Львица, сытая, ласковая, способная убить одним небрежным ударом золоченой лапы. Мне было странно: из Андалана, где в Камафее, древнем Каменном Городе, обреталась резиде н ция примаса, к нам, на край света, словно гром среди ясного неба явилась страннейшая п а рочка: бывший гвардеец примаса, фанатичный монах Минго Гордо, и – наследная колдунья Райнара. Конечно, о том, что Ама Райна – эхисера, магичка, мне поведали под страшным се к ретом, и секрет этот грел мне сердце и обжигал язык. А то, что она готовит к посвящению свою госпожу и учен и цу, я бы не выдала и под страшными пытками.
В Андалане у Райнары остались два взрослых сына, четыре внука и муж-старик – а выглядела она лет на тридцать от силы. И не то, чтобы об этом никто ничего не знал – просто никому не приходило в голову сопоставить первое и второе. Когда я спросила об этом Кала н ду, та прищелкнула языком и сказала: «Эхте! Ама Райна все видит вперед и делает, как ей нужно, и все думают, это само случилось. – Тут принцесса прищурилась, и глаза ее сквозь прищур глянули жестко и холодно. – И я стану такой!»
И я стану такой, в сотый раз повторила я себе, ощущая закрытыми в е ками тепло и свет огненного облака, и я… стану такой же. Иначе – зачем все это? Почему все так сложилось? Это судьба моя меня нашла. Это предопр е деление.
Я улыбалась, скованная сладчайшей из грез, а Каланда, госпожа моя и богиня, вслух читала книгу «Облачный сад», а другая богиня, в расцвете могущества своего, снисходител ь но-строгая наставница наша, помогала ей п е реводить:
– А теперь читай вот отсюда, милая.
– …Атам, иначе колдовской кинжал с черной рукоятью, назначенный чертить магич е ские круги и иные начертания; каковые совершаются… а…ээ…
– Посолонь, сладкая моя, по ходу солнца.
– …совершаются посолонь, и таким образом, чтобы любое движение начиналось л и цом к восходу, а завершалось спиной к оному…)
Он вернулся, когда я уже проснулась, и полосы света, из бело-золотистых сделавшись медовыми, переместились с пола на стену. Он вошел, не сказав мне ни слова, двинулся к о к ну. Прислонился лбом к ставням, так, что закатный луч окровавил ему щеку и безжалостно очертил глубокие складки у губ.
– Пепел? Что-то произошло?
Я села, приглаживая смятые волосы. Он помолчал, потом чуть повернул голову, не о т рывая лба от ставен.
– Ты сказала… – голос его зашуршал, цепляясь колючим соломенным жгутом. – Ты ск а зала: «не хочу терять такого друга»?
– Что-то с Ратером?
– Он в тюрьме.
– Что?!
Пепел, наконец, оторвался от ставен, шагнул ближе и присел на н и зенькую скамеечку для ног.
– Проклятье, – прошипел он, морщась как от горького. – Проклятье… сперва вообще не хотел ничего тебе говорить. Потом подумал, что придется сказать. Короче, парня твоего з а гребли за воровство. Вчера, во время праз д ника.
– Не может быть. Ратер не вор.
– Я не знаю. Завтра в полдень – суд, так сказал паромщик. Про наказание, он сказал, что одно из двух: либо лишение правой руки и изгнание, либо клеймо и галеры.
Я схватилась за голову:
– Холера черная! Это я виновата! Пепел, это ведь моих рук дело! Я потеряла свирель, и…
И поплыло за зажмуренными веками – красное, черное, красное, черное… Подкатила тошнота от ужаса пред непомерностью потери: свирель!
( – …Отдай! Слышишь, отдай! Сейчас же!!!
Он что-то говорил, пытаясь оторвать мои руки. Я лезла на него как кошка на дерево. Кажется, я завыла. Я не слышала собственных воплей.
