То есть месье Макбрайену. Он должен был вам их передать.
– Напомните, о чем шла речь.
– О кинжале.
– О кинжале?
– Да, о том, который я нашла в уборной мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг за ее трельяжем, когда делала генеральную уборку после ее отъезда. Такая театральная штучка… Почти как настоящий, только его лезвие уходит в рукоятку…
– Вы хотите сказать, что нашли исчезнувший кинжал?
– Да, я отдала его Жилу, поскольку он мой начальник.
– Возможно, он забыл мне о нем сказать или подумал, что с такой мелочью нечего было меня беспокоить.
– Наверное, эта штука не опаснее детской игрушки.
– Не хотите ли выпить чего-нибудь?
– Я бы выпила немного шампанского.
– А вы, мадемуазель?
– То же самое.
– Позвольте мне, Бертран! Подержите мой бокал, а я попробую пробиться к стойке.
– Доктор очень любезен! Красивый парень к тому же и совсем не выпендривается.
Зрители толпились в кулуарах. В «Ковент-Гарден» не было настоящего фойе, и бары располагались в непосредственной близости от зала. Достать какой-нибудь напиток – уже подвиг. В толпе, теснившейся перед ближайшим баром, не зная этого, смирно ждал своей очереди Жилу. Доктор же лез напролом, локтями пробивая себе путь.
– I am sorry.
– Never mind, dear.
Заведующий постановочной частью сразу узнал врача. Он инстинктивно посторонился и смотрел, как доктор расчищает себе дорогу к стойке. Тот с бою завладел бокалами и с таким же трудом возвращался к ожидавшей его группе. Иветта, Айша, инспектор Легран! Что им тут надо? О чем они могли говорить? Жилу осторожно приблизился к ним. Черт! За этим гулом ничего не слышно. Хорошо еще, что он оказался за их спинами, так что эти французишки не могли его видеть. Однако инспектор, с беспокойством оглядывавшийся в поисках своего друга, заметил высокого мужчину, не сводившего с них глаз. Незнакомый вроде бы. А может быть, знакомый доктора? Бывший пациент?
– А, ну вот и он наконец, цел и невредим! Браво, дружище! За ваше здоровье, сударыни! Чокнемся за нашу встречу.
– М-м-м, вкусно.
– А как поживает месье Макбрайен?
– Ах, он страдает. Вы не в курсе, инспектор? Он втрескался в мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг. Рехнулся от любви. Но она его отшила. Да и что между ними общего? Но для него – это удар: депрессия и все такое… Жаль его, конечно. Он и в отпуск-то ушел из-за этого по состоянию здоровья… Но я об этом не очень-то жалею, и видеть его не хочется… Диктатор! Без него спокойнее работается. Правда, Айша?
– Иветта! Не морочь голову господам своими сплетнями.
– Ну что вы, мадемуазель, наоборот, мне это очень интересно.
– Кстати, и страхи мои исчезли. В театре уже не так страшно! До этого я всегда дрейфила. А помнишь, Айша, того призрака, который меня до смерти напугал?
– Что за призрак? – заинтересовался инспектор.
– Было это в день премьеры «Троянцев». Я заканчивала убирать трупы, и тут вроде сквозняк по мне прошел. И – бац! Будто огромная женская фигура на меня шлепнулась. Беззвучно, как в довоенных немых фильмах. Не долго думая, я взяла ноги в руки и удрала. Никому ничего не сказала, только Айше…
Звонок, возвестивший об окончании антракта, прервал излияния Иветты.
– Пора двигаться. Рада была встретить вас, господа. И спасибо за шампанское. Пошли, Айша, а то опоздаем к началу акта.
– Желаю приятно провести вечер, сударыни.
– Спасибо. Всего хорошего.
Жилу подождал, пока все они вошли в зал, затем прошел на свое место. Надо соблюдать осторожность.
Несколько минут спустя после того, как последний зритель занял свое кресло, главный секретарь Королевского оперного театра, появившись на авансцене, приглушил начинавшийся нетерпеливый шумок. Освещенный прожектором, держа в руке микрофон, он сделал следующее заявление:
– Леди и джентльмены, в связи с внезапным ухудшением самочувствия мадемуазель Сары фон Штадт-Фюрстемберг мы вынуждены заменить ее в главной роли мадемуазель Дженнифер Адамс. Мы рассчитываем на ваше понимание и приносим извинения за эту невольную замену. Надеемся, вы не будете разочарованы.
