Сейчас Ольга подъедет. Посидим, покукуем, как старые девы. Для разнообразия. Но мне все равно приятно, что ты позвонил.
– Ты знала, что я позвоню.
– Послушай, ты ведь прекрасно понимаешь, я никуда от тебя не денусь. Так что не ссорься с ней. Забудь эту историю. Я, к примеру, все уже забыла. Чего нам с тобой бояться? А? И о чем вообще беспокоиться?
– Ну ладно. И все же я не могу не извиниться. Я хочу, чтобы ты знала: мне за нее стыдно. Говорю это совершенно искренне. Я за нас обоих прошу у тебя прощения.
Я положил телефон в карман и несколько минут стоял не двигаясь. Соня наблюдала за мной, ожидая реакции. Я повернулся спиной и пошел в глубь сада, туда, где она от нечего делать прорезала в листве окошко и где теперь открывался вид на океан. Неужели все так просто? Неужели достаточно кое-что повырвать и повыстричь, чтобы увидеть свет? Вдалеке на море устанавливали плавучие плотины, чтобы нефтяное пятно не достигло берега, но разве это что-нибудь даст? Неужели Соня полагала, что если будет действовать такими идиотскими способами – ополчиться на мою мать! ничего глупее не придумаешь! – то я стану валяться у нее в ногах и молить о прощении?
Вернувшись ко всем, я сказал Соне, что моя мать доехала благополучно и просила извиниться за неожиданное вторжение. Но Соня и сама была не промах. Она могла не моргнув глазом заявить, что девственница, или, поймай ее кто с поличным, утверждать, что она сама невинность. И все же я с удовольствием отметил, что она была несколько обескуражена и совершенно не готова увидеть меня улыбающимся: она ожидала сцены.
– Ну так что будем делать? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Хотелось одного – поставить между нами побольше народу. Как же далеко отодвинула она возможность оказаться со мной наедине и добиться, чего хочет!
Я предложил позвонить Джоан и узнать, что они делают, потом тут же позвонил ей и сказал, чтобы они без промедления ехали к нам.
– Мог бы спросить, хочу ли этого я, – проворчала Соня, когда Борис и Одиль пошли в бассейн.
– Я могу перезвонить и сказать, что тебе нездоровится.
– Не надо. Мне все равно.
– Но этих двоих мы же не можем прогнать, – сказал я, кивнув на бассейн. – Или ты собиралась их спровадить? Как-то не похоже.
– Не спать до рассвета я тоже не собиралась.
– Какие проблемы? Иди ложись. Кто тебя заставляет тут сидеть?
Дальше я предпринял наступление на ее лучшую подругу. Я подошел к бортику и, пока Борис плавал на спине посреди бассейна, присел и протянул ей стакан.
– Борис все рассказал мне, – произнес я со значением, глядя ей прямо в глаза. – Что ж, твое здоровье, красавица.
Ее лицо озарилось, как будто я сообщил ей неожиданную радостную весть.
– Мне что, это снится? – с трудом выговорила она.
Вначале, когда Соня нас только познакомила, Одиль заявила, что я абсолютно ее тип и что меня надо держать от нее подальше. Три года спустя она вслух жаловалась, что я так ни разу и не попытался ее трахнуть, что она ничего уже не ждет и что мир неправильно устроен. Теперь никто гроша ломаного не поставил бы на наши отношения, и сама Одиль в первую очередь. Что не мешало ей под любым предлогом бросаться мне на шею.
Я порадовался, что чувства ее до сих пор не остыли. Наоборот, они хорошо сохранились, замороженные моим равнодушием, так что оказалось достаточно одного взгляда. Я выпрямился и улыбнулся ей, восхищенный ее способностью ловить малейшие перепады напряжения в воздухе. Мало кто из мужчин обладает таким даром – я тоже к их числу не принадлежу.
Я чувствовал спиной ее взгляд, когда шел к столику, чтобы налить себе еще выпить.
– Думаю, ты не пожалеешь, – сказал я Соне, положив руку на ее обнаженную ногу. – Нет ничего лучше экспромтов. И как знать, может, Джоан привезет нам чего-нибудь.
Она держалась настороженно:
– Во что ты играешь?
– Да ни во что. Довершаю начатое тобой.
– Что ты хочешь сказать?
Я неопределенно пожал плечами:
– Думаю трахнуть Одиль. Если представится случай.
Она скинула мою руку.
– Замечательная идея. А что еще?
