Но они обнялись так же нежно, как всегда.
Последние разговоры заканчивались уже на улице, в начавшей таять утренней дымке и в стойком запахе газа, про который никто не знал что и думать.
В небе не было ни облачка. Я сказал это Соне, но она никак не отреагировала, безучастно наблюдая, как машины отъезжают от тротуара и, выстроившись вереницей, движутся в сторону центра.
– Хочешь, поговорим? – предложил я.
– Нет. Не хочу я с тобой говорить.
В этот момент на улице появилась чета Дорсе, они возвращались домой. Мы помахали друг другу и обменялись несколькими приветливыми словами. Дора заранее начала разуваться и запрыгала по дорожке, звонко хохоча, как только она одна умела.
Я снова открыл было рот, но Соня велела мне молчать, что оказалось в конечном итоге к лучшему, потом) что сказать друг другу нам все равно было нечего. Я смотрел, как за Дорсе закрывается дверь, и думал о нашей собственной двери, которую мы тоже сейчас закроем за собой, думал о непостижимости и ничтожности тайны, наполняющей наши жизни. Свет рождавшегося дня предвещал ровную, как ладонь, пустыню, в которой ни один предмет не подскажет нам, двигаемся мы куда-то или топчемся на месте и вообще в какую сторону надо идти.
Мы стояли словно парализованные этим скорбным открытием, этой пустотой, которая вокруг нас образовалась и которую ощущали практически все наши ровесники, напоминавшие глупую беснующуюся собачью стаю, – и одновременно светом затопляющего нас дня, иллюзией, будто он даст нам силы преодолеть то, что нас ожидает.
Мы стояли, слегка покачиваясь, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что теперь делать, как вдруг дом четы Дорсе разлетелся на тысячу кусков. Огненное облако заволокло все кругом, и нас подбросило в воздух взрывной волной.
Придя в себя и встав на ноги, я увидел, что моя жена лежит мертвая.
* * *
Однажды утром Сандра влетела в магазин издательства, точно за ней гнался черт. Коринна, стоявшая на стремянке, замерла.
Нам только что вымыли витрину, и яркий дневной свет радостно врывался с улицы.
В следующую минуту Сандра рухнула всем телом на стол, где были разложены книжные новинки, главным образом по женскому вопросу, и залилась слезами.
Ночью у нее погибли отец с матерью, они сгорели заживо в своем загородном домике, едва успев отметить первую годовщину свободной пенсионной жизни.
Я рассказал о случившемся матери. На этот раз она лежала в клинике со множественными ушибами: за неделю до того она врезалась в дерево, в три часа ночи, недалеко от своего дома. С директором клиники я был знаком. Мать помолчала с минуту, потом пожала плечами и заключила, что уйти на пенсию – это уже одной ногой ступить в могилу.
В свои пятьдесят восемь лет она начала замечать, что время проходит, и вокруг ее рта временами появлялись горькие складки. Тогда я решил, что немного поработать ей не повредит.
В книжный магазин заходили в основном женщины, и в отсутствие Сандры и Коринны с ними беседовала моя мать, а я ограничивался тем, что сидел на кассе. Еще я приглядывал за собакой Сандры и Коринны по имени Беатрис. Эта Беатрис не выносила природу, поэтому, отправившись в дремучую провинциальную глушь хоронить родителей Сандры и решать семейные проблемы, хозяйки оставили ее на мое попечение. Беатрис торчала целый день в их квартире над магазином или сидела в самом магазине, и в мои обязанности входило ее выгуливать. По вечерам мы отправлялись бродить по улицам. Я останавливался выпить что-нибудь, потом мы шли обратно. Я отводил Беатрис домой. Мне кажется, она ко мне привязалась.
Прошла неделя, и лицо моей матери приобрело человеческий вид. Хозяйки позвонили узнать, все ли у нас в порядке. Судя по всему, оказавшись вдвоем в маленьком, романтическом гостиничном номере, они почувствовали новый прилив страсти. Во всяком случае, возвращаться они не спешили.
И вот однажды, когда мы уже закрывали магазин, Беатрис вдруг бросилась на мою мать. Это была рослая сука с довольно внушительными клыками. Не знаю уж, что ей взбрело в голову, но она сбила мать с ног, та упала навзничь, из руки хлынула кровь.
Мне уже когда-то случалось убивать собаку. Беатрис рычала, мать кричала. Тогда я схватил бронзовый бюст Анаис Нин и ударил Беатрис по голове. Я бил ее по голове до тех пор, пока на стены не брызнул мозг.
