За окном я вижу пятерых парней, готовых к драке. Молчун вытирает слезы, сморкается громче, чем лягушка-бык, и говорит: «Без мазы, парень. В смысле драки я – пас. Я работаю в китайской забегаловке. Заходи, если что». Я отвечаю: «Не парься, приятель», – и выхожу наружу. Ко мне моментом подваливает здоровая горилла и спрашивает прикурить. Я вынимаю свою пачку и протягиваю ему. Он ухватывает сигарету, сует в рот. Я щелкаю зажигалкой и подношу огонь. Когда горилла нагибается за первой затяжкой, я ввинчиваю ему. в челюсть. Он валится. Это называется сигаретный удар – работает безотказно. Потом я надираю им всем задницы. Такая развлекуха. После драки эти ребята предлагают угостить меня выпивкой. Ну, точно чокнутые! Я говорю: «А чё, давайте». Мы вместе идем бухать и становимся друзья – не разлей вода. Мы создаем собственную банду, и я становлюсь главарем. Называем себя панками. Курим сигареты. Каждую ночь у меня новая девчонка. Я – крутой парень.
Однажды вечером я встречаю киску, на которой надеты сразу три слоя ярких штанишек, и мы барахтаемся в ванне с пузырьками. Возможно, мы занимались сексом. Трудно сказать. Думаю, да. Я чувствовал, как что-то обволакивало моего дружка, но это могли быть и просто ноги. Вот она лежит на спине и тычет босой ступней мои яйца: эй, когда же угорь вернется в свою розовую пещерку? На несколько секунд я делаюсь самым счастливым парнем на свете – и, конечно же, все это окажется в чреве моего дневника. Потом деваха наставляет на меня нож… С улицы доносятся переливы гнусавого банджо… Она – деревенская девчонка, говорит эта куколка. Когда-то я, дескать, изнасиловал ее и продал в бордель. «Невозможно, девочка, – отвечаю я. – Ты меня с кем-то спутала.» Я одеваюсь. Она не отстает и называет меня сукиным сыном. В итоге мы трахаемся весь день напролет… Гармоничная музыка заполнят комнату… Ништяк. Мы просыпаемся. Она спрашивает о моем детстве, о матери. Я думаю: не твоего ума дело, цыпочка, и впечатываю губы ей в рот. В общем, отвязная историйка… Медный тенор-сакс постанывает под стропилами…
Из ниоткуда появляется один старикан средних лет и заявляет, что хочет присоединиться к моей банде. Я говорю: «почему нет, мужик?» Каждый вечер я принимаю ванну с пеной, а потом иду и съедаю парящийся шар китайской лапши.
Один старикан основал банду, которая называется «4-Н». Это парень, изображающий из себя Фу Манчу, и он хочет со мной драться. «Не смеши мои тапочки», – говорю я, потягивая маленькими глотками мутные остатки мисо. Потом опускаю руку под стол, снимаю деревянную сандалию и бью говнюка по роже… Наши банды затевают большую шумную ссору под аккомпанемент барабанов бонго… Мальчишка снимает нас любительской камерой, стоя на скейте, который тащит за веревочку маленькая девочка.
Это – начало большой уличной войны. Я, в общем, не прочь. Мне нравится пить пиво и сраться со всякими мудозвонами, так что мы принимаем вызов и получаем реальную кровь, сражаясь с этими консервативными «4-Н» парнями в деловых костюмах. Все они сплошь толстые и медлительные, и уделать их – с полпинка. Мы деремся под тем самым мостом, который я в мальчишеские годы называл домом. Он вызывает кучу печальных воспоминаний… Слышится единственная низкая пота виолончели… Одинокий ворон каркает, хлопая крыльями где-то над головой. Я пинаю одного парня в голову, и его лицо раскалывается, будто пластиковая маска. Ребята из «4-Н» спрашивают, видели ли мы панков. «Нет, долбаные придурки, – говорю я, – мы и есть панки. А теперь идите на хрен и на…бите друг друга.»
Молчун из китайской забегаловки появляется словно из ниоткуда и говорит нам, что пора уносить задницы. Предлагает спрятаться у него. Некоторое время мы валяемся там и бухаем, но потом заявляются парни из «4-Н» – все с пушками – и начинается пальба. Мне продырявили левую руку, бедро и живот. Ребята волокут меня домой. Я при смерти. Доктор бинтует раны и достает гигантскую иглу для переливания крови. Моя подружка смеется и говорит, что у нее тип «О» – как и у меня. Универсальный тип крови.