Я наклонился поцеловать ее в краешек губ, а потом спустился в подвал посмотреть, достаточно ли у нас бутылок в запасе. Кроме того, я собирался разгрести мой старый диван – «не желаю видеть это уродство у себя в гостиной», – на нем были свалены коробки, в которых хранились остатки моих предыдущих жизней, наших с матерью скитаний по стране, о которых Соня не желала слышать. Заодно я открыл окно, потому что в доме по-прежнему стоял непонятно откуда взявшийся запах газа. Окно находилось почти вровень с тротуаром. Улица была тиха и таинственна, отблески городских фонарей и реклам плясали в листве.
Я поднялся наверх, держа в руках стопку полотенец. Одно я бросил Борису, другое развернул и накинул на плечи Одиль, совершенно естественно и непринужденно.
Звучал «The Hanging Garden» группы «Кьюр». Соня слушала, закрыв глаза. Мне не было ее жалко. Я даже не осознавал, что она скоро будет матерью нашего ребенка. Думаю, она тоже этого не осознавала. Беременность нисколько не изменила ее. А если уж беременность не может остановить женщину, то что же ее тогда остановит?
Одиль, со своей стороны, поглядывала на меня, ища подтверждения, ее глаза то вспыхивали, то делались неподвижными. Она отправила Бориса искать сережку, которую потеряла в траве, и теперь сидела, прижав руку к груди. Сколько женщин в этот момент прижимают руку к груди? Сколько мужчин собираются сменить партнершу? Сколько желаний ждут удовлетворения? И хоть бы кто задумался о последствиях. Есть ли хоть у кого-нибудь твердая почва под ногами? Есть ли на свете что-нибудь, ради чего стоит жить? Я не знал этого. Не знал, хоть тресни. Мать часто повторяла: «Ты не знаешь, что такое любовь. И не можешь ни о чем судить, пока не узнаешь. Это все равно, как если бы ты еще не родился. Вы оба, собственно говоря, не знаете, что это такое. Вы хуже малых детей».
Соня, вздохнув, сообщила, что раз мы никуда не собираемся и я был настолько к ней внимателен, что пригласил всех сюда, то она пойдет переоденется. Я ничего не ответил. Едва она ушла, как Одиль склонилась ко мне:
– Ты сильно выпил?
– Вроде нет.
– И готов повторить это через минуту?
Она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась и выпрямилась.
– Что ж, хорошо, – заключила она и повернулась в сторону Бориса, который рассеянно осматривал лужайку, не переставая при этом говорить по телефону.
– Я уйду от него, если так будет продолжаться, – сказала она, зевая.
Потом, обращаясь ко мне:
– А нет ли тут тихого уголка, где бы можно было поцеловаться?
Тут приехали все остальные.
Близился рассвет, когда я решил, что подходящий момент настал. Кое-кто еще плескался в бассейне, кто-то болтал или пошел на кухню делать себе бутерброды, кто-то сидел в шезлонге с бутылкой в руке и смотрел в небо, кто-то печатал на компьютере. Джоан притащила покурить, и в воздухе стояла легкая дымка.
Был среди гостей писатель, его звали Марк. Он прочел нам вслух последнюю главу своей книги – это было как обухом по голове. Нет, авангард надо любить или, по меньшей мере, иметь к нему врожденную предрасположенность. Или чтобы вам попался гениальный писатель. Я похвалил автора и пошел принести пива.
До этого мы с Одиль украдкой обменялись лишь мимолетными ласками, жаркими, но мимолетными, – в дверях или в уголке сада, где потемней. Теперь я поймал ее на кухне. Но едва только я вошел в нее – с легкостью, которая нас обоих удивила и воодушевила, – как в кухню ввалилась Джоан и принялась шарить по ящикам в поисках аспирина.
Осторожно переведя дух, я шепнул на ухо Одиль, чтобы она запаслась терпением. Она в ответ тихо выругалась. Потом я нашел и дал Джоан аспирин. Она была босиком и ступала голыми ногами по осколкам стекла, не обращая на это никакого внимания.
Я взял пиво и вернулся в сад, потом присел на корточки около Сони. У меня было ощущение пустоты, которое не исчезло при виде гостей. Я смотрел на Соню, а она обсуждала что-то с Коринной и Сандрой, двумя вегетарианками, коловшимися героином и владевшими небольшим, но модным издательством. Я спонсировал это издательство беспроцентными и практически бессрочными ссудами. Я смотрел на Соню, пока они открывали бутылки, и думал, а не перегнул ли я палку. Но это опять же был вопрос без ответа. Я не мог найти никаких веских доводов ни за, ни против. Жизнь порой представлялась мне безысходной – ни озарений, ни стремлений. Все равноценно. Мы точно распылены в пространстве, и бороться нам не за что.
