Вопрос был интересным. В три часа они он казался ещё и зловеще-таинственным. Я задумалась.
— Ершова, я понимаю твои намёки на мой имижд, на цвет моих волос, и на твою зависть в отношении моих лаковых ботфорт, но, как ни странно, о проститутках я знаю крайне мало. Обычно они выходят побарыжить своим бренным телом глубокой ночью на Ленинградское шоссе, нарумянив щоки, и обвалявшись как антрекот в сухих блёстках. Если фортуна им улыбнётся, их покупает горячий грузинский джигит, грузит в своё авто Жигули шестой модели, бежевова цвета, с музыкой Кукарача вместо нормальной бибикалки, и увозит в ближайшые кусты…
— Поразительно. — Перебила меня Ершова. — Твои глубокие познания в области проституции позволяют мне задать и второй вопрос. Который я даже не предполагала тебе задать, но раз уж ты в подробностях знаеш чотам как у вас на Ленинградке принято…
— Щас нахуй пошлю. — Я обиделась.
— Ботфорты твои — говно лакированное. — Отпарировала Ершова. — Отдай их мне.
— Хуй. — Я посуровела. — Чо за вопрос ещё? Быстро говори, я спать хочу.
— Ты не знаешь, кто такая проститутка Катя?
Ну, кто ж не знает проститутку Катю, а? Действительно.
— Тычо? — Говорю, — Ёбнулась? Какая ещё проститутка Катя? Какая, я тебя спрашиваю, проститутка Катя в три пятнадцать ночи, каркалыга ты молдавская?
— Ошиблась. — С грустью подвела итог Ершова. — Обманулась я в своих лучших надеждах…. А ботфорты у тебя всё равно говно. Отдай их мне, пока не поздно.
— Ни за что. Они мне для ролевых игр нужны. Я в них, кстати, весьма талантливо, портовую шлюху изображаю.
— И не сомневалась даже. Потому и спрашиваю: кто такая проститутка Катя?
— Да пошла ты в жопу, Ершова! — Я окончательно проснулась, слезла с кровати, и пошлёпала на кухню за сигаретами. — Чо ты до меня доебалась со своей проституткой? У мужа своего спроси, он в них лучше разбираецца. Ибо сутенёр бывший.
— То-то и оно… — Прищёлкнула языком Юлька, — то-то и оно… Не могу я у него спросить сейчас ничего. Спит Толясик. Спит как сука, скрючив свои ножки волосатые, и запихнув к себе в жопу половину двуспальной простыни. И разбудить его не получицца. Литр конины в одну харю — это вам не хуй собачий. Спать будет до утра. А про проститутку нужно выяснить немедленно.
Я добралась до кухни, не включая света нашла на столе пачку сигарет, и сунула одну в рот:
— Давай ближе к делу. Мне на работу через три с половиной часа вставать.
— Говорю ж: у меня нещастье. — Ершова вернулась к исходным позициям. — Мой некрасивый и неверный молдавский супруг Толясик, в очередной раз дал мне повод потребовать у него новую шубу. Ибо пидор. Поясняю: вчера его принесли в районе часа ночи какие-то незнакомые желтолицые человеки неопрятного вида, сказали мне: "Эшамбе бальманде Анатолий кильманда", положили ево в прихожей, и ушли.
— Толясик пьёт с узбеками? — Я неприятно удивилась.
— Толясик пьёт даже с нашей морской свиньёй Клёпой. А узбеки… Толик же прораб ща на объекте каком-то. И эти турумбаи там кирпичи кладут. Но это неважно. В общем, принесли они это дерьмо, и оставили на полу. Я вначале обрадовалась, что оно там до утра проспит, но зря я так развеселилась. Оно, оказывается, ещё не утратило способность ползать, и довольно быстро доползло до нашего супружеского ложа. Страшнее картины я никогда в жизни не видела. В общем, приползло оно, скрючилось, простыню себе в жопу затолкало, и больше не шевелилось. Здоровый сон всегда был отличительной чертой Толясика. Я, конечно, подушку свою схватила, да на диван спать перебралась. Только глаза закрыла — слышу: смс-ка пришла Толясику. Сам он, понятное дело, спит. А я чо, не жена ему что ли? С дивана сползла, отважно руку в его карман запустила, подозревая что могу во что-то впяпацца, телефон вытащила, и читаю: "Толенька, пыса моя шаловливая, завтра твоя кися-мурыся будет ждать тебя с нетерпением у нас дома. Не забудь побрить яички. Катюша"
Ершова зашмыгала носом.
