А вот другая зима.
Январь 1951 года. Я вновь в Закавказье в крошечном рыбацком поселке на берегу одного из крупных местных озер. Это озеро и рыбацкий поселок, приютившийся на его берегу, называют Мегман.
Шофер, доставивший меня, торопился обратно. Он помог выгрузить мои вещи, забежал к знакомому рыбаку и, вернувшись оттуда со связкой крупных сазанов, простился со мной и уселся в кабину. «Удачной охоты»,— крикнул он мне на прощание. Несколько секунд спустя машина, поднимая за собой веселое облачко дорожной пыли, быстро катилась к лесу. Через час я уже удобно устроился в доме рыбака, достал лодку и, толкаясь длинным веслом, погнал ее по канаве к озеру.
Сколько дней утомительного пути прошло, пока я добрался сюда! Трое суток ушло на переезд от Москвы до Баку, потом вагон местного поезда, бессонная ночь, проводник, выкрикивающий станции. Но вот железнодорожный путь закончен, кажется, цель близка. Еще 70 километров на машине сначала по степным дорогам, потом сквозь тростники и леса, лентой протянувшиеся по берегам Куры. Однако, преодолевая трудности, я рассчитывал ознакомиться с зимовками птиц.
Я понял, что водяные птицы не случайно выбрали это озеро для зимовок. Сотни тысяч всевозможных уток почти круглые сутки держались на открытой обмелевшей воде. Подъехать к ним на лодке оказалось почти невозможно. Теплая безветренная погода и обилие корма позволяли птицам не предпринимать кормовых перелетов. Только гуси, кормясь на отдаленных озимых посевах, не оставались долго на одном месте. На озере они проводили всю ночь и незначительную часть дня, прилетая сюда на водопой.
Когда я на своей лодочке по канаве достиг озера, моим глазам представилась картина, которую я никогда не забуду. На много километров впереди под яркими косыми лучами солнца блестит водная гладь. Зеркальную поверхность со всех сторон окружают тростниковые заросли. На далеком горизонте они маячат едва заметной дрожащей линией, поблизости высоко поднимаются желтой стеной, отражаясь в неподвижной воде.
Множество птиц — то сплошными темными массами, то рассеянными пятнами — покрывают озеро во всех направлениях. Сколько их здесь — представить, сосчитать невозможно. Когда же мой выстрел по случайно налетевшей крупной черноголовой чайке прокатился по озеру, живая громада ответила на него невообразимым шумом. На протяжении двух-трех минут стаи непрерывно поднимаются в воздух, наполняя его свистом крыльев, разноголосым кряканьем, гусиным гоготом. Крупные и мелкие стаи уток, вереницы гусей и казарок летят над озером во всех направлениях. Я бросаю весло, поспешно вытаскиваю из патронташа как можно больше патронов, с надеждой беру в руки ружье, жду, затаив дыхание. Вот прямо на меня низко двигается огромная стая уток — ближе, ближе. Но, увы, лодка четко выделяется на водной поверхности, и стая раскалывается на две части, далеко облетая меня справа и слева. Минут двадцать не могут угомониться птицы, носятся в воздухе, а я провожаю их безнадежным взглядом.
— Поедемте сегодня на вечернюю зорю,— сказал мне однажды приехавший в поселок шофер. Я только что успел с ним познакомиться и поделиться своими охотничьими невзгодами.— Километрах в пяти отсюда,— продолжал он,— я нашел небольшой мелководный плес, где ночами кормится много птиц. Вчера за вечернюю зорю я без труда убил там двенадцать уток.
На любезное приглашение нового знакомого я охотно дал согласие. Еще задолго до вечера мы уселись в машину и узкой дорогой, пробитой сквозь высокие тростниковые заросли, поехали к открытому шофером месту.
— У вас много с собой патронов? — сидя за рулем, спросил меня спутник.— Я уверен, что сегодня вы постреляете вволю — только для этого на плесе нужно остаться до наступления настоящей ночи. Хорошая птица, то есть кряква, прилетает на кормежку поздно. Сначала летят стаи сорок, потом чирята и самыми последними кряквы,— пояснил он.
— Как стаи сорок? — переспросил я спутника.— Вы каких сорок имеете в виду?
— Да самых обыкновенных сорок,— подтвердил мой собеседник.— Они ночуют в затопленных тростниках и прилетают к месту ночлега целыми стаями.