Я не умел сопротивляться этому, никто из нас не умел. Когда я стоял один на крыше и готовился спускаться вниз по стене, я чувствовал, что меня переполняет какая-то сила. Я мечтал, чтобы она никогда меня не покидала, но знал, что так не может быть. От этой силы оставалось, уж не знаю каким чудом, ровно столько, чтобы я, точно привязанный к мачте во время бури, поднимался утром с постели, а не зарывался глубже под одеяло.
– Именно это мне в тебе и нравится, – говорила Соня, когда мы с ней еще спали вместе. – Мне нравится твоя светлая сторона.
Но в последнее время моя светлая сторона не очень-то светилась, наружу все больше выступала темная. Я поцеловал Соню выше колена, и она положила ладонь мне на голову. На самом деле в душе я не чувствовал ничего. Хотя когда-то я ведь женился на ней. Никто меня не принуждал. Впрочем, почти все присутствовавшие мужчины когда-то женились. Спрашивается, что от всего этого осталось? Просто невероятно!
– На мой взгляд, Джоан неправильно вела себя с Никола, – заявила Коринна, разбавляя пиво кока-колой. – Она демонстративно не замечала его болезни.
Не слишком прислушиваясь к их разговору, я покачал головой, а сам подумал, что подвал – самое подходящее место для завершения того, что мы с Одиль начали. Она как раз появилась на пороге вместе с Джоан, обе смеялись.
– Не понимаю, почему она твоя лучшая подруга, – заметил я Соне.
– О нет, пожалуйста! Хватит.
Если бы жизнь вынуждала пас хоть иногда докапываться до истинных мотивов наших поступков, приподнимать в сознании пласт за пластом, то существование было бы сплошным кошмаром. И главное, это ни к чему бы не привело. Теперь звучал «K?ln Concert» Кейта Джаретта, там, где он рычит «О! А!», и музыка отдельными нотами рассыпалась в подрагивающем предутреннем воздухе.
Я подошел к краю бассейна, чтобы быть поближе к Одиль. Марк вытаскивал из воды свою подружку-блондинку: ей стало плохо, она едва не потеряла сознание прямо в бассейне. Мы положили ее на траву.
– Я накатал эту книженцию за три дня! – сообщил мне Марк. – Правда, потерял на этом шесть кило. Приходи на мои чтения. Это надо слышать.
– А ты никогда не думал написать настоящий роман?
– С началом и концом, что ли? Да ты что! И с действующими лицами! Может, еще и с развитием сюжета?
Он потряс головой и скроил брезгливую мину. Мы склонились над блондинкой, которая жаловалась на спазмы в желудке и на холодный пот. Марк объяснил, что романы, о которых я говорю, уже сто лет как не пишутся, что сочинение сюжетов и фабул – это прошлый век, будущее за полной деструктуризацией текста, и наплевать, если противникам современных веяний это кажется непонятным.
– Мы бесконечно отстали от музыки, – вздохнул он. – Отстали от изобразительного искусства. От экспериментального кино. От науки и техники. Если мы и дальше ничего не будем делать, то литература отживет свой век. Да, в сущности, уже отжила, если хочешь знать мое мнение.
Блондинка тем временем попросилась в туалет, и мы под руки повели ее в дом, один слева, другой справа. Она обнимала нас обоих за шею, не переставая путано извиняться и недоумевать, что же такое с ней произошло, и голова ее моталась из стороны в сторону.
Мы остались ждать ее за дверью, налили себе выпить и продолжали болтать о том о сем.
– Не мне тебе говорить, что все это – мура собачья, – рассуждал Марк, делая широкий жест рукой. – Жить просто – ни у кого не получается.
– Иногда кажется, что мы вообще не в состоянии взглянуть на вещи реально. Я часто себя спрашиваю, что я, собственно, делаю.
– Такие вопросы, блин, задаешь себе каждую минуту. Ну и что из того? Каждую минуту, блин!
– А сколько всего непонятного, необъяснимого, – подхватил я, опираясь на косяк. – Меня не покидает ощущение, что нас ничто не сдерживает. Можно сделать что-то хорошее, а можно гадкое. И нет ничего, что могло бы нас остановить.
– Вот именно. Ты абсолютно прав, старик.
– Все зависит от того, нашел ли ты любовь. От того, веришь ли ты в нее.
– Чего-чего? Чего нашел?
Мы услышали, как спускается вода.
