Я раздраженно отвернулась. И заметила, что Пепел сидит с блаженно-сосредоточенным выражением на ф и зиономии, запустив руку за пазуху аж по локоть.
– А ну прекрати чесаться! Скребешься как шелудивый!
Он поспешно выдернул руку и вытаращил на меня глаза:
– Что ты так кричишь, госпожа моя? Не пожар ведь.
– Извини.
Я смутилась. Что на меня нашло? Пусть себе скребется. У него там все зажило, чеши – не хочу.
Очевидное доказательство эрайновой магии меня впеча т лило. Эрайн – волшебник, мне до него еще расти и расти. Только бы он справился со своей полуночной фюльгьей. Мне ле г че – у людей с Полночью нет такой дикой взаимной ненависти. Люди придумали преиспо д нюю, а преисподняя – это не Полночь.
Интересно, у всех магов есть фюльгья? У эхисеро тоже? А может быть… может быть гении, о которых говорила Ама Райна – это и есть фюльгьи? Тогда, получается, у меня есть гений. Это Ската – гений? Сияющее облако, «светильник мой, огонь любви нетленный»? Н и чего себе огонь любви…
Погоди. Амаргин говорил, что фюльгья – твое отражение в каком-то из миров. Не об я зательно Полночь, не обязательно Сумерки, есть еще миры, более дальние, более чуждые. Может, гении эхисеро – оттуда?
Какая теперь разница. У меня есть Ската.
А у Скаты есть я.
И что же мне с этим делать? Наша связь обоюдна: Ската приходит, когда нужна мне, и я, по идее, должна отвечать ей тем же. Если она звала меня – я не слышала. И даже если бы услышала… в Полночь я не полезу! Еще чего! Меня там съедят!
Я сейчас сама кого-нибудь съем.
– Ося! Ося! Ай! Кусит!
– Катинка, руками не размахивай. Тогда не укусит.
– Кусит, кусит! Боюсь!
– Кыш, пошла! Там яблоки варят, вот и осы. Ешь быстрей.
Бородач помахал над столом похожей на лопату ручищей. Его сосед тупо жевал, изо рта у него торчали луковые перья.
Оса покружилась под потолком, сунулась было к нам, но у нас на столе ничего инт е ресного не нашлось, если не считать горки зеленых стружек от пепловой палки. Певец не гл я дя отмахнулся, оса вильнула в воздухе и села мне на рукав. Хорошая оса, полосатая. На мою фюльгью похожая. Такая тя п нет – мало не покажется.
Оса задумчиво переползла с рукава на голую кожу. Цепкие насекомые лапки защек о тали. У осы была ладная треугольная головка и миндалевидные, аспидно-черные, как у Ск а ты, гл а за. Из заостренного брюшка то и дело высовывалось жало. Я знала что она не укусит, если ее не трогать. Но все равно стало немного жутко. Я бы на ее месте укусила. Потому что п о тому.
Пепел перегнулся через стол и ударил меня по руке, сбрасывая осу.
– Какого черта!? – тут же взбесилась я.
– Леста, с тобой все в порядке? – он пытливо смотрел на меня.
– Я в порядке, а вот ты…
– Ай, кусит, кусит!
– Да никто тя не укусит, Катинка. Не хнычь.
– Куси-и-и-ит! Боюсь!
– Зеб, прихлопни жужжалку, да и всех делов, – промычал парень набитым ртом. – Гля, на хлеб села.
Бородач, не целясь, шлепнул лапищей по столу. Чашки-плошки подпрыгнули, а я чуть не задохнулась. Что-то внутри взвыло не своим голосом. Я вскочила, ничего не сообр а жая.
– Все, Катинка. Ешь спокойно. – Мужик смел на землю полосатый трупик и припо д нялся, чтобы достать его сапогом. От пре д чувствия хруста у меня волосы дыбом встали.
– Стой!
