— Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?
— Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец, — Входи, детка.
Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:
— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!
— Сорри… — доносицца из темноты, — давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
— Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?
— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Маршырую по-пианерски.
И ахуеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:
— Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
— Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.
— Не… — блею афцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё-таки.
Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…
— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше фсё. Сколько будет трижды три?
— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.
— Маша! — Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, — Пися — это вот это, да?
— Да! Да! Да, бля! — орёт Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова?
— До охуения. — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
— Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!
— Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я извру, — могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
— Дай померить фартучек, Машабля!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне — кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы.
— Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:
— Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мушская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
— Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
— Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца Вовино барахло, и огрызаюсь:
— А хуле ты меня сам сбил с толку? "Скока буит трижды три?" Какой, бля, десятый класс?!
Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет:
— А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое?
— А нахуя они мне?! — тоже ору шёпотом, — мне они даже в институте нахуй не нужны! Ты ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?!
— Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
— Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
— Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! — не успокаиваецца муж.
— Это нормально? — вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? "Ты девственна, Мария? Ты хочеш потрогать маю писю?" Сам её трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!
— Пожалуйста!
— Ну и фсё!
— Ну и фсё!
Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздаёцца деццкий плач. Я реагирую первой:
— Чо стоишь столбом? Принеси ребёнку водички!
Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.
… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу…
— Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, — Помогите! Насилуют!
— Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
— Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!
Мама жгла, беспесды.
— Отпустите мой хуй, мамаша… — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.
Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорвацца до чьего-то там хуя — это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы песдюлей за сворованный халат, и извращённую половую жызнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
— Сегодня, как ни странно, меня не пиздили по лицу мокрым хуем, и не выкололи глаз дудкой. Стало быть, жыва.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пиздец какая сентиментальная…
Взрослые игрушки — 2
Вы знаете, что такое популярность?
Нихуя вы не знаете. Например, это не популярность, когда на вопрос: «Василий, а чо вчера было-то?» — тебе присылают ссылку на youtube, и ещё больше не популярность, если весь раён знает, что ты лучше всех делаеш минет с проглотом, и всего за бутылку «Клинского». Это, господа, нихуя не популярность. Это стыдон.
Популярность — это когда твои друзья из Канады кидают тебе в аську ссылку на твой же креатив, с комментарием: «Прочитай — обоссышься! Не знаю, кто автор, но мы тут ржом второй день»
Таким образом, получив стопиццот ссылок на свои «Взрослые игрушки», я поняла, што надо всё-таки написать продолжение.
* * *
После проваленной секс-акцыи «Ебля школьницы», муж от меня ушол навсигда. Ибо умный мужыг он, муж мой был. Но ушол не сразу, патамушта умным он стал не так давно.
Он мне шанс давал веть, это я только щас понимать стала. А я, дура, не воспользовалась нихуя. За что и поплатилась впоследствии.
— Скушно мне… — Пожаловался муж, и достал из пупка войлочную каку. — Может, поиграем?
Ночь. Полвторого. Дежа вю. Самое время для игрушек.
— Поиграй со своим хуем, Вова. — Сурово направила я ненужный Вовин энтузиазм в нужное русло, и повыше натянула трусы. — Мы с тобой ещё и трёх лет вместе не прожыли. Не наглей.
— Дрочить нибуду. — Муж понюхал пупочную каку, сморщился, и засунул её обратно в пупок. — Я женатый мущщина. Дрочить бездуховно.
— Могу похряпать, если пообещаешь уложицца в три минуты. — Я подсластила Вове горькую пилюлю, и зевнула: — Ебала я твои игры. Моя мама до сих пор всем подрушкам своим рассказывает, как ты ей хуем по лбу дал.
— Мамы севодня дома нет. Завтра суббота. На школьниц, благодаря тебе, я уже смотреть нимагу. И вообще мимо школ теперь не хожу. Меня слёзы душат, и спазмы рвотные. Сука. — Муж давил на меня железными аргументами. Стало немношко стыдно.
— Ладно, в пять минут уложишься? — Типа, уговорил. Типа, у меня и голос стал уже такой, заискивающий.
— Не торгуйся как падшая женщина. — Назидательно сказал Вова из темноты. — Не к лицу тебе это. Не купиш ты меня своим минетом пятиминутным. Я куртуазности возжелал. И интриги.
Ахуеть. Интриган нашолся. Минет ему уже не нужен. Зажрался мужыг.
— Знаеш чо, — говорю, и сердицца уже начинаю: — От твоих интриг с переодеваниями у меня фригидность уже началась. И точка Джы проебалась куда-то. И я всё чаще стала на бап заглядывацца. Это уже нездоровая хуйня, Вова. Так что или соглашайся на атсос, или дрочи. Другой альтернативы нету.
— Есть! — Торжественно вскричал муж. — Есть!
— На жопе шерсть? — Уточнила такая.
