Впрочем, я все равно остался доволен. Годы шли, и я все на меньшее мог претендовать, хотя сознавать это было несладко.
Воспользовавшись тем, что Ришар поглощен своим любимым занятием – он поливал медом свиные отбивные и любовно раскладывал их на барбекю, – Кароль пошла проводить меня до машины.
– Как ты считаешь, я сильно постарела? – спросила она.
Пять лет назад у нас начинался роман. Он так ничем и не закончился, но сейчас я чувствовал, что Кароль снова питает ко мне какие-то странные чувства. Я заметил это, когда Ришар стал лысеть и, бросив курить, набрал десять кило.
– Кто тебе сказал, что ты постарела? – сказал я.
– Не знаю. Просто спросила.
– Ты хочешь знать, как ты выглядишь?
– Ну конечно, а что еще? О чем еще я могу спрашивать, по-твоему?
Последнее время, разговаривая со мной, она быстро теряла терпение. Не то чтобы это было очень заметно, но, когда она со мной говорила, лицо ее напрягалось, она или начинала что-нибудь теребить, или смотрела на свои ноги, точно обращалась не ко мне, а к ним.
Найти себе любовника на улице у нее не хватало духу, выходить из положения самой – тоже, так что выбор ее пал на меня. Я был самым легким решением проблемы. Идеальный экземпляр, который играл в дротики с мужем, не был женат и с которым когда-то уже что-то намечалось. Мечта, а не любовник.
Я ничего особенного к ней не питал. Не просыпался по ночам, думая о ней. А она как раз хотела, чтобы просыпался. Только для чего?
Я сел за руль, заверив ее, что выглядит она отлично и что через пару часов должен быть превосходный закат, если только над озером не поднимется туман.
Я видел в зеркало, как она уплывает вдаль, стоя посреди дороги, уперев руки в бедра, а потом к ней подошел Ришар, обхватил ее сзади и прижался к ней толстым животом.
Вернувшись, я стал готовить ужин. Венсан предложил мне помочь, но сам так и не встал с кресла и продолжал ловить католический канал – или какую-нибудь передачу про животных, как я ему посоветовал. Он докончил начатую утром бутылку виски и теперь собирался открыть вторую.
– Не оглядывайся на меня. Смелей, – сказал я. – Я-то знаю, каково это.
Я постарался заставить его хоть что-нибудь съесть. Потом убрал со стола, поблагодарил судьбу за то, что посудомоечная машина работает, и потащил его на веранду. Темнело.
– Надо бы, что ли, устроить рыбалку, – сказал я. – Подумаем, как это организовать.
Нельзя сказать, чтобы он сильно обрадовался, только покивал.
– Покуда ты еще на ногах стоишь, – продолжал я. – Пока у тебя еще силы есть. Но, судя по твоему виду, их не много.
Вскоре он сполз со стула и шмякнулся на пол.
Я не стал его поднимать.
На следующее утро я предупредил его, что каждый сам стирает свое белье.
Больше к этой теме я не возвращался. Потом однажды вечером заметил ему, что он отвратительно выглядит. С тех пор как мы приехали, он ни разу не переоделся, не умылся и даже не причесался. Он был весь грязный, белые следы слюны засохли в уголках губ.
– Жалкий ты тип, – сказал я ему. – Посмотри на себя. Какое счастье, что ты не мой отец.
Вместо ответа он залпом и без передышки опрокинул несколько стаканов виски. Потом попытался встать, чтобы ретироваться, но потерял равновесие и растянулся во весь рост, как стоял.
Я оставил его лежать. Когда он проснулся и пришел ко мне на веранду, я рассматривал купленный револьвер. Я сообщил ему, что звонила мать и что она собирается нас навестить.
– Нет! Только не это, – мрачно проговорил он, держась за косяк.
Я положил револьвер в коробку и закрыл крышку.
– Уж не знаю, как ее остановить, – сказал я.
Было слышно стрекотание кузнечиков, иногда лягушка прыгала в воду, или сухая ветка потрескивала, или птица взлетала. И тут он заплакал, залился пьяными слезами и стал ныть.
Я помог ему добраться до кресла. Полночи я слушал, как он стенает, кашляет, перечисляет все свои несчастья, все унижения, выпавшие на его долю. Я тем временем приготовил наживку для рыб, а потом стал смотреть на отражение луны в озере, надеясь, что он все же не станет дергать меня за рубашку и объяснять, насколько он сам себе противен.
Он стыдился себя и не хотел показываться на людях. Однажды утром я объявил, что не буду больше возить ему спиртное и что, если он хочет, пусть едет со мной и сам себе покупает. Тогда он, ни слова не говоря, весь дрожа, несмотря на жару, влез в машину, лег на заднее сиденье и свернулся калачиком.