Поднялся занавес, открыв сидящую за столом в таверне Лильяса Пастьи новую диву; рядом с ней сидели цыганки, наигрывающие на гитарах, а танцовщицы фламенко пристукивали ножками, приподнимая подолы своих юбок с воланами к вящему удовольствию смотрящих на них офицеров. Затем запела Кармен. Не будь объявления директора, не многие зрители заметили бы подмену. Тембр голоса, правда, чуть отличался, но внешнее сходство было разительным; только искушенный меломан мог бы уловить разницу.
Цыганок закипела кровь,
Услыша звуки огневые.
Напевы сердца им родные
С гитарой прозвучали вновь.
И вот уж бубен задрожал
В руках красавицы смуглянки;
Веселый праздник им настал.
Тра-ла-ла-ла-ла…
Нисходящий хроматический ряд, величественное оркестровое крещендо оживляли и подогревали музыкальный аккомпанемент, в котором андалузские, иногда резкие ноты и мощные синкопы удваивали мелодию, придавая ей удивительно современное звучание.
Мерседес и Фраскита, пританцовывая, приближаются к цыганке и подхватывают хором:
Тра-ла-ла-ла-ла…
Публика, приободренная качеством исполнения дублерши, вновь увлеклась театральным действом.
А под раскатистое щелканье кастаньет уже начался второй куплет:
Лепечут нежные слова
И, легкий стан обняв рукою,
С красоткой пляшут молодою
Цыгане, страстию дыша…
Слово «дыша» еще летело над отрывистыми аккордами музыкантов, когда вдруг металлический грохот перекрыл пение цыганки. Прожектор, свалившийся с колосника, обрушился на диву. Сильный запах горелой резины, искры короткого замыкания, взорвавшаяся лампа… Крик ужаса послышался из толпы танцоров. Цыгане заметались во все стороны, не понимая, что произошло. Нерешительно и изумленно певица приподняла свое окровавленное лицо; нестерпимая боль жгла ее затылок. Осколки стекла впились в одну из щек. Мгновение тишины… Затем – нарастающий, всеохватывающий ослепительный звон… Какое-то время оркестр, предоставленный самому себе, продолжал неуверенно и фальшиво играть без дирижера. Кармен, покачиваясь, обезумев от боли, лихорадочно возбужденная, нетвердой походкой молча сделала несколько шагов к зрителям, свидетелям ее страдания, будто вопрошая: за что? Зал, словно затянутый в водоворот, сначала онемел от ужаса, потом встал, разразился воплем. Эта смерть на глазах, в бурлящем жизнью спектакле, длилась всего несколько секунд. Но как же они замедлились, эти секунды! Show motion. Движения танцоров, певцов, музыкантов, толпы стали необычайно медленными…
Растерявшиеся техники замешкались, слишком поздно опустили занавес, чтобы отгородить от всех эту трагедию, но жертва уже переступила черту, слишком близко продвинулась, и невозможно было скрыть ее жестокие страдания. Одинокая, ослепленная, опьяненная своею кровью, не зная еще, что жизнь вот-вот покинет ее, она упала в пустоту огромного гроба, ее поглотила каннибальская оркестровая яма.
Всей своей тяжестью она рухнула в оскаленные пасти барабанов, литавр, тамбуринов и застыла навеки, скрестив на груди руки. Покровом ей послужил шум суматохи в ритме затухающих звуков ударных инструментов. Среди отчаянных криков ошеломленные музыканты и не верящие своим глазам зрители первого ряда – были тут и инспектор Легран с доктором Отеривом, подбежавшие, чтобы оказать помощь несчастной жертве, – беспомощно нагнулись над ямой, в которой посреди разбросанных инструментов лежали останки певицы. Маэстро бросился было к ее телу… Тщетно. Все уже понимали, что тут делать нечего. Она уже не дышала. Не будут звучать в этот вечер фанфары трагического финала оперы.
Никто уже не услышит любовных признаний ни Хозе, ни Эскамильо.
17
«Мир меломанов» от 10 октября 1987 года
ГИБЕЛЬ КАРМЕН
Увидевший свет в Париже 3 марта 1875 года в театре «Опера-комик», представленный в Лондоне сначала на итальянском 22 июня 1878 года, затем на английском 5 февраля 1879 года и, наконец, на французском 8 ноября 1886 года в театре ее величества, шедевр Визе – либретто Анри Мейлока и Людовика Галеви, по новелле Проспера Мериме – никогда не знал такой трагической развязки, свидетелями которой вчера вечером стали английские зрители, присутствовавшие на новом его представлении в Королевском театре «Ковент-Гарден».
