Так что у нас вконец отношения разладились. После той сцены со сковородкой, совсем недавней, вряд ли можно что-нибудь поправить.
– Но ты же с ней живешь? – спросила Цецилия.
– Да вроде как, только долго мы, кажется, не протянем. Впрочем, кто его знает.
– Ну да, конечно. Жить вместе нелегко. Я понимаю.
Мы стали карабкаться на темные громады скал и старались сказать друг другу что-нибудь приятное. Так мы добрались до устья речки, которую теснил прилив. Пришлось вернуться.
Цецилии было двадцать четыре года, на два года больше, чем мне, но она еще не пробовала ни с кем жить вместе.
– Наверно, я еще не готова. Так мне кажется. В душе не готова. Да и подходящего случая не было. И вообще это ничего не решает.
– Тут я тебе не советчик. Наверно, не для каждой ситуации существуют решения. Не могу ничего сказать, прости.
– Я как-то не верю в это. Не верю и не хочу себя принуждать.
Честно говоря, вокруг нас не так много людей, у которых мы могли бы поучиться. Я лично никого не знаю, с кого можно было бы брать пример в этом смысле. Может, просто не повезло. Но факт остается фактом.
Увидев лицо Цецилии, я понял, что лучше нам поговорить о чем-нибудь другом. Я сказал, что хотел бы снова с ней встретиться. И в ответ услышал:
– Для чего?
Она смотрела в сторону. И произнесла это таким тоном, что я растерялся: я вовсе не собирался пропускать между нами электрический разряд. Мое предложение встретиться было совершенно дружеским. Ничего такого я не имел в виду.
– Необязательно, чтобы было для чего. Почему бы просто так не встретиться?
Мы снова присели, чтобы подумать. Стали слушать шум прибоя. По ее мнению, у меня не должно было быть проблем с девчонками. Так на что она мне сдалась? Зачем я ей мозги пудрю?
Я дал буре утихнуть. Когда тебя воспитала женщина, то в этом есть хоть один плюс: умеешь обходить самые банальные ловушки. Я целиком сконцентрировался На запахе йода, который заполнял мои легкие, убрал за ухо прядь, чтобы не подпалить, и закурил сигарету.
Наконец она сменила тему:
– Искупаемся?
– Ты ошибаешься, – сказал я. – Я не то, что ты думаешь. Я совсем не похож на то, что ты себе представляешь.
Я и сам не слишком понимал, что значат мои слова, но постарался произнести их как можно убедительней. У меня было впечатление, что я на работе и позирую перед объективом.
– Так ты идешь купаться?
– Купаться? Шутишь?
Она начала раздеваться.
– Ты что, с ума сошла? – хмыкнул я. – У тебя с головой все в порядке?
Океан был совершенно черный. Такой черноты я не видывал в жизни. Он был огромный и страшный и такой холодный, что стыло все внутри. А она скинула с себя одежку и осталась совсем голая, а кругом тьма, ноябрь, – да еще и нырять собралась. Я так и сидел, разинув рот. Соски у нее были красные. Точно кто-то их долго тер или щипал. Я почувствовал, что упал в ее глазах. Понял, что она потеряла ко мне всякий интерес. И все равно я решил не купаться. Во-первых, я плохо плаваю. Кроме того, водная стихия никогда особо меня не привлекала.
Я смотрел, как она идет к океану, и думал: может, мне надо вскочить и остановить ее? Я не знал, что делать. Бежать за ней, точно сторожевой пес? Глупее не придумаешь. Я хорошо понимал, что с ней происходит. У меня тоже такое бывало, когда кажется, что уже не выпутаешься, что карабкаешься наверх по осыпи. Впрочем, именно это мне в ней и нравилось. Как будто мы сто лет знакомы.
Когда я почти уверился, что она утонула, я отправился звать на помощь.
Они стали уговаривать меня успокоиться, отдышаться.
Роже призвал в свидетели всех присутствующих:
– Ну, что я вам говорил? Ведь я вам говорил!
Все бросились разыскивать свои пальто, поднялась суматоха, меня в который раз просили рассказать, как именно все было. Языки у них ворочались плохо. Некоторым даже не удавалось извлечь свое тело из кресла, и они только качали головой в полном обалдении.
До меня доносилось:
– И что только у них в башке творится?
– Блин, этого только не хватало.
– Надо вызвать спасателей. Ведь это их работа?
Роже вернулся в комнату, схватил телефон. В ожидании, пока кто-нибудь из спасателей продерет глаза, он смотрел на меня с ненавистью. Мать подошла и встала рядом со мной. Тогда он немного смягчился. Волосы у матери были в беспорядке, она вся была расслабленная, потная. Думаю, Роже ничего бы уже не светило в тот вечер, если бы он в меня вцепился. Должно быть, он подумал о том же.