— Нет, ты понимаешь? "Пыса шаловливая"! "Яички побрей"! Я, блять, ему эту пысу шаловливую оторву вместе с небритыми яичками, и кину Клёпе в клетку!
— Юля… — Меня пронзила страшная догадка: — Юля, у Толика есть любовница!
— Хуёвница! — Юлька разволновалась. — Какая у него может быть любовница, если он не то что яйца не бреет, а вообще не подозревает, что их мыть можно! Ладно я… Я с ним не сплю уже полгода, мне похуй на его яйца тухлые. А вот любовница — это вряд ли. Скорее, какая-нибудь твоя подружка с Ленинградки. Дай ботфорты, сука?
— Не дам. Я завтра буду играть в голодную сиротку Маню, которую за эти ботфорты… Короче, неважно. Не дам. Ты скажи лучше, как ты поняла, что Катя — проститутка?
— Элементарно, Ватсон! — В голосе Юли послышался азарт. — Я полчаса сидела, расстраивалась, водки попила немножко, а потом на этот номер позвонила. Берёт трубку какая-то баба, а я сразу в лоб: "Ты Катя?", а она мне: "Неа, я Сюзанна. А какая вам Катя нужна?" Сюзанна, блять. Таких Сюзанн и Марианн у Толясика когда-то двадцать штук работало. А по факту, все как одна — Галы с Конотопа. Ну, я говорю: "Ачо, у вас там Кать много работает?" Нет, ты заметила как я тонко в ситуацию въехала, а? Типа, сразу тон разговора нужный подобрала, типа я такая серьёзная баба, и отдаю себе отчот в том, что с блядью щас разговариваю. Вот. Короче, она мне отвечает: "У нас две Кати. Катя-Мяу, и Катя-Шкура. Вас какая интересует?" Да мне похуй вообще! Только встала я на место Толясика, и думаю: вряд ли та Катя, которая его пысой шаловливой величает, щас сблюю кстати, Катя-Шкура. Как-то само собой понятно, что Шкуру даже Толясик ебать не станет, и ради неё яйца свои мохнатые не побреет. Стало быть, мне Катя-Мяу нужна. Говорю я гейше той: "А позовика-ты мне, подруга, Катю-Мяу", а она мне: "Завтра перезвоните. Катя щас на выезде, где-то в Люберцах. Может, Шкуру позвать?" Вот уж хуй, думаю. Шкура нам не нужна. У нас своя шкура сраная дома щас лежит, с трикотажем в жопе. И тут меня осеняет! И тут меня прям идея посетила гениальная! И я говорю все тем же тоном развязным: "А что, — говорю, Катя-Мяу и вправду искусница такая, что про неё аж легенды ходят? Правда ли, что владеет она искусством кунилингуса, и со страпонами обращается мастерски, как Дартаньян со своим шампуром? Если правда всё это — хочу заказать себе Катерину завтра днём, за бабки бешеные. Ибо являюсь меньшинством сексуальным, и любовь лесбийская мне не чужда" Щас снова сблюю… Ну, вот. В общем, договорилась я. Завтра с утра нам Катьку привезут. Катьку-проститутку. Дай ботфорты, жаба.
— Хуй тебе. — Привычно отвечаю, и тут до меня вдруг доходит смысл Юлькиной последней фразы: — К нам?! Катьку привезут?! Куда это — к нам? С хуяли это к нам?! Мне, например, бляди дома не нужны!