В первом акте Сара фон Штадт-Фюрстемберг – мы помним, как великолепно она сыграла смерть Кассандры в единственном представлении «Троянцев» Берлиоза в Пале-Гарнье в предыдущем сезоне, – чудесным образом, с помощью дирижера и талантливых оркестрантов перевоплотилась в изумительную Кармен. Этому перевоплощению не помешали даже лишенные чувства меры усилия постановщика, декоратора, костюмера, пытавшихся создать карикатурный ярмарочный персонаж на фоне размалеванного папье-маше, который используют турагентства, завлекая простачков в Севилью.
Мы безропотно ждали продолжения этой романтической андалузской истории, когда в конце антракта нам объявили, что в связи с недомоганием мадемуазель Сары фон Штадт-Фюрстемберг ее цыганское пение прозвучит из уст Дженнифер Адамс, заявленной вторым составом. Поразила не новая певица, а ужасная трагедия, жертвой которой она стала через несколько минут после поднятия занавеса. Упавший сверху прожектор убил героиню. И смерть эта была тем более ужасной, что мы, беспомощные, присутствовали при ее агонии.
Несчастный случай? Убийство? Месть? Рок? Надеемся, что полиция найдет ответ на эти вопросы.
Мадемуазель Адамс, сделавшей по ту сторону Ла-Манша блестящую карьеру, было тридцать шесть лет; столько же было Жоржу Визе, когда он умер. Трогательное, волнующее совпадение для этой Кармен, которая не дождалась фатального удара навахи Хозе, чтобы соединиться с композитором в преддверии рая вечности.
Эрнест Лебраншю только что спешно накатал это сообщение, которое должно было уйти по факсу в газету. Свои критические замечания о составе исполнителей и самой постановке он сделает позже, когда посмотрит весь спектакль целиком. Завтра же он попытается кое-что разузнать о здоровье Сары фон Штадт-Фюрстемберг.
Номер, который он снял в «Нелл-Гуин-Хаус», казался ему тесноватым. Не хватало воздуха. И тем не менее ему всегда нравилась эта небольшая гостиница на Слоан-авеню. Однако же сегодня вечером ему хотелось раздвинуть стены и оказаться за тысячу миль отсюда. Очень уж его потрясла эта ужасная история. Обычно прекрасно владевший собой, сейчас он чувствовал себя на пороге нервного срыва. Он снял очки, чтобы протереть их, и заметил, что туфли его явно нуждались в хорошей чистке. Решительно все не ладилось. Не пропустить ли стаканчик? Он посмотрел в окно: желтая вывеска WINE AND FOOD индийского бакалейного магазинчика еще горела. Он вышел купить бутылку виски. На свежем воздухе ему немного полегчало. Магазин уже закрывался, но продавец узнал его и разрешил войти. Взвинченные нервы не успокаивались, и он выпил прямо из горлышка. Алкоголь обжег горло и горячей струей спустился в желудок, по пути обласкав и согрев нёбо живительным ароматом.
– Sleep well, sir.
– Good night, Peter.
Питером звали ночного портье. Родом он был из Уэльса, получал пенсию и страстно любил оперу. Сейчас он как раз слушал пиратскую запись «Нормы». Незабвенная Каллас только что зарезала кинжалом Скарпио. Еще одно преступление, совершенно бесполезное: любовника все равно расстреляли бы, а героиня покончит с собой, бросившись вниз с крепостной стены. Забыть бы обо всем этом и хорошенько надраться. И пусть ему будет плохо завтра утром. Слишком уж он несчастен сегодня. Просто необходимо выгнать из головы все черные мысли.
18
Инспектору Леграну и доктору Отериву никак не удавалось уснуть. Едва они, поддавшись усталости, начинали задремывать, окровавленные образы Кассандры, Дидоны и Кармен возникали в их мозгу, прогоняя сон. Была между этими условными и реальными смертями некая связь, возбуждавшая их воображение.
– Вы спите, Жан-Люк?
– Никак не могу заснуть.
– Думаете о Дженнифер Адамс, не так ли?
– Да, она стоит у меня перед глазами.
– Сущий кошмар.
– Такое впечатление, что нас дурят.
– Что вы хотите сказать?
– А то, что здесь что-то нечисто.
– Полагаете, речь идет об убийстве?
– Расследование покажет, но внутренне я в этом убежден. А вы?
– Гм-м… похоже, кто-то ошибся жертвой.
– Это – предположение, но можно допустить, что кто-то хочет заставить нас в это поверить.
– Преступление во второй стадии?
– Что-то вроде этого…
– Которое выгодно кому?
– Трудно сказать. Список подозреваемых не может быть длинным.
– Вашему другу Уильяму, возможно, известно больше?