Наконец, разыскав в гараже два фонаря и ракеты, оставшиеся еще от Четырнадцатого июля, – они могли пригодиться, чтобы хоть капельку осветить океан, – мы двинулись в путь. Нас было человек пять-шесть мужчин. Женщин Роже уговорил остаться: пусть лучше дозваниваются куда надо, нечего шляться по берегу и искать приключений па свою задницу, когда в этом нет особой необходимости, простудятся еще. Мы с Роже сели вперед, остальные, ворча, кое-как утрамбовались на заднем сиденье. Трогаясь, он бросил на меня свирепый взгляд. Потом выжал сцепление.
– Дети – это огромная ответственность, – процедил он, растянув губы в нехорошей улыбке. – Колоссальная ответственность, черт подери…
Я не собирался спорить с этим кретином. Но по его тону, по тому вызову, который постоянно звучал в его голосе, когда он обращался ко мне, я мог догадаться, что его дела с моей матерью идут на лад, и мысленно проклинал ее. Готов был задушить собственными руками.
Роже остановился у пивной с опущенными до весны металлическими шторами. Все вышли из машины и отправились на берег. Я привел их к месту, где кучкой лежала одежда Цецилии. Какой-то тип отошел в кусты и начал блевать, делая нам знаки рукой, что, мол, ничего, все в порядке. Потом мы пошли к океану, и Роже стал кричать «Цецилия», сложив ладони рупором. Мы тоже начали орать и звать ее, обращаясь в темноту. Перед нами была как будто черная стена.
– Я знаю, где можно взять лодку, – объявил Роже. – Без лодки не обойтись.
Мы бросились за ним к машине, он достал ручку домкрата, и мы побежали мимо прибрежных домов. Двое остались около машины, чтобы разобраться с ракетами.
Вскоре одна из них взлетела в небо, как стрела, оперенная огненными искрами. Роже в этот момент как раз справился с замком. Мы обернулись и посмотрели на пустой океан. Роже поднял железную штору. За ней оказалась даже не лодка, а маленькая шлюпка. Мы взвалили ее себе на плечи и вернулись на берег.
Новоиспеченные пиротехники старательно решетили небо свистящими снарядами. Они придумали, как их зажигать – с помощью сигары, и были страшно довольны. Но океан оставался пуст и безмолвен, и было непонятно, что делать. Человек, который блевал, был белее полотна. Что до остальных, то больших козлов я в жизни не встречал.
Не спрашивая моего согласия, Роже усадил меня с собой в лодку. Другие остались прохлаждаться на пляже.
– Для начала садись на весла, – велел он мне. – Садись на эти хреновы весла.
Ветер растрепал ему волосы, обнажив лысину и подняв, точно обрывок тряпицы, прядь, обычно приклеенную ко лбу. Казалось, это нисколько его не смущало. Ему было глубоко наплевать на то, что я о нем подумаю, на меня самого и на мою дремучую шевелюру, ведь мы были с ним вдвоем и такие мелочи не имели никакого значения.
– Мужик ты или нет? – добавил он, направив мне фонарь прямо в лицо.
Это его рассмешило. Я налег на весла, и мы отчалили.
– Вот видишь, чем все может кончиться? – продолжал он. – Видишь, что бывает, когда переходишь границы?
– Можете дать мне фонарь? – спросил я. Он посветил направо-налево, потом скроил гримасу:
– Да на кой тебе фонарь? Чего ты будешь с ним делать?
Я понял, что он пьяней, чем кажется. Он был совершенно пунцовый, а глаза блестели, как лак для ногтей. Я продолжал грести наугад, решив не связываться. Мне было жарко, и при этом все тело заледенело. Роже сидел, склонившись вперед, поигрывая фонарем, и время от времени небрежно светил на поверхность воды. Потом снова направил луч мне в лицо, чтобы посмотреть, как я отреагирую. В общем, ему просто нравилось меня дразнить, как дразнят собаку за забором.
– Вам нетрудно было бы перестать на минутку? – осведомился я. – По-моему, мы здесь не для этого.
Он наклонился ко мне:
– Не для этого, говоришь? Ты что, издеваешься?
– Послушайте, мы, вообще-то говоря, ищем вашу дочь. Припоминаете?
– Мою дочь? Какую еще дочь? У меня нет дочери.
Я повернул направо. Берег показался мне очень далеким.
– Если б это была моя дочь, мы бы тут не торчали, – добавил он. – Уж можешь не сомневаться. У этой не все дома, как и у ее мамаши.
