Те, кто вырвался из ада. Те, кто сорвал желтую звезду с одежды и сбежал.
Мне вдруг пришла в голову мысль, а смогу ли я смириться с таким знанием, смогу ли жить в этой квартире, зная о том, что здесь была арестована другая семья, арестована и отправлена на верную смерть. Интересно, а как жили с сознанием этого Тезаки?
Я достала сотовый телефон и позвонила Бертрану. Когда он увидел на дисплее мой номер, то пробормотал в трубку:
– Совещание.
На нашем тайном языке это означало, что он занят.
– Это срочно, – сказала я.
Я услышала, как он произнес несколько слов в сторону, обращаясь к кому-то, а потом его голос четко зазвучал в трубке.
– Что стряслось, любовь моя? – спросил он. – Пожалуйста, выкладывай побыстрее, меня ждут люди.
Я сделала глубокий вздох.
– Бертран, – спросила я, – ты знаешь, как твои дедушка и бабушка получили квартиру на рю де Сантонь?
– Нет, – ответил он, – не знаю. А что?
– Я только что навещала Mam?. Она рассказала мне, что они переехали сюда в июле сорок второго года. По ее словам, квартира освободилась после того, как еврейскую семью, которая жила здесь до них, арестовали во время облавы «Вель д'Ив».
Молчание.
– Ну и что? – поинтересовался наконец Бертран.
Я почувствовала, что у меня горят щеки. Мой голос эхом прокатился по пустой квартире.
– Но тебя разве не беспокоит тот факт, что ваша семья вселилась в эту квартиру, зная, что проживавшая здесь еврейская семья была арестована? Они тебе рассказывали об этом?
Я буквально видела, как он типично французским жестом пожимает плечами, как у него опускаются уголки губ, а брови, наоборот, взлетают вверх.
– Нет, меня это ничуть не беспокоит. Я ничего не знал, они ничего мне не говорили, но это меня совершенно не волнует. Я уверен, что многие парижане в июле сорок второго года переехали в квартиры, освободившиеся после облавы. Ведь от этого члены моей семьи не становятся коллаборационистами, а?
Его смех резал мне слух.
– Я никогда такого не говорила, Бертран.
– Ты принимаешь эту историю слишком близко к сердцу, Джулия, – уже спокойнее произнес он. – В конце концов, это случилось шестьдесят лет назад. Не забывай, шла война. Всем приходилось нелегко.
Я вздохнула.
– Я всего лишь хочу знать, как это случилось. Я просто ничего не понимаю.
– Все очень просто, mon ange. Во время войны моим дедушке и бабушке пришлось нелегко. Магазин по продаже антиквариата не приносил прибыли. Поэтому они наверняка с радостью ухватились за возможность переехать в более комфортабельную и просторную квартиру. В конце концов, у них был ребенок. Они были молоды. И обрадовались тому, что у них появилась крыша над головой. Скорее всего, они попросту и думать забыли об этом еврейском семействе.
– Ох, Бертран, – прошептала я. – Как они могли не думать об этой несчастной семье? Как они могли?
Кажется, он послал мне воздушный поцелуй в трубку.
– Полагаю, они просто ничего не знали. Но я должен идти, amour. Увидимся вечером.
И он повесил трубку.
Я же побыла еще какое-то время в квартире. Я прошлась по длинному коридору, постояла в пустой гостиной, провела рукой по гладкой мраморной каминной полке, пытаясь понять, что же произошло, и стараясь не позволить эмоциям захлестнуть меня с головой.
* * *
Поговорив еще несколько раз с Рахилью, девочка решилась. Они убегут отсюда. Они обязательно должны убежать из этого страшного места. Особого выбора у них не было: им оставалось или умереть, или убежать. Она знала, что если останется здесь с другими детьми, то это будет конец. Многие дети были больны. Несколько человек уже умерли. Однажды она видела сестру милосердия, такую же, как и на стадионе, женщину в голубой высокой шапочке. Одна сестра милосердия на такую массу больных, умирающих от голода детей.
Свое решение убежать они держали в тайне. Они не сказали о том, что собираются сбежать отсюда, никому из детей. Никто и ни о чем не должен был догадаться. Они намеревались удрать из лагеря среди бела дня. Девочки подметили, что днем полицейские почти не обращали на детей внимания. Все должно было пройти легко и быстро. Вниз мимо бараков, по направлению к водонапорной башне, к тому месту, где деревенские женщины пытались просунуть им еду через колючую проволоку. Они обнаружили в том месте маленькое окошко в спиралях проволоки. Оно было небольшим, но вполне достаточным, чтобы в него пролез ребенок.