В те годы у меня не было официальной подруги. Время от времени я спал с женой Бориса – того самого, который был директором клиники. А мать регулярно заводила любовные истории, абсолютно бессмысленные и бесперспективные. Иногда мы их обсуждали. Разумеется, не напрямую. У нас были такие способы, как недвусмысленный взгляд, выразительное молчание, книги, раскрытые на описании наших неудач. Мы с матерью прекрасно понимали друг друга. Что же касается наших несложившихся жизней, нашего убогого одиночества, то мы и сами не знали, плакать нам или смеяться.
Теперь мы много времени проводили вместе в магазине, бродили там среди книг, среди всех этих историй, написанных психами, и наша собственная история была не самой ужасной и даже не самой безумной. Далеко не самой. К нам приходили психи и с заговорщическим видом покупали истории, написанные психами. А за окном стоял июнь, и кровь высыхала очень быстро.
На деревянных ножках этажерок еще оставалось несколько кровавых пятен, хотя весь следующий день я отскребал пол и стены в радиусе трех метров.
Мать это коробило. Она держала руку на перевязи и не ходила в ту часть магазина, где все это произошло. Если какая-нибудь покупательница забредала в опасную зону, мать огибала шкафы и поджидала ее с другой стороны.
Пришлось мне пригласить профессионального уборщика. Фирма по уборке помещений прислала своего специалиста, как они выражались, гарантировав отличный результат и даже то, что мыльная вода не зальет весь магазин и не подмочит книжный склад.
На матери было летнее платье. От синяков и ссадин не осталось и следа. Кроме того, я запрещал ей много пить, так что внешне она была в отличной форме. Более того, я каждый день водил ее обедать, и она успела набрать несколько лишних килограммов. Я радовался результатам моих стараний. Конечно, мать делала вид, что в ужасе, но на самом деле была со мной согласна, тем более что эти килограммы очень удачно распределились в самых стратегически важных местах.
На мой взгляд, она была еще вполне хороша собой. Случалось, покупатели долго вертелись вокруг нее, увлекали в глубь магазина и там говорили с ней тихим голосом. Если я спрашивал об этом Коринну и Сандру, они удивлялись, что я задаю такие вопросы, – будто сам не вижу.
Короче говоря, пригласил я уборщика.
Когда он вошел, я говорил по телефону: рассказывал девочкам, что их Беатрис дремлет на солнышке посреди тротуара. Я предпочел отложить на потом неприятную новость. Мать разбирала почту.
Мы посмотрели на него и замерли, точно громом пораженные.
Немного погодя, то есть едва оправившись, мать подошла ко мне и потянула за рукав.
– Знаю, – сказал я прежде, чем она успела открыть рот. – Сам вижу. Просто чертовщина какая-то.
Остаток утра мы глаз не спускали с уборщика, так что в конце концов он стал недоверчиво на нас коситься.
Время от времени мать выходила пропустить рюмочку, и я не в силах был ей помешать.
Для меня это тоже был шок. Сходство уборщика с моим отцом было разительным, я как будто вернулся в детство. Сердце мое сжималось, и старые, давно забытые чувства снова оживали во мне. Я-то полагал, что они давным-давно умерли, эти чувства. Не то чтобы я сам их в себе задушил, нет. Во всяком случае, не на уровне сознания. Так или иначе, я был совершенно растерян и, когда магазин пустел, присаживался на стул. С одной стороны, это все же был приятный сюрприз, а с другой – я чувствовал, как исподволь подкрадывается страх, но гнал его прочь, что не требовало пока особых усилий.
Само собой, этот человек был старше, чем отец, когда я его знал. На вид ему было лет пятьдесят. У него было изможденное лицо, волосы с проседью, сутулая спина, и вообще он весь казался каким-то потухшим – но ошибиться и не узнать его было невозможно.
Стараясь не встречаться со мной взглядом, он принялся намыливать ковролин.
В полдень, не очень хорошо понимая, что делаю, я заказал еду на троих. Мать была не лучше: как будто так и надо, она освободила столик в глубине магазина.
Но этот тип долго не позволял к себе подступиться.
Всю следующую неделю они с матерью встречались в городе – то на террасе кафе, то в ресторане.
– А ты как думаешь? – говорила мне мать впоследствии. – Разве тут устоишь?
Мне казалось, я ее понимаю. Я тоже был смущен. Словно мне предстояло отчитываться перед этим человеком. Словно я должен был рассказать ему, как мы без него жили.