Пока я выздоравливаю, есть все основания опасаться, что «4-Н» заявится меня убивать. Но нет. Вместо этого приходит сэр Большие Уши – глава «4-Н». Приходит с миром и предлагает мне и моим парням присоединиться к его сраной банде. Он говорит, все в городе желают мне смерти, и без его защиты я – покойник. Сэр Большие Уши зауважал меня, поскольку ему понравилось, как я дрался. Я слежу за его взглядом – он блуждает по комнате, будто бы сэр Большие Уши рассматривает плавающие пылинки, давая мне время обдумать его гребаное предложение. Оказывается, я напоминаю сэру его самого в молодые годы, когда он тоже был уличным бойцом. «Без мазы, приятель, – говорю я ему. – Я никому не принадлежу. Я сам по себе. Расслабься.» Я дико смеюсь и потом сгибаюсь пополам от боли. «Лапша, – отвечает он, – ты глупый мальчишка. Тебя разотрут в порошок через пять минут после того, как я выйду отсюда. „Посредники“ хотят твоей смерти, а у них тут все схвачено.» Я говорю: «Лады, заметано, я присоединюсь к твоей банде». Мы пожимаем друг другу руки и стукаемся кулаками.
Да. Я люблю драться, принимать ванны в компании девчонок и трахаться в белье. Я смеюсь и теряю сознание от жгучей боли в ранах. Пока я валяюсь в обмороке, сэр Большие Уши продолжает восхищаться мной и вспоминать о своей юности… Ниже по улице два мальчика-хориста поют фальцетом. Вибрирующими трелями они выделяют слова «убийство» и «преступление». Отдаю мальчикам должное: их крылатые фразы изгоняют меланхолию… У сэра Большие Уши серая кожа, как у слона, и огромный плоский нос. А уши – лилово-красные, как баклажаны.
Когда я выздоравливаю настолько, что держусь на ногах, я отправляюсь в «4-Н». Сэр Большие Уши намеревается замутить обряд посвящения, чтобы зачислить нас с парнями в свою старомодную банду. В ритуале используются два карпа. Обе рыбины лежат на белом блюде, спина к спине. Каждая сама по себе. Грустные рыбы. Одинокие. Слабые. Рыбы проголодались. В конце концов, они съедят друг дружку. Потом карпов переворачивают – живот к животу. Работать вместе, сытно жрать, дольше жить. Я принят в банду.
Отстойная церемония. Слабо. Неубедительно. Я продолжаю жить собственной жизнью.
На следующий день я играю в азартные игры с огромными ставками; счета сыплются с неба, как осенние листья. Вокруг визжат и хихикают девчонки. Я трахаюсь, не снимая белья. Входит одна куколка, подваливает ко мне и снимает с меня очки. «Мы, случаем, не знакомы?» – говорит она. О, черт возьми! Да это ж моя старая подружка, Карла Бальц. Она ревнует. Слово за слово – мы поругались. Я обзываю ее сучкой и шлюхой. Она бесится, называет меня говнюком и педерастом. Вынимает нож и кромсает рожу моей новой подружке. Потом говорит: «Извиняюсь за беспокойство», – и уходит. Полный пиздец. Я приезжаю домой, стягиваю покрывало и забираюсь в кровать – надо мне иногда поспать, или как? Не тут-то было: под одеялом лежит Карла-голая и с ножом в зубах, как ниндзя. Просто отпад. В комнате полный бардак. Карла обзывает меня слюнтяем. Подобные комментарии мне уже давно по сараю. Она говорит, что я должен заплатить, трахнув ее. За что заплатить, интересно? За то, что я ее трахаю?.. Без мазы, зайка. Она сворачивается клубочком, не выпуская своего ножа, и притворяется, будто спит.
Последнее время я все больше какой-то дерганый. Катаюсь на метро и размышляю о жизни. Что ни день– появляется новая банда и начинает качать права. Я открываю свой дневник и пишу: «Эти новые парни немеренно выё…ваются»… Одинокий ковбой сидит напротив меня, пощипывая струны фальшивой бас-гитары и распевая о жизни на равнинах… Острые носы его ботинок загибаются вверх, как погнутые ложки.
Возвращаюсь в «штаб». Мы с парнями расслабляемся и бухаем. Вдруг видим на улице «Посредников». Дорогие костюмы, огромные лимузины. Ладно. Мы затараниваем нашу машину в толпу и жмем на клаксон. Желаете, блин, подраться? Нет проблем. Тут появляется их лидер – Кимоно Джо, в черном, бля, шелковом халате. Он вперевалочку выходит вперед и говорит, что мне следовало бы выказывать ему больше уважения. Ха! Уважения ему! Пусть лучше поцелует меня в задницу.
