– Через пять минут все на сцену, – протрещал громкоговоритель. – Последнее предупреждение музыкантам.
– Алло, контроль? Говорит центральная.
– Начнем с опозданием минут на пять, в «солонке» еще очередь…
В это время дирижер и постановщик прошли по уборным, давая последние наставления и желая успеха, произнося в зависимости от национальности исполнителей: «Той, той, той», «Break a leg» или «К черту». Костюмерши осматривали хористов, то поправляя их костюмы, то снимая с рук забытые наручные часы. Гримерши, парикмахеры, специалисты по парикам наносили последние штрихи, приглаживая, взлохмачивая, а реквизитор проверяя, чтобы у всех было все, что нужно.
– Никак не могу найти свой кинжал! – пожаловался один молодой человек, наряженный солдатом.
– Хорошо, что у меня есть запасной! Держи и не потеряй. Только он без ножен… Поосторожнее… не порежься… Это настоящий.
– О'кей, мерси.
– Я поставил по обе стороны сцены коробки с канифолью для танцовщиков и для тех, на ком сапоги. Подошвы скользкие, так что натирайте их. И вытирайте ноги перед выходом на сцену, покрытие на ней непрочное…
Напряжение возрастало, нагнетаемое оркестрантами, которые извлекали из своих инструментов душераздирающие звуки, перерастающие в немыслимую какофонию.
– Вниманию осветителей: некоторые прожекторы барахлят. Прошу разогреть восьмой и двенадцатый!
– Последний звонок. Повторяю: последний звонок. Прошу всех на сцену. Займите свои места.
– Тишина, и всех к черту. Гасите свет в зале.
– Направьте луч на дирижера.
Аплодисменты в зале: машина запущена.
У Иветты и Айши, сидящих в ложе бенуара друг за другом, в глазах стояли слезы. Еще бы, впервые в жизни они присутствовали на представлении оперы!
– Запускайте дымоиспускатели.
– Занавес.
Неожиданно появились рельефы высвеченной боковым светом декорации. Греческий лагерь у стен Трои, покинутый осаждавшими. Рассеялся густой дым, открывая взору в левой стороне сцены знаменитую цитадель, тогда как в правой стороне, над полевым жертвенником, ближе к авансцене, возвышалась могила Ахилла.
Глядя одним глазом в партитуру, другим – на сцену, Жилу железной рукой руководил своим войском.
– Посылайте детей…
– Теперь – народ…
– Танцоры, танцоры…
– Солдат посылайте…
– Пастухов…
Уж десять лет мы в стенах этих!
Ха-ха!
Ах! Какое счастье вновь дышать
Чистейшим воздухом полей!
Толчки, прерывистые ритмы: оркестр отвечает хористам.
Накинув на плечи лисье манто, Сара фон Штадт-Фюрстемберг ждала за кулисами своего выхода. Руки заледенели… Мандраж спазмами сводил живот… Она мысленно повторяла первые музыкальные строки своей выходной арии:
Исчезли греки!
Но какой коварный план
Скрывается за их уходом?
Какая странная поспешность!
Не я ль ее вам предсказала?
Жилу стоял сзади. Он сделал знак костюмерше, чтобы та занялась дивой. С несвойственной ему мягкостью, контрастирующей с грубоватой внешностью и грубым мужественным голосом, он снял с ее плеч мех, прошептал на ухо, что она великолепна, и легонько подтолкнул ее рукой. Ласка. Ободряющая.
С тревожными глазами, дрожащая, Кассандра вышла на сцену.
Огни рампы поглотили ее. И как всегда бывало, мандраж исчез. Ее окружила толпа. Она уже не принадлежала себе. Тело ее раздвоилось, переходя в другой мир. Она знала, что в этот вечер многим рискует, что не удержится в рамках своей роли. Ослепленная, не видя знака маэстро, она начала петь в темный, затаивший дыхание зал. Эрнест Лебраншю достал из кармана блокнот и ручку. Что касается директора «Метрополитен-опера», то он раскрыл на коленях партитуру Берлиоза. Свободная, горделивая, властная музыка овладела звуковым пространством, и в этом грандиозном наступлении ей помогали все бога Вергилия.
6
До оставшейся в одиночестве Эрмы долетал городской шум. Первый акт подходил к концу. Ее уборная напоминала кладбище в день похорон. Консьерж неустанно приносил цветы. Это было отвратительно. Смутный запах тления смешивался с удушливым ароматом лилий, роз, ирисов. Скоро они начнут гнить. Изящные букеты не могли сопротивляться теплому воздуху комнаты. Стебли обмякали, клонились. Цветы увядали. Листья еще держались, но надолго ли их хватит?