– Ну, назови это как-нибудь иначе, – сказал я, завершая разговор.
Я заметил, что в доме никого нет. Они все наелись, напились, накурились и угомонились. Наболтались бог весть о чем, о катастрофе, которая нависла над старушкой Европой, о том, что пора плюнуть Америке в морду. Они уютно устроились в саду или покачивались на прозрачных надувных матрасах посреди бассейна, бездвижные, как трупы. Джоан уселась в спасательный круг и созерцала собственные ноги, болтавшиеся в воде перед ее носом.
Я стал делиться впечатлениями с Одиль, которая закивала, надкусывая только что распечатанное эскимо.
– Будь осторожен, – заметила она с невинным видом, – мне кажется, Соня следит за нами.
Я незаметно проверил, что делает Соня. Как всегда, она была окружена целой свитой и так поглощена общением, что я мог бы дом поджечь – она бы ничего не заметила. И все же Одиль была права: Соня внимательно за нами наблюдала. Ее лицо выделялось сред-и остальных, словно она пробила брешь в окружавшей их непроницаемой оболочке, чтобы не упускать из виду то, что происходит вокруг. Она даже освещена была иначе и казалась бледнее остальных.
Мне не нужно было формулировать, чего именно я хочу. Все само складывалось как надо. Зубчатые колесики невозмутимо и безжалостно сцеплялись между собой, приводя в движение некий механизм и попутно стирая нас в порошок.
– Прекрасно. Доедай мороженое, и пошли, – сказал я.
Я задул часть свечей, потому что занимавшаяся заря уже высветлила небо над головой и посеребрила синие головки чертополоха, который Соня выращивала в горшках, чтобы придать террасе оригинальный вид.
На пороге дома я столкнулся с Марком и его блондинкой, которая укололась чертополохом, и Марк облизывал ей палец, подмигивая мне. Значит, место было свободно. Я уменьшил свет. Сердце мое стучало – но не от предвкушения того, чем я собирался заняться с Одиль.
Сердце стучало при мысли, что Соня, возможно, следит за моими движениями, только я не осмеливался проверить, хотя отчаянно на это надеялся. Надеялся, откровенно говоря, изо всех сил, потаенных, темных, прятавшихся где-то в недрах моего существа.
Одиль сунула руки под струю воды, и я взял ее сзади в полумраке кухни. Через несколько минут она захотела повернуться, чтобы видеть мое лицо, и мы продолжили.
– Для меня это очень важно, – прошептала она. – Что бы ты об этом ни думал. И не только потому, что это ты. Просто я так привыкла.
Я кивнул и взялся за нее с удвоенной энергией. Меня подстегивала мысль, что нас могут застать. Вскоре это и произошло.
Только на сей раз мы с Одиль успели дойти до конца. В тот момент, когда я выходил из нее, я заметил Соню, которая стояла на пороге, как изваяние или призрак, выплывший из тумана, и неотрывно смотрела на нас.
Одиль, занятая тем, что укладывала грудь обратно в купальник, ничего не заметила. Я застегнул штаны, не спуская с Сони глаз, а Одиль положила руку мне на плечо и торжественно заявила, что поверить не может, неужели это наконец произошло.
В следующую секунду Соня повернулась спиной и исчезла так же бесшумно, как появилась.
Одиль достала из холодильника новое эскимо.
– Ну что, неплохо, а? – спросила она.
Я слабо улыбнулся и кивнул, еще не успев прийти в себя после недавнего сюрприза. Я был удивлен, что не последовало никакой сцены, хотя обычно когда на вечеринке случаются подобные вещи и распадается какая-нибудь пара, то дело доходит почти до драки, люди говорят друг другу в лицо ужасные слова и все кончается проклятиями и слезами.
Было около пяти утра. Я тупо уселся на высокий табурет, а Одиль пристроилась у меня между ног, чтобы угостить меня своим мороженым. Она считала, что обещанная роль в сериале – это лучшее, что послала ей судьба за долгие годы, и от счастья готова была поделиться всем, что имела. Я со своей стороны размышлял над тем, что же я такое сделал. Но было пять утра, и я не очень хорошо соображал. Мне даже не удавалось почувствовать себя виноватым. Удовлетворения я тоже никакого не испытывал.
Я вышел в сад и замер на мгновение на террасе под гневным Сониным взглядом. Потом она отвела глаза. С первыми лучами дневного света гости начали шевелиться, потихоньку собирать вещи, точно к ним вдруг вернулась утраченная на время память.
Я не знал, к чему готовиться, и представлял себе, что Соня вот-вот взорвется и прямой наводкой поразит свою лучшую подругу прямо в сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Ты знала, что я позвоню.