Об этом деле быстро узнают в «4-Н». Ползут слухи. Дескать, придурочные мудаки-панки оскорбили самую большую азиатскую шишку. Главарь «4-Н» отрезает себе мизинец, поскольку он в ответе за мое поведение. Вот теперь мы и впрямь в глубоком дерьме. Осталось только смеяться. Все местные головорезы явятся, чтобы нас отодрать. И точно. Гангстеры прибыли в пяти лимузинах. На полке у заднего окна каждой машины – там, где обычно валяется аптечка, – лежат связки высушенного перца чили. Символ ярости и мести. Плохо дело. Модные ботинки постукивают по тротуару. На железнодорожных путях «Посредники» стакиваются с моей бандой. Мы бьем их обрезками труб и бейсбольными битами. Один из моих парней напоролся на нож. Он истекает кровью и умирает. В эту ночь мы пьем и честим нашего погибшего товарища – сперва тишиной и печалью, а потом множеством сальных шуток. Вопрос: что делать, если пес дрочит о вашу ногу? Ответ: пососать его хер. Я верчу в пальцах фотографию своего погибшего друга. Прикуриваю. Поджигаю фото. Лью виски на пламя. Пыхает – точно как жидкость для зажигалок. Кажется, нам всем …здец. Один из моих парней хочет соскочить – его достали все эти драки. «Дружище, не надо», – говорю я. Ветер врывается в окно и раздувает пламя… На лестнице стонет хриплая скрипка… Парень уперся. Он берет свою долю денег и сваливает.
Еще тяжелее на душе. Я чуть было не вмазал ему по морде. Чуть было – но все же не вмазал.
«Посредники» и «4-Н» караулят снаружи. Они в момент догоняют моего парня и переезжают своим лимузином. Раскалывается голова. Кровь брызжет во все стороны, густая, будто сироп. Я неимоверно зол. Вообще себя не контролирую. Еще одна большая драка в купальне. Я хватаю скамейку, прижимаю ей какого-то парня и душу его, как гребаное насекомое. Тишина. Кимоно Джо зажигает толстую сигару. Хлопают дверцы лимузинов. Сэр Большие Уши и Кимоно оба говорят: «Сдавайся, Лапша». Моя банда очень испугана, чуть ли не плачет. Мы должны быстренько извиниться. Кому-то придется отрезать палец. Мы покажем сэру Большие Уши, что один из нас остался без пальца, и все будет ништяк. Шайни вынимает нож и говорит, что все сделает. Садится, заносит нож над пальцем и начинает трястись. Потом передает нож Мухомору и просит его это сделать. Тот говорит: ладно, а потом тоже начинает дрожать и разражается плачем. Они все еще дети. Ладно. Я оттяпываю себе палец, нет проблем. Минус мизинец. Выхожу наружу вместе со своими парнями в кильватере и показываю обоим боссам окровавленную руку, но им плевать. Недостаточно. Слишком поздно. Они собрались выбить из нас все Дерьмо. Появляется Карла, пытается вмешаться, кричит: «Нет, не надо!» – потом валится на землю. Кто-то всадил в нее нож. Тишина. И тут я вдруг начинаю вспоминать обо всех блюдах, которые мне в жизни доводилось пробовать: лук-порей, тунец, рисовые пирожки, соевый творог и – все без исключения сорта растворимой лапши. Никаких напитков, только еда. Потом я вынимаю нож и прыгаю в самое пекло. Дерусь разом с двадцатью парнями. Я вскрываю одному из них яремную вену, и кровь вырывается из его шеи, как пар из гейзера. Все происходит будто в замедленной съемке. Меня уже не единожды продырявили пулями… Тихий нежный вокал набирает силу, сопровождается шквалом высоких нот, извлеченных из древней арфы… Нож валяется далеко в стороне. «Посредники» набиваются в свои лимузины. Их главарь одаряет мое окровавленное тело последним долгим взглядом, качает головой и поднимает стекло. Лимузины уезжают. Мой дневник сдувает ветром – страницу за страницей.
Я закрываю глаза, перестаю дышать, умираю и взмываю с земли полупрозрачным паром. К моему покинутому телу подходит собака и окропляет его желтой струей мочи. У меня пересохло горло, а желудок свернулся в тугой комок. И снова – все, о чем я могу думать, это еда, но на улице валяется только звериный помет. Ладно. Я устремляюсь вниз и начинаю пожирать его со всей возможной скоростью. Он жирен и полон пепла. Мне хочется написать: «Ужас высвобождает самое сокровенное », но мой дневник пропал, так что я пишу палочкой на земле. Паря возле стены, я вижу двух стариков, перебирающихся через море жидкой грязи. Они без рубашек, у них длинные волнистые волосы. Их животы вздуты, как у беременных, а шеи – не толще иголок, из их ртов исходит тоненькое голубоватое пламя. Если б только у них было достаточно сил, они бы дрались со мною за эти какашки; но они слабы.