Стаи сорок? Как-то это не укладывалось в моем понятии. Я никогда не видел, чтобы сороки держались настоящими стаями. Ну, штук десять, редко двенадцать соберется их иной раз в одном месте, да и то не случайно. Обычно птиц привлекает сюда что-нибудь необыкновенное. Одним словом, сорока и стая не вязались с моим представлением об этой птице. Но я не стал расспрашивать спутника. Зачем это делать, если полчаса спустя я уже буду стоять на зоре и все увижу своими глазами?
— Вот мы и доехали,— весело обратился ко мне шофер, делая невероятно крутой поворот с дороги и с треском врезаясь в густые заросли. От этого места к открытой воде была пробита тропинка; ею мы проникли к заранее приготовленным засадкам и, удобно усевшись на смятый тростник, стали ждать вечера.
Полная тишина и безветрие царят кругом — ни всплеска воды, ни шороха. Как будто дремлют застывшие высокие тростники, отражаясь сплошной желтой стеной в блестящей под лучами заходящего солнца водной поверхности. Лишь изредка над водой пролетит голубой зимородок, в тростниках тонко посвистит крошечная птичка ремез, и опять все надолго затихнет.
Когда солнце стало скрываться за горизонтом, я увидел высоко в воздухе группу сорок. Более десяти птиц, видимо, прилетели сюда издалека. Поравнявшись с тем местом, где я сидел, они вдруг рассыпались в разные стороны и с замечательной быстротой стали спускаться вниз. Каждая сорока, то складывая, то распуская свои короткие крылья, ныряла в воздухе и в несколь- ко приемов пикировала почти до самой воды. Когда все птицы ? оказались совсем низко, они устремились в одно место и расселись в зарослях, как раз против засадки. Мне было хорошо видно, как под их тяжестью сгибались стебли высокого тростника, как затем птицы, быстро перемещаясь с места на место, наконец, восстанавливали равновесие и усаживались на ночевку.
Спустя несколько секунд следом за первой прилетела новая, более крупная стая. Она в точности повторила все приемы первой и опустилась в те же заросли. Вероятно, на этот раз сорок было более 30. Я попытался их подсчитать, но тут появилась новая стая птиц, а затем еще и еще. Одни плотными группами летели высоко в воздухе, другие, рассыпавшись поодиночке, стремительно падали вниз, третьи, шелестя в сухом тростнике, усаживались на ночлег. Птиц было так много и они перемещались с такой стремительной быстротой, что я тут же сбился в счете и отказался от этого безнадежного дела. Вероятно, их слетелось штук триста, а может, и вдвое больше. Появление новых стаек продолжалось около получаса, а затем прекратилось. Все прилетевшие сороки разместились на небольшом участке зарослей, видимо, уже не один раз используемых птицами для ночевки.
К моему удивлению, сороки вели себя в тростниках удивительно тихо. Ведь всем известно, что сорока беспокойная и крикливая птица, а на этот раз... Кончился подлет новых стаек, разместились в тростниках запоздавшие, коротко прострекотала одна, другая, и вдруг кругом стало опять тихо.
Сгустились краски зари, одинокая яркая звезда загорелась низко над горизонтом, отражаясь в побагровевшей воде, потом вспыхнула вторая... «Где же появится третья?» — подумал я и, взглянув прямо над собой, сразу увидел десятки звезд: они едва мерцали на всем огромном потемневшем небосклоне.
Оглушительный выстрел моего спутника вернул меня к действительности. Наблюдая за сороками, а потом любуясь зарею, я совсем забыл об утках: плохой перелет на этот раз меня нисколько не огорчил. Долго еще я стоял в засаде; с каждой минутой становилось все холоднее — ноги и руки зябли. Где-то далеко за плесом трещали заросли, порой резкий крик прорезал тишину ночи. Это пасся в тростниках табун диких свиней, дрались секачи-кабаны. Но вот, шлепая по воде в высоких сапогах, подошел мой спутник.
— Хотел доставить вам удовольствие, да ничего не вышло. Как будто назло, нет лету. Никак не могу понять, почему не летят сегодня утки — ведь вчера их было здесь множество.