Обруч глухоты вдруг лопнул, уши резанул женский визг:
– Ааааййй!! Украли, украли, украли!..)
Потом началась свалка… я упала… мне было не до Кукушонка. У меня потерялась свирель.
– Пепел… При нем нашли деньги?
– Да. Целый кошелек. Паромщик говорит, парень не смог толково объяснить, откуда у него этот кошелек.
– Это мой кошелек. Почему он не сказал, что это мой кошелек?
– Не знаю. Он никому ничего не сказал. Даже отцу.
– То есть… паромщик ничего не знал про меня?
– Ничего. По крайней мере, при мне он тебя не упоминал. – Пепел пожевал губу и фыркнул. – Старик сейчас тоже не в себе. Все время повторяет, что это ошибка. Что его сын в жизни никогда ничего не крал и украсть не мог.
Я с силой потерла лоб.
– Мне надо… поговорить с ним.
– С паромщиком?
– Нет, с Ратером.
– Вряд ли это возможно.
– Думаю, возможно. Он же не благородный преступник, чтобы сидеть в подвалах Бронзового Замка. Скорее всего, он в городской тюрьме, в какой-нибудь общей камере для бродяг и воришек… Если дать стражникам на лапу, меня пропустят поговорить с ним…
– Госпожа моя, неужели ты забыла, что произошло сегодня утром в гостинице? Тебе нельзя разгуливать по городу.
– Верно. – Я разгладила на коленях сияющий в полумраке шелк. – Послушай, там, в куче одежды, найдется какое-нибудь темное тряпье для меня?
Тряпье нашлось. Чихая от пыли, я забралась в громоздкое и слишком длинное черное платье, подвязала его кое-как, закрутила волосы узлом и накинула на голову большую траурную шаль.
Пепел наблюдал за мной с чрезвычайно мрачным видом:
– Зачем этот глупый риск? Скажи, что ты хочешь от мальчика услышать, и я сам схожу куда надо и все разузнаю.
– У тебя есть немного денег?
Он порылся в поясе и вытащил горсть монет – серебряную архенту и несколько медяков, видимо все, что осталось от моего золотого.
– Архенту я заберу, остальное спрячь на развод. Понятия не имею, какова должна быть взятка для стражника… надеюсь, хватит. Как ты думаешь?
– Не знаю. Ни разу не давал взяток. Я пойду с тобой, госпожа. Мне не по душе эта…
– Пепел. – Я коснулась пальцами костистого плеча бродяги, и он запнулся. – Пепел. Ты странный человек. Ты гораздо лучше, чем мне сперва показалось. Я думала, ты хочешь моего золота.
– Я знаю, что ты думала, госпожа, – буркнул он, отвернувшись.
– Я думала так до сегодняшнего утра. Но ты кинулся мне на помощь, а на золото обратил внимания не больше, чем на кучу песка.
– А это и была куча песка, – он хмыкнул. – То-то разочарование тем, кто уже видел себя богатеньким.
– Правда? – я смутилась. – Ты думаешь, это было не настоящее золото?
– Шутница ты, госпожа. Золото из воздуха не появляется. Кроме того, я ранен был.
– Кстати, как твоя рана?
– Твоими трудами, – он улыбнулся, – кожа у меня на боку гладкая, как дека мандолины, а ребра поют, как ее же струны.
– А в животе трубы не трубят?
– Чтобы унять трубный глас во чреве, я принес вот это. – Он добыл из-за пазухи кулек и развернул его. – От сего аромата смолкнут и трубы ангелов, и рога Дикой Охоты.
– Пирожки!
Я тотчас вгрызлась в один. Сладкий, с повидлом. Я люблю сладкое.
– Слушай, Пепел, ты взялся отыскать мою свирель тоже, как я теперь понимаю, не из-за денег?
Он перестал жевать и посмотрел мне в лицо. Зрачки у него опять очень сильно расширились, глаза сделались почти черными. Я отчетливо услышала, как он затаил дыхание. Казалось, он чего-то ждет, каких-то очень важных слов, моих слов.