– Будем надеяться, что она вас слышит, – сказал я. – И ничего не упустила из сказанного.
– Да ладно! Думаешь, я по ней скучать буду? Полагаешь, нам делать нечего, только скучать по вас? Да мне от нее ни днем, ни ночью покоя нет, и так много лет подряд. Ни дня покоя! С самого начала одни неприятности. Так с чего я теперь буду слезы лить?
Несмотря на свежий воздух, мне казалось, что до меня долетает его зловонное дыхание. На нас спикировала чайка, потом снова взмыла в воздух.
– Но ведь существует хоть что-то человеческое… – заметил я.
– Мы и делаем человеческое: ищем ее на лодке. А большего вы не заслуживаете.
Редкий говнюк. Впрочем, таких немало, чему тут удивляться? Бедняжка Цецилия, прожила всю жизнь с этаким экземпляром. И он еще спит с моей матерью! Если уж она дошла до такого, значит, дело плохо. Похоже, совсем докатилась.
– Знаю я, о чем ты думаешь, – сказал он. – Именно сейчас. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
– Все может быть, – сказал я. – Только у вас телефон звонит.
Он стал рыться в карманах, не спуская с меня глаз.
– Не советую тебе доставать нас. Нас с твоей матерью. Это так, дружеский совет. Не лезь. Потому что я знаю, о чем ты думаешь.
Телефон звонить перестал, зато загудела машина. Я повернулся к берегу, усеянному бледными огоньками, очерченному узкой полоской сероватой пены.
– Мне можно испортить жизнь один раз, но я не дам испортить ее дважды, – заявил он.
Я пытался разглядеть, что происходит на берегу, и угадать, где мы оставили машину. Его это нимало не интересовало.
– Думаешь, она твоя собственность? Эй, мудила?
Я повернулся к нему. Слюной он еще не брызгал, но все к тому шло. Он явно собирался выместить на мне накопившиеся обиды. Видно, дожил до того возраста, когда ищут виноватых. И надо же было мне попасться ему под руку!
Я пристально смотрел на него и молчал, а сам тем временем приналег на весла, направляя лодку к берегу. Там запустили еще одну ракету. Она взлетела зигзагами и на мгновение замерла над нашими головами.
– Я, по-твоему, буду все это терпеть?
– Понятия не имею. Мне-то какое дело?
Он попытался пнуть меня ногой, но был слишком пьян, к тому же сидел далеко, в глубине лодки. Я тоже держался настороже, поэтому удар, медленный и вялый, не достиг цели. Я вскочил на ноги, подняв весло для обороны.
– Ну же, – промямлил он. – Только попробуй!
Наверно, я был недостаточно зол. Во всяком случае, не настолько, чтобы раскроить ему веслом череп. Однажды я размозжил башку Ольгиной собаке, когда она взбесилась и попыталась перегрызть мне горло. Так что я знаю, как это бывает. Приятного мало. В общем, я сел.
– Ну что, мудозвон, кишка тонка? А хочется, правда? Ты ведь знаешь, о чем я? А, мудозвон?
Я почувствовал удар в живот. Мы подплывали к берегу, я видел людей, их черные фигуры. Они шли по песку, спотыкаясь, похожие на корабельную команду, только что сошедшую на берег после качки. А я сидел, согнувшись пополам, под пристальным взглядом Роже, который посмеивался, довольный собой. Если бы он ударил меня, когда я замахнулся на него веслом, произошла бы гнусная сцена. И мать потом носила бы мне апельсины.
Он попытался меня схватить, когда я вылезал из лодки. Я выпрыгнул и оказался почти по колено в ледяной воде.
Я смотрел на его рот, когда он произносил:
– Ну что, понравилось?
Это была какая-то отвратительная резина, которая растягивалась во все стороны, живой шланг. Жуткая наркотическая галлюцинация, я был словно загипнотизирован, впал в столбняк. Он схватил меня за рукав. Я отпихнул его. Кто-то сказал нам, что Цецилия пошла домой. Но он никого не слушал, он смотрел на меня не моргая, и его прядь плескалась на ветру.
– Не держи меня за идиота, – выдавил он наконец.
Когда мы вернулись, все молчали. Цецилия стояла посреди слабо освещенной комнаты, с еще мокрыми волосами, прямая и напряженная.
На обратном пути Роже не разжимал губ, и я на всякий случай пристегнулся. Он будто специально норовил не вписаться в крутые повороты, а то вдруг на полной скорости наезжал на тротуар. Два часа ночи, на улицах ни души, слышался только визг шин. В домах и садах было темно и пусто, изгороди дрожали под порывами ветра. Мужики на заднем сиденье ржали, вспоминая, как выходила из воды Цецилия, какая у нее была маленькая синяя попка и маленькие замерзшие грудки и какое у нее красивое тело, хоть и продрогшее насквозь.
