Мы зашагали по гравийной аллее к воротам кладбища, и она всю дорогу мучительно старалась меня не замечать – смотрела только вперед. Когда мы проходили мимо последней могилы, я с горечью сказал:
– Знаешь, какую мне напишут эпитафию? – Она не отозвалась, и я не стал продолжать. Тогда ей поневоле пришлось спросить:
– Какую?
– Здесь лежит сочинитель Сайрус, – ответил я. Мой голос прозвучал достаточно горестно, потому что она порывисто схватила меня за руку и воскликнула:
– Не надо себя казнить!
У ворот кладбища она отступила на полшага, испытующе посмотрела мне в глаза и, все еще держа меня за руку, сказала:
– Билли!
– Что, милая?
– Пообещай мне кое-что, а?
– Тебе хочется, чтоб я пообещал никогда больше не сочинять? – Ведьма кивнула. – Я никогда больше не буду сочинять, – сказал я,
Держась за руки, мы вышли на улицу, и тут я сразу же увидел Артурову мамашу – она шла с букетиком цветов нам навстречу, и прятаться от нее было уже поздно.
– Помалкивай, что бы я ни сказал, потом все объясню, – бросил я Ведьме, почти не разжимая губ. А когда Артурова мамаша подошла к нам, широко улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, миссис Крэбтри. Вы, наверное, не знакомы с моей сестрой. Познакомься, Шила, это миссис Крэбтри.
У Артуровой мамаши сделалось такое лицо, как будто я ее обругал, и мне стало ясно, что моя сообразительность меня подвела. А она возмущенно воскликнула:
– Ты бы уж выбрал в этот раз кого-нибудь другого для своих представлений! Я же прекрасно знаю Барбару!
Ведьма окинула меня показушно сожалеющим взглядом.
– У него немножко странное чувство юмора, миссис Крэбтри, – тоном терпеливой сестры милосердия объяснила она.
– А вот и мой трамвай! – торопливо пробормотал я, показывая на семнадцатый автобус. Он медленно отъезжал от остановки. Я помчался к нему, взлетел наверх и мысленно вытащил из кармана амброзийский пистолет.
Глава восьмая
– Это что – тоже мне? – недоверчиво спросила Рита.
– Ограбил, знаешь ли, банк, – с полным ртом прошамкал я. Верней, сначала-то я просто молча кивнул, потому что откусил полбутерброда с яйцом и говорить не мог – только жевал да пучил на Риту слезящиеся глаза. Было уже пять часов, а я как позавтракал, так больше ни разу и не ел.
– И теперь, значит, оделяешь бедных? – благодарно спросила Рита. Ее очень обрадовал крестик, больше даже, чем обручальное кольцо. Закинув руки за голову, она защелкнула под своими платиново-блондинистыми волосами замочек тонкой серебряной цепочки.
– Крестовая дама при липовом короле, – вполголоса сказал Артур.
– Ишь ты! Глянешь на него – спит, а отвернешься– глядит, – напоказ удивилась Рита, одарив Артура ухмылкой преувеличенного презрения. А потом, решив, что откровенно благодарные слова про бедных слишком принизили ее, она подозрительно посмотрела на крестик и спросила: – Так что мне с этой штуковинкой – в церковь теперь идти?
– Ясное дело, – сказал Артур. – Чтобы дать обет безбрачия.
– А ну-ка, нож-молодец, убирайся в свой погребец! – скомандовала Артуру Рита и плавно подняла мою пустую тарелку – этот плавный жест обозначал у нее благосклонность. – Можешь принести мне завтра меховую шубу, – добродушно сказала она и пошла к стойке, оставив нас одних за шатким столиком в укромном уголке полупустого кафе, возле большого, деловито стрекочущего холодильника.
– Секс-фея Страхтона, – провожая ее взглядом, сказал Артур.
Ко мне вернулось жизнерадостное, с истерической искоркой настроение.
– И се служанка моих желаний, – торжественно подняв правую руку, возгласил я. Артур, конечно же, сразу подхватил мой библейский зачин.
– И глас воззвал, – зарокотал он, – кто сия дева, что была с тобой на рассвете?
– И, препоясав чресла, Моисей сказал, – продолжил я, – истинно, истинно говорю тебе, то была не дева, а моя супруга земная.
– И было так.
– И пребудет до пятого и шестого колена. Мы уже допили кофе и теперь стояли у столика, посылая Рите воздушные поцелуи.
– Смотри, не твори, чего я не творю! – заразившись моим настроением, воскликнула она.