В супермаркете его появление произвело фурор. Видок у него был – точно он восстал из могилы. Покупатели шарахались, продавцы хмурились. Но, как я ему заметил, за все приходится платить.
– Хорошо хоть ты ни разу не описался, – сказал я. – Насколько мне известно, во всяком случае.
Несло от него ужас как. В нашем бунгало, когда его рвало, я не разрешал ему приближаться ко мне: сколько бы он ни чистил зубы, от него разило блевотиной. Тряпье его пропиталось стойким запахом пота. Он носил свои лиловые башмаки на босу ногу и, не объясняя почему, отказывался их снимать.
Дети не ведают жалости.
Как я и думал, Лили не захотела даже подойти к нему. Мальчишки спрятались за юбку Кароль, а та, когда я представил ей Венсана, не удержалась от брезгливой гримасы.
Он протянул дрожащую руку. Кароль нехотя к ней прикоснулась, в то время как Лили и двое ее приятелей просто пошли прочь, обмениваясь на ходу весьма нелестными замечаниями в его адрес. Он это прекрасно слышал. Они говорили, что от одного его вида их тошнит и что он воняет, как стадо свиней: дети не ведают жалости.
Жалкая развалина, сказала о нем Кароль. Мы оставили его перед батареей бутылок, как перед Стеной Плача, наедине с угрызениями совести, отвращением к себе и всем тем хаосом, что царит в голове алкоголика на последней стадии.
– Он уже дважды лечился от пьянства, – объяснял я Кароль. – Какое-то время продержался, а потом опять.
– Бедная твоя мама!
– Да, бедная. В этот раз ей сильно не повезло.
– Ты знаешь, есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать.
– Не думаю. Но в данном случае это действительно серьезная проблема.
– И ты что, сидишь с ним целыми днями? Ничего не делаешь, просто сидишь?
– Понимаешь, я хотел, чтобы они на время расстались.
– Понимаю. Так заглядывай ко мне. Ты ведь можешь выкроить время? Я помираю со скуки, когда Ришар уезжает. Видишь, я сама тебе в этом признаюсь. И еще признаюсь, что даже когда он не уезжает… Ну ладно, знаю, что ты сейчас скажешь.
– Что это старая история. Именно это я и хотел сказать.
Она удивленно подняла брови, взвешивая в руке дыню.
– Спасибо, что приехала, – заключил я. – Может, я и появлюсь у вас, но не хочу ничего планировать заранее. Сама видишь, какая у меня жизнь. Заеду как-нибудь искупаться с детьми. Это я обещаю. Только ненадолго.
– Ты что, нарочно меня дразнишь?
– Знаешь что… Ты меня удивляешь. Уму непостижимо. Пять лет назад я валялся у тебя в ногах. Получил по полной программе. А теперь, ты думаешь, достаточно пальчиками щелкнуть? Ничего себе номера!
Я рассказал нашу историю Венсану, которого болтало из стороны в сторону, когда машина подпрыгивала на ухабах. Он сидел рядом со мной и дремал с бутылкой в руках.
– Иногда кажется, что у них с головой не все в порядке, – усмехнулся я, резко повернув руль. Мы ехали по узкой извилистой дороге, окутанной сиянием. – Она что, с луны свалилась?
– Ох, помедленней, – простонал он. – Мне плохо.
– С чего бы тебе было хорошо? Тебе все время плохо. Нет, но как тебе нравится эта кошелка: высказывает мне претензии, потому что я, видишь ли, не заехал ее навестить. Ты хоть слушаешь, что я тебе рассказываю? Как тебе это нравится?
Венсан свесился в окно и начал громко блевать. Жгуты слизи протянулись от его рта к дверце машины. Длинные клочья рвоты повисли у него на подбородке. Из глаз ручьями хлынули слезы.
Когда он успокоился и сел, я протянул ему сигарету.
– Она спросила: «Что это за жалкую развалину ты с собой притащил?» А я ей ответил: «Он должен заменить мне отца». Да, гордиться мне было нечем.
До конца дня он на меня дулся.
Иногда я слышал, как он сам с собой разговаривает. Точно сумасшедший. Временами он падал с кресла – за тот день с ним это случилось трижды. Потом долго не мог влезть обратно: казалось, он штурмует вершину.
Я наблюдал за ним с веранды, сидя на солнце с книжкой, и чувствовал, что час его приближается. С каждым днем он выглядел все более жалким, и каждый день был хуже предыдущего.