Некоторые дети уже покинули лагерь в сопровождении полицейских. Девочка смотрела, как они уходят, слабые, больные создания с бритыми головами в рваной, потрепанной одежде. Куда их уводят? Далеко? К отцам и матерям? В такую возможность она не верила. Рахиль тоже. Если все они должны были попасть в одно место, для чего полиции понадобилось отрывать детей от родителей? К чему было причинять такую боль, такие страдания, думала девочка. «Это все потому, что они нас ненавидят, – заявила ей глубоким, хрипловатым голосом Рахиль. – Они ненавидят евреев». И, должно быть, ненавидят очень сильно, решила девочка. Но откуда взялась такая ненависть? Она еще никого не ненавидела в своей жизни, не считая разве что одной учительницы. Учительницы, которая сурово наказала ее за то, что она не выучила урок. Интересно, она действительно желала этой женщине смерти, принялась вспоминать девочка. Оказывается, да, желала. Так вот как, наверное, и происходят такие вещи. Вот откуда берется такая ненависть. Ты так ненавидишь кого-нибудь, что хочешь убить его. Ненавидишь кого-нибудь только за то, что он носит на груди желтую звезду. Она содрогнулась от ужаса. Она чувствовала себя так, словно все зло на земле, вся ненависть мира сосредоточились здесь, в этом лагере, вокруг нее, в жестоком выражении лиц полицейских, в их равнодушии, в их презрении. Неужели и за пределами этого лагеря евреев тоже ненавидят? Неужели теперь вся ее жизнь станет таким кошмаром?
Она вспомнила, как в прошлом июне, возвращаясь из школы, подслушала разговор соседей. Женские голоса, пониженные до шепота. Она замерла на ступеньках, навострив уши, как гончая собака. «Представляете, куртка у него распахнулась, а там, на груди, вот она, желтая звезда. Никогда бы не подумала, что он еврей». Она услышала, как другая женщина поперхнулась от неожиданности: «Он еврей! Такой приличный человек. Вот так сюрприз. Какой кошмар!»
Тогда она поинтересовалась у своей матери, почему некоторые их соседи не любят евреев. Мать в ответ пожала плечами, потом вздохнула и еще ниже склонилась над утюгом, которым гладила белье. Но она не ответила на вопрос. Поэтому девочка отправилась к отцу. Что плохого в том, что они евреи? Почему некоторые люди ненавидят евреев? Отец почесал в затылке, а потом взглянул на нее сверху вниз с неуверенной улыбкой. Запинаясь, он сказал: «Потому что они думают, что мы – другие. Поэтому они боятся нас». Но в чем заключается эта разница, подумала девочка. Чем они отличаются от других?
Ее мать. Ее отец. Ее братик. Тоска по ним причиняла ей физическую боль. Ей казалось, что она падает в бездонную пропасть. И бегство представлялось ей единственным способом обрести хотя бы некоторый контроль над своей жизнью, над этой новой жизнью, которой она не понимала. Может быть, и ее родителям тоже удалось убежать? Может быть, им удалось вернуться домой? Может быть… может быть…
Она подумала о пустой квартире, о неубранных постелях, о еде, медленно гниющей на кухне. И о братике, оставшемся в одиночестве в тишине шкафа. В мертвом молчании квартиры.
Рахиль коснулась ее руки, и девочка испуганно вздрогнула.
– Пора, – прошептала она. – Сейчас самое время.
В лагере было тихо, он казался пустым и заброшенным. Они заметили, что после того как увели взрослых, полицейских здесь стало намного меньше. И полицейские почти не разговаривали с детьми. Они оставили их в покое.
На бараки обрушилась невыносимая жара. Внутри, на сырой соломе, неподвижно лежали слабые и больные дети. Откуда-то издалека до девочки доносились мужские голоса и смех. Мужчины, наверное, спрятались от солнца под навесом.
Единственный полицейский, которого они видели, сидел в тени, положив винтовку на колени. Он откинул голову, прислонившись к стене барака и, кажется, спал, приоткрыв рот. Они поползли к проволочному заграждению, похожие на маленьких юрких ящериц. За ним они уже видели зеленые луга и поля, простирающиеся перед ними.
Вокруг по-прежнему царила тишина. Тишина и жара. Не заметил ли их кто-нибудь? Они распластались в высокой траве. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Девочки осторожно оглянулись назад. Никакого движения. Ни звука. Неужели все так просто? Нет, такого не может быть. Больше никогда и ничего не будет легко и просто. Никогда.
