– Пойдем.
– Дай руку. Очень скользко.
Он взглянул на меня – неожиданно серьезно.
– Старайся не поскользнуться, Лессандир. Я всегда подам тебе руку. Если дотянусь.
Мы преодолели сыпучий обрывчик и вышли на берег, на плотный, вылизанный водой песок.
Отмель голубела, рукой утопленницы спускаясь в сумрак. Среди травянистых прозрачных кустиков, покрытых созвездиями мелких цветочков, щедрыми россыпями мерцали зеленоватые огни. Фосфорное свечение плыло над песком и мягко изливалось в воду. А навстречу ему поднимался серый длинноворсый туман, и, наползая брюхом на пляж, застревал в прибрежной траве.
Ирис прошел вперед к кромке темной воды. Обернулся нетерпеливо.
– Лессандир!
– Иду, иду.
Я ступила в туман – он был плотнее лежащего под ним песка. Я чувствовала даже некоторое сопротивление, будто кто-то, весь в мягкой сырой шерсти, уперся упрямым лбом мне в голень и не хочет уступать дорогу. Нагнувшись, я коснулась рукой серой перистой плоти – ладонь моя наполнилась волглым текучим мехом, упругим изгибом спины, ластящимся движением большого невиданного зверя. Я запустила в туман вторую руку.
– Ирис! Иди сюда! Он живой!
Зеленоватые огоньки парой вспыхнули в серой глубине. Ладонь мою сейчас же вылизал мокрый нежный язык. Длинное тело протащилось сзади, отирая ноги плотным влажным боком. Какой он ласковый! Какой он…
– Хватит, – сказал Ирис резко. – Прекрати.
Я выпрямилась.
– Почему?
– Он заиграет тебя. Залижет до смерти. Пойдем.
Ирис почти насильно поволок меня к воде. Только сейчас я поняла, что руки у меня окоченели. Предплечья покрылись пупырышками.
– Кто это был, Ирис?
Он дернул плечом.
– Нэль. Туман.
Маленькая волна, теплая, как парное молоко, без всплеска легла нам под ноги. Песчаный берег уходил в глубину, ребристый, словно нёбо чудовища.
Ирис уверенно двинулся к темному острову прямо по воде. Я ощущала стопами все тот же рельеф песчаного дна, но дна под ногами не было, а была лишь прозрачная, полная тени пропасть, поверх которой, словно покрывало, невесть кто накинул тонкую пленку воды. Мы шли в этой воде – по щиколотку, а по колено – в перьях плывущего к берегу тумана.
Я оглянулась через плечо. Сумерки обесцветили берег, все теперь стало серым – светло-серым, темно-серым и серо-сиреневым. Туман залил весь склон, заровнял обрывчик, затянул низкорослые кустики морской травы, только гнилушки кое-где светились сквозь его рыхлую плоть.
И – серое на сером – я разглядела, как медленно кружит в тумане большой бесшумный, белесый зверь, играя сам с собой и сам себя ловя за хвост.
Нэль. Туманный волк.
Мы шли и шли, я уже устала придерживать подол и уронила его в воду, мы шли и шли, но не могли дойти до острова. Он даже вроде бы и приближался, Стеклянный остров, вернее, приближался, пока я глядела на него, но потом оказывалось, что я смотрю под ноги, или по сторонам, или на Ириса, а остров маячит себе все в той же полумиле и ни на йоту не придвинулся.
Море и небо сливались впереди зеленовато-золотой вогнутой сферой, словно бы задернутой на расстоянии вытянутой руки тончайшим черным газом; горизонт отсутствовал. Остров парил невесомой темной громадой, лишенный корней, увенчанный друзами сосен, молчаливый, пустой, недвижимый, и было совершенно очевидно, что нет на нем ни замка, ни малого дома, никаких построек, ни единой живой души, ничего на нем нет, кроме скал и сосен, да и те почти не существуют…
Ирис шел впереди, словно так и надо, без плеска раздвигая еле теплую, легкую, почти неощутимую воду. Шел, словно не по воде, а по воздуху.
Он шел впереди, а я вдруг поняла, что не могу его догнать, и он точно также как Стеклянный остров – недостижим, неуловим и нереален.
Я стала отставать. Волной взлетела горечь – как же так? Зачем я иду за ним? Это ведь просто морок, болотный блуждающий огонек, он ничего не освещает, никого не согревает, но манит неодолимо.
Зачем я иду за ним?
Ирис обернулся, протянул руку.
– Не отставай.
Я еле перевела дыхание. Понадеялась, что он не видит отчаянных слез.
– Долго… еще?
Он поглядел на небо.
– Нет. Не долго. Скоро придем.
Над островом в зеленом небе висела луна.
Круглая как монета, только чуть-чуть размытая с левого края.