Звали его Венсан. Детей у него не было, с женой развелся. За последние десять лет в его жизни была сплошная свистопляска: он сменил пять-шесть работ, все – в разных областях, и перспективы на будущее были далеко не радужные.
– Когда я его вижу, я всякий раз чуть в обморок не падаю, – говорила мать. – А если он смотрит мне в глаза, у меня ноги подкашиваются.
Я пытался ее вразумить, но она меня не слышала. Не слышала она и увещеваний Ольги, своей лучшей подруги, которая в кои-то веки оказалась на моей стороне. В материной истории она видела что-то нездоровое. Только мать не желала нас слушать.
– Как будто он за мной вернулся, – говорила она без тени улыбки.
Я в ответ молчал.
Я уже давно перестал интересоваться ее амурными делами и решил, что в этот раз тоже не стану вмешиваться. Хотя сходство Венсана с отцом, как ни крути, было сногсшибательным.
Отцовских фотографий у меня было не много. Я разглядывал их несколько ночей подряд, пока мать обнимала реально существующего двойника.
В его присутствии меня не оставляло чувство вины, но я заставлял себя смотреть ему в лицо не отводя глаз, даже когда сходство становилось разительным и я, казалось, узнавал даже его голос.
– Он спрашивал, вполне ли ты нормальный, – сообщила мать. – Говорит, временами ты как-то странно себя ведешь.
Она боялась, вдруг я его спугну, если буду слишком пристально разглядывать.
Короче, эта дура влюбилась.
Когда хозяйки позвонили, что возвращаются, я решил купить им новую псину – для смягчения удара.
День мы провели за городом, мотаясь по собачьим питомникам. Моя дочка Лили поехала с нами. Она была с плеером, в наушниках и мало обращала внимания на то, что происходит вокруг. Мать и Венсан сидели сзади. Я видел их в зеркало. Было совершенно очевидно, что мать втюрилась по уши.
Потом мы заметили, как они целуются, спрятавшись за дерево, и Лили спросила меня, что происходит. Это было в тот момент, когда провожатый как раз вел нас к загону, в котором бегали собаки. Я ответил, что не знаю, наверное, бабушка перегрелась на солнце.
Вечером Коринна и Сандра залились горючими слезами, узнав о том, что их Беатрис раздавил грузовик. А потом жизнь снова пошла своим чередом. Я старался видеть их с Венсаном как можно реже, и это, судя по всему, вполне устраивало мою мать. Правда, думал я о них весь день напролет.
– Ты полагаешь, мне это безразлично? – спросил я Ольгу, которая стояла перед раскрытым шкафом, выбирая, что надеть. – Ты думаешь, мне легко?
– Понимаю. Но ты же ничего не можешь изменить.
– Я видел, как отец лежал в гробу. Я сам бросил горсть земли в его могилу. Так ведь?
Она повернулась ко мне. Я попросил ее запахнуть халат.
– Слушай, Ольга, мне не до шуток. Я действительно перестал спать спокойно.
Два года назад один тип подарил ей кабриолет, и она теперь разъезжала по городу как крутая.
Мы остановились на светофоре, с неба на нас лился яркий солнечный свет. Ольга потрепала меня по затылку.
– Не хочу тебя пугать, – сказала она, – но думаю, это серьезно.
– Сам знаю. Не слепой.
– В сущности, это то, что она искала. Чего ей всегда не хватало. Как-никак, я ее немного знаю.
Я посмотрел на Ольгу и подумал, что у нее тоже есть то, к чему она всегда стремилась: богатые любовники, с которыми можно трахаться напропалую, не утруждая себя заботами о муже и детях. Интересно, подумал я, всегда ли получаешь то, чего хочешь? Хочешь в глубине души?
Так или иначе, у Ольги были связи, и она могла вытащить Венсана из участка.
Когда мы за ним приехали, видок у него был еще тот. Будто он выпал из поезда и кубарем прокатился по каменной насыпи. Волосы всклокочены, одежда в лохмотьях, физиономия чем-то вымазана – красная, опухшая, расцарапанная. Один башмак отсутствовал.
– Дерек приведет его в порядок, – сказала Ольга, когда я повел Венсана к выходу.
Она задержалась и зажала инспектора в угол, чтобы отблагодарить за услугу.
Выйдя на свет, Венсан часто заморгал. Ни слова не говоря, я запихнул его на заднее сиденье. Вести с ним беседы не входило в мои планы.