Рахиль комкала в руках рваную одежду. Она убедила девочку надеть ее, говоря, что лишний слой ткани защитит кожу от колючей проволоки. Девочка с содроганием натянула на себя грязный, рваный свитер и тесные, засаленные брюки. Интересно, кому принадлежала эта одежда раньше? Наверное, какому-нибудь бедному ребенку, у которого отняли мать и который остался совсем один, чтобы умереть.
По-прежнему не поднимая головы, они приблизились к дыре в колючей проволоке. Чуть в стороне от нее стоял полицейский. Девочки не могли различить его лица, им была видна лишь его круглая фуражка. Рахиль показала на дыру в проволочном ограждении. Нужно было спешить. Нельзя было терять времени. Они легли на живот и по-пластунски поползли к дыре. Она кажется такой маленькой, подумала девочка. Разве смогут они протиснуться в нее и не пораниться, несмотря на надетую поверх своей чужую одежду? О чем они думали, когда разрабатывали свой план? Как они могли надеяться, что их никто не увидит? Что они смогут сбежать? Они просто сошли с ума, подумала девочка. Просто сошли с ума.
Травинки щекотали ей нос. Они пахли чудесно. Ей захотелось зарыться в траву лицом и вдыхать ее зеленый, свежий аромат. Она увидела, что Рахиль уже добралась до дыры и теперь осторожно просовывает в нее голову.
Внезапно девочка услышала чьи-то тяжелые шаги по траве. Сердце у нее замерло. Она подняла голову и увидела нависшую над ней гигантскую тень. Полицейский. Он поднял ее, держа за воротник старенькой блузки, и встряхнул. От страха у нее отнялись руки и ноги.
– Какого черта ты здесь делаешь? – прошипел он ей в ухо.
Рахиль уже наполовину пролезла в отверстие. Мужчина, по-прежнему держа девочку за шиворот, нагнулся и схватил Рахиль за лодыжку. Та вырывалась и сопротивлялась, но он был намного сильнее и в конце концов вытащил ее из дыры в колючей проволоке. Лицо и руки у нее кровоточили.
Они стояли перед ним, Рахиль всхлипывала, а девочка выпрямилась во весь рост и гордо задрала подбородок. Внутри у нее все дрожало, но она твердо решила, что не покажет своего страха. По крайней мере, попытается.
А потом она посмотрела на него, и у нее перехватило дыхание.
Это был тот самый рыжеволосый полицейский. Он тоже сразу же узнал ее. Она увидела, как дернулся кадык у него на шее, и почувствовала, как ослабла его хватка.
– Вы не можете убежать, – хрипло выдохнул он. – Вы должны оставаться здесь, понятно?
Он был совсем еще молод, немногим старше двадцати, крупный, с нежной розовой кожей. Девочка заметила, что он вспотел в своей темной форме. На лбу у него выступили капли пота, и на верхней губе тоже. Он растерянно моргал, переступая с ноги на ногу.
И тут девочка поняла, что не боится его. Она вдруг ощутила нечто вроде жалости, это удивило и позабавило ее. Она коснулась его руки. Он с удивлением и замешательством опустил глаза. Она сказала:
– Вы меня помните.
Это был не вопрос, а утверждение.
Он кивнул головой, вытирая влагу у себя под носом. Она вынула из кармана ключ и показала ему. Рука у нее не дрожала.
– Вы помните моего маленького братика, – продолжала она. – Маленького светловолосого мальчугана, с вьющимися волосами?
Он снова кивнул.
– Вы должны отпустить меня, месье. Это мой маленький братик, месье. Он остался в Париже. Один. Я заперла его в шкафу, потому что думала… – Голос у нее сорвался. – Потому что я думала, что там он будет в безопасности! Я должна вернуться! Отпустите меня, дайте мне выбраться через эту дыру. Вы же можете притвориться, что не видели меня, месье!
Мужчина оглянулся через плечо на бараки и навесы, как будто опасаясь, что кто-нибудь может подойти сюда, услышать или увидеть их.
Он приложил палец к губам. Потом снова посмотрел на девочку. Поморщился, покачал головой.
– Я не могу так поступить, – негромко произнес он. – У меня приказ.
Она положила руку ему на грудь.
– Пожалуйста, месье, – тихонько взмолилась она.