– Нет, Хелд. – Короткий смешок. – С меня взятки гладки, ни при чем я. Она мне денежки и передала, а я их на судейский стол высыпал, как велено было. И не называй меня господином, какой я тебе господин.
– Повадки у тебя господские, вот чего.
– Брось. Я, было время, господ потешал, в королевские палаты вхож был, вот и набрался красивых манер. Таким как я нельзя иначе, простеца немытого, вежества не знающего, на порог не пустят.
– Тогда наемничал, поди?
– Нет. Не наемничал. Лицедей я, не воин. Менестрель.
– Песенками штоль балуешься?
– Да какое баловство, помилуй! Менестреля песенки кормят, как волка – ноги. Да и ноги мне тоже ой как надобны. Где свадьба, где похороны, где праздник какой…
– Ну, ну… А драться против мечника как научился?
– Ну, мил человек, я же не первый год на свете живу.
– Да я вот тоже не первый год. Ненамного тебя старше, поди. А вот против мечника от меня толку чуть, даже если самому меч в руку дадут. Не учен потому что. А чтоб с палкой, да супротив меча…
– Да повезло мне просто, Хелд. Испугался мужик, мы же вдвоем набежали. Не ждал он нас с тобой.
– Спужался – не спужался, а напрыгнул будь здоров! Я уж решил, все, суши весла, порубит он тебя.
– Повезло, говорю.
– Темнишь ты, друг, все одно. Недоговариваешь.
Ясен пень, недоговаривает. И не скажет ничего, зря ты, Хелд, стараешься. Так и будет мокрым камешком из руки выскальзывать. Нобиль он, Хелд, у него это на лбу написано. А что признавать того не хочет – его право. Это нам с тобой не понять, что за корысть благородному простецом прикидываться. А у него – причины. Возвышенные, и нам с тобой, серой кости, недоступные. Обет у него, Хелд.
Отстань ты от него.
– А мечом орудовать кто у нас горазд? – продолжал рассуждать Хелд. – Ну, господ благородных окромя? Наемники с югов. Северяне, которые охранники там, иль тож наемники. Инги разбойные, ежели Найгон да Найфрагир обогнут, да пираты лестанские, это опять с югов. Верно говорю?
– Верно-то верно. А вот парень тот, с которы мы у дверей дрались – нобиль по-твоему?
– Да сейчас молодежь какая пошла, ты погляди только! Сынки купеческие моду взяли оружием щеголять. Но ежели такой в драке кого порежет – загребут, как пацана моего загребли, по крупному, малым залогом не отделается. А ежели нобиля порежет, да еще и до смерти – вздернут, на денежку не посмотрят. Вот так-то. Да ты ж у нас молодежь разве?
– Э… у меня душа молода.
– Во! А что из ентого следовает? А из ентого следовает…
Я завозилась и села на кровати.
– Госпожа наша проснулась.
Послышался скрип отодвигаемого стула, в просвете опущенного полога мелькнул огонек. Полог откинулся, явив руку со светильником и озабоченную пеплову физиономию.
– Какая я тебе госпожа… – проворчала я мстительно.
– Женщина для меня всегда госпожа. – Пепел отдернул занавесь и сел на покрывало. – Ну, как ты? Поспала?
– Угу. Который час?
– Ночь. Середина первой четверти. Можешь спать дальше. Мы мешаем?
– Нет, нет. Сидите тут. Не хочу одной оставаться. Ты мне снотворного, что ли, дал?
– Нет. – Он улыбнулся. – Просто хорошего вымороженного вина. Будешь дальше спать?
Я подумала.
– Пока нет. Есть хочу. Там у Хелда что-нибудь осталось?
– А как же, – отозвался паромщик. – Полкурицы, колбаска, сыр. Булка есть белая. Винишко, опять же. Вылазь, да к столу присаживайся.
Столом тут служил большой сундук для белья – комната была спальней, а не обеденным залом. Зеленая шелковая спальня в заколоченном доме, куда Пепел привел нас с Хелдом после приключений в «Трех Голубках». Я выбралась из-под одеяла и уселась прямо на сундук, рядом с разложенной снедью.
Пепел вернул светильник на «стол» и сказал:
– Завтра я вас переодену и выведу за ворота.
– Да уж, – вздохнул Хелд, разливая вино из баклаги в красивые серебряные кубки. – Видать, барышня, придется нам таки уехать. Прознали тут про твое золото.
Он протянул мне кубок и посмотрел выжидательно – мол, рассказывай, чего уж там, про свои богатства.
– Клад это, Хелд, – объяснила я, нисколько не кривя душой. – Старинный клад.
– Да я понял… Где ж ты его откопала, барышня? На Стеклянной Башне, небось?
Я взглянула удивленно:
– Как ты догадался?
Хелд разинул рот и забыл про вино. Пепел отвернулся, скрывая улыбку.