— Да. И ещё кожаные шорты.
— Пиздиш! — Я аж подпрыгнула. — Ты купиш мне кожаные шорты?! Ты ж сам недавно орал, што твои друзья и так постоянно интересуюцца на какой трассе ты со мной познакомился! Ты врёш всё, Вова. Не верю я тибе.
— Да чо друзья… У меня и папа до сих пор уверен, что я тибя в лото выиграл, в армии. Но я ж тебя люблю всётаки, и дрочить заебался. В общем, с меня шорты, с тебя — чимадан, соломенная шляпа, и резиновые вьетнамки.
— В каво играем? — Всё, цена вопроса была установлена, а слова про папу я пропустила мимо ушей. Я Вовинова папу всё равно два раза в жызни видела. Первый раз на фотографии, во второй раз — в очереди за окорочками на рынке. — В кавбоев?
— Какой из тибя кавбой? — Заржал муж. — Кавбоев с такими жопами не бывает. Мы будем играть в новую игру. Под кодовым названием: «Одинокая девушка приехала на юг, и ей надо снять квартиру»
— Заебись. Ты такой затейник, Вова, штопесдец. То школьница, то одинокая девушка…Ладно, чо делать нада?
— А щас скажу… — Зашуршал в темноте Вова, и включил ночник. Неяркий свет осветил Вовину кровожадную улыбку, и торчащий из трусов хуй. — Щас скажу… В общем, ты такая, в шляпе и вьетнамках, приходиш ко мне, с чимаданом. И говориш: «Здрасьте, это вы квартиру сдаёте?» Я тебе отвечу: «Ну я, хуле… Заходи» Ты заходиш, показываеш мне песду, и я тебя ебу на чимадане, закрыв тебе ебло шляпой. Гыгыгы!
— Ахуел штоле?! Петросян анальный. Зачем меня шляпой накрывать? Я ещё молода, свежа и красива. Пидор ты. Песду нипакажу. Я стесняюсь.
— Ога, значит, против ебли на чимадане ты ничего не имееш? Это хорошо. Шляпой накрывать нибуду. Короче, бери чимадан, и песдуй переодевацца. Быстро, пока хуй стоит.
— У меня шляпы нету соломенной, кстати.
— Это плохо. Без шляпы низачот. А что есть?
— Каска есть строительная, оранжевая. Резиновая шапочка для душа, мамина. Дудка пианерская, если нужно. Могу ещё косынку повязать.
— Ну, хуй его знает… — Муж задумался. — Повяжы косынку штоль… Каска миня не возбуждает. Мамина шапочка — ещё меньше. Дудку нахуй. С дудкой у миня неприятные ассоцыацыи. В общем, не еби мне моск. Иди, и облачись во что-нить сексуальное. Чо я, учить тебя буду?
Вот чего только не сделаеш за кожаные шорты… Встаю, открываю шкаф, достаю оттуда старый диривянный чимадан, похожый на гроб, и волоку его в прихожую.
В галошнице нахожу резиновые тапочки, в чимадане — тельняшку, а на вешалке — папин мохеровый шарф. Косынки не нашла.
Напяливаю тельняшку, завязываю на башке шарф, влезаю в тапки, беру в руки чимадан, и тут случайно вижу себя в зеркале. Это было ошыбкой.
— Блять! — Вырвалось как-то само собой. — Мама дорогая!
— Чо орёш, дура? — Из-за двери спальни доносицца голос мужа. — Иди сюда быстрее.
Ага, быстрее иди… Я всегда подозревала, что не похожа на Анджелину Джоли, но до сиводняшнего дня не замечала в сибе такого явново сходства с бичом Сифоном. Шарф кололся неприятно, и судя по отражению, я в нём сильно смахивала на морячка Папая, у каторова развился флюс, и спиздили шпинат. В душу закралось подозрение, што Вова умрёт от разрыва серца, и шорты мне не купит.
— Ты идёш иле нет?! — Снова заорал муж, а я быстро содрала с головы шарф, и напялила каску. От каски у нево только хуй упадёт, в худшем случае, а в косынке я буду пахожа на новую русскую бапку из Аншлага. У Вовы может случицца инсульт и понос.
— Ща, подожди…
Я в последний раз посмотрела на сибя в зеркало, выключила свет, и постучала в дверь.
— Тук-тук. Можно войти?
— Входите.
Вошла.
На кровати лежыт муж без трусов, и делает вид, что читает газету. Я поставила чимадан на пол, и сказала:
— Здрасьте, я по объявлению. Это вы квартиру сдаёте?
— Не сдаю уже. Идите нахуй. — Вдруг неожыданно ответил муж, и снова вытащил каку из пупка.
— А что же мне теперь делать? — Я уже поняла, што шорты мне придёцца отрабатывать по полной, и начала импровизировать: — Уже поздно, ночь на дворе, а я без трусоф, и меня могут выебать грабители. Пустите переночевать, дяденька, я вам денег дам и песду покажу.