Я видел, что он ужасно огорчен неудачей, и пытался убедить его, что для меня не имеет значения, если я возвращусь домой без пары уток, что я и так получил огромное удовольствие, стоя на зоре. Если бы не стрельба по быстро летящей птице, которую, признаться, люблю до страсти, и хорошие ружья, к которым я также неравнодушен, я бы давно бросил охоту и ограничился наблюдением животных в природе. Ведь убьешь дичину, сунет хозяйка ее в котел, и поминай как звали. А вот то, что увидишь интересное и красивое в природе, запомнишь на всю жизнь, а если выберешь время, то напишешь об этом заметку, и ее прочтут сотни людей, которым интересна и дорога наша природа.
Прозябший, я забираюсь в кабину, плотнее запахиваю телогрейку и, когда машина трогается, начинаю дремать, покачиваясь из стороны в сторону.
Возвратившись после зори домой, я уснул ненадолго. Как только в поселке второй раз прокричал петух, я вновь поднялся с постели. Еще стояла глухая ночь — никаких признаков рассвета, когда я вышел из домика рыбака.
«Не пойти ли опять на то озеро, где вчера стоял вечернюю зорю, и посмотреть, как будут вести себя сороки утром?» — мелькнула у меня мысль. Если вчера птицы слетались к месту ночлега с разных сторон отдельными стайками, то утром они, вероятно, проснутся одновременно и полетят отсюда одной общей стаей. У меня будет возможность составить представление о их численности — ведь это так интересно. Я не спеша пошел знакомой дорогой.
После холодной ночи наступило студеное утро. Заросли, прошлогодняя сухая трава, ветви деревьев — все было покрыто инеем; над землей висел густой туман. К моему удивлению, на знакомом плесе я нашел массу уток. Вероятно, они слетелись сюда на кормежку поздней ночью. Когда я, заслышав издали кряканье, осторожно приблизился к воде, то увидел на ее поверхности много неясных пятен — это и были утки. В густом тумане они казались особенно крупными. Утки то сплывались в большие темные массы, то рассеивались по всему плесу.
Вот над тростниками взошло солнце; сквозь густой туман едва глядел его бледный лик. Но потянул слабый ветер, и по водной поверхности заклубился, побежал туман, открывая водную гладь, ближайшие тростники, группы белых цапель на отмелях, потом заросли противоположного берега и, наконец, лес. Глянули разорванные клочки голубого неба, и вдруг брызнули ослепительные лучи солнца, заливая воду, заросли — все кругом — живительным светом. На далеком горизонте едва обрисовались неясные очертания снеговых вершин Кавказских гор. Согревая озябшую землю, солнце поднималось все выше и выше. Под влиянием тепла иней, покрывающий высокий тростник, превращается в тяжелые капли. Они блестят на солнце, стекают вниз, с бульканьем падают в воду. Украшенные метелками длинные стебли выше поднимают свои макушки и, хотя нет ветра, раскачиваются из стороны в сторону, шелестя листьями. На смену холодной ночи и туманному утру наступает такой яркий, теплый, почти жаркий день!
Я не спеша пошел к дому. Вот и лес на берегу быстрой мутной Куры. Но как не похож он на лес нашего Севера. Толстые, причудливо изогнутые стволы деревьев стоят поодаль один от другого, кругом масса света, но нет молодой поросли; ее заменяют непролазные колючие заросли ежевики да высокий густой тростник. Я сбрасываю с себя телогрейку и усаживаюсь под дерево, и хотя сегодня 2 января — тепло, как летом. Летают какие-то мотыльки, «дррррр»,— стучит по-весеннему сирийский дятел и, перелетев с сухой вершины на ближайший тростник, начинает долбить его стебель.
Да, я совсем забыл о сороках. Мне и утром не удалось установить их численность. Они вылетали из зарослей поодиночке и маленькими группами и тотчас же исчезали в густом тумане.

Но вот с озера поднимаются гуси. Многотысячная стая их широкой, длинной шеренгой растянулась на голубом небе. Издали доносятся грубый голос серого гуся, звонкие голоса краснозобых казарок. Птицы поднимаются все выше и выше. Вот они разбились на десятки стай и, образовав в воздухе живые углы и шеренги, медленно потянули к озимым посевам.
Что-то незабываемое во всей этой картине наших зимовок. Гусиный гогот, курлыканье журавлей, всплеск воды от стаи уток, опустившейся на озеро, и барабанная дробь сирийского дятла наполняют теплый, душистый воздух нашего Закавказья ни с чем не сравнимой чарующей музыкой. И все это — вспомните только! — зимой, в конце января.