Мы оставили стеклянную дверь кафе широко распахнутой и, не обращая внимания на вопли пожирателей пирожков «Дверь! Прикройте дверь!», зашагали через Торфяной проспект к городскому Пассажу.
Встретив Артура сразу после накладки с моей выдуманной сестрой, я ощутил смутное чувство вины. Мне хотелось как-нибудь намекнуть ему об этом происшествии, но теперь я был рад, что удержался.
Мы вошли в пассаж, выкрикивая: «Пресса! Пресса – бог наших дней! Завтра засохнет – и черт бы с ней!», так что наши голоса множились гулким эхом под сводчатой стеклянной крышей. Смиренно шаркающие друг за дружкой покупательницы с авоськами и кульками пирожных в руках провожали нас опасливыми взглядами.
– Пресса! Пресса! – выкрикнул я, размахивая воображаемой газетой, и с удивлением обнаружил, что это старая патефонная пластинка, которую я унес из дому несколько часов назад.
– Пойдем-ка урвем чего-нибудь у Мория, – предложил я Артуру.
Морий, маленький и юркий человечек, похожий на армянина, был хозяином магазинчика «Мелодия», который он открыл недавно в Пассаже, на втором этаже. Морий сотрудничал с организацией «Помощь молодым», никогда не упускал случая показать свою терпимость и уважительное, как будто все здесь были взрослыми, отношение к посетителям. Когда нам было нечего делать, мы ходили в «Мелодию», чтобы подразнить Мория. «Глянь-ка, Морий, у этой пластинки в середине дыра» – вот одна из наших дежурных шуточек.
– Хорошо бы нагреть его на новую пластинку, – сказал Артур. Я открыл дверь ногой, и мы ввалились внутрь.
По субботам, особенно вечерами, здесь всегда околачивалась толпа узкобрючных юнцов и цыганистых девиц. Они же шлялись каждую субботу и в «Рокси», но на улицах Страхтона я их почему-то никогда не встречал, как будто за порогом этих двух заведений они становились невидимками. Рядом с ними я чувствовал себя до жути старомодным, меня стеснял мой заляпанный пятнами плащ и мятый костюм, так что мне приходилось изображать интеллектуала. Я скособочился, вздернул одно плечо выше другого и проникся уверенностью, что под мышкой у меня пластинка с классической музыкой. Какой-то охламон из кискисных завсегдатаев, пританцовывающий посредине зала, пробормотал: «Стервятники прилетели», – но больше никто не обратил на нас внимания.
Посетив «Мелодию», Парень с холмов едва ли сумел бы написать хвалебную статью про йоркширский прогресс. Поначалу это был заурядно-современный магазин грампластинок, но благодаря терпимости Мория (живи и жить давай другим) он быстренько превратился в современно разгромленный сарай – оранжевые стены были обшарпаны, конические подставки для пепельниц похилились, их ярко-желтые бока чернели пятнами от загашенных сигарет, а большинство пепельниц посетители просто поразбивали; витрины с пластинками, подвешенные на тросах, перекосились и грозили обвалиться кому-нибудь на голову, так что пришлось подставить под них старые ящики, а стекло одной из витрин рассекала угловато-извилистая трещина.
Девицы в клетчатых брюках роились у кабинок с проигрывателями и, заходя внутрь, оставляли двери небрежно открытыми, так что зал гудел какофонией совершенно несовместимых мелодий. Парень лет шестнадцати в короткой кожаной куртке с молнией, облокотившись на прилавок, вертел в руках целлофановый футляр от пластинки, а низкорослый Морий в красных подтяжках пытался перекричать многоголосый гул:
– Вы не против?… Так-то оно так… Но вы не против?
Артур уверенно заскользил среди толпящихся посетителей, словно танцор, – да иначе-то здесь и двигаться, пожалуй, было невозможно. Он сразу же нашел приятелей – джазистов из «Рокси» – и скрылся с ними в дальнем углу. Я одиноко стоял у входа, не зная, чем бы мне заняться. Удивительное дело – Артур знал тут чуть ли не всех, а я почти никого. В Амброзии все было, разумеется, наоборот.
Услышав знакомо скрипучий голос, я оглянулся и увидел Штампа с долгоиграющей пластинкой в руках. «Эй, Морий, что-то маленькие у тебя гиганты», – в тысячный, наверно, раз вякнул он свою идиотскую шутку. Штамп вечно ошивался в «Мелодии». Морий всячески помогал страхтонскому Юношескому клубу, а Штамп изобретал и безграмотно писал для клуба разные объявления, «Эй, Морий, – зудел он, – что-то маленькие у тебя гиганты!» Я хлопнул его по плечу, так что он чуть не выронил пластинку.