Рядом с нею чихнула Рахиль, лицо которой покрывали кровь и слезы. Мужчина опять оглянулся через плечо. Такое впечатление, что в душе у него боролись противоречивые чувства. Девочка снова подметила странное выражение у него на лице, то самое, которое она видела и в день облавы. Смесь жалости, стыда и гнева.
Она чувствовала, как медленно уходят минуты, растянувшиеся в часы, налитые свинцовой тяжестью. Бесконечные минуты падали в вечность. Она чувствовала, как слезы подступают к горлу, готовые смениться безудержной паникой. Что она будет делать, если он отправит ее и Рахиль обратно в бараки? Как она сможет жить здесь дальше? Как? Она гневно подумала, что снова попытается сбежать, и будет пытаться снова и снова. Снова и снова.
Внезапно полицейский обратился к ней по имени. Он взял ее за руку. Его ладонь была горячей и влажной.
– Иди, – прошептал он сквозь стиснутые зубы, и по вискам у него потекли струйки пота, обрамляя бледное, одутловатое лицо. – Беги, ну же! Быстрее!
Озадаченная и растерянная, она взглянула в глаза цвета расплавленного золота. Он подтолкнул ее к дыре, рукой пригибая к земле. Приподняв проволоку, он сильным толчком отправил ее на ту сторону. Колючки впились ей в лицо. А потом все кончилось. Она с трудом поднялась на ноги. Она была свободна и стояла по другую сторону ограждения.
Рахиль смотрела на них во все глаза, не в силах пошевелиться.
– Я тоже хочу уйти отсюда, – прошептала она.
Мужчина крепко взял ее за плечо.
– Нет, ты останешься, – возразил он.
Рахиль заплакала в голос.
– Это нечестно! Почему она, а не я? Почему?
Полицейский сделал ей знак замолчать, приподняв другую руку. Девочка за ограждением замерла, она не могла уйти просто так. Почему Рахиль не может убежать с нею? Почему она должна остаться?
– Пожалуйста, отпустите ее, – взмолилась девочка. – Пожалуйста, месье.
Она вдруг заговорила спокойным, тихим голосом. Голосом взрослой женщины.
Полицейский явно не находил себе места, не зная, что делать. Но колебался он недолго.
– Ладно, беги, – сказал он, подталкивая Рахиль. – Быстро!
Он опять приподнял проволоку, пока Рахиль проползала под ней на ту сторону. И вот она, запыхавшись, уже стояла рядом с девочкой.
Мужчина порылся в карманах, вытащил что-то и протянул девочке через забор.
– Возьми это, – приказал он.
Девочка опустила глаза на толстую пачку денег, которая оказалась у нее в руке. Она положила ее в кармашек, рядом с ключом.
Полицейский оглянулся на бараки, и на лбу у него собрались морщинки.
– Ради всего святого, бегите! Бегите быстрее, обе! Если они вас увидят… Оторвите звезды. Попытайтесь найти кого-нибудь, кто вам поможет. Будьте осторожны! Удачи!
Девочка хотела поблагодарить его, поблагодарить за помощь, за деньги, которые он дал. Она хотела протянуть ему руку, но Рахиль схватила ее за плечо, развернула спиной к проволоке, и они побежали. Изо всех сил они бежали по полю, топча высокие колосья спелой пшеницы, размахивая руками, как ветряные мельницы, им не хватало воздуха, легкие разрывались, но они старались убежать как можно дальше от лагеря, как можно дальше от этого проклятого места.
* * *
Вернувшись домой, я вдруг сообразила, что последние пару дней меня все время подташнивает. Поначалу я не обращала на это внимания, с головой уйдя в работу над статьей о событиях на «Вель д'Ив». Потом, на прошлой неделе, на меня свалились неожиданные новости о квартире Mam?. Но теперь я сообразила, что моя грудь обрела болезненную чувствительность, и наконец-то серьезно задумалась над тем, что со мной происходит. Я проверила, когда у меня должна была начаться менструация. Так и есть, произошла задержка. Но в прошлом со мной бывало и такое. В конце концов я решила спуститься в аптеку на бульваре и купить тест на беременность. Просто так, на всякий случай.
Вот я и убедилась. Полоска на тесте посинела. Итак, я беременна. Беременна. Я не верила своим глазам.
Я уселась на кухне и задумалась.