– Надеюсь, но все здесь очень запутано. Если резюмировать, это убийство может быть связано с попыткой убийства Эрмы Саллак в «Троянцах», в Париже. Уверен, что копать надо где-то между двумя операми, допрашивать тех, кто всегда присутствовал на них.
– Уборщиц?
– Да, но также Эрнеста Лебраншю и Сару фон Штадт-Фюрстемберг.
– Не забывай, ее уже не было бы в живых!
– Разумеется. Странное совпадение, правда? Что-то тут не так. Ускользает какая-то деталь.
– А почему бы не допросить критика?
– Именно это я и намереваюсь сделать. Но побудительная причина?… Мы должны найти мотив.
– Чувство зависти, ревности в обеих примадоннах?
– Непохоже, слишком примитивно!
– Месть оскорбленного одной из них влюбленного, какого-нибудь свихнувшегося фанатика?
– Этим пренебрегать нельзя.
– Не хотите ли воды?
– Не откажусь.
– Свет вам не помешает?
– Нисколько.
Приглушенный свет настольной лампы под шелковым с цветочками абажуром немного рассеял темноту. Комната при таком освещении показалась более интимной, более ободряющей.
– Который час?
– Три утра.
Жан-Люк, вся одежда которого состояла из трусов «Fruit of the Joom», направился в ванную. Его мускулистое тело чем-то взволновало Бертрана, и он смущенно пробормотал:
– Очень жаль, но не о таком уик-энде я мечтал.
– Выпейте-ка воды, – ответил ему Жан-Люк, подавая принесенный стакан. Мы – вместе, а это уже кое-что.
– Гм-м, вы так считаете? Не очень разочарованы?
– Конечно, лучше было бы быть обычными туристами, а не разыгрывать из себя любителей-детективов, но все же мне больше по душе быть здесь с вами, нежели одному сидеть в Париже перед телевизором!
– Приятно слышать, что вы не сердитесь на меня.
– Сердиться на вас? К чему бы это, ведь вы ни в чем не виноваты.
– Глупо, конечно, но меня не оставляет мысль о том, что я мог бы предотвратить эту смерть. Это неразумно, однако мое чутье полицейского подсказывает, что след где-то рядом. Примерно так же, как забытое слово вертится на кончике языка.
– Не забивайте себе голову. Хватит мучиться.
– Вы правы. Как мне повезло, что вы со мной, вы, такой положительный! – вырвалось у Бертрана, и он отвел глаза.
– Это потому, что вы близки мне по духу.
– Чувство это взаимное, Жан-Люк. Наша дружба многого стоит.
– А не попробовать ли заснуть? Хотите таблетку? – предложил врач, роясь в своем саквояже.
– А почему бы и нет?
– Держите, каждому по две, так будет надежнее.
– Благодарю, доктор, – насмешливо отозвался пациент, проглотив таблетки и запив их водой.
– Свет гасить?
– Гасите, и приятных вам снов, – пожелал Бертран.
– Утро вечера мудренее. Уверен, завтра вам все увидится в другом свете и вы найдете недостающее звено, мой дорогой инспектор.
– Да услышит вас Бог!
– Бертран?
– Да?
– Ничего, спите спокойно.
– Чего и вам желаю.
* * *
Несколькими минутами позже в кровать инспектора Леграна проскользнула Дженнифер Адамс. Полицейский почувствовал холод ее тела и вздрогнул от отвращения. У женщины не было головы. Густая кровь сочилась из шеи, в которой распускались гигантские маки.
– Я в отчаянии, что потревожила вас, но куда мне еще податься в таком состоянии?
И вдруг обезглавленное тело поглотил ослепительный свет. На белом коне к нему подскакал доктор Отерив.
– Забирайтесь, я вас отвезу. Нас ждет Мария Каллас.
Потом начался хаос.
19
Инспектор Уильям Джонсон только что покинул «Ковент-Гарден». Прожектор, явившийся причиной смерти Дженнифер Адамс, упал не случайно. Сомнения в этом нет. Кто-то отвинтил его от колосника и разорвал предохранительную цепочку. Остальное – дело техники: злоумышленнику надо было лишь взобраться на подмостки у колосников, надеть толстые резиновые перчатки, так как корпус прожектора раскалился и был под напряжением, выбрать момент, перерезать электрический кабель и столкнуть прожектор. Результат: ни одного стоящего отпечатка, несмотря на многочисленные следы различных пальцев, обнаруженных на остатках корпуса. И конечно же, никто не заметил ничего подозрительного ни до, ни во время, ни после произошедшей драмы. И это вполне понятно: за кулисами суетилось столько народу, обеспечивающего непрерывность действия на сцене!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Напомните, о чем шла речь.