– Это же черный карлик, а не гигант, – сказал я.
– Так тебя, стал'быть, не посадили? – с глумливой ухмылкой спросил Штамп.
– Да нет, решили оставить место для тебя, – ответил я. Мне было приятно, что у меня нашелся здесь хоть один приятель, пусть даже Штамп. Отвернувшись от него, я поискал глазами кого-нибудь еще, но больше ни одного знакомого не заметил.
– Послушай-ка, – сказал мне в спину Штамп, – я на твоем месте не пошел бы в понедельник на работу.
– Ясное дело, – отозвался я, – понедельник – день бездельник, только таким, как ты, на работе и место. Ну да ладно, выкладывай, чего там тебе удалось разнюхать.
Штамп злорадно ухмыльнулся. Я понял, что он и правда узнал какую-то неприятную для меня новость.
– Я тут забежал в контору, – сказал он, – и смотрю, а Крабрак проверяет твою Почтовую книгу.
– Да пошел ты вместе с Крабраком… – начал я – и мне опять стало тошно. – Он что-нибудь говорил? – Слава богу, у меня получился беспечный тон.
– Ты это про кого?
– Про Крабрака, балбес. Говорил он что-нибудь насчет моей Почтовой книги?
– А черт его знает. Так, бормотал чего-то себе под нос. Сидит, обложился твоими почтовыми квитанциями, считает деньги и бормочет. Он, видать, все подсчитал. Сколько ты растратил-то?
– Нисколько я не растратил. – Трое или четверо штамповских приятелей подошли к нам и с интересом пялились на меня. – Просто не записал кой-чего в Почтовую книгу, – сказал я Штампу.
– Малолетние преступники, они всегда так поют, – отозвался Штамп. Он повернулся к своим приятелям, подхихикнул и добавил, оглянувшись через плечо: – Твоя краля наверху.
Меня пронизала дрожь, я сразу понял, о ком он говорит, – так же, как и утром, когда он сказал, что встретил ее на улице. Я невольно посмотрел вверх, где у Мория был отдел классической музыки, и мигом забыл про Крабрака с его подсчетами, так что пакостная штамповская новость не успела испортить мне настроение. Странно осоловелый, как будто он под дурью, приятель Штампа в полосатом итальянском костюме пробормотал: «Топчешь курочку-то, а?» – и я, пробравшись к лестнице, стал неторопливо подниматься наверх, словно бы медленно выныривая из мутного водоворота взбесившейся музыки в полузабытый мир беспричинно радостных надежд со свежей, бодрящей и сладко успокаивающей атмосферой. Мне показалось, что я ощутил удивительно приятный аромат, хотя этого не могло, конечно, быть. В голове у меня уже рождались слова: Я даже помню твой запах, но мою мысленную речь перебил гнусный голос Штампа: «Эй, Морий, а диск-то с дыркой!» Это был прощальный привет нижнего зала.
Пустующий по субботам отдел классической музыки напоминал публичную библиотеку: он был просторный, светлый, тихий и уютный. На полу здесь лежал толстый ковер, чистое стекло прилавка опрятно поблескивало, а дверцы серых кабинок были плотно закрыты. Стоя за прилавком, Лиз показывала альбом с пластинками какому-то дядьке лет сорока в черном пальто. Они негромко разговаривали, и голос Лиз был по-всегдашнему спокойно-звучным. Я сразу понял, что она заметила меня, но, так же как и я, оттягивала мгновение встречи.
А я, словно бы перед зеркалом, торопливо примерял разные выражения лица. Мне хотелось выглядеть радостно ошеломленным, потому что так оно, в сущности, и было, но при этом я старался остаться самим собой, старался ощутить свои собственные, подлинные чувства, отделив их от той беззаботно-успокоительной атмосферы, которая всегда окружала Лиз. И вот я понял, что меня охватывает неодолимо песенное настроение.
Чернопальтовый дядька взял у Лиз альбом с пластинками и, скрывшись в кабинке, закрыл за собой дверь.
Я медленно подошел к прилавку.
– Привет, Лиз.
– Привет, Билли.
Я заговорил хрипловато-низким, как мне казалось, голосом, обозначающим конец долгой разлуки или что-то в этом роде, но ответ Лиз прозвучал простодушно и радостно, как будто она была искренне счастлива, что опять увидела меня, и не хотела этого скрывать.
Мы облегченно улыбнулись друг другу, словно люди, опять встретившиеся в разъединившей их ненадолго толпе. На Лиз была все та же старая одежда – зеленая замшевая куртка и мятая черная юбка. Но крахмальная белая блузка очень шла к ее пепельным волосам, круглому лицу, ясной улыбке и почти вслух смеющимся глазам.