Я поспешно проглотила то, что было во рту. Хотела спросить, что же ему тогда от меня надо, но поняла, что это не тот вопрос. Может, дело гораздо проще: я ему приглянулась и он теперь ухаживает за мной в эдакой романтической манере? Почему бы и нет? Он все-таки поэт, а я вполне себе выгляжу в белом платье…
Неожиданно в памяти всплыли слова Эльго: «Приглядись к нему. Просто приглядись.»
– Пепел. – Я облизнула отчего-то пересохшие губы. – Тебе нужна помощь от меня?
Он выдохнул. Напряжение спало так резко, что я покачнулась.
– Нет. – Он снова смотрел в угол. – То есть, да. Не совсем помощь.
– А что?
– Ну… пусть будет помощь. Так проще, наверное.
– Какая помощь?
– Я не могу рассказать тебе об этом, госпожа.
– Тебе не позволяет говорить какой-то обет?
– Да.
– Я сама должна догадаться?
– Да.
– Таинственный ты человек, Пепел.
– Не более чем ты, госпожа.
Я хмыкнула. Не более чем я. Если так, то я не удивлюсь, когда ты окажешься каким-нибудь изгнанным и скрывающимся под плащом бродяги наследным принцем соседнего королевства. Хотя нет, он не северянин, а дареную кровь в любом случае было бы заметно. Ну ладно, не принц, не высокий лорд – просто какой-то нобиль, и того предостаточно. Или незаконнорожденный сын Минго Гордо… а то и самого примаса… ой, куда это меня занесло? Он и не андаланец, это точно… а есть ли в нем что-то драконидское, сказать трудно. Он как-то связан с моим прошлым… Он знает что-то про меня?
Знает!
Он называл меня Лестой! А ведь я не представлялась ему… или представлялась? Кажется, нет.
– Пепел, откуда тебе известно мое имя?
– Не сердись, госпожа, но я не могу тебе этого открыть.
– Ты знаешь кто я?
– Да.
Теперь выдохнула я. Что-то подозрительно быстро моя тайна перестает быть тайной. Пепел в нее посвящен, Кукушонок посвящен, Ю тоже… Только и надежды, что они будут держать язык за зубами.
Собственно, Пеплу я нужна для каких-то только ему известных целей, причем нужна настолько, что он согласен ради меня рисковать собственной жизнью… деньги его не интересуют (а что еще, кроме денег, могут предложить доносчику охотники на ведьм?), поэтому логичный вывод – ему можно доверять. Значит, хватит ломать голову.
Неотложное дело сейчас – вытащить Кукушонка, который загремел в застенок явно по моей вине. Потом – свирель. И только потом уже все остальное, включая пепловы тайны.
Мы поднялись по замусоренной лесенке. Пепел толкнул дверь – после кромешной подвальной тьмы заваленная горелым хламом улица ослепила нас яркостью красок. Нежнейшая вечерняя позолота таяла медовым леденцом на закопченных стенах руин.
– Где в этом городе тюрьма? – спросила я.
Спутник мой пожал плечами.
Забавно, если моя догадка верна, и запертый дом таки принадлежал Пеплу, то почему же он не знает, где в городе тюрьма? Хм, а я почему не знаю?
Почему это не знаю? Прекрасно я знаю, где находится тюрьма – недалеко от рыночной площади. Круглая такая приземистая башня с пристроенным к ней длинным зданием, где, собственно, каждую пятницу и вершилось правосудие. Завтра у нас что? Наверное, как раз пятница, если в полдень обещано разбирательство.
– Не беги так быстро, госпожа моя. – Пепел ловко подхватил меня под руку. – Ты ведь изображаешь пожилую женщину, а пожилые женщины не бегают по улицам как угорелые. Двигайся степенно, не торопись. Смотри под ноги, а не по сторонам. Куда мы идем?