– Да ты что? – выговорил, наконец, паромщик. – Правда, что ли? Там и в самом деле клад оказался, на острове-то? Вот, итить, сказки… Золото с Хрустального Острова, что Лавен Странник выкупом за прекрасную Невену отдал! И как же тебе в руки далось енто золото волшебное, а?
– Да там под водой лаз есть. – Я невинно пожала плечами. – Узкий, темный, но пролезть можно.
– А как же дракон?
Я снова пожала плечами. Поглядела на Пепла.
Вот Пеплу я бы рассказала, что там был за дракон, но Хелда морочить не стоило. Поэтому я смолчала.
Пепел усмехнулся, покачал головой:
– Выкупом на Невену? Впервые слышу такую версию.
– Ну так! Ты, господин, нездешний, небось и не знаешь, как дело-то было промеж Лавеном и Мораном Амалерским.
– Не знаю, – согласился Пепел. – И как было дело?
– А так оно и было, что не хотел король Моран дочь свою за чужака-пришельца отдавать, и так и эдак выворачивался, а потом и говорит: «Вот ежели ты, Лавен, насыпешь гору золота в устье Нержеля, да такую, чтобы остров получился, отдам за тебя Невену». А Невену недаром потом святой прозвали, была она хоть и молода годами, но умна и дальновидна, и сказала она Морану: «Жадность никогда до добра не доводила, мой король и мой отец. Сам Господь Бог желает, чтобы стала я спутницей и женой Лавена Странника, не гневи Господа, не иди супротив Его воли, не требуй выкупа за невесту больше должного». Но старый Моран был жаднее тысячи ваденжан, и не послушал мудрую дочь. Открыл тогда Лавен трюмы своих кораблей, да и ссыпал в Нержель все золото, что королева дролери дала ему в награду за помощь. Получилась золотая гора посередь реки. Только не успел старый Моран ни монетки из нее забрать. Как и предсказывала святая Невена, прогневался Господь. Грянул гром, затряслась земля – и взошли вокруг золотой горы каменные скалы, и заперли золото внутри себя. А святая Невена вызвала из моря дракона и посадила его внутри скалы, чтобы дуракам всяким не вздумалось скалу курочить и золото добывать. Вот откуда в Стеклянной Башне клад, господин Пепел. От самого Лавена Странника остался.
– Не складывается, Хелд, – сказала я. – Две легенды у Стеклянной Башни, и друг другу они противоречат. Где, по-твоему, стоял маяк, с которого святая Невена светила огнем лавеновским кораблям? Он ведь так и называется «Стеклянная Башня», что на нем, на этом острове, тот самый маяк и стоял. И стоял он там до того, как Странник Невену в жены взял.
– А ведь верно… – задумался Хелд. – Тогда откуда ж там клад?
– Логично предположить, что золото оказалось там уже хорошо после истории с Лавеном, правда?
– Погоди, ты про Проклятого Колдуна, что ли, который маяк развалил? Так разве он не за золотом туда лазал и с драконом сцепился, что они там камня на камне не оставили?
Я почесала в голове. Рассказывать про Изгнанника было как-то невместно, тем более, я сама не слишком много про эту историю знала.
– Как бы то ни было, Хелд, золото это не волшебное, а самое обыкновенное, человеческое. Драконидское, в основном. Ты же сам его видел, а если снести его к хорошему оценщику, он нам точно скажет, чей монетный двор и когда чеканил эти деньги.
– Так чьи же они тогда, деньги эти?
– Наши теперь, – засмеялась я. – Только больше я в пещеру ту не полезу. Страшно там, под водой. Застрять в два счета можно.
– И не лазь, – заговорил молчавший доселе Пепел. – Хватит того что есть с избытком. Правда, Хелд?
– А и правда. Мороки от него выше крыши. Мож, оно и впрямь Проклятым Колдуном припрятано, и само проклято?
– Кто его знает… – Я пожала плечами.
Разговор пресекся. Я усиленно жевала, Хелд посасывал винишко, Пепел просто сидел, сложа руки, и смотрел на огонь. Меня беспокоил Кукушонок. Как он там, один на темном берегу? Ему же идти некуда, а я так и не вернулась… Еще наделает глупостей…
Я облизала с пальцев куриный жир.
– Слушай, Пепел, а ты-то как в трактире оказался?
Он перевел взгляд на меня и улыбнулся мягко. Лицо его терялось в тени, только руки были освещены – красивые беспокойные руки, правда, малость иссохшие то ли от худобы, то ли от болезни, и опять не слишком чистые. Правда, мои руки сейчас тоже чистотой не блистали.
Я отломила хлеба, уже не столько ради еды, сколько желая обтереть приставучий жир.
– Скажешь – случайно?
Он опустил глаза:
– Не совсем. Скажу лучше, что искал тебя. Знал, что ты в городе.