Роже пошел прямо на нее.
– Все хорошо, ребята, все хорошо, – вступилась Ольга, которая, как обычно, куда-то подевала свои туфли и теперь, тоже как обычно, вступилась за слабого. Тем более что слабой оказалась женщина. Когда-то она вступалась за меня: родители ругались в соседней комнате, а я прибегал к ней и зарывался в ее юбки.
Мать кусала губы. Кто-то протянул стакан, но Роже прошел мимо, не заметив. На женщину, которая предложила растереть Цецилию одеколоном, он даже не взглянул.
Он молча подошел к девушке и схватил ее за руку. Мертвой хваткой. Она не издала ни звука и попыталась вырваться. Он тянул ее к лестнице. В общем, вы видели такие сцены тысячу раз.
– Пусть сами разбираются, – предложил хлыщ с седыми висками, пока Роже, выламывая руку Цецилии, волок ее к лестнице. – Знаете, опыт подсказывает, что лучше не вмешиваться.
– Тогда пойдите и сядьте, – сказал я. – Я на этот счет другого мнения. Сядьте, чего стоять?
Сколько Цецилия ни упиралась, Роже все же заволок ее на лестницу, втолкнул в комнату и вошел следом. Все затаили дыхание и напряженно слушали. Я посмотрел на мать, но она опустила глаза.
Я стал беспокоиться и сказал громко:
– Э, да что там происходит? – потом обернулся ко всем: – Пойдемте посмотрим.
– Посмотрим на что? – ответила полная дама с сильно подтянутым лицом. Она, точно сарделька в кожуру, была втиснута в платье с блестками. Бретелька лифчика съехала у нее с плеча, и дама, не дожидаясь моего ответа, поправила ее и устремилась к бутылкам.
Ничтожные старые придурки! Никто из них даже мизинцем не шевельнул, чтобы остановить такого же кретина, как они, который в пьяном угаре собирался злоупотребить родительскими правами. Я чувствовал их недобрые флюиды, настойчивое желание показать мне, что я по другую сторону баррикад. Тогда на кой черт они нас родили и с какой стати мы должны их жалеть?
В общем, я пошел наверх один. Потому что нас с Цецилией кое-что связывало, и это кое-что не всем дано понять – впрочем, долго рассказывать. Короче, полез я на второй этаж.
Роже в этот момент как раз вышел. Он хлопнул дверью и запер комнату на ключ. Прямо Средние века. Только в трагикомическом варианте.
– Так хоть тихо будет, – объявил он, спускаясь. – Наконец-то нас оставят в покое.
Он прошел мимо меня не глядя, как будто меня не было вовсе, и, потирая руки, продемонстрировал остальным удовлетворенную улыбку.
Кто-то снова включил музыку. Роже принялся рассказывать о недавних приключениях под возгласы всеобщего одобрения, относившегося к тому, как ловко он справился с ситуацией. Мать тем временем подошла ко мне, вид у нее был удрученный. Я не успел понять, собиралась ли она мне что-то сказать, потому что первый перешел в наступление:
– С кем ты связалась? Неужели лучше не могла найти?
Я поймал на себе несколько враждебных взглядов, но мне было плевать. Общество перешло в другую комнату. Мать побледнела, отвернулась и пошла за ними.
– Прими мои поздравления. Извини, что запоздалые, – бросил я ей вдогонку, но она сделала вид, что не слышит.
– Остановись, – шепнула подошедшая Ольга. – Не порти ей кайф.
– Что ты сказала? Не расслышал, – сказал я.
– Послушай, будь умницей, ладно? Не заводись.
– Ну конечно. О чем речь! Я сделаю все, о чем ты просишь. Не беспокойся, иди к своим друзьям.
– Каким же ты иногда бываешь гадким! Ты что, не понимаешь, что твоей матери это нужно? Ну ты что, совсем тупой?
– Нужно, говоришь? Да, именно этого ей и не хватало. Лучшего экземпляра просто не найти.
– Судить легко. Судить как раз легче всего.
Знаю я эту Ольгину песенку про сорокалетних женщин, про то, как трудно они переносят одиночество. За последние годы она мне все уши прожужжала со своими сорокалетними женщинами. С их тревогой, тоской, заскоками, которые надо прощать, потому как они соразмерны их отчаянию. Перевод: не мешайте мне трахаться с этим козлом, ведь не каждый день представляется такая возможность. Знаем, слышали!