– Давненько мы не виделись, – проговорил я, намеренно выбрав речевой штамп, чтобы вложить в него понятный только ей смысл.
Она со счастливой улыбкой покачала головой, словно бы вспоминая, сколько времени ее не было.
– Ну да, больше месяца. Пять недель.
– Давай считать, что недели показались мне годами.
Лиз плутовато улыбнулась. Никто из девчонок не умел так улыбаться – только Лиз.
– Хорошо-то как, правда? – сказала она.
– Я даже помню твой запах, – пробормотал я.
– Благодарю вас, сэр, вы очень любезны, – с ироническим поклоном отозвалась Лиз.
– Когда ты вернулась?
– Вчера.
– Спасибо, что сразу позвонила, – сказал я.
Она сморщила нос, но вовсе не так, как Ведьма, – у нее это получилось простодушно и по-дружески. Она никогда не извинялась.
– Да ведь мы все равно встретились бы сегодня вечером в «Рокси», – сказала Лиз. – Ты придешь?
Туда сегодня весь город придет, подумалось мне. А впрочем… Я быстренько прикинул. Ведьме, после сегодняшнего случая, прямая дорога в монастырь или к черту на рога; Рита, если я ее надую, ни за что не станет сама покупать билет в «Рокси» и тоже куда-нибудь сгинет. Да и не боялся я их, потому что запросто мог во всем признаться Лиз… если бы захотел.
– Приду, – сказал я. – А все-таки жаль, что ты не позвонила.
– Да у меня времени не было! – Она опять плутовато улыбнулась, как бы советуя мне не верить ее словам и ни о чем не беспокоиться, потому что все это не имеет никакого значения. – Спроси меня лучше, что я тут делаю.
– Так что же ты тут делаешь?
– Помогаю целый день Морию, а то он совсем зашился. – Помогать целый день Морию у нее время было, а позвонить мне не было! Но все это и правда не имело никакого значения. Только вот откуда она знала Мория? Это была одна из ее загадок – она, похоже, всех у нас в Страхтоне знала, и я, хоть убей меня, не мог понять, как ей это удается.
– Ну, а у вас что здесь происходит? – лучась веселой радостью, спросила она. – Как твои скетчи? Как песни? Как Артур? – Только она одна из всех моих знакомых девчонок по-настоящему интересовалась моими делами и говорила о них так, будто они действительно что-то для нее значат. Мы принялись болтать, смеясь, шутя, перебивая друг друга и понимающе улыбаясь, как если бы нам вдруг разом открылись все ехидные тайны мира. Мы трепались до тех пор, пока дядька-покупатель, про которого мы совсем забыли, не вылез из кабинки. Он заплатил за альбом с пластинками и ушел. Скоро и магазин должен был закрыться.
– А теперь спроси меня, где я все это время была, – предложила Лиз.
– Нет, Лиз, – твердо и без улыбки сказал я. Этот разговор возникал у нас не впервые, и я давно уже поклялся себе, что никогда не стану ее расспрашивать – может, из уважения к ней, может, от какого-то смутного страха, а может, это просто стало навязчивой идеей, как отращивание ногтя, который вырос у меня до четверти дюйма.
– А вот открытку ты все же могла мне прислать, – сказал я.
– В следующий раз пришлю, – сказала Лиз. – Если только он будет, следующий раз, – мягко добавила она.
Спускаясь по лестнице, я прощально помахал ей. Толпа внизу сильно поредела; пол был замусорен пустыми сигаретными пачками, на прилавке лежали груды пластинок. Артур уже ушел, его приятели-джазисты тоже. Рассосалась и компания Штампа, но сам он все еще был здесь – трепался о чем-то с Морием.
Снова ощутив под мышкой старую патефонную пластинку, я вспомнил, зачем я сюда отправился. Мне, правда, не хотелось приступать к Морию без Артура, но можно было разыграть этот спектакль и перед Штампом – все-таки зритель.
– Послушайте, Морий, – сказал я, – мне хотелось бы вернуть вам эту пластинку.
– Это еще почему? – с необычной для него угрюмостью спросил он.
– Да она играет только одну мелодию. Морий со звоном открыл ящик кассы.
– Я давно уже к вам присматриваюсь, – враждебно проговорил он. – Мне уже про вас кое-что сообщали. – Облокотившийся на прилавок Штамп делал вид, что он не понимает, о чем идет речь. – Ходят тут всякие, как будто они хозяева, – добавил Морий. – Надо бы узнать, где вы деньги-то берете!