— Конкуренции испугалась, писька старая? — Ершова зловеще хихикнула.
— Дура ты. Поэтому так и помрёшь, не успев примерить мои прекрасные ботфорты. Так поясни, трубка клистирная, как это проститутку привезут к нам?
— Чо ты сразу панику подняла, а? Ко мне домой её привезут, не ссы. А ты на балконе спрячешься в шкаф с вареньем. Только не сожри там ничего, это стратегический запас на зиму. А потом вылезешь по моему сигналу, и мы Катьку пытать начнём. Где она Толясика подцепила, сколько раз он её употреблял вовнутрь, и, самое главное: как она его заставила хуй помыть? Это важно.
— Пытать паяльником будем? Или утюгом? — Я огорчилась. — Юлия, я не буду причинять боль бедной проститутке. Её наверняка узбеки в жопу ебут. Так что она давно своё получила сполна. Паяльник ей только в радость будет.
— Ну, зачем такие радикальные средневековые методы, Лида? — Юлька тоже огорчилась. — Что мы, звери что ли? Так, пизды дадим ножкой от табуретки, для острастки — и всё. Дальше она сама нам всё расскажет. Главное, не забыть узнать про хуй немытый… Так ты согласна?
— А у меня выбор есть? — Вопросом на вопрос ответила я. — Если я к тебе не приду, ты ж мне это подопытное жывотное на работу притащишь. Я угадала?
— Верно. Так что завтра устраивай себе выходной, и в час дня чтоб была у меня как штык.
Юлькин голос в трубке сменился короткими гудками, а я потушила сигарету, и отправилась обратно в кровать. Точно зная, что никакого анала с Брюсом Уиллисом мне сегодня уже не дождаться. Уиллис, сука, капризный. Теперь ещё долго не присницца.
* * *
— Ну что, готова? — Юлька открыла балконную дверь, и тыкнула пальцем в старый гардероб, который уже лет десять стоит на Юлькином балконе, и расстаться с ним Ершова не в состоянии. — Лезь в бомбоубежище. И сиди там тихо. Ты, кстати, завтракала?
— Не успела.
— Так и знала. На варенье даже не смотри, я предупреждала. Вот тебе сосиска, пожри пока. Только не чавкай там, чтоб за ушами трещало. Вылезать строго по сигналу. Понятно?
— Вот ты пидораска, Ершова…
— Я? Вот если б у меня были такие говённые ботфорты как у тебя — я б с тобой обязательно поделилась бы. Так что сама такая. Всё, сиди тихо.
Дверь гардероба закрылась, и стало темно.
Хуй знает, сколько я там сидела. Телефон остался в сумке, а часов я не ношу. Но время тянулось как сопля.
Наконец я услышала как хлопнула балконная дверь, и в глаза мне ударил яркий свет.
— Вылезай! — Заорала красная Ершова. — Хули ты там сидишь? Я ж сказала — вылезай по сигналу!
— По какому, блять, сигналу?! — Я, щурясь, выползала из чрева гардероба на свет Божий.
— Я кашляла! Ты чо, не слышала?
— Знаеш чо? — Я тоже заорала. — Залезь сама в это уёбище Козельского мебельного комбината, я тебя тут забаррикадирую, закрою балконную дверь, и начну кашлять! До хуя ты чо услышишь, сигнальщица плюгавая?
Юлька перестала орать и взмахнула ножкой от табуретки, зажатой в правой руке:
— Вон она сидит. Катя-Мяу наша. Чуть не обоссалась, когда я ей по горбу кошачьей миской дала. А палкой я её ещё не била даже. Это на крайний случай. Мы ж не звери.
Я захлопнула по привычке за собой дверь гардероба, и вышла с балкона на кухню.
Забившись в угол, поближе к помойному ведру, по стене размазалась крашеная блондинка с пикантными гитлеровскими усиками. Вот я хуею: если ты от природы брюнетка с пушкинскими баками, и с усами, которым Тарас Бульба позавидует — нахуя ж красицца в блондинку? Хоть бы усы с бакенбардами сбрила бы… Как я.