– По сути дела, ты думаешь только о себе, – не унималась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Но ты же с ней живешь? – спросила Цецилия.
– Да вроде как, только долго мы, кажется, не протянем. Впрочем, кто его знает.
– Ну да, конечно. Жить вместе нелегко. Я понимаю.
Мы стали карабкаться на темные громады скал и старались сказать друг другу что-нибудь приятное. Так мы добрались до устья речки, которую теснил прилив. Пришлось вернуться.
Цецилии было двадцать четыре года, на два года больше, чем мне, но она еще не пробовала ни с кем жить вместе.
– Наверно, я еще не готова. Так мне кажется. В душе не готова. Да и подходящего случая не было. И вообще это ничего не решает.
– Тут я тебе не советчик. Наверно, не для каждой ситуации существуют решения. Не могу ничего сказать, прости.
– Я как-то не верю в это. Не верю и не хочу себя принуждать.
Честно говоря, вокруг нас не так много людей, у которых мы могли бы поучиться. Я лично никого не знаю, с кого можно было бы брать пример в этом смысле. Может, просто не повезло. Но факт остается фактом.
Увидев лицо Цецилии, я понял, что лучше нам поговорить о чем-нибудь другом. Я сказал, что хотел бы снова с ней встретиться. И в ответ услышал:
– Для чего?
Она смотрела в сторону. И произнесла это таким тоном, что я растерялся: я вовсе не собирался пропускать между нами электрический разряд. Мое предложение встретиться было совершенно дружеским. Ничего такого я не имел в виду.
– Необязательно, чтобы было для чего. Почему бы просто так не встретиться?
Мы снова присели, чтобы подумать. Стали слушать шум прибоя. По ее мнению, у меня не должно было быть проблем с девчонками. Так на что она мне сдалась? Зачем я ей мозги пудрю?
Я дал буре утихнуть. Когда тебя воспитала женщина, то в этом есть хоть один плюс: умеешь обходить самые банальные ловушки. Я целиком сконцентрировался На запахе йода, который заполнял мои легкие, убрал за ухо прядь, чтобы не подпалить, и закурил сигарету.
Наконец она сменила тему:
– Искупаемся?
– Ты ошибаешься, – сказал я. – Я не то, что ты думаешь. Я совсем не похож на то, что ты себе представляешь.
Я и сам не слишком понимал, что значат мои слова, но постарался произнести их как можно убедительней. У меня было впечатление, что я на работе и позирую перед объективом.
– Так ты идешь купаться?
– Купаться? Шутишь?
Она начала раздеваться.
– Ты что, с ума сошла? – хмыкнул я. – У тебя с головой все в порядке?
Океан был совершенно черный. Такой черноты я не видывал в жизни. Он был огромный и страшный и такой холодный, что стыло все внутри. А она скинула с себя одежку и осталась совсем голая, а кругом тьма, ноябрь, – да еще и нырять собралась. Я так и сидел, разинув рот. Соски у нее были красные. Точно кто-то их долго тер или щипал. Я почувствовал, что упал в ее глазах. Понял, что она потеряла ко мне всякий интерес. И все равно я решил не купаться. Во-первых, я плохо плаваю. Кроме того, водная стихия никогда особо меня не привлекала.
Я смотрел, как она идет к океану, и думал: может, мне надо вскочить и остановить ее? Я не знал, что делать. Бежать за ней, точно сторожевой пес? Глупее не придумаешь. Я хорошо понимал, что с ней происходит. У меня тоже такое бывало, когда кажется, что уже не выпутаешься, что карабкаешься наверх по осыпи. Впрочем, именно это мне в ней и нравилось. Как будто мы сто лет знакомы.
Когда я почти уверился, что она утонула, я отправился звать на помощь.
Они стали уговаривать меня успокоиться, отдышаться.
Роже призвал в свидетели всех присутствующих:
– Ну, что я вам говорил? Ведь я вам говорил!
Все бросились разыскивать свои пальто, поднялась суматоха, меня в который раз просили рассказать, как именно все было. Языки у них ворочались плохо. Некоторым даже не удавалось извлечь свое тело из кресла, и они только качали головой в полном обалдении.
До меня доносилось:
– И что только у них в башке творится?
– Блин, этого только не хватало.
– Надо вызвать спасателей. Ведь это их работа?
Роже вернулся в комнату, схватил телефон. В ожидании, пока кто-нибудь из спасателей продерет глаза, он смотрел на меня с ненавистью. Мать подошла и встала рядом со мной. Тогда он немного смягчился. Волосы у матери были в беспорядке, она вся была расслабленная, потная. Думаю, Роже ничего бы уже не светило в тот вечер, если бы он в меня вцепился. Должно быть, он подумал о том же.