Когда позвонила мать, небо было пунцовым и уже усеяно звездами. Венсан стоял у дома, ругался и грозил небу кулаком, в котором была зажата бутылка.
– Послушай сама, – предложил я матери, которая спросила, что там происходит. – Ты готова выдержать такое? Посмотрела бы ты на него сейчас. К нему даже подойти нельзя.
Она хотела знать, куда именно мы уехали, но я не стал уточнять, чтобы она нам не мешала.
– Зачем тебе знать? Тебе здесь все равно нечего делать. Тут просто конец света. Забудь эту пьянь, потому что его песенка спета, поверь мне. Ты же знаешь, я стараюсь ради твоего блага. Во всяком случае, я это знаю. Он тебе не муж, а мне не отец, и вбей это наконец себе в голову. По крайней мере, от этого небо нас избавило. Мама, ты хоть понимаешь: небо нас избавило от этого испытания, черт побери!
– Мама? Давно ты не называл меня мамой.
– Ты моя мать. Я могу называть тебя как мне вздумается.
Когда Венсан вернулся на веранду, я заканчивал разговор.
– Не хочу ее видеть, – глухо пробормотал он, упав на стул.
– Не очень-то мило с твоей стороны. Эта женщина в тебя поверила. Эта женщина тебя полюбила. С этой женщиной ты спал еще несколько дней назад. Может, забыл?
Видя, что это на него действует, я продолжал развивать тему.
Я даже сходил за зеркалом и заставил его посмотреть на себя.
Когда он пытался от меня убежать, я догонял его и поворачивал нож в ране. Стояла глубокая, тихая, влажная ночь. Он зашел по щиколотку в воду, и я смолк, ожидая, что вот сейчас он совершит непоправимое. Но он вдруг вернулся и сказал, что хочет с ней поговорить.
– Чего? Это в твоем-то состоянии? Ты же на ногах не стоишь. И что, интересно, ты ей скажешь? Иди проспись.
Но я все же набрал номер.
– Он хочет с тобой поговорить. Сейчас ты его услышишь, он в отличной форме.
Я протянул ему трубку.
– Лучше бы ты себе пулю в лоб пустил, – посоветовал я.
Не сводя с меня глаз, он прижал трубку к уху. Его рука дрожала, губы тоже. Я слышал в телефоне голос матери. Видел, как он качается и морщится. Слышал чавканье его промокших кожаных ботинок, уже не лиловых, а почти черных.
Но он так и не произнес ни слова.
На следующий день он сделал попытку побриться. Я объяснил ему, что щетина у него слишком длинная и что сначала надо подрезать ее ножницами. У него ничего получилось.
Немного подумав, я встал и молча сам взялся за дело. Несмотря на жару, какие-то придурки жарились в своих лодках посреди озера. Они со свистом забрасывали удочки в надежде поймать хоть что-то, хотя бы немного тишины и одиночества, пока на них снова не налетят женщины и дети. Местечко находилось всего-навсего в часе езды от города, даже меньше, но им этого вполне хватало. Когда я встречал их в деревне, вид у них был отрешенный, будто они напрочь забыли, кто они и откуда.
А мы с Венсаном даже не прикоснулись к роскошным снастям, которые я закупил для поездки. Мой отец никогда не водил меня на рыбалку, и я делал все эти покупки, как последний сентиментальный дурак, как блаженный, как одержимый. Всякий раз, как я приглашал Венсана порыбачить – в те моменты, когда он не блевал, не выхаркивал по кусочкам свою печень, не прятался от света в своей комнате, темной, как логовище красноглазого козла, когда не бил себя в отчаянии в грудь, – он с гримасой отвращения отказывался.
– Хуже тебе все равно не станет, – уговаривал я. – Хоть какое-то занятие, чем торчать здесь и слоняться из угла в угол. Раз уж мы все равно на озере, давай хоть попробуем.
Игра в карты тоже его не интересовала. К тому же я обнаружил, что он уже ничего в них не сечет, более того, в руках удержать не может. В качестве развлечения он смотрел одни и те же религиозные передачи или фильмы про животных, только быстро отключался. Тогда он обмякал, сползал на пол и валялся с открытыми глазами, ничего не видя вокруг.
– Когда я был мальчиком, отец водил меня на рыбалку, – сказал я.
Пока я укладывал бритву и ножницы на место, он рассматривал себя в зеркало.
– Ну что, глазам своим не веришь, – продолжал я. – Я понимаю, что ты должен чувствовать. Представляю, что творится у тебя в голове. Но никто тебе помочь уже не может.
Во второй половине дня я предпринял новую попытку:
– В общем, так, я все приготовил. Все снасти в лодке. Так что хватит ломаться. Поедешь со мной. Пиво в переносном холодильнике.