Морий всегда обслюнявливался, когда разговаривал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Знаешь, какую мне напишут эпитафию? – Она не отозвалась, и я не стал продолжать. Тогда ей поневоле пришлось спросить:
– Какую?
– Здесь лежит сочинитель Сайрус, – ответил я. Мой голос прозвучал достаточно горестно, потому что она порывисто схватила меня за руку и воскликнула:
– Не надо себя казнить!
У ворот кладбища она отступила на полшага, испытующе посмотрела мне в глаза и, все еще держа меня за руку, сказала:
– Билли!
– Что, милая?
– Пообещай мне кое-что, а?
– Тебе хочется, чтоб я пообещал никогда больше не сочинять? – Ведьма кивнула. – Я никогда больше не буду сочинять, – сказал я,
Держась за руки, мы вышли на улицу, и тут я сразу же увидел Артурову мамашу – она шла с букетиком цветов нам навстречу, и прятаться от нее было уже поздно.
– Помалкивай, что бы я ни сказал, потом все объясню, – бросил я Ведьме, почти не разжимая губ. А когда Артурова мамаша подошла к нам, широко улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, миссис Крэбтри. Вы, наверное, не знакомы с моей сестрой. Познакомься, Шила, это миссис Крэбтри.
У Артуровой мамаши сделалось такое лицо, как будто я ее обругал, и мне стало ясно, что моя сообразительность меня подвела. А она возмущенно воскликнула:
– Ты бы уж выбрал в этот раз кого-нибудь другого для своих представлений! Я же прекрасно знаю Барбару!
Ведьма окинула меня показушно сожалеющим взглядом.
– У него немножко странное чувство юмора, миссис Крэбтри, – тоном терпеливой сестры милосердия объяснила она.
– А вот и мой трамвай! – торопливо пробормотал я, показывая на семнадцатый автобус. Он медленно отъезжал от остановки. Я помчался к нему, взлетел наверх и мысленно вытащил из кармана амброзийский пистолет.
Глава восьмая
– Это что – тоже мне? – недоверчиво спросила Рита.
– Ограбил, знаешь ли, банк, – с полным ртом прошамкал я. Верней, сначала-то я просто молча кивнул, потому что откусил полбутерброда с яйцом и говорить не мог – только жевал да пучил на Риту слезящиеся глаза. Было уже пять часов, а я как позавтракал, так больше ни разу и не ел.
– И теперь, значит, оделяешь бедных? – благодарно спросила Рита. Ее очень обрадовал крестик, больше даже, чем обручальное кольцо. Закинув руки за голову, она защелкнула под своими платиново-блондинистыми волосами замочек тонкой серебряной цепочки.
– Крестовая дама при липовом короле, – вполголоса сказал Артур.
– Ишь ты! Глянешь на него – спит, а отвернешься– глядит, – напоказ удивилась Рита, одарив Артура ухмылкой преувеличенного презрения. А потом, решив, что откровенно благодарные слова про бедных слишком принизили ее, она подозрительно посмотрела на крестик и спросила: – Так что мне с этой штуковинкой – в церковь теперь идти?
– Ясное дело, – сказал Артур. – Чтобы дать обет безбрачия.
– А ну-ка, нож-молодец, убирайся в свой погребец! – скомандовала Артуру Рита и плавно подняла мою пустую тарелку – этот плавный жест обозначал у нее благосклонность. – Можешь принести мне завтра меховую шубу, – добродушно сказала она и пошла к стойке, оставив нас одних за шатким столиком в укромном уголке полупустого кафе, возле большого, деловито стрекочущего холодильника.
– Секс-фея Страхтона, – провожая ее взглядом, сказал Артур.
Ко мне вернулось жизнерадостное, с истерической искоркой настроение.
– И се служанка моих желаний, – торжественно подняв правую руку, возгласил я. Артур, конечно же, сразу подхватил мой библейский зачин.
– И глас воззвал, – зарокотал он, – кто сия дева, что была с тобой на рассвете?
– И, препоясав чресла, Моисей сказал, – продолжил я, – истинно, истинно говорю тебе, то была не дева, а моя супруга земная.
– И было так.
– И пребудет до пятого и шестого колена. Мы уже допили кофе и теперь стояли у столика, посылая Рите воздушные поцелуи.
– Смотри, не твори, чего я не творю! – заразившись моим настроением, воскликнула она.
Мы оставили стеклянную дверь кафе широко распахнутой и, не обращая внимания на вопли пожирателей пирожков «Дверь! Прикройте дверь!», зашагали через Торфяной проспект к городскому Пассажу.