Наконец, разыскав в гараже два фонаря и ракеты, оставшиеся еще от Четырнадцатого июля, – они могли пригодиться, чтобы хоть капельку осветить океан, – мы двинулись в путь. Нас было человек пять-шесть мужчин. Женщин Роже уговорил остаться: пусть лучше дозваниваются куда надо, нечего шляться по берегу и искать приключений па свою задницу, когда в этом нет особой необходимости, простудятся еще. Мы с Роже сели вперед, остальные, ворча, кое-как утрамбовались на заднем сиденье. Трогаясь, он бросил на меня свирепый взгляд. Потом выжал сцепление.
– Дети – это огромная ответственность, – процедил он, растянув губы в нехорошей улыбке. – Колоссальная ответственность, черт подери…
Я не собирался спорить с этим кретином. Но по его тону, по тому вызову, который постоянно звучал в его голосе, когда он обращался ко мне, я мог догадаться, что его дела с моей матерью идут на лад, и мысленно проклинал ее. Готов был задушить собственными руками.
Роже остановился у пивной с опущенными до весны металлическими шторами. Все вышли из машины и отправились на берег. Я привел их к месту, где кучкой лежала одежда Цецилии. Какой-то тип отошел в кусты и начал блевать, делая нам знаки рукой, что, мол, ничего, все в порядке. Потом мы пошли к океану, и Роже стал кричать «Цецилия», сложив ладони рупором. Мы тоже начали орать и звать ее, обращаясь в темноту. Перед нами была как будто черная стена.
– Я знаю, где можно взять лодку, – объявил Роже. – Без лодки не обойтись.
Мы бросились за ним к машине, он достал ручку домкрата, и мы побежали мимо прибрежных домов. Двое остались около машины, чтобы разобраться с ракетами.
Вскоре одна из них взлетела в небо, как стрела, оперенная огненными искрами. Роже в этот момент как раз справился с замком. Мы обернулись и посмотрели на пустой океан. Роже поднял железную штору. За ней оказалась даже не лодка, а маленькая шлюпка. Мы взвалили ее себе на плечи и вернулись на берег.
Новоиспеченные пиротехники старательно решетили небо свистящими снарядами. Они придумали, как их зажигать – с помощью сигары, и были страшно довольны. Но океан оставался пуст и безмолвен, и было непонятно, что делать. Человек, который блевал, был белее полотна. Что до остальных, то больших козлов я в жизни не встречал.
Не спрашивая моего согласия, Роже усадил меня с собой в лодку. Другие остались прохлаждаться на пляже.
– Для начала садись на весла, – велел он мне. – Садись на эти хреновы весла.
Ветер растрепал ему волосы, обнажив лысину и подняв, точно обрывок тряпицы, прядь, обычно приклеенную ко лбу. Казалось, это нисколько его не смущало. Ему было глубоко наплевать на то, что я о нем подумаю, на меня самого и на мою дремучую шевелюру, ведь мы были с ним вдвоем и такие мелочи не имели никакого значения.
– Мужик ты или нет? – добавил он, направив мне фонарь прямо в лицо.
Это его рассмешило. Я налег на весла, и мы отчалили.
– Вот видишь, чем все может кончиться? – продолжал он. – Видишь, что бывает, когда переходишь границы?
– Можете дать мне фонарь? – спросил я. Он посветил направо-налево, потом скроил гримасу:
– Да на кой тебе фонарь? Чего ты будешь с ним делать?
Я понял, что он пьяней, чем кажется. Он был совершенно пунцовый, а глаза блестели, как лак для ногтей. Я продолжал грести наугад, решив не связываться. Мне было жарко, и при этом все тело заледенело. Роже сидел, склонившись вперед, поигрывая фонарем, и время от времени небрежно светил на поверхность воды. Потом снова направил луч мне в лицо, чтобы посмотреть, как я отреагирую. В общем, ему просто нравилось меня дразнить, как дразнят собаку за забором.
– Вам нетрудно было бы перестать на минутку? – осведомился я. – По-моему, мы здесь не для этого.
Он наклонился ко мне:
– Не для этого, говоришь? Ты что, издеваешься?
– Послушайте, мы, вообще-то говоря, ищем вашу дочь. Припоминаете?
– Мою дочь? Какую еще дочь? У меня нет дочери.
Я повернул направо. Берег показался мне очень далеким.
– Если б это была моя дочь, мы бы тут не торчали, – добавил он. – Уж можешь не сомневаться. У этой не все дома, как и у ее мамаши.