У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ
Однажды в конце ноября, когда в Подмосковье клочья серых туч, гонимые холодным ветром, бежали по беспросветному небу, раскачиваясь, стонали березы и сосны и хлестал дождь, я воспользовался отпуском, сел в поезд и укатил на юг. Вот и конечный мой пункт — станция Кюрдомир. Я слез с поезда, сел на попутную машину и опять поехал в неизвестную даль, пока многолюдье и городской шум не остались далеко позади.
И пока я совершал переезд, настала зима. Но зима без снега, без холода, с ярким голубым небом, с греющим солнцем, с пряным запахом сырой земли, увядающих листьев и прелого тростника.
В легком костюме, с ружьем в руках не спеша бродил я по; заросшим берегам извилистой речки, в полдень, когда солнце поднималось высоко над горизонтом и особенно щедро изливало тепло на землю, усаживался отдыхать на берегу в тени развесистых деревьев. Кругом было так хорошо, что я часами просиживал на одном месте. В высоких тростниках речки, шелестя сухими стеблями с чоканьем перепархивали камышевки, иной раз звучала неуверенная песенка нашей лесной птички—зорянки, тревожно кричала водяная курочка. Стая гусей — белолобых казарок — вдруг с шумом поднималась в воздух и, наполняя его звонким гоготом, резкими выкриками, низко тянула над побуревшими бурьянами и вновь рассаживалась на зеленеющие озимые посевы. Я же издали следил глазами за крикливой гусиной стаей, за перепархивающей маленькой птичкой, за облачком вьющихся над водой мошек. И мне хотелось на всю жизнь запечатлеть в памяти окружающие картины, образы, шелест сухих стеблей камыша, запахи — одним словом, все то, что мне пришлось видеть, слышать и ощущать в декабрьские дни на южной окраине моей необъятной, многообразной Родины.
Всего десять дней прожил я в маленьком домике на берегу речки. Но и за этот короткий срок я вволю насмотрелся на зимующую птицу, послушал вечерние крики шакалов и не раз сталкивался с дикими камышовыми кошками. И чем ближе я знакомился с образом жизни этого зверя, тем больше хотелось назвать его иным именем. Уж очень отличается он от своих ближайших родичей.
Другие кошки избегают, даже боятся воды, и если их пушистый мех намокнет — чувствуют себя совсем несчастными. Камышовый же кот — это кот-водолюб. Вы не встретите его вдали от озер и рек. Он живет в прибрежных колючих зарослях ежевики, ловит здесь турачей, фазанов и всевозможных водяных животных, и если иной раз ему приходится спасать свою жизнь от собак и охотника, он вплавь уходит от них в тростники, разросшиеся вдали от берега.
Водяной кот — вот как мне хочется назвать зверя, покрытого, не в пример другим кошкам, желтовато-серым жестким и низким мехом.
— Не хотите ли сходить за кабанами? — спросил меня как-то охотник, в домике которого я поселился.— В соседнем селении есть неплохие собаки, с ними можно попытать счастья.
Конечно, я согласился, и не потому, что меня прельщала кабанья охота, а потому, что с собаками всегда удается найти что-нибудь интересное.
В следующее раннее утро мы были уже на месте, и, запустив пеструю стаю разноголосых псов в колючие заросли, сами попытались перехватить кабанов у берега большого озера. Охота не удалась. Сначала кабаны кинулись к нам, но затем круто повернули в сторону. Но я не жалел — мне еще раз удалось увидеть на свободе камышовую кошку.
Крупный кот вышел на меня на самом близком расстоянии.
Обеспокоенный собаками, зверь выбрался из зарослей ежевики и, издавая тихое раздраженное порявкиванье, зашел в редкий тростник, разросшийся на берегу озера. Здесь он остановился и, повернувшись назад, стал прислушиваться к треску кустарников. Видимо, кот рассчитывал, что собаки не пойдут по его следу, но он ошибся. Из кустарников вскоре появился молодой черно-пегий пес. Не замечая меня, он энергично обнюхивал след, повизгивая от азарта, и, наконец, пошел вперед.
В следующую секунду пес был уже рядом с кошкой, но, увидев ее, вместо того чтобы броситься на врага, с визгом шарахнулся в сторону. Острые зубы и когти крупного зверя, видимо, внушали ему страх и уважение. Однако, заслышав визг, сюда с лаем кинулись другие собаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36