Я кинулась мужику под ноги. Проехалась на коленях, накрыла рукой скрюченное тел ь це.
– Ты чо, девка? Девка, ты чо?
Осторожно подняла осу за крылышки, положила на ладонь. Села на пятки. Лапки у осы шевелились, брюшко подергивалось. Черное жало клевало воздух – она еще была опасна, желто-черная полосатая тварка с глазами как у Скаты.
– Тяпнет же, – прогудел над моей головой бородач. – Брось! Дрянь всякую подбирает…
– Жалостивая она, – услышала я голос Пепла. – Видеть не может как кого-то бьют.
– Дык… оса же! Катинку вон спугала.
– Пойдем, Леста.
Я почувствовала как меня поднимают за локоть.
– Пепел… – меня все еще трясло.
– Пойдем.
– Скаженная девка, – бормотал за спиной бородач. – А с виду и не подумаешь…
На крыльце я споткнулась о ноги одного из зевак, но Пепел подставил плечо. Осу я так и несла на ладони. Она сучила лапками, маленькие жвала беззвучно щелкали. Живая. Живая. Боже мой, он мог ее раздавить.
Пепел отвел меня за дом, к зарослям репейника и крапивы. В зарослях явно скрывался овраг и оттуда тянуло гнилью – должно быть, в овраг сбрасывали мусор.
– Положи ее вот сюда, под лопух, – посоветовал Пепел. – Отлежится твоя оса. Он ее только помял.
Я присела на корточки, протянула руку меж стеблей и осторожно стряхнула насекомое на землю. Оно упало не на бок – на лапки. Отлежится, да. Он ее и правда не раздавил – тол ь ко помял.
– А теперь, прекрасная госпожа, объясни, что это было?
Пепел помог мне встать. Сверху я уже ничего не видела кроме бурых осенних лоп у хов.
Что это было? Я улыбнулась:
– Самая примитивная магия, Пепел. Магия подобия. Может быть, кто-то где-то спасся, потому что я не позволила раздавить кусачую осу.
«Спускаться вниз» – значит спускаться вниз, это я усвоила. Очень просто.
Я и спускалась. Вниз, вниз, вниз.
Склон холма, галечный оползень, устье оврага, просевшее дно, дыра в земле, подзе м ный коридор.
Коридоры вели куда-то в недра. Я и не знала что здесь столько переходов под землей. Иные оказались темны, в других тускло светилась плесень, в первых я видела плохо, во вт о рых лучше, но кромешной тьмы не было нигде. Из множества переходов я выбирала тот, который имел хоть малейший уклон, а если не могла определить – шла н а обум.
Коридоры кончились, начался спуск – длинные и крутые лестничные пролеты, пр о рубленные в скале. Скоро лестница превратилась в винтовую, врезанную в монолит. Темн о та вокруг обрела плотность и густоту, стены сдвинулись, сжали меня в плечах, и подо ш вы уже не помещались на узких ступенях. Лестница все больше обретала схожесть с верт и кальной шахтой, того и гляди сверзишься. Я неуверенно потопталась на ступеньке, бол ь ше похожей на карниз, повздыхала, подоткнула юбку и начала спускаться задом н а перед.
Когда вместо очередной ступени нога нащупала продолжение пола, я кое-как разве р нулась – в непроглядной темноте висела оранжевая вертикальная линия. Я толкнула тьму по обе ее стороны – тьма лопнула, разошлась двумя створками, плеснув в лицо дымно-рыжим пляшущим светом. Стаи ломаных теней шарахнулись под своды, попрятались за к о лонны, столпились по углам – но тут же, с птичьим любопытством принялись выгляд ы вать, шевелиться, вытягивать шеи и расталкивать соседей. Здесь пахло ок а линой, горелой медью, и еще чем-то таким, чем пахнет воздух, когда его выхолостит, выскоблит до перв о основы очистител ь ный огонь.