– О кинжале.
– О кинжале?
– Да, о том, который я нашла в уборной мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг за ее трельяжем, когда делала генеральную уборку после ее отъезда. Такая театральная штучка… Почти как настоящий, только его лезвие уходит в рукоятку…
– Вы хотите сказать, что нашли исчезнувший кинжал?
– Да, я отдала его Жилу, поскольку он мой начальник.
– Возможно, он забыл мне о нем сказать или подумал, что с такой мелочью нечего было меня беспокоить.
– Наверное, эта штука не опаснее детской игрушки.
– Не хотите ли выпить чего-нибудь?
– Я бы выпила немного шампанского.
– А вы, мадемуазель?
– То же самое.
– Позвольте мне, Бертран! Подержите мой бокал, а я попробую пробиться к стойке.
– Доктор очень любезен! Красивый парень к тому же и совсем не выпендривается.
Зрители толпились в кулуарах. В «Ковент-Гарден» не было настоящего фойе, и бары располагались в непосредственной близости от зала. Достать какой-нибудь напиток – уже подвиг. В толпе, теснившейся перед ближайшим баром, не зная этого, смирно ждал своей очереди Жилу. Доктор же лез напролом, локтями пробивая себе путь.
– I am sorry.
– Never mind, dear.
Заведующий постановочной частью сразу узнал врача. Он инстинктивно посторонился и смотрел, как доктор расчищает себе дорогу к стойке. Тот с бою завладел бокалами и с таким же трудом возвращался к ожидавшей его группе. Иветта, Айша, инспектор Легран! Что им тут надо? О чем они могли говорить? Жилу осторожно приблизился к ним. Черт! За этим гулом ничего не слышно. Хорошо еще, что он оказался за их спинами, так что эти французишки не могли его видеть. Однако инспектор, с беспокойством оглядывавшийся в поисках своего друга, заметил высокого мужчину, не сводившего с них глаз. Незнакомый вроде бы. А может быть, знакомый доктора? Бывший пациент?
– А, ну вот и он наконец, цел и невредим! Браво, дружище! За ваше здоровье, сударыни! Чокнемся за нашу встречу.
– М-м-м, вкусно.
– А как поживает месье Макбрайен?
– Ах, он страдает. Вы не в курсе, инспектор? Он втрескался в мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг. Рехнулся от любви. Но она его отшила. Да и что между ними общего? Но для него – это удар: депрессия и все такое… Жаль его, конечно. Он и в отпуск-то ушел из-за этого по состоянию здоровья… Но я об этом не очень-то жалею, и видеть его не хочется… Диктатор! Без него спокойнее работается. Правда, Айша?
– Иветта! Не морочь голову господам своими сплетнями.
– Ну что вы, мадемуазель, наоборот, мне это очень интересно.
– Кстати, и страхи мои исчезли. В театре уже не так страшно! До этого я всегда дрейфила. А помнишь, Айша, того призрака, который меня до смерти напугал?
– Что за призрак? – заинтересовался инспектор.
– Было это в день премьеры «Троянцев». Я заканчивала убирать трупы, и тут вроде сквозняк по мне прошел. И – бац! Будто огромная женская фигура на меня шлепнулась. Беззвучно, как в довоенных немых фильмах. Не долго думая, я взяла ноги в руки и удрала. Никому ничего не сказала, только Айше…
Звонок, возвестивший об окончании антракта, прервал излияния Иветты.
– Пора двигаться. Рада была встретить вас, господа. И спасибо за шампанское. Пошли, Айша, а то опоздаем к началу акта.
– Желаю приятно провести вечер, сударыни.
– Спасибо. Всего хорошего.
Жилу подождал, пока все они вошли в зал, затем прошел на свое место. Надо соблюдать осторожность.
Несколько минут спустя после того, как последний зритель занял свое кресло, главный секретарь Королевского оперного театра, появившись на авансцене, приглушил начинавшийся нетерпеливый шумок. Освещенный прожектором, держа в руке микрофон, он сделал следующее заявление:
– Леди и джентльмены, в связи с внезапным ухудшением самочувствия мадемуазель Сары фон Штадт-Фюрстемберг мы вынуждены заменить ее в главной роли мадемуазель Дженнифер Адамс. Мы рассчитываем на ваше понимание и приносим извинения за эту невольную замену. Надеемся, вы не будете разочарованы.
