь при этом любящей тебя сестрой Маргарет Уитерингтон.
P. S. Леди Бетти полагает, что ты очень правильно сделал, наняв двух чернокожих и доставив их в дом вместе с ребенком, поскольку таким образом соседи придут к мысли, что гости прибыли
издалека, и секрет будет сохранен.
М. У.»
— О, все несчастья Уитерингтонов! Если уж этой неприятности недостаточно, чтобы свести человека с ума, то я не знаю, что же может быть еще! Будь проклята эта вздорная старая дева! Теперь я вовсе не хочу видеть ее у себя в доме! Черт побери эту леди Бетти и всех старых святош, которые в чужих неприятностях находят великое удовольствие! Да, конечно,— продолжал мистер Уитерингтон, с глубоким вздохом бросая письмо на стол,— эта история очень досадна.
Если мистер Уитерингтон нашел эту историю лишь досадной, то вскоре все обернулось так, что она стала для него просто невыносимой. Его сестра прибыла и стала наводить в доме порядок со всем усердием человека, спасающего честь и достоинство своего брата. Когда ей впервые показали ребенка, она, вместо того чтобы попытаться найти сходство мальчика с его матерью, бегло взглянула на него и воскликнула, подняв вверх палец:
— Ах, Энтони, Энтони! Думаешь, что меня можно провести?
У него твой нос, твой рот! Стыдись, Энтони! Тьфу, стыдись!
Но мы лишь мимоходом коснемся того несчастливого времени, которое наступило для несчастного мистера Уитерингтона из-за его доброго и отзывчивого сердца. Не проходило ни одного дня, ни одного часа, чтобы он не услышал от своей сестры глупых и оскорбительных нравоучений. Джудит и Коко были отосланы обратно в Америку. Прислуга, долгое время прослужившая в доме, взяла расчет, а новые слуги сменялись почти каждый месяц. Сестра руководила хозяйством и братом. Никакого покоя мистеру Уитерингтону не было до тех пор, пока Эдвард не уехал в закрытую школу. Тут мистер Уитерингтон набрался мужества, прогнал, после бурных объяснений, свою сестрицу назад в Бат — и снова почувствовал себя уютно!
Из школы Эдвард возвращался домой только на каникулы, но сумел снискать наивысшую благосклонность мистера Уитерингтона. Однако распространившееся с легкой руки сестрицы Мэгги всеобщее мнение, что мальчик — его сын, и отпускаемые по этому поводу шутки и замечания были для мистера Уитерингтона так обидны и неприятны, что он, несмотря на свою привязанность к молодому человеку, не опечалился, когда тот объявил ему о своем решении стать моряком.
Капитан Максвелл взял его к себе на корабль, а позднее, оставив службу по возрасту, позаботился для своего опекаемого о новом месте на другом корабле.
Мы должны пропустить несколько лет, в течение которых Эдвард Темплмор продвигался на своем поприще, а сестра мистера Уитерингтона Мэгги находила развлечение в болтовне с леди Бетти и их любимой игре в вист. За это время не было получено никакого известия о судьбе миссис Темплмор и ее ребенка. Естественно, все предполагали худшее и вспоминали о них как о людях, которые покинули царство живых.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Гардемарин
На наветренной стороне полубака королевского фрегата «Юни-кон» находились два важных господина. Один из них — капитан Пламтон, командир корабля, выглядел очень важным, если не из-за своего роста, то, во всяком случае, вследствие своей ширины, и в силу этого занимал на палубе значительное пространство. Роста капитан Пламтон был не более четырех футов и десяти дюймов, но такой же была и окружность его живота. Когда он шествовал в своем широком, свободном мундире, то держал обычно большие пальцы рук за проймами жилета и расправлял при этом плечи, отчего его ширина увеличивалась еще больше. Голову он горделиво запрокидывал назад и для поддержания равновесия выставлял вперед грудь и живот. Капитан являл собой пример довольства и добродушия. Он гордо вышагивал, подобно актеру, который участвует в шествии.
Другим был первый лейтенант фрегата, с которым природа сыграла шутку противоположного свойства. Он был настолько же высок, насколько низкорослым был капитан, настолько же худ, насколько его начальник был толст. Его длинные тонкие ноги доходили почти до плеч капитана. Беседуя, лейтенант нагибался над Пламтоном подобно крану, который должен поднять в воздух капитанскую тушу, словно тюк. Руки он держал за спиной, сцепив пальцы рук, и самым трудным для него, казалось, было подстроить собственный шаг под попугаичьи шаги своего начальника. Четко очерченное лицо первого лейтенанта выглядело изможденным, а все признаки указывали на его упрямый характер.
Он высказывал всевозможные жалобы на команду, но капитан сохранял спокойствие. Капитан Пламтон был добродушен и не выходил из себя, если хорошо поел, а лейтенант Макитол, наоборот, был угрюм, как сыч, и всем недоволен.
— Совсем невозможно, сэр,— продолжал разговор первый лейтенант,— заставить хорошо исполнять обязанности большую часть матросов.
На эту туманную притчу, которая, принимая во внимание взаимные размеры собеседников, прозвучала как с неба, последовал простой ответ капитана: «Совершенно верно».
— Тогда, сэр, не будете ли вы возражать, если я запишу взыскания в карточки молодым людям?
— Я подумаю над этим, мистер Макитол.
На языке капитана Пламтона это означало то же, что и «нет».
— Сожалею, но должен сказать, что наши молодые джентльмены очень неповоротливые парни.
— Дети всегда такие,— вставил капитан.
— Да, сэр, но все обязанности на корабле должны исполняться, а без них этого не получается.
— Совершенно правильно. Я всегда говорил, что морские кадеты очень полезны.