Очень важно понять, как много в этом мире дерьма и как приятно оно на вкус.
РАЗДВОЕНИЕ
Когда слышится дверной звонок, мальчик сидит в своей комнате и тяжело дышит. «Динг-донг», – слышу я, когда из области моей диафрагмы исходят звуки, сопровождающие асфиксию. Мать мальчика кричит: «Иду-иду!» – и через пять секунд открывает дверь. Моя защитница кричит, что придет в скором времени и через несколько ударов сердца открывает деревянную панель на петлях, перегораживающую вход. Мальчику пятнадцать лет. Вот уже три года, как я достиг половой зрелости. Язык мальчика неадекватен. Мое использование символов – написанных или произнесенных – никому не понятно. У него паранойя-два голоса в голове, сражающиеся за право быть услышанными. Я страдаю манией преследования, а также лелею преувеличенное чувство моей собственной значимости.
Один из голосов – отстраненный, созерцающий и рассудительный, он рассказывает обо всех действиях и мыслях. Второй – субъективен и эмоционален, так что здесь имеет место двойственный взгляд на мир. Каждый из нас видит мир по-своему. Каждая моя фраза-отражение его второго, иного «я». Парнишка страдает. Я шизофреник, и он тоже. Далеко не все, что было сказано обо мне, является правдой. Он не ощущает себя личностью – скорее, персонажем, совершающим в этой истории те или иные поступки. Я никогда не был таковым. Прошу заметить, что все здесь рассказанное – правда, за исключением совершенного преступления. Никто не готовил меня к психической опеке. Не все, что он говорит, следует принимать на веру. Я прорвался через все тернии, чтобы убить Горгону.
В гости к матери мальчика пришла Констанция – дама, которую он терпеть не мог. Женщина, чье имя в переводе с латинского обозначает «постоянство», и которая вызывает у меня антипатию, нанесла визит моей прародительнице. Эта так называемая подруга семьи считает мальчика слабоумным дебилом. Где бы я ни находился во время визита этой леди, я всегда делаю что-нибудь глупое, и она уверилась в моей психической неполноценности. Мальчик должен выйти из своей комнаты и сказать Констанции «здравствуйте». Моей обязанностью является выйти в прихожую и поприветствовать владычицу Города Монстров. Констанция смущает мальчика. В силу моего возраста и недостатка опыта, у меня возникают проблемы в отношениях с этой крупной женщиной, обладающей грудным голосом и стрижкой «ежиком». Мальчик сидит в своей комнате, сжавшись в комочек на кровати, но рано или поздно его мама и Констанция вторгнутся к нему и настоят на встрече. Я не испытываю желания шевелиться и лежу в позе эмбриона на своем ложе, зная, что в скором времени агрессивные незваные гости войдут в пределы моей территории и потребуют общения. Мальчику нужно укрытие. Мне необходимо секретное место, где меня не обнаружат. Мальчик подумывает залезть под кровать. Я размышляю над идеей переместиться под тот предмет мебели, на котором сплю. Ему хочется сделаться невидимым. Я испытываю желание стать незаметным невооруженному взгляду. Мастер маскировки направляется в ванную комнату и ложится навзничь в сухую ванну. Я на цыпочках прошел в помещение, где люди моются, и расположился лицом вверх в лохани, идеально подходящей для разрезания вен. Свет погашен, ванная темна, крошечный лучик пробивается сквозь узкое окошко над зеркалом. Не единожды в жизни мне встречались комнаты, похожие на пещеры. Уставившись в потолок, мальчик молится, чтобы никто его не увидел. Обратив глаза вверх, я обращаюсь к Всевышнему, умоляя его сделать так, чтобы мое физическое присутствие не было обнаружено. Он взывает к высшим силам. Я обратился к миру духов. Констанция и мать мальчика не должны заглянуть сюда, но если они все же отважатся вступить в мир сверкающего кафеля – пожалуйста, Боже, не позволяй им смотреть в сторону ванны! В случае, если они войдут в комнату, где осуществляется личная гигиена, и их взгляды обратятся к емкости, похожей на гроб, – Отец Небесный, Владыка Иерусалима, молю тебя, сделай слепыми глаза этих нехороших женщин! Снаружи чирикает птичка, ее трели похожи на быстрые пощелкивания, вроде азбуки Морзе. Оперенное позвоночное сидит на ветке дерева, издавая звуки типа «терк-терк».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34