– Послушай, ты ведь прекрасно понимаешь, я никуда от тебя не денусь. Так что не ссорься с ней. Забудь эту историю. Я, к примеру, все уже забыла. Чего нам с тобой бояться? А? И о чем вообще беспокоиться?
– Ну ладно. И все же я не могу не извиниться. Я хочу, чтобы ты знала: мне за нее стыдно. Говорю это совершенно искренне. Я за нас обоих прошу у тебя прощения.
Я положил телефон в карман и несколько минут стоял не двигаясь. Соня наблюдала за мной, ожидая реакции. Я повернулся спиной и пошел в глубь сада, туда, где она от нечего делать прорезала в листве окошко и где теперь открывался вид на океан. Неужели все так просто? Неужели достаточно кое-что повырвать и повыстричь, чтобы увидеть свет? Вдалеке на море устанавливали плавучие плотины, чтобы нефтяное пятно не достигло берега, но разве это что-нибудь даст? Неужели Соня полагала, что если будет действовать такими идиотскими способами – ополчиться на мою мать! ничего глупее не придумаешь! – то я стану валяться у нее в ногах и молить о прощении?
Вернувшись ко всем, я сказал Соне, что моя мать доехала благополучно и просила извиниться за неожиданное вторжение. Но Соня и сама была не промах. Она могла не моргнув глазом заявить, что девственница, или, поймай ее кто с поличным, утверждать, что она сама невинность. И все же я с удовольствием отметил, что она была несколько обескуражена и совершенно не готова увидеть меня улыбающимся: она ожидала сцены.
– Ну так что будем делать? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Хотелось одного – поставить между нами побольше народу. Как же далеко отодвинула она возможность оказаться со мной наедине и добиться, чего хочет!
Я предложил позвонить Джоан и узнать, что они делают, потом тут же позвонил ей и сказал, чтобы они без промедления ехали к нам.
– Мог бы спросить, хочу ли этого я, – проворчала Соня, когда Борис и Одиль пошли в бассейн.
– Я могу перезвонить и сказать, что тебе нездоровится.
– Не надо. Мне все равно.
– Но этих двоих мы же не можем прогнать, – сказал я, кивнув на бассейн. – Или ты собиралась их спровадить? Как-то не похоже.
– Не спать до рассвета я тоже не собиралась.
– Какие проблемы? Иди ложись. Кто тебя заставляет тут сидеть?
Дальше я предпринял наступление на ее лучшую подругу. Я подошел к бортику и, пока Борис плавал на спине посреди бассейна, присел и протянул ей стакан.
– Борис все рассказал мне, – произнес я со значением, глядя ей прямо в глаза. – Что ж, твое здоровье, красавица.
Ее лицо озарилось, как будто я сообщил ей неожиданную радостную весть.
– Мне что, это снится? – с трудом выговорила она.
Вначале, когда Соня нас только познакомила, Одиль заявила, что я абсолютно ее тип и что меня надо держать от нее подальше. Три года спустя она вслух жаловалась, что я так ни разу и не попытался ее трахнуть, что она ничего уже не ждет и что мир неправильно устроен. Теперь никто гроша ломаного не поставил бы на наши отношения, и сама Одиль в первую очередь. Что не мешало ей под любым предлогом бросаться мне на шею.
Я порадовался, что чувства ее до сих пор не остыли. Наоборот, они хорошо сохранились, замороженные моим равнодушием, так что оказалось достаточно одного взгляда. Я выпрямился и улыбнулся ей, восхищенный ее способностью ловить малейшие перепады напряжения в воздухе. Мало кто из мужчин обладает таким даром – я тоже к их числу не принадлежу.
Я чувствовал спиной ее взгляд, когда шел к столику, чтобы налить себе еще выпить.
– Думаю, ты не пожалеешь, – сказал я Соне, положив руку на ее обнаженную ногу. – Нет ничего лучше экспромтов. И как знать, может, Джоан привезет нам чего-нибудь.
Она держалась настороженно:
– Во что ты играешь?
– Да ни во что. Довершаю начатое тобой.
– Что ты хочешь сказать?
Я неопределенно пожал плечами:
– Думаю трахнуть Одиль. Если представится случай.
Она скинула мою руку.
– Замечательная идея. А что еще?