Ее внимание привлек конверт, подсунутый под дверь. Она подобрала его, вскрыла. Текст был напечатан на старенькой машинке: «Мы жертву принесем печальным божествам из царства мертвых». Она узнала слова, которые должна будет петь Дидона. К чему такое зловещее послание? Зависть? Злоба? Глупость? Вполне естественно, что кое-кто ее ненавидел. Ведь среди этой поющей братии были только посредственности. Они могли издавать только звуки, тогда как она… она работала над текстом, над каждой фразой, вникала в смысл слов, слетавших с ее губ. Слушатель, зритель должен разобрать каждый слог, иначе ему не будет интересно.
Второй акт только что начался. Лицо ее осветилось улыбкой. Слюнки потекли при мысли, что можно пройти за кулисы и посмотреть, как будет подыхать та, белобрысая. Когда Кассандра окажется перед кулисой авансцены, она не сможет не заметить ее. Вот будет презабавно! Эта девица на высокой ноте может дать петуха! Да, такого удовольствия пропустить нельзя. А последующий антракт будет большим, и будет время подготовиться.
– Ты идешь со мной, Мария, не так ли?
Две женщины в одном теле – одна видимая, другая нематериальная – направились к сцене, предварительно позаботившись спрятать драгоценности и закрыть грим-уборную на ключ. В музыкальных театрах всегда опасались воров. Никогда не знаешь, откуда они берутся: тут и административные работники, и техники, артисты, стажеры, безбилетники… Слишком много народу снует в здании, за всеми не уследишь. Впрочем, такие неблаговидные поступки часто совершались самими работниками театра. Но даже пойманного с поличным коллегу оставляли в покое. Главенствовал закон умолчания. Одним словом, лучше уж принять меры предосторожности. Береженого Бог бережет.
Два дежурящих пожарника потеснились, уступая место Эрме и ее тени-двойнику. На сцене большой хор женщин окружал Кассандру.
И в эту роковую ночь
Свободными и чистыми сойдем
На адский берег.
Взгляд дивы пересекся с презрительным взглядом той, что стояла в кулисе. Растерявшись от присутствия соперницы, она забыла взять лиру, которую ей протягивала одна троянка. Только появление греческого военачальника, подошедшего к ней с поднятым мечом, привело ее в себя и заставило скомкано сделать запоздалое движение. Не сбились группы струнных инструментов, медных труб, литавр, барабанов; не нарушилось разнообразие звучаний и нюансов, контрастных ритмов; не смолкло мощное звучание.
Музыка, которую ничто не смущало – ни шум, ни тишина, добавляла свои озвученные реплики к певческому ряду.
Умрите, достойные славы,
Разделяя мою судьбу.
Ни та, ни другая не слышали реплик солдат. Впившись взглядом в глаза Дидоны, Кассандра чудесным, слегка осипшим голосом пропела:
Мы презираем ваши подлые угрозы,
Чудовища, упившиеся кровью.
Затем, выхватив кинжал, она подошла почти вплотную к месту, где стояла Эрма, и вонзила его себе в сердце. Липкое красное пятно расплылось на ее груди. Никогда еще искусство этой трагедийной актрисы не достигало таких вершин. Она была неузнаваема.
Смотри, боль – это ничто.
Поликсена, выбитая из колеи неожиданным смещением, в последний момент на лету подхватила протянутый ей кинжал и тоже принесла себя в жертву. На сцену уже выходили другие солдаты.
О, вражьи боги! О безумие!
Пролилась кровь
После резни…
Объединенные единой утробной ненавистью, обе женщины, две соперницы, не отрывали глаз друг от друга. Горячее дыхание певицы коснулось лица ее слушательницы.
Мы все уже в пути в потусторонний мир,
И не страшна нам ваша ярость…
Не обращая внимание на убивающих друг друга троянцев, на крики ужаса греков, пытающихся их остановить, Кассандра, вся в крови, шатаясь, нарушая все установки постановщика, как можно ближе подошла к Дидоне, упала к ее ногам. Затем, с огромным усилием приподнявшись, она подползла к рампе, в умоляющем жесте отталкивая окровавленными руками угрожающие ей воображаемые призраки. Женщина и актриса соединились, истекая злобой и кровью: душа ее уже была во власти смерти: она в последний раз повернула голову к кулисе и крикнула врагине, притаившейся в тени:
– Италия!