Встретив Артура сразу после накладки с моей выдуманной сестрой, я ощутил смутное чувство вины. Мне хотелось как-нибудь намекнуть ему об этом происшествии, но теперь я был рад, что удержался.
Мы вошли в пассаж, выкрикивая: «Пресса! Пресса – бог наших дней! Завтра засохнет – и черт бы с ней!», так что наши голоса множились гулким эхом под сводчатой стеклянной крышей. Смиренно шаркающие друг за дружкой покупательницы с авоськами и кульками пирожных в руках провожали нас опасливыми взглядами.
– Пресса! Пресса! – выкрикнул я, размахивая воображаемой газетой, и с удивлением обнаружил, что это старая патефонная пластинка, которую я унес из дому несколько часов назад.
– Пойдем-ка урвем чего-нибудь у Мория, – предложил я Артуру.
Морий, маленький и юркий человечек, похожий на армянина, был хозяином магазинчика «Мелодия», который он открыл недавно в Пассаже, на втором этаже. Морий сотрудничал с организацией «Помощь молодым», никогда не упускал случая показать свою терпимость и уважительное, как будто все здесь были взрослыми, отношение к посетителям. Когда нам было нечего делать, мы ходили в «Мелодию», чтобы подразнить Мория. «Глянь-ка, Морий, у этой пластинки в середине дыра» – вот одна из наших дежурных шуточек.
– Хорошо бы нагреть его на новую пластинку, – сказал Артур. Я открыл дверь ногой, и мы ввалились внутрь.
По субботам, особенно вечерами, здесь всегда околачивалась толпа узкобрючных юнцов и цыганистых девиц. Они же шлялись каждую субботу и в «Рокси», но на улицах Страхтона я их почему-то никогда не встречал, как будто за порогом этих двух заведений они становились невидимками. Рядом с ними я чувствовал себя до жути старомодным, меня стеснял мой заляпанный пятнами плащ и мятый костюм, так что мне приходилось изображать интеллектуала. Я скособочился, вздернул одно плечо выше другого и проникся уверенностью, что под мышкой у меня пластинка с классической музыкой. Какой-то охламон из кискисных завсегдатаев, пританцовывающий посредине зала, пробормотал: «Стервятники прилетели», – но больше никто не обратил на нас внимания.
Посетив «Мелодию», Парень с холмов едва ли сумел бы написать хвалебную статью про йоркширский прогресс. Поначалу это был заурядно-современный магазин грампластинок, но благодаря терпимости Мория (живи и жить давай другим) он быстренько превратился в современно разгромленный сарай – оранжевые стены были обшарпаны, конические подставки для пепельниц похилились, их ярко-желтые бока чернели пятнами от загашенных сигарет, а большинство пепельниц посетители просто поразбивали; витрины с пластинками, подвешенные на тросах, перекосились и грозили обвалиться кому-нибудь на голову, так что пришлось подставить под них старые ящики, а стекло одной из витрин рассекала угловато-извилистая трещина.
Девицы в клетчатых брюках роились у кабинок с проигрывателями и, заходя внутрь, оставляли двери небрежно открытыми, так что зал гудел какофонией совершенно несовместимых мелодий. Парень лет шестнадцати в короткой кожаной куртке с молнией, облокотившись на прилавок, вертел в руках целлофановый футляр от пластинки, а низкорослый Морий в красных подтяжках пытался перекричать многоголосый гул:
– Вы не против?… Так-то оно так… Но вы не против?
Артур уверенно заскользил среди толпящихся посетителей, словно танцор, – да иначе-то здесь и двигаться, пожалуй, было невозможно. Он сразу же нашел приятелей – джазистов из «Рокси» – и скрылся с ними в дальнем углу. Я одиноко стоял у входа, не зная, чем бы мне заняться. Удивительное дело – Артур знал тут чуть ли не всех, а я почти никого. В Амброзии все было, разумеется, наоборот.
Услышав знакомо скрипучий голос, я оглянулся и увидел Штампа с долгоиграющей пластинкой в руках. «Эй, Морий, что-то маленькие у тебя гиганты», – в тысячный, наверно, раз вякнул он свою идиотскую шутку. Штамп вечно ошивался в «Мелодии». Морий всячески помогал страхтонскому Юношескому клубу, а Штамп изобретал и безграмотно писал для клуба разные объявления, «Эй, Морий, – зудел он, – что-то маленькие у тебя гиганты!» Я хлопнул его по плечу, так что он чуть не выронил пластинку.
– Это же черный карлик, а не гигант, – сказал я.