— Лесбиянка? — Грозно спросила я у возмутительницы Ершовского спокойствия. Надо ж было с чего-то разговор начать.
— Нет… — Прошелестело от помойного ведра. — Я только за деньги…
— Ты откуда Толясика знаешь, путана черноусая? — Юлька выступила вперёд, перекладывая из руки в руку девайс от табуретки, и быстро шепнула мне на ухо: — Ведём перекрёстный допрос.
— Какого Толясика? — Падшая женщина готовилась потерять сознание, и переводила взгляд с меня на Юльку.
— Пысу шаловливую! — Взвизгнула Ершова, и, сделав неожиданный выпад вперёд, ткнула Катю-Мяу палкой в рёбра. — Толясика с небритыми яичками! Гадину ползучую, с кривыми ногами!
— Лесбиянка ли ты? — Гудела я вслед за Ершовой. Чота другие вопросы мне в голову не шли. — Не стыдно ли тебе по чужим пилоткам шарить-вынюхивать? Изволь ответ держать, нечестная женщина!
— Заткнись. — Рявкнула Ершова, и тоже ткнула меня в жопу палкой. — Не о том речь идёт, дубина. Спрашивай у неё, как Толика заставить хуй помыть!
— И отвечай заодно, как заставить Толика хуй помыть! — Добавила я на автомате, и постаралась сделать хищное лицо.
— Вы про Толю-молдавана спрашиваете? — Проститутка вдруг перестала бледнеть, и в её голосе зазвучала уверенность. — Такой волосатенький, с добрыми глазами, и который всегда пьяный?
— И с кривыми ногами. — Тут же уточнила Юлька.
— Как его заставить хуй помыть, отвечай! — Я, следуя правилам, давила на путану провокационными вопросами.
— Он хороший… — Вдруг погрустнела Катя-Мяу, и добавила: — У нас все девочки знают, что у Толика жена-пидораска, у которой сисек нету. И ещё она готовить не умеет, поэтому Толик постоянно пьёт, чтобы перебить во рту вкус протухшево горохового супа. А ещё она…
Договорить бедная девочка не успела, потому что Юля, с криком: "Ах, он пидор! Я, блять, покажу ему "сисек нету" и "жену-пидораску"!" кинулась на только что купленную женщину, и приналась её мутузить.
— Нехорошо быть лесбиянкой… — В последний раз пожурила я Катю, и бросилась оттаскивать от неё Ершову. — Была б ты нормальной проституткой — ты б сюда не попёрлась, и пизды бы не получила.
— Вот тебе! Вот! — Кричала Юлька, таская свою покупку за бакенбарды. — Пыса шаловливая! Сисек нету! Суп мой, блять, ему протухший! Лидка, неси паяльник!
— Ершова, ты её убила. — Грустно констатировала я факт, и, воспользовавшись тем, что Юлька разжала руки, быстро отпихнула её в красный угол ринга. В синем углу осталась лежать изодранная тушка путаны.
— Совсем, что ли? — Юлька посмотрела на свои руки, а потом на израненного врага. И глаза её увлажнились: — Ты хоть успела у неё спросить, как заставить Толика хуй помыть?
— Спросить успела. А вот ответить она уже не смогла. Ты убийца, Юлия. Смотри мне в глаза. Ты убийца.
— Он его не моет… — Раздалось из помойного ведра, и мы с Юлькой обернулись на голос.
— Так и знала. — Совершенно человеческим голосом ответила Ершова, и всплеснула руками: — Сорвался такой план… Разрушилась вдребезги такая надежда… Путан Воскресе.
— Воистину Воскрес. — Ответила на автомате, и отвесила Юльке подзатыльника: — Не богохульствуй, нехристь. Ты убийца, не забывай.