Последняя моя беременность, пять лет назад, после двух выкидышей, была сущим кошмаром. Боли начались почти сразу, затем у меня открылось кровотечение, после чего выяснилось, что плод развивается вне матки, в одной из труб. Пришлось делать тяжелую операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Мне вдруг пришла в голову мысль, а смогу ли я смириться с таким знанием, смогу ли жить в этой квартире, зная о том, что здесь была арестована другая семья, арестована и отправлена на верную смерть. Интересно, а как жили с сознанием этого Тезаки?
Я достала сотовый телефон и позвонила Бертрану. Когда он увидел на дисплее мой номер, то пробормотал в трубку:
– Совещание.
На нашем тайном языке это означало, что он занят.
– Это срочно, – сказала я.
Я услышала, как он произнес несколько слов в сторону, обращаясь к кому-то, а потом его голос четко зазвучал в трубке.
– Что стряслось, любовь моя? – спросил он. – Пожалуйста, выкладывай побыстрее, меня ждут люди.
Я сделала глубокий вздох.
– Бертран, – спросила я, – ты знаешь, как твои дедушка и бабушка получили квартиру на рю де Сантонь?
– Нет, – ответил он, – не знаю. А что?
– Я только что навещала Mam?. Она рассказала мне, что они переехали сюда в июле сорок второго года. По ее словам, квартира освободилась после того, как еврейскую семью, которая жила здесь до них, арестовали во время облавы «Вель д'Ив».
Молчание.
– Ну и что? – поинтересовался наконец Бертран.
Я почувствовала, что у меня горят щеки. Мой голос эхом прокатился по пустой квартире.
– Но тебя разве не беспокоит тот факт, что ваша семья вселилась в эту квартиру, зная, что проживавшая здесь еврейская семья была арестована? Они тебе рассказывали об этом?
Я буквально видела, как он типично французским жестом пожимает плечами, как у него опускаются уголки губ, а брови, наоборот, взлетают вверх.
– Нет, меня это ничуть не беспокоит. Я ничего не знал, они ничего мне не говорили, но это меня совершенно не волнует. Я уверен, что многие парижане в июле сорок второго года переехали в квартиры, освободившиеся после облавы. Ведь от этого члены моей семьи не становятся коллаборационистами, а?
Его смех резал мне слух.
– Я никогда такого не говорила, Бертран.
– Ты принимаешь эту историю слишком близко к сердцу, Джулия, – уже спокойнее произнес он. – В конце концов, это случилось шестьдесят лет назад. Не забывай, шла война. Всем приходилось нелегко.
Я вздохнула.
– Я всего лишь хочу знать, как это случилось. Я просто ничего не понимаю.
– Все очень просто, mon ange. Во время войны моим дедушке и бабушке пришлось нелегко. Магазин по продаже антиквариата не приносил прибыли. Поэтому они наверняка с радостью ухватились за возможность переехать в более комфортабельную и просторную квартиру. В конце концов, у них был ребенок. Они были молоды. И обрадовались тому, что у них появилась крыша над головой. Скорее всего, они попросту и думать забыли об этом еврейском семействе.
– Ох, Бертран, – прошептала я. – Как они могли не думать об этой несчастной семье? Как они могли?
Кажется, он послал мне воздушный поцелуй в трубку.
– Полагаю, они просто ничего не знали. Но я должен идти, amour. Увидимся вечером.
И он повесил трубку.
Я же побыла еще какое-то время в квартире. Я прошлась по длинному коридору, постояла в пустой гостиной, провела рукой по гладкой мраморной каминной полке, пытаясь понять, что же произошло, и стараясь не позволить эмоциям захлестнуть меня с головой.
* * *
Поговорив еще несколько раз с Рахилью, девочка решилась. Они убегут отсюда. Они обязательно должны убежать из этого страшного места. Особого выбора у них не было: им оставалось или умереть, или убежать. Она знала, что если останется здесь с другими детьми, то это будет конец. Многие дети были больны. Несколько человек уже умерли. Однажды она видела сестру милосердия, такую же, как и на стадионе, женщину в голубой высокой шапочке. Одна сестра милосердия на такую массу больных, умирающих от голода детей.
Свое решение убежать они держали в тайне. Они не сказали о том, что собираются сбежать отсюда, никому из детей. Никто и ни о чем не должен был догадаться. Они намеревались удрать из лагеря среди бела дня. Девочки подметили, что днем полицейские почти не обращали на детей внимания. Все должно было пройти легко и быстро. Вниз мимо бараков, по направлению к водонапорной башне, к тому месту, где деревенские женщины пытались просунуть им еду через колючую проволоку. Они обнаружили в том месте маленькое окошко в спиралях проволоки. Оно было небольшим, но вполне достаточным, чтобы в него пролез ребенок.