Поднялся занавес, открыв сидящую за столом в таверне Лильяса Пастьи новую диву; рядом с ней сидели цыганки, наигрывающие на гитарах, а танцовщицы фламенко пристукивали ножками, приподнимая подолы своих юбок с воланами к вящему удовольствию смотрящих на них офицеров. Затем запела Кармен. Не будь объявления директора, не многие зрители заметили бы подмену. Тембр голоса, правда, чуть отличался, но внешнее сходство было разительным; только искушенный меломан мог бы уловить разницу.
Цыганок закипела кровь,
Услыша звуки огневые.
Напевы сердца им родные
С гитарой прозвучали вновь.
И вот уж бубен задрожал
В руках красавицы смуглянки;
Веселый праздник им настал.
Тра-ла-ла-ла-ла…
Нисходящий хроматический ряд, величественное оркестровое крещендо оживляли и подогревали музыкальный аккомпанемент, в котором андалузские, иногда резкие ноты и мощные синкопы удваивали мелодию, придавая ей удивительно современное звучание.
Мерседес и Фраскита, пританцовывая, приближаются к цыганке и подхватывают хором:
Тра-ла-ла-ла-ла…
Публика, приободренная качеством исполнения дублерши, вновь увлеклась театральным действом.
А под раскатистое щелканье кастаньет уже начался второй куплет:
Лепечут нежные слова
И, легкий стан обняв рукою,
С красоткой пляшут молодою
Цыгане, страстию дыша…
Слово «дыша» еще летело над отрывистыми аккордами музыкантов, когда вдруг металлический грохот перекрыл пение цыганки. Прожектор, свалившийся с колосника, обрушился на диву. Сильный запах горелой резины, искры короткого замыкания, взорвавшаяся лампа… Крик ужаса послышался из толпы танцоров. Цыгане заметались во все стороны, не понимая, что произошло. Нерешительно и изумленно певица приподняла свое окровавленное лицо; нестерпимая боль жгла ее затылок. Осколки стекла впились в одну из щек. Мгновение тишины… Затем – нарастающий, всеохватывающий ослепительный звон… Какое-то время оркестр, предоставленный самому себе, продолжал неуверенно и фальшиво играть без дирижера. Кармен, покачиваясь, обезумев от боли, лихорадочно возбужденная, нетвердой походкой молча сделала несколько шагов к зрителям, свидетелям ее страдания, будто вопрошая: за что? Зал, словно затянутый в водоворот, сначала онемел от ужаса, потом встал, разразился воплем. Эта смерть на глазах, в бурлящем жизнью спектакле, длилась всего несколько секунд. Но как же они замедлились, эти секунды! Show motion. Движения танцоров, певцов, музыкантов, толпы стали необычайно медленными…
Растерявшиеся техники замешкались, слишком поздно опустили занавес, чтобы отгородить от всех эту трагедию, но жертва уже переступила черту, слишком близко продвинулась, и невозможно было скрыть ее жестокие страдания. Одинокая, ослепленная, опьяненная своею кровью, не зная еще, что жизнь вот-вот покинет ее, она упала в пустоту огромного гроба, ее поглотила каннибальская оркестровая яма.
Всей своей тяжестью она рухнула в оскаленные пасти барабанов, литавр, тамбуринов и застыла навеки, скрестив на груди руки. Покровом ей послужил шум суматохи в ритме затухающих звуков ударных инструментов. Среди отчаянных криков ошеломленные музыканты и не верящие своим глазам зрители первого ряда – были тут и инспектор Легран с доктором Отеривом, подбежавшие, чтобы оказать помощь несчастной жертве, – беспомощно нагнулись над ямой, в которой посреди разбросанных инструментов лежали останки певицы. Маэстро бросился было к ее телу… Тщетно. Все уже понимали, что тут делать нечего. Она уже не дышала. Не будут звучать в этот вечер фанфары трагического финала оперы.
Никто уже не услышит любовных признаний ни Хозе, ни Эскамильо.
17
«Мир меломанов» от 10 октября 1987 года
ГИБЕЛЬ КАРМЕН
Увидевший свет в Париже 3 марта 1875 года в театре «Опера-комик», представленный в Лондоне сначала на итальянском 22 июня 1878 года, затем на английском 5 февраля 1879 года и, наконец, на французском 8 ноября 1886 года в театре ее величества, шедевр Визе – либретто Анри Мейлока и Людовика Галеви, по новелле Проспера Мериме – никогда не знал такой трагической развязки, свидетелями которой вчера вечером стали английские зрители, присутствовавшие на новом его представлении в Королевском театре «Ковент-Гарден».