Я наклонился поцеловать ее в краешек губ, а потом спустился в подвал посмотреть, достаточно ли у нас бутылок в запасе. Кроме того, я собирался разгрести мой старый диван – «не желаю видеть это уродство у себя в гостиной», – на нем были свалены коробки, в которых хранились остатки моих предыдущих жизней, наших с матерью скитаний по стране, о которых Соня не желала слышать. Заодно я открыл окно, потому что в доме по-прежнему стоял непонятно откуда взявшийся запах газа. Окно находилось почти вровень с тротуаром. Улица была тиха и таинственна, отблески городских фонарей и реклам плясали в листве.
Я поднялся наверх, держа в руках стопку полотенец. Одно я бросил Борису, другое развернул и накинул на плечи Одиль, совершенно естественно и непринужденно.
Звучал «The Hanging Garden» группы «Кьюр». Соня слушала, закрыв глаза. Мне не было ее жалко. Я даже не осознавал, что она скоро будет матерью нашего ребенка. Думаю, она тоже этого не осознавала. Беременность нисколько не изменила ее. А если уж беременность не может остановить женщину, то что же ее тогда остановит?
Одиль, со своей стороны, поглядывала на меня, ища подтверждения, ее глаза то вспыхивали, то делались неподвижными. Она отправила Бориса искать сережку, которую потеряла в траве, и теперь сидела, прижав руку к груди. Сколько женщин в этот момент прижимают руку к груди? Сколько мужчин собираются сменить партнершу? Сколько желаний ждут удовлетворения? И хоть бы кто задумался о последствиях. Есть ли хоть у кого-нибудь твердая почва под ногами? Есть ли на свете что-нибудь, ради чего стоит жить? Я не знал этого. Не знал, хоть тресни. Мать часто повторяла: «Ты не знаешь, что такое любовь. И не можешь ни о чем судить, пока не узнаешь. Это все равно, как если бы ты еще не родился. Вы оба, собственно говоря, не знаете, что это такое. Вы хуже малых детей».
Соня, вздохнув, сообщила, что раз мы никуда не собираемся и я был настолько к ней внимателен, что пригласил всех сюда, то она пойдет переоденется. Я ничего не ответил. Едва она ушла, как Одиль склонилась ко мне:
– Ты сильно выпил?
– Вроде нет.
– И готов повторить это через минуту?
Она внимательно посмотрела на меня, улыбнулась и выпрямилась.
– Что ж, хорошо, – заключила она и повернулась в сторону Бориса, который рассеянно осматривал лужайку, не переставая при этом говорить по телефону.
– Я уйду от него, если так будет продолжаться, – сказала она, зевая.
Потом, обращаясь ко мне:
– А нет ли тут тихого уголка, где бы можно было поцеловаться?
Тут приехали все остальные.
Близился рассвет, когда я решил, что подходящий момент настал. Кое-кто еще плескался в бассейне, кто-то болтал или пошел на кухню делать себе бутерброды, кто-то сидел в шезлонге с бутылкой в руке и смотрел в небо, кто-то печатал на компьютере. Джоан притащила покурить, и в воздухе стояла легкая дымка.
Был среди гостей писатель, его звали Марк. Он прочел нам вслух последнюю главу своей книги – это было как обухом по голове. Нет, авангард надо любить или, по меньшей мере, иметь к нему врожденную предрасположенность. Или чтобы вам попался гениальный писатель. Я похвалил автора и пошел принести пива.
До этого мы с Одиль украдкой обменялись лишь мимолетными ласками, жаркими, но мимолетными, – в дверях или в уголке сада, где потемней. Теперь я поймал ее на кухне. Но едва только я вошел в нее – с легкостью, которая нас обоих удивила и воодушевила, – как в кухню ввалилась Джоан и принялась шарить по ящикам в поисках аспирина.
Осторожно переведя дух, я шепнул на ухо Одиль, чтобы она запаслась терпением. Она в ответ тихо выругалась. Потом я нашел и дал Джоан аспирин. Она была босиком и ступала голыми ногами по осколкам стекла, не обращая на это никакого внимания.
Я взял пиво и вернулся в сад, потом присел на корточки около Сони. У меня было ощущение пустоты, которое не исчезло при виде гостей. Я смотрел на Соню, а она обсуждала что-то с Коринной и Сандрой, двумя вегетарианками, коловшимися героином и владевшими небольшим, но модным издательством. Я спонсировал это издательство беспроцентными и практически бессрочными ссудами. Я смотрел на Соню, пока они открывали бутылки, и думал, а не перегнул ли я палку. Но это опять же был вопрос без ответа. Я не мог найти никаких веских доводов ни за, ни против. Жизнь порой представлялась мне безысходной – ни озарений, ни стремлений. Все равноценно. Мы точно распылены в пространстве, и бороться нам не за что.