– Так тебя, стал'быть, не посадили? – с глумливой ухмылкой спросил Штамп.
– Да нет, решили оставить место для тебя, – ответил я. Мне было приятно, что у меня нашелся здесь хоть один приятель, пусть даже Штамп. Отвернувшись от него, я поискал глазами кого-нибудь еще, но больше ни одного знакомого не заметил.
– Послушай-ка, – сказал мне в спину Штамп, – я на твоем месте не пошел бы в понедельник на работу.
– Ясное дело, – отозвался я, – понедельник – день бездельник, только таким, как ты, на работе и место. Ну да ладно, выкладывай, чего там тебе удалось разнюхать.
Штамп злорадно ухмыльнулся. Я понял, что он и правда узнал какую-то неприятную для меня новость.
– Я тут забежал в контору, – сказал он, – и смотрю, а Крабрак проверяет твою Почтовую книгу.
– Да пошел ты вместе с Крабраком… – начал я – и мне опять стало тошно. – Он что-нибудь говорил? – Слава богу, у меня получился беспечный тон.
– Ты это про кого?
– Про Крабрака, балбес. Говорил он что-нибудь насчет моей Почтовой книги?
– А черт его знает. Так, бормотал чего-то себе под нос. Сидит, обложился твоими почтовыми квитанциями, считает деньги и бормочет. Он, видать, все подсчитал. Сколько ты растратил-то?
– Нисколько я не растратил. – Трое или четверо штамповских приятелей подошли к нам и с интересом пялились на меня. – Просто не записал кой-чего в Почтовую книгу, – сказал я Штампу.
– Малолетние преступники, они всегда так поют, – отозвался Штамп. Он повернулся к своим приятелям, подхихикнул и добавил, оглянувшись через плечо: – Твоя краля наверху.
Меня пронизала дрожь, я сразу понял, о ком он говорит, – так же, как и утром, когда он сказал, что встретил ее на улице. Я невольно посмотрел вверх, где у Мория был отдел классической музыки, и мигом забыл про Крабрака с его подсчетами, так что пакостная штамповская новость не успела испортить мне настроение. Странно осоловелый, как будто он под дурью, приятель Штампа в полосатом итальянском костюме пробормотал: «Топчешь курочку-то, а?» – и я, пробравшись к лестнице, стал неторопливо подниматься наверх, словно бы медленно выныривая из мутного водоворота взбесившейся музыки в полузабытый мир беспричинно радостных надежд со свежей, бодрящей и сладко успокаивающей атмосферой. Мне показалось, что я ощутил удивительно приятный аромат, хотя этого не могло, конечно, быть. В голове у меня уже рождались слова: Я даже помню твой запах, но мою мысленную речь перебил гнусный голос Штампа: «Эй, Морий, а диск-то с дыркой!» Это был прощальный привет нижнего зала.
Пустующий по субботам отдел классической музыки напоминал публичную библиотеку: он был просторный, светлый, тихий и уютный. На полу здесь лежал толстый ковер, чистое стекло прилавка опрятно поблескивало, а дверцы серых кабинок были плотно закрыты. Стоя за прилавком, Лиз показывала альбом с пластинками какому-то дядьке лет сорока в черном пальто. Они негромко разговаривали, и голос Лиз был по-всегдашнему спокойно-звучным. Я сразу понял, что она заметила меня, но, так же как и я, оттягивала мгновение встречи.
А я, словно бы перед зеркалом, торопливо примерял разные выражения лица. Мне хотелось выглядеть радостно ошеломленным, потому что так оно, в сущности, и было, но при этом я старался остаться самим собой, старался ощутить свои собственные, подлинные чувства, отделив их от той беззаботно-успокоительной атмосферы, которая всегда окружала Лиз. И вот я понял, что меня охватывает неодолимо песенное настроение.
Чернопальтовый дядька взял у Лиз альбом с пластинками и, скрывшись в кабинке, закрыл за собой дверь.
Я медленно подошел к прилавку.
– Привет, Лиз.
– Привет, Билли.
Я заговорил хрипловато-низким, как мне казалось, голосом, обозначающим конец долгой разлуки или что-то в этом роде, но ответ Лиз прозвучал простодушно и радостно, как будто она была искренне счастлива, что опять увидела меня, и не хотела этого скрывать.
Мы облегченно улыбнулись друг другу, словно люди, опять встретившиеся в разъединившей их ненадолго толпе. На Лиз была все та же старая одежда – зеленая замшевая куртка и мятая черная юбка. Но крахмальная белая блузка очень шла к ее пепельным волосам, круглому лицу, ясной улыбке и почти вслух смеющимся глазам.