Когда мы остановились на перекрестке, он тяжелым взглядом окинул улицу и сказал:
– Меня выперли.
Ольга резко нажала на газ, едва не сбив пешехода.
– Со всеми бывает, – заметил я.
Опершись одной рукой на дверцу, другой – на спинку Ольгиного сиденья, я ждал, чем еще он нас порадует.
– Ты немногословен, – сказал я.
Ну прямо вылитый отец. Во всяком случае, я его запомнил именно таким. И наши с ним разговоры, когда каждый с трудом выдавливал из себя два-три слова.
Мы проехали еще немного, и он сознался, что, когда его внезапно уволили, он выпил лишнего. Больше он ничего не помнил, и уж тем более кто затеял драку.
– Знаешь, Венсан, – сказал я, – когда приезжает полиция, надо уметь вовремя остановиться. И, если не хочешь проблем, быстренько смотаться.
Я попросил Ольгу припарковаться где-нибудь и пошел покупать ему башмаки. Он со мной идти не захотел.
– Так что же мне взять? – спросил я. – Со шнурками или мокасины? Сам-то ты чего хочешь?
В магазине я вспомнил, что отец иногда носил лиловые ботинки.
Я позвал Венсана, который грелся на солнышке, откинув голову на спинку сиденья:
– Эй! У них твоего размера только лиловые остались! Как тебе?
Мерили мы их на тротуаре, Венсан весь так и светился. Я тоже. И потом, когда мы подъехали к салону Дерека, Венсан все еще рассматривал обновку, причем с нарастающим удовольствием.
Дерек проводил до дверей толстуху в полицейской форме и заявил нам, что ему понадобится час, чтобы привести Венсана в божеский вид.
Я глянул на часы и сказал, что годится, а сам пошел в бар напротив за кофе и аспирином.
Когда я вернулся, Ольга и Дерек о чем-то беседовали в сторонке. Венсан воспользовался паузой и стал извиняться за доставленные хлопоты.
– На кой черт твоей матери безработный? – пробурчал он сквозь стиснутые зубы. – Чего теперь будет?
– Да ничего особенного, я думаю. Кажется, такие вещи ее не особо волнуют.
Я предложил выручить его, если у него проблемы с финансами. Потому что вспомнил пачки банкнот, которые отец оставлял нам с матерью всякий раз, когда приезжал. Я подумал, как приятно играть роль хорошего сына. Тем более если понимаешь, что сам не без греха.
Он был готов к выходу, чтобы ехать на выступление Лили. Нельзя сказать, чтобы брюки его были хорошо отглажены, зато ботинки выглядели безукоризненно.
Мать мой выбор не одобрила, но это осталось между нами. И все же, держа Венсана под руку в течение всего представления, она не переставала коситься на его ботинки. Иногда в глазах ее мелькало недоверие. «Ох и выпендрежные у тебя ботинки, – поддразнивала она когда-то моего отца. – Такие же выпендрежные, как ты сам».
Лили оттанцевала свой номер, и, когда после выступления Венсан поднял ее на руки, чтобы поздравить, я поймал» взгляд матери, устремленный на него.
Я представил себе, что должно твориться в ее душе: эти лиловые ботинки и Лили, обхватившая его за шею.
Чуть позже я застал Венсана в буфете, когда он опорожнял один за другим бокалы с шампанским.
– Клин клином? – спросил я.
После того, как умер мой отец, у матери ни с кем не было серьезных отношений. Я едва мог припомнить нескольких мужчин, с которыми она встречалась. За двадцать лет, что прошли с того времени, никто не стал частью ее жизни.
Через три недели Венсан переехал жить к ней.
Трудно поверить, но тем не менее. Там, где другие ломали зубы, Венсан с легкостью преодолел все препятствия.
Для меня это было новое потрясение. Мать объявила мне новость не моргнув глазом, как нечто само собой разумеющееся. И это при том, что Венсан остался без работы.
– Я мог бы платить за его квартиру, – предложил я. – Если проблема только в этом, я готов взять расходы на себя.
Мать обняла меня, сказала, что я хороший мальчик, но они, пожалуй, как-нибудь сами разберутся. Когда она меня обнимала, со мной творилось что-то непонятное. Точно меня вталкивали в инвалидную коляску. Мне было под сорок, но где-то внутри сидел маленький мальчик.
Мать благоговейно хранила все вещи, которые когда-то мне принадлежали. Теперь они перекочевали в подвал, в том числе мой большой фотопортрет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13