Я не умел сопротивляться этому, никто из нас не умел. Когда я стоял один на крыше и готовился спускаться вниз по стене, я чувствовал, что меня переполняет какая-то сила. Я мечтал, чтобы она никогда меня не покидала, но знал, что так не может быть. От этой силы оставалось, уж не знаю каким чудом, ровно столько, чтобы я, точно привязанный к мачте во время бури, поднимался утром с постели, а не зарывался глубже под одеяло.
– Именно это мне в тебе и нравится, – говорила Соня, когда мы с ней еще спали вместе. – Мне нравится твоя светлая сторона.
Но в последнее время моя светлая сторона не очень-то светилась, наружу все больше выступала темная. Я поцеловал Соню выше колена, и она положила ладонь мне на голову. На самом деле в душе я не чувствовал ничего. Хотя когда-то я ведь женился на ней. Никто меня не принуждал. Впрочем, почти все присутствовавшие мужчины когда-то женились. Спрашивается, что от всего этого осталось? Просто невероятно!
– На мой взгляд, Джоан неправильно вела себя с Никола, – заявила Коринна, разбавляя пиво кока-колой. – Она демонстративно не замечала его болезни.
Не слишком прислушиваясь к их разговору, я покачал головой, а сам подумал, что подвал – самое подходящее место для завершения того, что мы с Одиль начали. Она как раз появилась на пороге вместе с Джоан, обе смеялись.
– Не понимаю, почему она твоя лучшая подруга, – заметил я Соне.
– О нет, пожалуйста! Хватит.
Если бы жизнь вынуждала пас хоть иногда докапываться до истинных мотивов наших поступков, приподнимать в сознании пласт за пластом, то существование было бы сплошным кошмаром. И главное, это ни к чему бы не привело. Теперь звучал «K?ln Concert» Кейта Джаретта, там, где он рычит «О! А!», и музыка отдельными нотами рассыпалась в подрагивающем предутреннем воздухе.
Я подошел к краю бассейна, чтобы быть поближе к Одиль. Марк вытаскивал из воды свою подружку-блондинку: ей стало плохо, она едва не потеряла сознание прямо в бассейне. Мы положили ее на траву.
– Я накатал эту книженцию за три дня! – сообщил мне Марк. – Правда, потерял на этом шесть кило. Приходи на мои чтения. Это надо слышать.
– А ты никогда не думал написать настоящий роман?
– С началом и концом, что ли? Да ты что! И с действующими лицами! Может, еще и с развитием сюжета?
Он потряс головой и скроил брезгливую мину. Мы склонились над блондинкой, которая жаловалась на спазмы в желудке и на холодный пот. Марк объяснил, что романы, о которых я говорю, уже сто лет как не пишутся, что сочинение сюжетов и фабул – это прошлый век, будущее за полной деструктуризацией текста, и наплевать, если противникам современных веяний это кажется непонятным.
– Мы бесконечно отстали от музыки, – вздохнул он. – Отстали от изобразительного искусства. От экспериментального кино. От науки и техники. Если мы и дальше ничего не будем делать, то литература отживет свой век. Да, в сущности, уже отжила, если хочешь знать мое мнение.
Блондинка тем временем попросилась в туалет, и мы под руки повели ее в дом, один слева, другой справа. Она обнимала нас обоих за шею, не переставая путано извиняться и недоумевать, что же такое с ней произошло, и голова ее моталась из стороны в сторону.
Мы остались ждать ее за дверью, налили себе выпить и продолжали болтать о том о сем.
– Не мне тебе говорить, что все это – мура собачья, – рассуждал Марк, делая широкий жест рукой. – Жить просто – ни у кого не получается.
– Иногда кажется, что мы вообще не в состоянии взглянуть на вещи реально. Я часто себя спрашиваю, что я, собственно, делаю.
– Такие вопросы, блин, задаешь себе каждую минуту. Ну и что из того? Каждую минуту, блин!
– А сколько всего непонятного, необъяснимого, – подхватил я, опираясь на косяк. – Меня не покидает ощущение, что нас ничто не сдерживает. Можно сделать что-то хорошее, а можно гадкое. И нет ничего, что могло бы нас остановить.
– Вот именно. Ты абсолютно прав, старик.
– Все зависит от того, нашел ли ты любовь. От того, веришь ли ты в нее.
– Чего-чего? Чего нашел?
Мы услышали, как спускается вода.
– Ну, назови это как-нибудь иначе, – сказал я, завершая разговор.