– На площадь. Я вспомнила, где находится городская тюрьма.
Рыночная площадь, лишенная навесов и прилавков, пестрых товаров на них и шумной толпы вокруг, оказалась не такой уж и большой. Мы быстро пересекли ее и приблизились к башне.
Вход обнаружился далеко не сразу: нам пришлось погулять кругами, прежде чем мы догадались войти в арку двухэтажного здания, посредине перегороженную железными воротами, и постучать в эти ворота колотушкой. Ответили нам тоже далеко не сразу.
Наконец в щели между створок забрезжил свет и недовольный голос поинтересовался, какого черта. Пепел неожиданно вылез вперед:
– Мое имя Тиваль Пепел из Адесты, со мною благородная Летта Ичелвидд оттуда же! Открывай, грубиян, не заставляй нас ждать на улице!
Щелкнув, в воротах отворилось окошко, в окошке замаячил смурной глаз.
– Валите отседова, благородные господа. – Миролюбиво посоветовал нам обладатель глаза. – В енту свою Адесту. Туточки тюрьма городская, а не богадельня.
– Крысы глаза тебе повыели, смерд, что не отличишь бродяг от господ? Или ты ослеп в своих подземельях?
Я положила ладонь Пеплу на плечо:
– Погоди, Пепел. Не стоит со своим уставом в чужой-то монастырь… Послушай, милейший, – обратилась я к глазу в окошке. – Вчера, во время праздника, был схвачен мой слуга, молодой парнишка из вашего города. До меня дошло, что его обвиняют в воровстве.
– Завтра будет суд, завтра разберетесь. Приходите в полдень.
Окошко захлопнулось, Пепел с новой силой забарабанил колотушкой.
– Какого черта? – разозлились внутри.
– Ах, любезный! – Я достала монетку и завлекающе повертела ею перед окошком. – Разве святая Невена, покровительница Амалеры, не учила добрых своих сограждан состраданию и участию? Не гневи святую, друг мой, и бескорыстная помощь зачтется тебе и на небесах, и в нашем бренном мире.
– Ну так бы сразу и сказали, – забормотали изнутри, лязгая засовом. – Что помощь требуется. Помощь бескорыстную оказать, это мы завсегда. А то затеяли, понимаешь, трепологию… Значит так. Ты, девушка… – калитка в воротах приоткрылась, стражник, с коротким копьем под мышкой и фонарем, висящим на мизинце, приглашающе махнул свободной рукой, – ты, девушка, во двор проходи. А ты, господин Подзаборник, жди ее туточки, в арке… и заткни хайло, потому как не нать мне, чтоб всякие подзаборники у меня по подвалам шастали. А то я тя впущу, а сменщик решит что какой-нито вор из камеры удрал и засадит тя под замок. Хошь под замок?
Пепел нахмурился, но отступил.
– Я буду ждать здесь, госпожа, – сказал он, и калитка захлопнулась.
– И кого, значить, те надобно, барышня благородная? – Под нос мне недвусмысленно сунулась стражникова лапа, пришлось расстаться с архентой. – Хм, хм, – пробурчал страж. – Чой-то не шибко жалуют на небесах енто самое сострадание.
– Не дерзи небесам, воин. Терпение и кротость вознаграждаются вдвойне.
– Ага, – смирился страж. – Ну тады будем терпеливы. Кого, говоришь, тебе повидать надобно?
– Слугу моего. По имени Ратер Кукушонок, его вчера схватили, во время праздника.
– Ладныть, найдем. Воришка, говоришь?
– Он не вор. Он честный человек. Его схватили по ошибке.
– Ой, барышня, знаем мы енти ошибки. Видала б ты, сколько вчера таких честных сюда приволокли. У нас тут четыре общих, так все под завязку. Завтра ентих честных в железо оденут – и в морское путешествие, лет эдак на пяток.