Упавший, словно нож гильотины, занавес положил конец этой агонии.
– Браво!
– Восхитительно!
– Какая возвышенность!
– Примадонна!
– Я онемел при виде ее смерти.
В громе овации слышались восхищенные комментарии, но Сара фон Штадт-Фюрстемберг не вышла на поклоны. Публика наконец успокоилась. Иветта и Айша, полагавшие, как и многие зрители, что все поклоны будут происходить после окончания спектакля, направились в главное фойе. Остался лишь Эрнест Лебраншю, почуявший, что тут что-то не так. Для выяснения он прошел за кулисы.
Чутье его не подвело: драма на сцене продолжалась.
– Чего ей вздумалось менять место? Она обычно точно исполняет все указания.
Журналист посмотрел на постановщика и главного осветителя, которые прибежали отругать актрису, но их гнев угас, как только они увидели певицу, недвижно лежащую на полу.
– Позвольте, позвольте… Расступитесь, пожалуйста! – вмешались пожарные.
Хористы и статисты покинули сцену. Пришел дежурный врач: массаж сердца, искусственное дыхание «рот в рот».
Эрма, не двинувшаяся с места, поняла, что план ее не удался. Она совершила тактическую ошибку. Эта певичка, дающая платные уроки, превзошла саму себя; мало того, у нее был талант. Какая роковая ошибка! Хоть бы она сдохла!
– Придется сделать ей укол, – решил врач.
К группе подошел заметно взволнованный директор театра.
– Что случилось? Ей дурно?
– Смотрите, она открыла глаза, – заметили пожарные.
– Да, она дышит, – тоже подтвердил прибежавший Жилу.
– Поклоны! Я выйду на поклоны.
– Успокойтесь, вам сейчас нельзя вставать, – пытался вразумить ее врач.
– Я хочу выйти на поклоны! Поклоны!..
– Уже поздно, антракт начался. Публика разошлась, но вам достались овации. Это триумф, моя дорогая… Такого я не видел за все время, что руковожу театром.
Эрма почувствовала, что пришла пора дать знать о своем присутствии.
– Миленькая, как же ты нас напугала! Ты была божественна! Неоспоримо божественна. Не правда ли, господин директор, она была божественна? В жизни не слышала ничего подобного. Волнение доконало ее, бедняжку. Ты, случайно, не страдаешь эпилепсией? Слава Богу, я успокоилась. Извини, что не могу побыть с тобой, но мне нужно закончить подготовку. Я поднимусь к себе. Не желай мне удачи, это приносит несчастье.
Сара слишком ослабла, у нее не было сил отвечать. Но если бы только можно было слышать, что она думает, то мы бы услышали проклятия и пожелания смерти Эрме Саллак.
– Мы отправим вас в гостиницу. С вами поедет медсестра.
– Спасибо, доктор. Спасибо, господа пожарные.
Директор помог Саре встать. До чего же она была бледна! Живой труп, вышедший из хаоса! Стершийся грим, длинное платье в пятнах крови дополняли это апокалиптическое видение.
– Поднимемся сначала в вашу уборную. Вы способны идти?
– Позвольте мне, господин директор. Я ей помогу.
Жилу взял ее на руки.
– Я понесу ее.
Сара оценила силу и пыл заведующего постановочной частью. От этого мужчины исходила успокаивающая ее уверенность. Жизнь постепенно возвращалась к ней. Следующее представление состоится лишь через три дня, у нее будет время оклематься. Она расслабленно обвисла в руках несшего ее гиганта.
Запах, исходивший от рыжего ирландца, возбудил ее, но в ней еще жила Кассандра, ее голос.
Смерть уже кружится надо мной,
И видится зловещий блеск
Ее холодных и разящих глаз!
Забыть, забыть эту героиню, прочно вошедшую в ее плоть и душу; вспомнить о ней потом, после… Она закрыла глаза и предалась тайным мечтам. Она будет его любовницей…
7
Вражда между двумя женщинами возникла еще тогда, когда они, дебютантки, учились на курсах актерского мастерства у Марии Штадер на берегу озера Цюрих. Сара происходила из зажиточной эльзасской семьи. Немецким она владела в совершенстве, чего нельзя было сказать о маленькой Лине, которая в то время еще не звалась Эрмой.