В тот момент, когда он наконец полез в лодку, заявилась Кароль.
– Я долго думала над тем, что ты мне в прошлый раз сказал, – объявила она серьезным тоном. – Думаю, это неуместная в данном случае гордость.
– Кароль, что ты тут делаешь? Где твои дети?
– За детей не беспокойся. И не уходи от разговора. У тебя это просто болезнь какая-то.
Я влез в лодку, запихнув Венсана вперед.
– Куда вы?
Я схватил весло и оттолкнулся от берега.
– Эй, вы куда?
Что-то с ней решительно было не в порядке. Я посмотрел на нее, все еще взволнованную после своей выходки, и налег на весла.
– У тебя серьезные проблемы, – крикнула она. – Тебе лечиться надо.
Я опустил голову и украдкой улыбнулся. Чтобы она не подумала, что я над ней смеюсь.
Через некоторое время солнце скрылось за верхушками елей, и Венсан очнулся от забытья, в которое впал после того, как мы отплыли. Я нахлобучил ему на голову парусиновую кепку и попытался сравнить его с фотографией моего отца. Несколько раз я нагибался и поправлял эту кепку, чтобы усилить сходство. Я был совершенно потрясен.
– Я так по тебе тосковал, – пробормотал я. – Мы так по тебе тосковали.
Отец умер двадцать лет назад, а первые слезы по нему я пролил только теперь, посреди озера, окруженного сумрачными елями.
На Венсана это никак не подействовало, В ярости, я запустил в него пакетом с бутербродами, но ему уже все было нипочем.
Потом я заставил себя успокоиться. Ничего, лучше клевать будет, говорил я себе, глядя, как куски хлеба плывут по волнам.
Когда мы снова причалили к берегу, небо над лесом пылало, как пожар, а озеро поблескивало, точно вино в бокале.
Я все еще не мог прийти в себя после мучительного эксперимента. Тем не менее старался держать себя в руках. Готовя ужин, я несколько раз выпил вместе с Венсаном.
Тот жаловался на комаров. Странное дело, они действительно все кружили вокруг него – я даже задумался, а не спирт ли их привлекает, раз они облюбовали эту проспиртованную губку и слетелись, как мухи на мед. Я пошел искать антикомариный аэрозоль, чтобы опрыскать комнату и не слышать больше стенаний Венсана.
– Ты что, трогал револьвер? – спросил я, заметив, что коробка сдвинута с места.
Ответ меня не интересовал. Я взял коробку и поставил ее на виду посреди стола. Потом откинул крышку.
– Собственно, я и не запрещал тебе его трогать, – заметил я.
Он не стал брать его в руки, только смотрел и вытирал ладони о штаны. Потом рухнул на стул. Я стал распылять аэрозоль. То ли эта штука в определенных дозах была вредна, то ли здоровье Венсана было хуже, чем я предполагал, – но, так или иначе, у него начался дикий приступ кашля, который не утих, даже когда он вышел на свежий воздух. Я был уверен, что мы перебудим соседей, так долго и раскатисто он кашлял. И в самом деле, в лесу загорелся свет, и долго еще потом в темноте не унимались собаки.
– Ты худшее, что с ней случилось в жизни. Ты хоть это знаешь? – бросил я ему через стол после того, как мы несколько минут просидели молча. – Ты самый распоследний говнюк, который встретился ей на жизненном пути.
И поскольку я тоже выпил, я сгреб его и хорошенько тряхнул, так что даже сам удивился, а потом сказал, что он разбил нашу жизнь и пусть теперь убирается обратно в преисподнюю.
После этого я отпустил его и вышел подышать, чтобы успокоиться.
Я ждал, пока кровь перестанет стучать у меня в висках.
Вернуться в бунгало у меня не было сил, поэтому я залез в лодку и поплыл прочь от берега.
Это была хорошая идея, потому что всю ярость я употребил на то, чтобы работать веслами. Я греб, напрягая все мускулы своего тела, и они освобождались от чрезмерного напряжения.
На середине озера я наконец остановился. Поднял весла и слушал, как с них капает вода. Берега были пустынны. Не то чтобы я ждал выстрела, но все-таки прислушивался. При этом я и сам не понимал, как мог дойти до такого, как я мог быть такой сволочью.
Я позвонил матери и сказал, что все хорошо и что скоро я вернусь в город.
– Я стараюсь ради твоего же блага, ты ведь знаешь. Так что займись чем-нибудь другим. Позови Ольгу, сходите куда-нибудь.
На озере теперь не было ни морщинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13