Я заметил, что в доме никого нет. Они все наелись, напились, накурились и угомонились. Наболтались бог весть о чем, о катастрофе, которая нависла над старушкой Европой, о том, что пора плюнуть Америке в морду. Они уютно устроились в саду или покачивались на прозрачных надувных матрасах посреди бассейна, бездвижные, как трупы. Джоан уселась в спасательный круг и созерцала собственные ноги, болтавшиеся в воде перед ее носом.
Я стал делиться впечатлениями с Одиль, которая закивала, надкусывая только что распечатанное эскимо.
– Будь осторожен, – заметила она с невинным видом, – мне кажется, Соня следит за нами.
Я незаметно проверил, что делает Соня. Как всегда, она была окружена целой свитой и так поглощена общением, что я мог бы дом поджечь – она бы ничего не заметила. И все же Одиль была права: Соня внимательно за нами наблюдала. Ее лицо выделялось сред-и остальных, словно она пробила брешь в окружавшей их непроницаемой оболочке, чтобы не упускать из виду то, что происходит вокруг. Она даже освещена была иначе и казалась бледнее остальных.
Мне не нужно было формулировать, чего именно я хочу. Все само складывалось как надо. Зубчатые колесики невозмутимо и безжалостно сцеплялись между собой, приводя в движение некий механизм и попутно стирая нас в порошок.
– Прекрасно. Доедай мороженое, и пошли, – сказал я.
Я задул часть свечей, потому что занимавшаяся заря уже высветлила небо над головой и посеребрила синие головки чертополоха, который Соня выращивала в горшках, чтобы придать террасе оригинальный вид.
На пороге дома я столкнулся с Марком и его блондинкой, которая укололась чертополохом, и Марк облизывал ей палец, подмигивая мне. Значит, место было свободно. Я уменьшил свет. Сердце мое стучало – но не от предвкушения того, чем я собирался заняться с Одиль.
Сердце стучало при мысли, что Соня, возможно, следит за моими движениями, только я не осмеливался проверить, хотя отчаянно на это надеялся. Надеялся, откровенно говоря, изо всех сил, потаенных, темных, прятавшихся где-то в недрах моего существа.
Одиль сунула руки под струю воды, и я взял ее сзади в полумраке кухни. Через несколько минут она захотела повернуться, чтобы видеть мое лицо, и мы продолжили.
– Для меня это очень важно, – прошептала она. – Что бы ты об этом ни думал. И не только потому, что это ты. Просто я так привыкла.
Я кивнул и взялся за нее с удвоенной энергией. Меня подстегивала мысль, что нас могут застать. Вскоре это и произошло.
Только на сей раз мы с Одиль успели дойти до конца. В тот момент, когда я выходил из нее, я заметил Соню, которая стояла на пороге, как изваяние или призрак, выплывший из тумана, и неотрывно смотрела на нас.
Одиль, занятая тем, что укладывала грудь обратно в купальник, ничего не заметила. Я застегнул штаны, не спуская с Сони глаз, а Одиль положила руку мне на плечо и торжественно заявила, что поверить не может, неужели это наконец произошло.
В следующую секунду Соня повернулась спиной и исчезла так же бесшумно, как появилась.
Одиль достала из холодильника новое эскимо.
– Ну что, неплохо, а? – спросила она.
Я слабо улыбнулся и кивнул, еще не успев прийти в себя после недавнего сюрприза. Я был удивлен, что не последовало никакой сцены, хотя обычно когда на вечеринке случаются подобные вещи и распадается какая-нибудь пара, то дело доходит почти до драки, люди говорят друг другу в лицо ужасные слова и все кончается проклятиями и слезами.
Было около пяти утра. Я тупо уселся на высокий табурет, а Одиль пристроилась у меня между ног, чтобы угостить меня своим мороженым. Она считала, что обещанная роль в сериале – это лучшее, что послала ей судьба за долгие годы, и от счастья готова была поделиться всем, что имела. Я со своей стороны размышлял над тем, что же я такое сделал. Но было пять утра, и я не очень хорошо соображал. Мне даже не удавалось почувствовать себя виноватым. Удовлетворения я тоже никакого не испытывал.
Я вышел в сад и замер на мгновение на террасе под гневным Сониным взглядом. Потом она отвела глаза. С первыми лучами дневного света гости начали шевелиться, потихоньку собирать вещи, точно к ним вдруг вернулась утраченная на время память.
Я не знал, к чему готовиться, и представлял себе, что Соня вот-вот взорвется и прямой наводкой поразит свою лучшую подругу прямо в сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13