В первом акте Сара фон Штадт-Фюрстемберг – мы помним, как великолепно она сыграла смерть Кассандры в единственном представлении «Троянцев» Берлиоза в Пале-Гарнье в предыдущем сезоне, – чудесным образом, с помощью дирижера и талантливых оркестрантов перевоплотилась в изумительную Кармен. Этому перевоплощению не помешали даже лишенные чувства меры усилия постановщика, декоратора, костюмера, пытавшихся создать карикатурный ярмарочный персонаж на фоне размалеванного папье-маше, который используют турагентства, завлекая простачков в Севилью.
Мы безропотно ждали продолжения этой романтической андалузской истории, когда в конце антракта нам объявили, что в связи с недомоганием мадемуазель Сары фон Штадт-Фюрстемберг ее цыганское пение прозвучит из уст Дженнифер Адамс, заявленной вторым составом. Поразила не новая певица, а ужасная трагедия, жертвой которой она стала через несколько минут после поднятия занавеса. Упавший сверху прожектор убил героиню. И смерть эта была тем более ужасной, что мы, беспомощные, присутствовали при ее агонии.
Несчастный случай? Убийство? Месть? Рок? Надеемся, что полиция найдет ответ на эти вопросы.
Мадемуазель Адамс, сделавшей по ту сторону Ла-Манша блестящую карьеру, было тридцать шесть лет; столько же было Жоржу Визе, когда он умер. Трогательное, волнующее совпадение для этой Кармен, которая не дождалась фатального удара навахи Хозе, чтобы соединиться с композитором в преддверии рая вечности.
Эрнест Лебраншю только что спешно накатал это сообщение, которое должно было уйти по факсу в газету. Свои критические замечания о составе исполнителей и самой постановке он сделает позже, когда посмотрит весь спектакль целиком. Завтра же он попытается кое-что разузнать о здоровье Сары фон Штадт-Фюрстемберг.
Номер, который он снял в «Нелл-Гуин-Хаус», казался ему тесноватым. Не хватало воздуха. И тем не менее ему всегда нравилась эта небольшая гостиница на Слоан-авеню. Однако же сегодня вечером ему хотелось раздвинуть стены и оказаться за тысячу миль отсюда. Очень уж его потрясла эта ужасная история. Обычно прекрасно владевший собой, сейчас он чувствовал себя на пороге нервного срыва. Он снял очки, чтобы протереть их, и заметил, что туфли его явно нуждались в хорошей чистке. Решительно все не ладилось. Не пропустить ли стаканчик? Он посмотрел в окно: желтая вывеска WINE AND FOOD индийского бакалейного магазинчика еще горела. Он вышел купить бутылку виски. На свежем воздухе ему немного полегчало. Магазин уже закрывался, но продавец узнал его и разрешил войти. Взвинченные нервы не успокаивались, и он выпил прямо из горлышка. Алкоголь обжег горло и горячей струей спустился в желудок, по пути обласкав и согрев нёбо живительным ароматом.
– Sleep well, sir.
– Good night, Peter.
Питером звали ночного портье. Родом он был из Уэльса, получал пенсию и страстно любил оперу. Сейчас он как раз слушал пиратскую запись «Нормы». Незабвенная Каллас только что зарезала кинжалом Скарпио. Еще одно преступление, совершенно бесполезное: любовника все равно расстреляли бы, а героиня покончит с собой, бросившись вниз с крепостной стены. Забыть бы обо всем этом и хорошенько надраться. И пусть ему будет плохо завтра утром. Слишком уж он несчастен сегодня. Просто необходимо выгнать из головы все черные мысли.
18
Инспектору Леграну и доктору Отериву никак не удавалось уснуть. Едва они, поддавшись усталости, начинали задремывать, окровавленные образы Кассандры, Дидоны и Кармен возникали в их мозгу, прогоняя сон. Была между этими условными и реальными смертями некая связь, возбуждавшая их воображение.
– Вы спите, Жан-Люк?
– Никак не могу заснуть.
– Думаете о Дженнифер Адамс, не так ли?
– Да, она стоит у меня перед глазами.
– Сущий кошмар.
– Такое впечатление, что нас дурят.
– Что вы хотите сказать?
– А то, что здесь что-то нечисто.
– Полагаете, речь идет об убийстве?
– Расследование покажет, но внутренне я в этом убежден. А вы?
– Гм-м… похоже, кто-то ошибся жертвой.
– Это – предположение, но можно допустить, что кто-то хочет заставить нас в это поверить.
– Преступление во второй стадии?
– Что-то вроде этого…
– Которое выгодно кому?
– Трудно сказать. Список подозреваемых не может быть длинным.
– Вашему другу Уильяму, возможно, известно больше?