Между сдвоенных кряжистых колонн возвышался очаг. Огромный, словно дом, в р а зинутый зев его можно было войти как в ворота, не склоняя головы. Там полыхало – даже не полыхало, а стеной стояло – мрачное тусклое пламя, оглушая ни з ким, на грани слышимости, ревом.
Через мгновение я поняла, что смотреть в это пламя нельзя – лютое его свечение словно щелоком выедало глаза. Я потерла ладонями лицо и немного постояла, моргая и п ы таясь восстановить зр е ние.
А затем я увидела Врана.
Нет, не так. Сперва я увидела золотую каплю, радужный сияющий шар, окутанный сизой дымкой горящего воздуха, танцующий в полутора ярдах от пола на конце вращающе й ся спицы. Проследив взглядом вдоль спицы, я разглядела наконец резкий остроносый профиль, и всю прилагающуюся к профилю фигуру – высокую, шаткую, темную, с угловатой пласт и кой скорпиона. Длинный, лишенный блеска глаз насмешливо наблюдал за м о им испугом.
Потом глаз подмигнул.
– Вран, – сказала я. – Здраствуй.
Он чуть повернул голову и на мгновение опустил веки, здороваясь. А золотая капля на конце трубки принялась тяжело вращаться, то расплющиваясь как тарелка, то снова соб и раясь в янтарную сферу.
Ее метаморфозы завораживали. Контуры текли, двоились, отращивали хвосты и щупальца, отростки сплетались, завязывались узлами, втягивались обратно в сия ю щую плоть, по которой словно судороги пробегали волны жара. Ловкие пальцы раскачивали и кр у тили нехитрый инструмент, заставляя стеклянный пузырь ритмично содрогаться, биться живым сердцем, и поверхность его то и дело вспыхивала сеткой сосудов, струящих пламе н ный ихор.
Потом ритм изменился. Стеклянное сердце задрожало, какая-то сила принялась скручивать его винтом, скручивать и растягивать, как скручивают в жгут выст и ранное белье. Я стиснула кулаки – жутковато было видеть, как на конце трубки, словно на ос т рие копья, трепыхае т ся живое сердечко.
Когда тончайший его покров, его нежная кожа дико вздыбилась и проросла гребнем хрустальных игл – я едва не закричала. Мне ясно представилось, что это мое потерявшее контроль тело скручивают метаморфозы. Это я превращаюсь из себя самой, такой пр и вычной и обыкновенной, в какого-то голема, в изысканного уродца, в тварь несу с ветную…
Над полом неподвижно висела раковина. Королева всех раковин.
Сверкающая янтарем и опалом, увенчанная витым единорожьим рогом, в короне из о гнутых шипов, капризно оттопырившая гофрированную, словно лепесток орхидеи, перл а мутровую г у бу.
Раковина, дитя пылающих бездн. Казалось, стоит прижаться ухом к ее стекля н ным устам – услышишь пульс магмы, задыхающийся шепот расплавленного металла, огненные тайны саламандр.
Вран отнял трубку от губ и снял с нее раковину, словно драгоценный плод с ветки. Переломилась хрустальная пуповинка – в воздухе поплыл летучий жалобный звон, на мгнов е ние раня слух и оставив где-то внутри нанесенную стеклом ссад и ну.
– Немыслимо… – пробормотала я. – Она родилась в муках.
– Жизнь редко существует без страдания, – улыбнулся Вран. – Уж красота, так та и вовсе никогда.
– Это необходимая плата?
– Верно. – Он помолчал, разглядывая новорожденную, потом добавил: – Все дело в том, кто платит. Здесь… возможны варианты.
– Варианты?
Он улыбнулся, не размыкая губ. На узком его лице дрожала золотая сеть, а за сп и ной, за высоким порогом очага, гремело и гудело темное подземное пламя.
– Ты пришла за древней мудростью, маленькая смертная? Ты ищешь того, чем не о б ладает человечий колдун?