– Будем надеяться, что она вас слышит, – сказал я. – И ничего не упустила из сказанного.
– Да ладно! Думаешь, я по ней скучать буду? Полагаешь, нам делать нечего, только скучать по вас? Да мне от нее ни днем, ни ночью покоя нет, и так много лет подряд. Ни дня покоя! С самого начала одни неприятности. Так с чего я теперь буду слезы лить?
Несмотря на свежий воздух, мне казалось, что до меня долетает его зловонное дыхание. На нас спикировала чайка, потом снова взмыла в воздух.
– Но ведь существует хоть что-то человеческое… – заметил я.
– Мы и делаем человеческое: ищем ее на лодке. А большего вы не заслуживаете.
Редкий говнюк. Впрочем, таких немало, чему тут удивляться? Бедняжка Цецилия, прожила всю жизнь с этаким экземпляром. И он еще спит с моей матерью! Если уж она дошла до такого, значит, дело плохо. Похоже, совсем докатилась.
– Знаю я, о чем ты думаешь, – сказал он. – Именно сейчас. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
– Все может быть, – сказал я. – Только у вас телефон звонит.
Он стал рыться в карманах, не спуская с меня глаз.
– Не советую тебе доставать нас. Нас с твоей матерью. Это так, дружеский совет. Не лезь. Потому что я знаю, о чем ты думаешь.
Телефон звонить перестал, зато загудела машина. Я повернулся к берегу, усеянному бледными огоньками, очерченному узкой полоской сероватой пены.
– Мне можно испортить жизнь один раз, но я не дам испортить ее дважды, – заявил он.
Я пытался разглядеть, что происходит на берегу, и угадать, где мы оставили машину. Его это нимало не интересовало.
– Думаешь, она твоя собственность? Эй, мудила?
Я повернулся к нему. Слюной он еще не брызгал, но все к тому шло. Он явно собирался выместить на мне накопившиеся обиды. Видно, дожил до того возраста, когда ищут виноватых. И надо же было мне попасться ему под руку!
Я пристально смотрел на него и молчал, а сам тем временем приналег на весла, направляя лодку к берегу. Там запустили еще одну ракету. Она взлетела зигзагами и на мгновение замерла над нашими головами.
– Я, по-твоему, буду все это терпеть?
– Понятия не имею. Мне-то какое дело?
Он попытался пнуть меня ногой, но был слишком пьян, к тому же сидел далеко, в глубине лодки. Я тоже держался настороже, поэтому удар, медленный и вялый, не достиг цели. Я вскочил на ноги, подняв весло для обороны.
– Ну же, – промямлил он. – Только попробуй!
Наверно, я был недостаточно зол. Во всяком случае, не настолько, чтобы раскроить ему веслом череп. Однажды я размозжил башку Ольгиной собаке, когда она взбесилась и попыталась перегрызть мне горло. Так что я знаю, как это бывает. Приятного мало. В общем, я сел.
– Ну что, мудозвон, кишка тонка? А хочется, правда? Ты ведь знаешь, о чем я? А, мудозвон?
Я почувствовал удар в живот. Мы подплывали к берегу, я видел людей, их черные фигуры. Они шли по песку, спотыкаясь, похожие на корабельную команду, только что сошедшую на берег после качки. А я сидел, согнувшись пополам, под пристальным взглядом Роже, который посмеивался, довольный собой. Если бы он ударил меня, когда я замахнулся на него веслом, произошла бы гнусная сцена. И мать потом носила бы мне апельсины.
Он попытался меня схватить, когда я вылезал из лодки. Я выпрыгнул и оказался почти по колено в ледяной воде.
Я смотрел на его рот, когда он произносил:
– Ну что, понравилось?
Это была какая-то отвратительная резина, которая растягивалась во все стороны, живой шланг. Жуткая наркотическая галлюцинация, я был словно загипнотизирован, впал в столбняк. Он схватил меня за рукав. Я отпихнул его. Кто-то сказал нам, что Цецилия пошла домой. Но он никого не слушал, он смотрел на меня не моргая, и его прядь плескалась на ветру.
– Не держи меня за идиота, – выдавил он наконец.
Когда мы вернулись, все молчали. Цецилия стояла посреди слабо освещенной комнаты, с еще мокрыми волосами, прямая и напряженная.
На обратном пути Роже не разжимал губ, и я на всякий случай пристегнулся. Он будто специально норовил не вписаться в крутые повороты, а то вдруг на полной скорости наезжал на тротуар. Два часа ночи, на улицах ни души, слышался только визг шин. В домах и садах было темно и пусто, изгороди дрожали под порывами ветра. Мужики на заднем сиденье ржали, вспоминая, как выходила из воды Цецилия, какая у нее была маленькая синяя попка и маленькие замерзшие грудки и какое у нее красивое тело, хоть и продрогшее насквозь.