— К сожалению, я вынужден утверждать обратное. Вот, к примеру, молодой мистер Темплмор. С ним я ничего не могу поделать. Его единственное занятие — это смех.
— Смех? Он и над вами смеется, мистер Макитол?
— Точно не могу сказать, но он смеется надо всем. Если я посылаю его на мачту, он идет туда с улыбкой. Если я приказываю ему спуститься, он делает это улыбаясь. Если я отчитываю его за ошибку, то через минуту он смеется снова. Короче, сэр, больше он ничего не делает. Мне бы очень хотелось, сэр, чтобы вы поговорили с ним, и посмотреть, не смогло ли бы вмешательство с вашей стороны...
— Довести его до слез? Нет. В этом мире смех все же лучше, чем слезы. Он никогда не плакал, мистер Макитол?
— О, да, но до сих пор всегда некстати. Недавно, когда по вашему приказанию наказывали матроса Вильсона, которого я приставил к нему вестовым, то он, как вы сами можете вспомнить, при этом плакал. Разве это не был по крайней мере косвенный признак неповиновения с его стороны? Из этого можно заключить...
— Что мальчик опечалился, так как наказали его слугу. Мне самому жаль, если кого-то приходится наказывать линьками, мистер Макитол.
— Хорошо. Я не буду продолжать расследование причин его слез, поскольку это не важно. Но его смех, сэр, это что-то такое, на что я просил бы вас обратить внимание. Вон он как раз появился в люке. Мистер Темплмор! Капитан хотел бы поговорить с вами!
Капитану вовсе этого не хотелось, но поскольку первый лейтенант вынудил его, то ничего другого делать ему не оставалось.
Мистер Темплмор притронулся рукой к шляпе и предстал перед капитаном, к сожалению, с такой дерзкой и лукавой ухмылкой на лице, что сразу же подтвердил обвинения лейтенанта.
— Итак, сэр,— произнес капитан Пламтон, останавливаясь и еще шире расправляя свои плечи,—я вижу, вы насмехаетесь над первым лейтенантом?
— Я, сэр? — удивился мальчик, превращая ухмылку в широкую улыбку.
— Да, вы, сэр! — вставил первый лейтенант, выпрямляясь во весь рост.— Почему вы смеетесь сейчас?
— По-другому я не могу, сэр. Я в этом не виноват, а вы еще меньше,— отвечал мальчик почтительно.
— Вы же знаете, Эдвард... мистер Темплмор, хочу я сказать, как это неприлично быть непочтительным по отношению к своему начальнику.
— Над мистером Макитолом я смеялся лишь один раз, насколько я могу вспомнить,— когда он споткнулся о якорный канат.
— И почему же вы смеялись над ним, позвольте спросить?
— Мне всегда смешно, если кто-то надает,—отвечал молодой человек.— И я ничего не могу с собой поделать.
— Так, сэр. Я полагаю, вы стали бы смеяться и тогда, когда увидели бы, как я барахтаюсь в запутавшихся снастях? — спросил капитан.
— О, конечно! — воскликнул юноша, пытаясь совладать с собой.— Я лопнул бы от смеха. Это было бы таким необыкновенным зрелищем!
— Ах, черт возьми! Я рад, что такого не случается! Но боюсь, молодой человек, что своим признанием вы уличили себя в проступках.
— Да, сэр, в отношении смеха, если его можно назвать проступком. Но в уставе об этом ничего не сказано.
— Нет. Но о непочтительности там кое-что есть. Вы же смеетесь, когда вас посылают на мачту?
— Но я тотчас же повинуюсь приказу, сэр, или это не так, мистер Макитол?
— Так-то так, но, выполняя приказ, вы своим смехом показываете, что не придаете наказанию никакого значения.
— Это ничего для меня не значит, сэр. Половину своей жизни здесь я провел на мачте и уже привык к этому.
— Но разве вы, мистер Темплмор, не испытываете чувства стыда за наказание? — серьезно спросил капитан.
— Да, сэр, если я чувствую, что его заслужил. Я бы не стал смеяться, если бы вы, господин капитан, послали меня на мачту,— отвечал мальчик, придавая лицу серьезное выражение.
— Вы видите, мистер Макитол, он может быть серьезным,— обратил капитан внимание лейтенанта на вид мальчика.
— Я уже все делал, чтобы привить ему серьезность,— возразил первый лейтенант.— Но мне хотелось бы спросить мистера Темплмора, почему он сказал, что чувствует стыд за наказание лишь тогда, когда его заслужил? Следует ли понимать это так, что я наказываю его всегда незаслуженно?
— Да, сэр,— смело отвечал мальчик.— Пять или шесть раз вы без какого-либо повода посылали меня на мачту, и это как раз то, почему все остальное для меня не играет никакой роли.
— Без повода, говорите вы? Свой смех вы не считаете поводом?
-- Я стараюсь быть внимательным при несении службы, повинуюсь вашим приказам, делаю все, чтобы заслужить вашу похвалу, но вы всегда меня только наказываете.
— Да, сэр, потому что вы смеетесь и, что хуже всего, смешите команду.
— Но они работают так же хорошо, как и обычно, хотя и смеются. И я думаю, что им работается даже лучше, если они веселы.
— Однако позвольте, сэр! Что это у вас за право думать? — гневно воскликнул первый лейтенант.— Капитан Пламтон! Поскольку молодой человек думает, что может насмехаться над моими методами воспитания и поддержания дисциплины, то мне хотелось бы посмотреть, какое впечатление произведет на него ваше наказание!
— Мистер Темплмор! — начал капитан.— Во-первых, вы слишком развязны в своих высказываниях; во-вторых, подвержены смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18