Я заколебалась. Вран не против поговорить со мной на волшебные темы? С ума со й ти… Он серьезный, он не будет дурачить меня и морочить голову как Амаргин. Но как же… как же Каланда? У меня пересохло во рту. Каланда подождет. Про Каланду я потом спр о шу. Усп е ется.
– Да, – закивала я. – Да. Что значит: «дело в том, кто платит»?
– А! Это, знаешь ли, один из основных способов добиться желаемого в волшбе. Ты, например, готова заплатить за мудрость?
– Конечно!
– Тогда держи. – И он точным и небрежным движением вложил мне в руки стекля н ную раковину.
Она еще не остыла.
Сказать по правде, ей надо было остывать несколько часов, чтобы я могла безбоя з ненно взять ее. Не знаю, как Вран ее держал. Она была… Ладони мои мгновенно высохл и и прикипели к сияющим бокам. Они стали подобны истлевщим прошлогодним листьям, пров о лочному каркасу, кое-как удерживающему бурую выкрашивающуюся плоть.
Боль промахнулась, пролетела мимо. Она словно не видела меня, но чуяла, суматошно накручивая круги над головой. Изумление встало между мной и болью, вытаращив глаза и разинув рот. Мы – я и оно – оцепенело смотрели на раковину в моих руках.
Раковина сияла. Руки дрожали. От вибрации пергаментная кожа лопалась, слоилась шуршащей пленкой, волокна сухого мяса лохматились как коноплянная веревка, обнажая желтые цы п лячьи кости. Я сжимала раковину, но у меня уже не было рук.
Отшвырнуть подарок не удалось – похоже, кости вплавились в стекло. Я попыталась сунуть раковину Врану – но не смогла до него дотянуться, хотя он стоял совсем близко. Я хотела бежать, но не двигалась с места, хотела упасть на пол, но оставалась на ногах, все острые углы и твердые поверхности ок а зались недосягаемы.
Вран отстраненно разглядывал меня. Ни сочувствия, ни неприязни – словно алхимик, поместивший катализатор в реагент, и теперь наблюдающий за тем, что получилось.
– Вран! Забери ее!
Он отрицательно покачал головой.
– Это иллюзия, да? Ты заколдовал меня!
– Все на самом деле, смертная. Я только не подпускаю боль, чтобы ты могла д у мать.
– Это ловушка?
Он пожал плечами:
– Если ты так считаешь, то да.
– Что мне делать?
– Плати. Ты же согласилась.
– Как?Разве я не заплатила уже?
Я теперь калека. Мои руки, Высокое Небо! Обе руки…
Чертов волшебник молча усмехнулся.
– Это испытание?
Он, не ответив, прислонился к колонне. Приготовился ждать.
Ну, хорошо, я тоже подожду. Опустила плечи, уронила склеенные раковиной руки… Ой! Подол моего белого платья мгновенно расползся обугленной дырой как раз на самом что ни на есть причинном месте. Пропасть! Холера! Мне что, так и держать эту штуку на в е су?
– Почему она не остывает?
– Она остынет, – тихо сказал Вран. – Когда-нибудь. Но позже чем ты, если ты нич е го не предпримешь.
– А?
– Ты можешь истлеть здесь, баюкая огненного младенца. И я пальцем не пошевелю, чтобы тебе помочь.
– Вран, почему? Ирис твой брат, я его игрушка, а не твоя. И Амаргин… Что они ск а жут, ты подумал?
– Их здесь нет, девочка. Здесь есть только ты и я. И она. – Вран кивнул на раковину. – Мое невинное дитя, мой драгоценный выкуп. Это не вещь, это креатура, существо. Едва р о дившееся, желающее быть. И век его гораздо дольше твоего, маленькая смертная. Она ни в чем не виновата. В и новат я, но мне ты ничего не можешь сделать.
– Ты издеваешься.