Роже пошел прямо на нее.
– Все хорошо, ребята, все хорошо, – вступилась Ольга, которая, как обычно, куда-то подевала свои туфли и теперь, тоже как обычно, вступилась за слабого. Тем более что слабой оказалась женщина. Когда-то она вступалась за меня: родители ругались в соседней комнате, а я прибегал к ней и зарывался в ее юбки.
Мать кусала губы. Кто-то протянул стакан, но Роже прошел мимо, не заметив. На женщину, которая предложила растереть Цецилию одеколоном, он даже не взглянул.
Он молча подошел к девушке и схватил ее за руку. Мертвой хваткой. Она не издала ни звука и попыталась вырваться. Он тянул ее к лестнице. В общем, вы видели такие сцены тысячу раз.
– Пусть сами разбираются, – предложил хлыщ с седыми висками, пока Роже, выламывая руку Цецилии, волок ее к лестнице. – Знаете, опыт подсказывает, что лучше не вмешиваться.
– Тогда пойдите и сядьте, – сказал я. – Я на этот счет другого мнения. Сядьте, чего стоять?
Сколько Цецилия ни упиралась, Роже все же заволок ее на лестницу, втолкнул в комнату и вошел следом. Все затаили дыхание и напряженно слушали. Я посмотрел на мать, но она опустила глаза.
Я стал беспокоиться и сказал громко:
– Э, да что там происходит? – потом обернулся ко всем: – Пойдемте посмотрим.
– Посмотрим на что? – ответила полная дама с сильно подтянутым лицом. Она, точно сарделька в кожуру, была втиснута в платье с блестками. Бретелька лифчика съехала у нее с плеча, и дама, не дожидаясь моего ответа, поправила ее и устремилась к бутылкам.
Ничтожные старые придурки! Никто из них даже мизинцем не шевельнул, чтобы остановить такого же кретина, как они, который в пьяном угаре собирался злоупотребить родительскими правами. Я чувствовал их недобрые флюиды, настойчивое желание показать мне, что я по другую сторону баррикад. Тогда на кой черт они нас родили и с какой стати мы должны их жалеть?
В общем, я пошел наверх один. Потому что нас с Цецилией кое-что связывало, и это кое-что не всем дано понять – впрочем, долго рассказывать. Короче, полез я на второй этаж.
Роже в этот момент как раз вышел. Он хлопнул дверью и запер комнату на ключ. Прямо Средние века. Только в трагикомическом варианте.
– Так хоть тихо будет, – объявил он, спускаясь. – Наконец-то нас оставят в покое.
Он прошел мимо меня не глядя, как будто меня не было вовсе, и, потирая руки, продемонстрировал остальным удовлетворенную улыбку.
Кто-то снова включил музыку. Роже принялся рассказывать о недавних приключениях под возгласы всеобщего одобрения, относившегося к тому, как ловко он справился с ситуацией. Мать тем временем подошла ко мне, вид у нее был удрученный. Я не успел понять, собиралась ли она мне что-то сказать, потому что первый перешел в наступление:
– С кем ты связалась? Неужели лучше не могла найти?
Я поймал на себе несколько враждебных взглядов, но мне было плевать. Общество перешло в другую комнату. Мать побледнела, отвернулась и пошла за ними.
– Прими мои поздравления. Извини, что запоздалые, – бросил я ей вдогонку, но она сделала вид, что не слышит.
– Остановись, – шепнула подошедшая Ольга. – Не порти ей кайф.
– Что ты сказала? Не расслышал, – сказал я.
– Послушай, будь умницей, ладно? Не заводись.
– Ну конечно. О чем речь! Я сделаю все, о чем ты просишь. Не беспокойся, иди к своим друзьям.
– Каким же ты иногда бываешь гадким! Ты что, не понимаешь, что твоей матери это нужно? Ну ты что, совсем тупой?
– Нужно, говоришь? Да, именно этого ей и не хватало. Лучшего экземпляра просто не найти.
– Судить легко. Судить как раз легче всего.
Знаю я эту Ольгину песенку про сорокалетних женщин, про то, как трудно они переносят одиночество. За последние годы она мне все уши прожужжала со своими сорокалетними женщинами. С их тревогой, тоской, заскоками, которые надо прощать, потому как они соразмерны их отчаянию. Перевод: не мешайте мне трахаться с этим козлом, ведь не каждый день представляется такая возможность. Знаем, слышали!
– По сути дела, ты думаешь только о себе, – не унималась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13