Некоторые дети уже покинули лагерь в сопровождении полицейских. Девочка смотрела, как они уходят, слабые, больные создания с бритыми головами в рваной, потрепанной одежде. Куда их уводят? Далеко? К отцам и матерям? В такую возможность она не верила. Рахиль тоже. Если все они должны были попасть в одно место, для чего полиции понадобилось отрывать детей от родителей? К чему было причинять такую боль, такие страдания, думала девочка. «Это все потому, что они нас ненавидят, – заявила ей глубоким, хрипловатым голосом Рахиль. – Они ненавидят евреев». И, должно быть, ненавидят очень сильно, решила девочка. Но откуда взялась такая ненависть? Она еще никого не ненавидела в своей жизни, не считая разве что одной учительницы. Учительницы, которая сурово наказала ее за то, что она не выучила урок. Интересно, она действительно желала этой женщине смерти, принялась вспоминать девочка. Оказывается, да, желала. Так вот как, наверное, и происходят такие вещи. Вот откуда берется такая ненависть. Ты так ненавидишь кого-нибудь, что хочешь убить его. Ненавидишь кого-нибудь только за то, что он носит на груди желтую звезду. Она содрогнулась от ужаса. Она чувствовала себя так, словно все зло на земле, вся ненависть мира сосредоточились здесь, в этом лагере, вокруг нее, в жестоком выражении лиц полицейских, в их равнодушии, в их презрении. Неужели и за пределами этого лагеря евреев тоже ненавидят? Неужели теперь вся ее жизнь станет таким кошмаром?
Она вспомнила, как в прошлом июне, возвращаясь из школы, подслушала разговор соседей. Женские голоса, пониженные до шепота. Она замерла на ступеньках, навострив уши, как гончая собака. «Представляете, куртка у него распахнулась, а там, на груди, вот она, желтая звезда. Никогда бы не подумала, что он еврей». Она услышала, как другая женщина поперхнулась от неожиданности: «Он еврей! Такой приличный человек. Вот так сюрприз. Какой кошмар!»
Тогда она поинтересовалась у своей матери, почему некоторые их соседи не любят евреев. Мать в ответ пожала плечами, потом вздохнула и еще ниже склонилась над утюгом, которым гладила белье. Но она не ответила на вопрос. Поэтому девочка отправилась к отцу. Что плохого в том, что они евреи? Почему некоторые люди ненавидят евреев? Отец почесал в затылке, а потом взглянул на нее сверху вниз с неуверенной улыбкой. Запинаясь, он сказал: «Потому что они думают, что мы – другие. Поэтому они боятся нас». Но в чем заключается эта разница, подумала девочка. Чем они отличаются от других?
Ее мать. Ее отец. Ее братик. Тоска по ним причиняла ей физическую боль. Ей казалось, что она падает в бездонную пропасть. И бегство представлялось ей единственным способом обрести хотя бы некоторый контроль над своей жизнью, над этой новой жизнью, которой она не понимала. Может быть, и ее родителям тоже удалось убежать? Может быть, им удалось вернуться домой? Может быть… может быть…
Она подумала о пустой квартире, о неубранных постелях, о еде, медленно гниющей на кухне. И о братике, оставшемся в одиночестве в тишине шкафа. В мертвом молчании квартиры.
Рахиль коснулась ее руки, и девочка испуганно вздрогнула.
– Пора, – прошептала она. – Сейчас самое время.
В лагере было тихо, он казался пустым и заброшенным. Они заметили, что после того как увели взрослых, полицейских здесь стало намного меньше. И полицейские почти не разговаривали с детьми. Они оставили их в покое.
На бараки обрушилась невыносимая жара. Внутри, на сырой соломе, неподвижно лежали слабые и больные дети. Откуда-то издалека до девочки доносились мужские голоса и смех. Мужчины, наверное, спрятались от солнца под навесом.
Единственный полицейский, которого они видели, сидел в тени, положив винтовку на колени. Он откинул голову, прислонившись к стене барака и, кажется, спал, приоткрыв рот. Они поползли к проволочному заграждению, похожие на маленьких юрких ящериц. За ним они уже видели зеленые луга и поля, простирающиеся перед ними.
Вокруг по-прежнему царила тишина. Тишина и жара. Не заметил ли их кто-нибудь? Они распластались в высокой траве. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Девочки осторожно оглянулись назад. Никакого движения. Ни звука. Неужели все так просто? Нет, такого не может быть. Больше никогда и ничего не будет легко и просто. Никогда.