– Надеюсь, но все здесь очень запутано. Если резюмировать, это убийство может быть связано с попыткой убийства Эрмы Саллак в «Троянцах», в Париже. Уверен, что копать надо где-то между двумя операми, допрашивать тех, кто всегда присутствовал на них.
– Уборщиц?
– Да, но также Эрнеста Лебраншю и Сару фон Штадт-Фюрстемберг.
– Не забывай, ее уже не было бы в живых!
– Разумеется. Странное совпадение, правда? Что-то тут не так. Ускользает какая-то деталь.
– А почему бы не допросить критика?
– Именно это я и намереваюсь сделать. Но побудительная причина?… Мы должны найти мотив.
– Чувство зависти, ревности в обеих примадоннах?
– Непохоже, слишком примитивно!
– Месть оскорбленного одной из них влюбленного, какого-нибудь свихнувшегося фанатика?
– Этим пренебрегать нельзя.
– Не хотите ли воды?
– Не откажусь.
– Свет вам не помешает?
– Нисколько.
Приглушенный свет настольной лампы под шелковым с цветочками абажуром немного рассеял темноту. Комната при таком освещении показалась более интимной, более ободряющей.
– Который час?
– Три утра.
Жан-Люк, вся одежда которого состояла из трусов «Fruit of the Joom», направился в ванную. Его мускулистое тело чем-то взволновало Бертрана, и он смущенно пробормотал:
– Очень жаль, но не о таком уик-энде я мечтал.
– Выпейте-ка воды, – ответил ему Жан-Люк, подавая принесенный стакан. Мы – вместе, а это уже кое-что.
– Гм-м, вы так считаете? Не очень разочарованы?
– Конечно, лучше было бы быть обычными туристами, а не разыгрывать из себя любителей-детективов, но все же мне больше по душе быть здесь с вами, нежели одному сидеть в Париже перед телевизором!
– Приятно слышать, что вы не сердитесь на меня.
– Сердиться на вас? К чему бы это, ведь вы ни в чем не виноваты.
– Глупо, конечно, но меня не оставляет мысль о том, что я мог бы предотвратить эту смерть. Это неразумно, однако мое чутье полицейского подсказывает, что след где-то рядом. Примерно так же, как забытое слово вертится на кончике языка.
– Не забивайте себе голову. Хватит мучиться.
– Вы правы. Как мне повезло, что вы со мной, вы, такой положительный! – вырвалось у Бертрана, и он отвел глаза.
– Это потому, что вы близки мне по духу.
– Чувство это взаимное, Жан-Люк. Наша дружба многого стоит.
– А не попробовать ли заснуть? Хотите таблетку? – предложил врач, роясь в своем саквояже.
– А почему бы и нет?
– Держите, каждому по две, так будет надежнее.
– Благодарю, доктор, – насмешливо отозвался пациент, проглотив таблетки и запив их водой.
– Свет гасить?
– Гасите, и приятных вам снов, – пожелал Бертран.
– Утро вечера мудренее. Уверен, завтра вам все увидится в другом свете и вы найдете недостающее звено, мой дорогой инспектор.
– Да услышит вас Бог!
– Бертран?
– Да?
– Ничего, спите спокойно.
– Чего и вам желаю.
* * *
Несколькими минутами позже в кровать инспектора Леграна проскользнула Дженнифер Адамс. Полицейский почувствовал холод ее тела и вздрогнул от отвращения. У женщины не было головы. Густая кровь сочилась из шеи, в которой распускались гигантские маки.
– Я в отчаянии, что потревожила вас, но куда мне еще податься в таком состоянии?
И вдруг обезглавленное тело поглотил ослепительный свет. На белом коне к нему подскакал доктор Отерив.
– Забирайтесь, я вас отвезу. Нас ждет Мария Каллас.
Потом начался хаос.
19
Инспектор Уильям Джонсон только что покинул «Ковент-Гарден». Прожектор, явившийся причиной смерти Дженнифер Адамс, упал не случайно. Сомнения в этом нет. Кто-то отвинтил его от колосника и разорвал предохранительную цепочку. Остальное – дело техники: злоумышленнику надо было лишь взобраться на подмостки у колосников, надеть толстые резиновые перчатки, так как корпус прожектора раскалился и был под напряжением, выбрать момент, перерезать электрический кабель и столкнуть прожектор. Результат: ни одного стоящего отпечатка, несмотря на многочисленные следы различных пальцев, обнаруженных на остатках корпуса. И конечно же, никто не заметил ничего подозрительного ни до, ни во время, ни после произошедшей драмы. И это вполне понятно: за кулисами суетилось столько народу, обеспечивающего непрерывность действия на сцене!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20