Мы пересекли двор, полукольцом окружающий башню. Спустились на несколько ступеней, к утопленной в стене двери в подземелье. Зазвенели ключи, стражник, нажав плечом, отвалил тяжелую створку. Из проема выплыл сырой, промозгло-душный мрак.
– Держись за стенку, барышня, здесь ступеньки скользкие. Чего носом крутишь? Чуешь, как мерзость человеческая пахнет? Во! Все мы, человеки, суть грязные животные… Эгей!! – вдруг в голос завопил страж. – Господа воры-негодяи! Кто из вас Ратер Кукушонок, отзовись! Эгей!
Послышался дробный железный лязг – мой проводник, проходя мимо камер, провел ключами по решетке. Темнота внутри заволновалась, отозвалась волной ропота, ругани, вскриков, плача.
– Выпустите! Выпустите меня! Я невиновна!
– Когда жрать дадут, итить вашу маму через левое колено…
– Куда женщину ведешь, козья морда, давай ее к нам…
– Не тро-гай-те ме-ня. Не тро-гай-те…
– Хооорт! Хооорт! Где Хорт, собачьи дети? Хорт, черт плешивый, где ты?
– Барышня! Барышня! Найди Касю Одноглазого, это у Новой Церкви, слышь, скажи ему…
Я вырвала край юбки из цеплючей пятерни. Страж ловко прошелся древком копья по тянущимся в коридор рукам. Бледные пятна лиц в полумраке за решетками плавали и разевали рты как какие-то больные глубоководные рыбы. Они были совершенно одинаковы, я с трудом отличала мужчину от женщины, мальчика от старухи.
– Держись середины коридора, барышня, – велел стражник. – Не зевай, а то одежу порвут, идолы. А ну, руки прочь! Мало получил? Щасс еще приласкаю. – И снова во весь голос: – Эгей! Который здесь Ратер Кукушонок, отзовись!
– А Лахор Лягушонок вам не нужен?
– А Люм Зараза? Это я! Можа я спонадоблюсь? Бери не глядя, задарма…
– Мама… мамочка моя…
– Леста! Да пустите же вы, уроды… Леста, я здесь!
– Ратер?
Расталкивая шевелящиеся тела, к решетке пробился кто-то, такой же бледный, с больным рыбьим лицом. Грудью навалился на прутья, вжался лбом, протискивая в узкий промежуток черные бесформенные губы:
– Пришла… надо же… А я все гадал – придешь, не придешь…
– Это, что ли, твой воришка? – стражник на всякий случай занес древко.
– Да, это он. Любезный, выпусти его на два слова, пожалуйста!
– Еще чего, сбрендила, камеру отпирать! Так говорите. Через решетку. Щасс прочих отгоню… А ну убрали рыла, шушера!
Загремело копье о прутья, кто-то взвизгнул, кто-то захохотал.
– Ратери… – Я шагнула поближе, всматриваясь в чумазое неузнаваемое лицо. – Тебя били? Ох… бедный мой…
Глаза его сумасшедше блестели в темноте. Один был обведен траурной каймой и наполовину заплыл; на щеке чернела большая клякса – то ли ссадина, то ли грязь.
– Леста, я ничего не крал.
– Я знаю, знаю. У тебя нашли деньги, мои деньги. Почему ты не сказал, что они мои?
– Леста, слушай. – Холодные пальцы ухватили меня за запястья. – Нельзя мне было говорить. Тебя бы… это… как свидетеля. Позвали бы.
– Призвали как свидетеля. Конечно! Завтра, говорят, будет суд, я приду свидетельствовать.
– Нет. Не надо. Чем докажешь, что деньги твои? Ты хоть помнишь, скоко их там было, в кошельке этом?
– Э-э…
– Во. Я тоже ни черта не помню. А судейские тутошние, смекай, народ ушлый, начнут расспрашивать, кто ты, да откуда, да за какой корыстью приехала… врать начнешь, выворачиваться, а врать ты ни на полстолька не умеешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80