— Да какая убийца… — Ершова поднялась из красного угла ринга, хрустнула поясницей, сделала шаг к синему углу, и неожиданно протянула руку: — Вставай, Катька. Супу хочешь горохового? Только попробуй сказать, что он протухший. Клевета это. На жалость Толясик давить горазд. Как ты вонь эту терпела только, а? Я даже трусы его никогда в руки не беру. Я их на веник заметаю, и в мусорку сразу. А ты, поди, в руки его брала… Бедняга…
— И в рот… — Послышалось откровение из помойки. — И в рот…
— Господи, помилуй… — Ершова вдруг ринулась к балкону, распахнула створки своего гардероба со стратегическим запасом, и достала оттуда банку: — Варенья хочешь, а? Клубничное, сама варила. В рот… Щас сблюю. Поешь варенья, поешь. Лидка, что ты встала? Возьми, вон, себе домой пару баночек, да побольше. Что я, жадина что ли? Кстати, дай ботфорты?
— Хуй тебе, Юля, а не ботфорты. А варенья я возьму. И даже три баночки. Я ж это заслужила. И четвёртую мы прям щас и откроем. И вкусим клубники душистой. Катька, вставай, отметим твоё чудесное спасение.
Через пять минут три столовых ложки со звоном воткнулись в пятилитровую банку клубничного варенья…
Про Алексаняна
— Ну и?
— А нихуя?
— А хуле так?
— А в душе не ебу..
Я посмотрела на Алексаняна. Судя по честным глазам — он не врал.
А если судить по волосам в Алексаняновских ноздрях — не врал ни разу даже. Ибо, когда Алекс безбожно песдил, у него козявки из носа сыпались. Вот крест на пузе — не вру!!
Ну, не то, чтобы они лавиной из него пёрли, но хоть одна козявка — да вывалицца невзначай. И тут уж каждому понятно — песдит. Песдит, жопа волосатая!
Тогда Алекс плотно сидел на винте. И с завидной регулярностью его посещали различные видения. Иногда свои видения он зарисовывал *а художник из Алекса как из меня тётя Ася*, и все с благоговением и страхом рассматривали непонятное нечто, с надписью «Да здравствуют двужопые жывотные!» и «Третий почёс. Амвон.»
А иногда он свои видения описывал на словах. К сожалению, не тем людям.
Потому что как-то Алекс увидел 12 апостолов, гуляющих по его дверному косяку, и, когда один из них подошёл к Алексу, сел на его волосатую грудь, и посмотрел в небритое Алексаняновское лицо своими добрыми жёлтыми глазами, и сказал: «Грешен ты, мой армянский сын. Очень грешен. Третьего дня ты предался бесовскому искушению, и наелся препаратов лекарственных, отчего тебя тошнило нехуйственно, и снова ты видел Великого Гамми. А это богомерзко, и караецца строго. Так что, поднимай немедленно туловище своё кривое, да явись под светлы очи отца Харитона, что заведует приходом сельским на Олонецкой улице, в отделении полицейском..» — Алекс незамедлительно рванул по указанному добрым апостолом адресу, и сбивчиво рассказал оперуполномоченному Кравцову про желание Бога и наместника его.
..Когда через 2 месяца похудевший Алекс вернулся из Семнадцатой больницы, видения у него почти прекратились.
До позавчерашнего дня.
Позавчера Алексу было видение, что бакс подорожает в несколько раз.
На дворе стоял август 1998 года, а на календаре было 16 число..
Нервно почёсывая пах, Алекс, оглядываясь по сторонам, тихо шептал мне на ухо:
— Слышь, Лидос, беспесды говорю: завтра бакс будет тридцатку стоить. Ага. Это сегодня он по 6 рублей, а завтра песдец буит. Мне Гамми сказал. Знаю, ты не любишь Гамми. Я тоже его терпеть не могу, у него рожа паскудная, и пьёт он много… Но вот щас, чую, не песдил он… Чё говорю-то: бабки есть? Пайди ща баксы купи… Купи!
Купи баксы! Купи баксы! Купи-купи-купи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61