Я вспомнила принцессу Мораг. И спросила с легким раздражением, как и она:
– Ты что, следишь за мной?
– Да, – сказал он просто.
Я не нашлась что ответить. Зато возмутился Хелд:
– А что тебе наша девочка далась, господин хороший? Виды на ее имеешь или как? Или золота захотелось?
Пепел только руками развел. Хелд, похоже, уже записал меня в невестки. Расскажу Ратеру, посмеемся. Впрочем…
Как-то очень четко всплыло в памяти его лицо – широкоскулое, простое, милое, все в веснушках. Глаза его медовые. Губы обветренные. Славный парень Ратер. Да только не по мне ему всю жизнь сохнуть. Не мое имя вывела судьба на его ладони.
– Чего молчишь, господин хороший? – не отставал паромщик.
– А что сказать? – пожал плечами Пепел. – Никто не знает, как все сложится. Пока я буду следовать за Лестой, а там посмотрим.
– Уймись, Хелд, – попросила я. – Ну что ты, правда. Я обещала Пеплу помощь, я от нее не отказываюсь. Пепел, я же не отстану – как вы встретились?
Паромщик подозрительно на нас покосился и занялся колбасой.
– Да все просто. Я к трактиру шел. – Певец аккуратно снял ногтем нагар с фитилька. – А тут навстречу Хелд с кульком. Узнал меня.
– Еще бы не узнать! – буркнул паромщик.
– Говорит, что к тебе идет.
– Ага! – подхватил Хелд. – А он мне – ее на улице нет, говорит, в гостинице она, говорит, и так, знаешь, уверенно говорит, прям будто сквозь стены видит… А я говорю – да нет, говорю, обещалась ведь снаружи ждать. А он говорит, как хочешь, мол, но в гостинице она.
– Вошли мы в двери, тут к нам девочка-прислуга подбегает, дрожит вся, бедняжка. Сказала, что тебя в хелдовой комнате заперли, и псоглавцами пугают. Ну, мы скорее наверх, а дальше ты сама все знаешь.
– Спасибо, – я поежилась. – Перепугали они меня крепко. Это все из-за того случая… Ну, помнишь, когда на нас напали, тебя поранили еще…
– Не ходи больше в город, – вздохнул певец. – Хелд прав, может, нам стоит уехать?
– Нам?
– Ну да. Нам всем. И тебе, и приятелю твоему, Ратеру, и Хелду. И мне тоже, раз все так криво повернулось…
Я покачала головой.
– Не могу. У меня тут… много дел. Я не могу сейчас уехать. Потом, может быть.
– Да какие дела, когда земля пятки жжет! – снова возмутился паромщик. – Вот споймают тебя, девонька, на кусочки порежут, а потом обратно сошьют, чтоб где клад лежит показала! За золото твое любой душу продаст, будь он хоть Пес Сторожевой, хоть примас андаланский, прости Господи… Поедем, переждем, потом вернемся, через годик-полтора…
Тут не только в золоте дело, хотела сказать я, но только рукой махнула. Никуда я не поеду, пока Малыша не найду… пока его Амаргин на ту сторону не заберет. Еще Мораг, покушения, обряд, Каланда. Взялся за гуж… Нет, не могу я уехать.
А потом, вряд ли Амаргин меня отпустит. Может, это очередная сложность, которую мне необходимо преодолеть… мало ли что ему в голову взбредет, ехидне магической. Для него наблюдать как я корячусь – одно удовольствие. Начну ныть – пошлет на все четыре… Зато лекцию заумную прочтет в награду, если жива останусь.
Холера черная.
Неожиданно я зевнула. Разозлилась на себя и зевнула еще шире.
– Иди-ка ты, госпожа моя, сны досматривать, – усмехнулся Пепел.
– А вы?
– А мы тоже прикорнем до утра, правда, Хелд?
– И то дело, – паромщик раззевался вслед за мной.
– Вы только в другую комнату не уходите, – попросила я. – Постель широченная, все поместимся. А то мне как-то не по себе одной.
– Не стесним? – Пепел смотрел не на меня, а на паромщика.
– Ни в коей мере. Широченная, говорю, постель.
– Я лягу рядом с барышней, – заявил бдительный Хелд. – А ты, господин хороший, на краешке.
– Да хоть на жердочке, – тут Пепел не выдержал и тоже от души зевнул.
Полнолуние!
В зелено-золотом небе медовой кувшинкой цвела луна. Воздух превратился в лунный сок – опаловый, янтарный, тающий, неистово-нежный, оставляющий в горле сладостное, с тайной горечью, с ума сводящее послевкусие. Что-то еще насыщало этот воздух, что-то, находящееся за пределами моего восприятия, отчего упоенно заныло сердце, а душа задрожала, как переполненный тонкостенный бокал…
Луна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80