Рахиль комкала в руках рваную одежду. Она убедила девочку надеть ее, говоря, что лишний слой ткани защитит кожу от колючей проволоки. Девочка с содроганием натянула на себя грязный, рваный свитер и тесные, засаленные брюки. Интересно, кому принадлежала эта одежда раньше? Наверное, какому-нибудь бедному ребенку, у которого отняли мать и который остался совсем один, чтобы умереть.
По-прежнему не поднимая головы, они приблизились к дыре в колючей проволоке. Чуть в стороне от нее стоял полицейский. Девочки не могли различить его лица, им была видна лишь его круглая фуражка. Рахиль показала на дыру в проволочном ограждении. Нужно было спешить. Нельзя было терять времени. Они легли на живот и по-пластунски поползли к дыре. Она кажется такой маленькой, подумала девочка. Разве смогут они протиснуться в нее и не пораниться, несмотря на надетую поверх своей чужую одежду? О чем они думали, когда разрабатывали свой план? Как они могли надеяться, что их никто не увидит? Что они смогут сбежать? Они просто сошли с ума, подумала девочка. Просто сошли с ума.
Травинки щекотали ей нос. Они пахли чудесно. Ей захотелось зарыться в траву лицом и вдыхать ее зеленый, свежий аромат. Она увидела, что Рахиль уже добралась до дыры и теперь осторожно просовывает в нее голову.
Внезапно девочка услышала чьи-то тяжелые шаги по траве. Сердце у нее замерло. Она подняла голову и увидела нависшую над ней гигантскую тень. Полицейский. Он поднял ее, держа за воротник старенькой блузки, и встряхнул. От страха у нее отнялись руки и ноги.
– Какого черта ты здесь делаешь? – прошипел он ей в ухо.
Рахиль уже наполовину пролезла в отверстие. Мужчина, по-прежнему держа девочку за шиворот, нагнулся и схватил Рахиль за лодыжку. Та вырывалась и сопротивлялась, но он был намного сильнее и в конце концов вытащил ее из дыры в колючей проволоке. Лицо и руки у нее кровоточили.
Они стояли перед ним, Рахиль всхлипывала, а девочка выпрямилась во весь рост и гордо задрала подбородок. Внутри у нее все дрожало, но она твердо решила, что не покажет своего страха. По крайней мере, попытается.
А потом она посмотрела на него, и у нее перехватило дыхание.
Это был тот самый рыжеволосый полицейский. Он тоже сразу же узнал ее. Она увидела, как дернулся кадык у него на шее, и почувствовала, как ослабла его хватка.
– Вы не можете убежать, – хрипло выдохнул он. – Вы должны оставаться здесь, понятно?
Он был совсем еще молод, немногим старше двадцати, крупный, с нежной розовой кожей. Девочка заметила, что он вспотел в своей темной форме. На лбу у него выступили капли пота, и на верхней губе тоже. Он растерянно моргал, переступая с ноги на ногу.
И тут девочка поняла, что не боится его. Она вдруг ощутила нечто вроде жалости, это удивило и позабавило ее. Она коснулась его руки. Он с удивлением и замешательством опустил глаза. Она сказала:
– Вы меня помните.
Это был не вопрос, а утверждение.
Он кивнул головой, вытирая влагу у себя под носом. Она вынула из кармана ключ и показала ему. Рука у нее не дрожала.
– Вы помните моего маленького братика, – продолжала она. – Маленького светловолосого мальчугана, с вьющимися волосами?
Он снова кивнул.
– Вы должны отпустить меня, месье. Это мой маленький братик, месье. Он остался в Париже. Один. Я заперла его в шкафу, потому что думала… – Голос у нее сорвался. – Потому что я думала, что там он будет в безопасности! Я должна вернуться! Отпустите меня, дайте мне выбраться через эту дыру. Вы же можете притвориться, что не видели меня, месье!
Мужчина оглянулся через плечо на бараки и навесы, как будто опасаясь, что кто-нибудь может подойти сюда, услышать или увидеть их.
Он приложил палец к губам. Потом снова посмотрел на девочку. Поморщился, покачал головой.
– Я не могу так поступить, – негромко произнес он. – У меня приказ.
Она положила руку ему на грудь.
– Пожалуйста, месье, – тихонько взмолилась она.