– Давненько мы не виделись, – проговорил я, намеренно выбрав речевой штамп, чтобы вложить в него понятный только ей смысл.
Она со счастливой улыбкой покачала головой, словно бы вспоминая, сколько времени ее не было.
– Ну да, больше месяца. Пять недель.
– Давай считать, что недели показались мне годами.
Лиз плутовато улыбнулась. Никто из девчонок не умел так улыбаться – только Лиз.
– Хорошо-то как, правда? – сказала она.
– Я даже помню твой запах, – пробормотал я.
– Благодарю вас, сэр, вы очень любезны, – с ироническим поклоном отозвалась Лиз.
– Когда ты вернулась?
– Вчера.
– Спасибо, что сразу позвонила, – сказал я.
Она сморщила нос, но вовсе не так, как Ведьма, – у нее это получилось простодушно и по-дружески. Она никогда не извинялась.
– Да ведь мы все равно встретились бы сегодня вечером в «Рокси», – сказала Лиз. – Ты придешь?
Туда сегодня весь город придет, подумалось мне. А впрочем… Я быстренько прикинул. Ведьме, после сегодняшнего случая, прямая дорога в монастырь или к черту на рога; Рита, если я ее надую, ни за что не станет сама покупать билет в «Рокси» и тоже куда-нибудь сгинет. Да и не боялся я их, потому что запросто мог во всем признаться Лиз… если бы захотел.
– Приду, – сказал я. – А все-таки жаль, что ты не позвонила.
– Да у меня времени не было! – Она опять плутовато улыбнулась, как бы советуя мне не верить ее словам и ни о чем не беспокоиться, потому что все это не имеет никакого значения. – Спроси меня лучше, что я тут делаю.
– Так что же ты тут делаешь?
– Помогаю целый день Морию, а то он совсем зашился. – Помогать целый день Морию у нее время было, а позвонить мне не было! Но все это и правда не имело никакого значения. Только вот откуда она знала Мория? Это была одна из ее загадок – она, похоже, всех у нас в Страхтоне знала, и я, хоть убей меня, не мог понять, как ей это удается.
– Ну, а у вас что здесь происходит? – лучась веселой радостью, спросила она. – Как твои скетчи? Как песни? Как Артур? – Только она одна из всех моих знакомых девчонок по-настоящему интересовалась моими делами и говорила о них так, будто они действительно что-то для нее значат. Мы принялись болтать, смеясь, шутя, перебивая друг друга и понимающе улыбаясь, как если бы нам вдруг разом открылись все ехидные тайны мира. Мы трепались до тех пор, пока дядька-покупатель, про которого мы совсем забыли, не вылез из кабинки. Он заплатил за альбом с пластинками и ушел. Скоро и магазин должен был закрыться.
– А теперь спроси меня, где я все это время была, – предложила Лиз.
– Нет, Лиз, – твердо и без улыбки сказал я. Этот разговор возникал у нас не впервые, и я давно уже поклялся себе, что никогда не стану ее расспрашивать – может, из уважения к ней, может, от какого-то смутного страха, а может, это просто стало навязчивой идеей, как отращивание ногтя, который вырос у меня до четверти дюйма.
– А вот открытку ты все же могла мне прислать, – сказал я.
– В следующий раз пришлю, – сказала Лиз. – Если только он будет, следующий раз, – мягко добавила она.
Спускаясь по лестнице, я прощально помахал ей. Толпа внизу сильно поредела; пол был замусорен пустыми сигаретными пачками, на прилавке лежали груды пластинок. Артур уже ушел, его приятели-джазисты тоже. Рассосалась и компания Штампа, но сам он все еще был здесь – трепался о чем-то с Морием.
Снова ощутив под мышкой старую патефонную пластинку, я вспомнил, зачем я сюда отправился. Мне, правда, не хотелось приступать к Морию без Артура, но можно было разыграть этот спектакль и перед Штампом – все-таки зритель.
– Послушайте, Морий, – сказал я, – мне хотелось бы вернуть вам эту пластинку.
– Это еще почему? – с необычной для него угрюмостью спросил он.
– Да она играет только одну мелодию. Морий со звоном открыл ящик кассы.
– Я давно уже к вам присматриваюсь, – враждебно проговорил он. – Мне уже про вас кое-что сообщали. – Облокотившийся на прилавок Штамп делал вид, что он не понимает, о чем идет речь. – Ходят тут всякие, как будто они хозяева, – добавил Морий. – Надо бы узнать, где вы деньги-то берете!
Морий всегда обслюнявливался, когда разговаривал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21