Она была итальянкой по происхождению, дочерью греческих эмигрантов; отец ее сумел получить должность ночного сторожа в миланской «Ла Скала», а мать, чтобы свести концы с концами, за нищенскую плату шила на дому. Девочка, конечно же, не умирала с голоду, но и земные радости не очень-то разнообразили ее серенькую жизнь. Вот разве что репетиции, на которых она присутствовала, спрятавшись в самом темном уголке зала… Слабая здоровьем, рахитичная до наступления половой зрелости, она оставалась очень замкнутой вплоть до дня, когда к ней привалила удача, которую она не упустила. Потребовалось заменить без подготовки одну отсутствующую девочку – актрису в спектакле, и она предложила себя. Да, насмотрелась она достаточно и наизусть выучила эту роль. Так что – никаких проблем; она знала, что ей нужно было делать.
Так она вошла в чудесный мир оперы. Там же зародилась ее страсть к Марии Каллас. Примадонна была для нее одновременно матерью, которую она хотела бы иметь, и актрисой, которой она мечтала стать. Когда ей было почти шестнадцать, все заметили, что она способна брать три октавы. Девушка свободно могла спеть партию Травиаты, которую выучила наизусть, по слуху, не взяв ни одного урока. Тогда Общество друзей «Ла Скала» взяло на себя расходы по ее обучению. Эльвира де Идальго согласилась прослушать ее и подтвердила надежды меценатов. Девушка восприняла эту новость с крайней сдержанностью; такое поведение позволило ей лучше скрыть свою тайную клятву: она обязательно сравняется с Марией Каллас.
Эта цель придавала ей невероятную силу. Ни одна подружка, ни один товарищ не заставили ее свернуть с выбранного пути. У нее была одна-единственная помеха: лишние килограммы, неумолимо набиравшиеся даже при жесточайшем ограничении в питании. Для борьбы с ними она ушла из своей семьи и сменила имя по достижении совершеннолетия.
Ей как раз исполнилось восемнадцать, когда она встретилась с Сарой. В той было все, что она ненавидела, все, чего не было у нее самой: она была красива, богата, ухожена, у нее не было отбоя от поклонников, чувствовалось, что ей доставляют удовольствие ее тело, движения, слова… Ко всему прочему, она могла поглотить невероятное количество еды и не прибавить в весе ни грамма. У Сары же сразу вызвали неприязнь самомнение Лины, ее вид обиженного ребенка, скрытность, не идущая ей полнота и особенно длинные кисти ее рук.
Впрочем, она не очень-то церемонилась, и не раз некрасивой однокашнице приходилось слышать ее нелестные замечания в свой адрес; это было тем более обидно, что Сара быстро догадалась об огромном вокальном потенциале этой уродины. Три недели стажировки оказались жестоким испытанием для бедной греческой эмигрантки с ярко выраженным итальянским акцентом.
С тех пор обе женщины никогда не встречались. Саре фон Штадт-Фюрстемберг и невдомек было, что нынешняя Эрма Саллак была той самой ужасной Линой, с которой она когда-то познакомилась в Швейцарии. Так что у второй было неоспоримое преимущество перед первой.
Тем не менее, когда начались репетиции «Троянцев», обе попытались сбить всех с толку, прикидываясь подругами. Но Эрма была злопамятна. День ото дня атмосфера все более раскалялась: возникла напряженность, маскируемая лицемерными улыбками. Пока еще не происходило прямых столкновений, поскольку певицы участвовали в разных сценах. Но каждая со злорадством наблюдала за работой другой, расточая медоточивые комплименты, приправленные ядом. И чем больше разгоралась взаимная ненависть, тем более комплименты изобиловали вызывающими подозрение похвалами, нежными словами и слащавой лестью. Ничто не могло погасить этот пожар. И сегодня вечером они достигли точки невозвращения.
Обо всем этом размышляла Эрма, придя в свою уборную. Надо же, какую оплошность она допустила! Помогла врагу добиться триумфа! Очень глупо. Она сорвала свое раздражение на костюмерше, обвинив ее в том, что та плохо зашила ее драпе, потом – на парикмахерше, придравшись к тому, что царская диадема криво сидит на парике.
– Надо быть повнимательнее! Здесь театр, а не кабак!
Бедные женщины терпели: ничего не поделаешь – премьера. В этот вечер солисты всегда нервничают, и не стоит принимать близко к сердцу их придирки. Наоборот, не надо им перечить, их следует успокаивать. Но только гримерше удалось успокоить певицу.
– Хотите, я буду рядом с вами за кулисами?
– Конечно, спасибо.
Не позволить себе отвлекаться на эти досадные помехи. Идти до конца в своих честолюбивых устремлениях. Быть сильной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20