– Думай как хочешь. – Он улыбнулся.
Невозможно смотреть ему в глаза – в них горело то же тусклое жуткое пламя, в ы едающее мне зрачки. Отвернувшись, я продолжала видеть два белесых страшных пятна, они преследов а ли меня и заслоняли весь мир. Я зажмурилась – и это не помогло. Они были тут. Они всегда теперь будут со мной.
– Слезы не помогут, – сказал Вран. – Тебе ни что и ни кто не поможет, кроме тебя самой.
– Какой же ты… я тебя ненавижу!
– Отлично. Ну?
– Что – ну? Что – ну?!
– Делай что-нибудь.
– Да пожалуйста!
Я размахнулась и шваркнула раковину об колено.
Хрустальные шипы воткнулись в кожу, тонкая скорлупа лопнула, пылающий ихор взорвался фейерверком, окатив меня всю с головы до ног… а то, что еще долю мгновения находилось у меня между рук – некий лучистый сгусток, сосредоточие жара – дернулось н е сколько раз, судорожно выгнулось и затихло, как умершее живо т ное.
И исчезло. Остался только ворох тонких, словно фольга, прихотливо изогнутых о с колков, осыпавшихся на пол, ожоги, прорехи и пепел.
Я смотрела на стеклянное крошево. У меня не было ни слез, ни слов, ни мыслей.
– Все дело в том, кто платит, – вздохнул Вран. – Потому что плата берется не тол ь ко с тебя. Всякий раз, сколько бы ты ни отдал, оказывается, что твоей платы не хватило, и за тебя расплачивается кто-то др у гой.
– Пойду отнесу мантикору поесть.
Одной рукой я взяла мешок со свежим хлебом, купленным сегодня в трактире, второй уцепила ополовиненный котелок с кашей. Принцесса с Кукушонком, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки, продолжали стучать деревяшками на поляне, а их полные миски ждали около огня. Мы с Пеплом уже поужинали.
– Он поблизости? – Певец оглянулся на темные ели за спиной.
– Не там. У ручья. – Я показала в другую сторону. – Если задержусь, ложитесь спать без меня.
Пепел покачал головой, но увязываться за мной и не подумал. Измотался все-таки наш бродяга за день, как-никак только утром на ноги встал.
Я пересекла край поляны и спустилась к неглубокому оврагу, по дну которого струился ручей. Над водой уже поднялся туман и трава была мокрая.
– Эрайн?
Я тут.
– В тростниках? Там же сыро.
Нет, здесь песок. Не бойся, иди сюда.
И правда, песок. Малыш устроил себе лежку у самой воды, на берегу небольшой запруды. В тумане я ощутила змеиный запах, но самого Эрайна не видела, пока он, шурша и позванивая лезвиями, не приподнялся мне навстречу.
– Ужин, вот. Ешь, пока теплое.
Я вытоптала себе гнездышко в камышах. Уселась, подобрав ноги. У воды было зябко и я начала подмерзать.
Эрайн, едва различимый в густом тумане, без особого аппетита ковырялся в котелке.
– Ты не голоден?
Если я наемся, я захочу спать.
– Ну и что?
Тот город, где клетку готовят… скоро?
– Ого! Ты сам заговорил о клетке? Что случилось?
Пока ничего. Хорошо бы и дальше ничего не случалось.
– Я поняла. Дракон?
Эрайн только вздохнул.
– Ты не спишь, чтобы не выпускать его?
Проклятье, я же о вас думаю. Вы тут рядом совсем! Здесь дорога, деревни, хутора… Мне бы подальше отойти…
– Мораг говорит, до Ставской Гряды мы доберемся завтра где-то к началу второй четверти. Я этих мест совсем не знаю. Дотерпишь до завтрашнего вечера?
А что мне остается?
Я обняла колени, уткнулась в них носом. Вот где ловушка оказалась – обыкновенная усталость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80