Рядом с нею чихнула Рахиль, лицо которой покрывали кровь и слезы. Мужчина опять оглянулся через плечо. Такое впечатление, что в душе у него боролись противоречивые чувства. Девочка снова подметила странное выражение у него на лице, то самое, которое она видела и в день облавы. Смесь жалости, стыда и гнева.
Она чувствовала, как медленно уходят минуты, растянувшиеся в часы, налитые свинцовой тяжестью. Бесконечные минуты падали в вечность. Она чувствовала, как слезы подступают к горлу, готовые смениться безудержной паникой. Что она будет делать, если он отправит ее и Рахиль обратно в бараки? Как она сможет жить здесь дальше? Как? Она гневно подумала, что снова попытается сбежать, и будет пытаться снова и снова. Снова и снова.
Внезапно полицейский обратился к ней по имени. Он взял ее за руку. Его ладонь была горячей и влажной.
– Иди, – прошептал он сквозь стиснутые зубы, и по вискам у него потекли струйки пота, обрамляя бледное, одутловатое лицо. – Беги, ну же! Быстрее!
Озадаченная и растерянная, она взглянула в глаза цвета расплавленного золота. Он подтолкнул ее к дыре, рукой пригибая к земле. Приподняв проволоку, он сильным толчком отправил ее на ту сторону. Колючки впились ей в лицо. А потом все кончилось. Она с трудом поднялась на ноги. Она была свободна и стояла по другую сторону ограждения.
Рахиль смотрела на них во все глаза, не в силах пошевелиться.
– Я тоже хочу уйти отсюда, – прошептала она.
Мужчина крепко взял ее за плечо.
– Нет, ты останешься, – возразил он.
Рахиль заплакала в голос.
– Это нечестно! Почему она, а не я? Почему?
Полицейский сделал ей знак замолчать, приподняв другую руку. Девочка за ограждением замерла, она не могла уйти просто так. Почему Рахиль не может убежать с нею? Почему она должна остаться?
– Пожалуйста, отпустите ее, – взмолилась девочка. – Пожалуйста, месье.
Она вдруг заговорила спокойным, тихим голосом. Голосом взрослой женщины.
Полицейский явно не находил себе места, не зная, что делать. Но колебался он недолго.
– Ладно, беги, – сказал он, подталкивая Рахиль. – Быстро!
Он опять приподнял проволоку, пока Рахиль проползала под ней на ту сторону. И вот она, запыхавшись, уже стояла рядом с девочкой.
Мужчина порылся в карманах, вытащил что-то и протянул девочке через забор.
– Возьми это, – приказал он.
Девочка опустила глаза на толстую пачку денег, которая оказалась у нее в руке. Она положила ее в кармашек, рядом с ключом.
Полицейский оглянулся на бараки, и на лбу у него собрались морщинки.
– Ради всего святого, бегите! Бегите быстрее, обе! Если они вас увидят… Оторвите звезды. Попытайтесь найти кого-нибудь, кто вам поможет. Будьте осторожны! Удачи!
Девочка хотела поблагодарить его, поблагодарить за помощь, за деньги, которые он дал. Она хотела протянуть ему руку, но Рахиль схватила ее за плечо, развернула спиной к проволоке, и они побежали. Изо всех сил они бежали по полю, топча высокие колосья спелой пшеницы, размахивая руками, как ветряные мельницы, им не хватало воздуха, легкие разрывались, но они старались убежать как можно дальше от лагеря, как можно дальше от этого проклятого места.
* * *
Вернувшись домой, я вдруг сообразила, что последние пару дней меня все время подташнивает. Поначалу я не обращала на это внимания, с головой уйдя в работу над статьей о событиях на «Вель д'Ив». Потом, на прошлой неделе, на меня свалились неожиданные новости о квартире Mam?. Но теперь я сообразила, что моя грудь обрела болезненную чувствительность, и наконец-то серьезно задумалась над тем, что со мной происходит. Я проверила, когда у меня должна была начаться менструация. Так и есть, произошла задержка. Но в прошлом со мной бывало и такое. В конце концов я решила спуститься в аптеку на бульваре и купить тест на беременность. Просто так, на всякий случай.
Вот я и убедилась. Полоска на тесте посинела. Итак, я беременна. Беременна. Я не верила своим глазам.
Я уселась на кухне и задумалась.
Последняя моя беременность, пять лет назад, после двух выкидышей, была сущим кошмаром. Боли начались почти сразу, затем у меня открылось кровотечение, после чего выяснилось, что плод развивается вне матки, в одной из труб. Пришлось делать тяжелую операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33