— Без трусоф, говориш? А пелотка у тебя лысая? Не воняет ли она тухлой килькой? Может, и договоримся, малышка… — Вова опустил газету, и заорал: — Ой, ты чо напялила, дура? Я ж сказал, чтобы каску не надевала! Фсё, теперь по-новой надо начинать. Испортила такую игру, кот Матроскин, блять…
— Да иди ты нахуй, Вова! — Я сорвала с головы каску, и кинула её в угол. — Нету у меня косынки, нету! Шляпу ему соломенную! Буддёновку с кружевами! Пидорку, блять, с вуалью! Нету ничиво! Или так еби, или сам ищи, чо те надо!
— Ладно, не ори. — Постепенно успокоился муж. — С тельняшкой это ты хорошо придумала. Идея меняецца. Теперь ты будеш потерпевшей. Потерпевшей кораблекрушение. Каска не нужна. Шляпу какбутта бы смыло волной, будем щитать. Иди в ванную, намочи волосы. И заходи снова. Чимадан только не забудь, это ценный девайс. Там у тибя багаж типа.
Заебись. Дубль два. Биру чимадан, выхожу в коридор, иду в ванную, сую голову под кран, возвращаюсь обратно, стучю в дверь:
— Тук-тук, есть кто жывой?
— Кто там, блять, ломицца в два часа ночи? — Слышен бизоний рёв за дверью.
— Это я… — Блею афцой. — Потерпевшая. Каталась на банане, наебнулась прям в воду, и плыла в шторм три часа на чимадане. Я очень устала, и хочу ебацца. Пустите переночевать пожалуйста.
— Ах, бедняжка! Заходи скорее!
Были б фсе такие добрые как Вова, я б горя не знала.
Вхожу. Пру чимадан. Вода стекает с волос за шыворот. Тельняшка воняет плесенью. Шортов кожаных уже не хочецца так сильно, как раньше. На кровати лежыт муж без трусов, и протягивает ко мне руки:
— Иди сюда, потерпевшая. Я тебя согрею. Замёрзла, бедненькая? Ложись, вот, на чимадан. Погрейся с дороги.
Бухаю на пол чимадан, и сажусь на нево жопой. Раздаёцца подозрительный треск.
— Тепло ли тебе, маленькая? — Спрашивает Вова, и слезает с кровати: — Пися не замёрзла? А то она у тебя какая-то синенькая… Давай, я с тобой рядом посижу, пиписечный массаж сделаю.
— Не надо… — Протестую слабо. Мне ж типа полчаса жыть осталось. Я ж типа потерпевшая и вся израненная наверное. — Пися у меня синяя, патамушта умираю я. Дайте мне поскорее кожаные шорты, только не садитесь рядом. Чимадан не выдержыт двоих.
— Не бойся, не бойся, потерпевшая… — Бормочет Вова, и усажываецца на край чимадана. — Это добротный чимадан, качественный. Я на таком Тихий океан переплыл в прошлом году. Хорошый чимадан.
Вова уселся на ценный девайс всей своей стокилограммовой тушей, и провалился в хороший чимадан.
— Блять! Ты где эту рухлядь нашла?! Я чуть яйца не прищемил! — Завизжал муж.
— Где-где, в пизде! — Тоже заорала. — Сказала тебе, мудаку, русским языком: не садись на чимадан! Нет, бля, приспичило ему!
— Да с тобой вечно так: ни украсть, ни покараулить. Ни подрочить, ни поебацца! Чем тут воняет ещё, а? В этой тельняшке твоего прадеда эксгумировали штоле?
— Чо ты орёш?! Это не моя идея была, в два ночи хуйнёй занимацца!
— Не хуйнёй, а еблей, дура!
— Сам дурак! «Синенькая пися…» У меня теперь пиздец комплекс неполноценности будет!
— А у меня яйца травмированы!
— Мозг у тебя травмирован, Вова! Сказала тебе сразу: давай похряпаю. Нет, ему куртуазность нужна! У нево идеи наполеоновские! На чимадане ему подавай! Мудвин!
— Да иди ты в жопу! Второй раз на те же грабли! Если б не я — ты б девстенницей померла бы, наверное! И сними ты этот саван в полоску, щас сблюю!
…Полтретьева ночи.
В комнате горит ночник, и освещает тусклым светом меня, тельняшку, разломанный чимадан, резиновые тапки, Вовины красные яйца, и мою синюю писю.
Куртуазно так, что ахуеть.
— Вов… Ну, давай мирицца, а? Давай, поиграем шоле? Давай, какбутта бы ты пионер будеш в пелотке красной, а я какбутта бы пионервожатая Надежда Канстантиновна. Хочеш, а?
Мужа жалко. Яйца у него красные, ебло пластилиновое, глаза блестят подозрительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61