И разразился несчастливым смехом. – Она полагает, что я должен был этому обрадоваться.
Как-то раз я был на кухне, болтал с мамой. Я рассказывал ей о тех временах, когда притворялся ныряльщиком за жемчугом. Должно быть, мне было лет одиннадцать или двенадцать, и я завел лодку в середину чертовой бухты и привязал якорь себе на талию, после чего прыгнул. Я опустился на дно как надо, быстро и прямо, но когда поплыл обратно, веревки оказалось недостаточно и до поверхности оставалось еще три фута. Я бился как сукин сын, якорь поднялся со дна, как раз достаточно, чтобы дать мне вдохнуть, а потом снова потащил меня вниз.
Вот так я сидел и трепался, разыгрывая историю на кухне, когда заметил, что мама слегка побледнела; на самом деле она выглядела отчетливо затраханной, и мне стало жаль, что я вытащил эту чушь наружу. Тут-то и зазвонил телефон. Это была Скарлет.
– Я нашла работу, – сказала она. – На выставке. Собираюсь стать застывшей моделью. Притворяться, будто я статуя. Люди будут стараться меня рассмешить. Я уже делала это раньше. Это исключительно эффектно.
Я ничего на это не сказал, но словечко «эффектно» для себя отметил. Иногда у меня бывали пикантные фантазии на ее счет, о том, как она меня обманывает. Они приходили ко мне в самых тупых местах, на верхушке лестницы или когда я смотрел в раковину, или паз резал апельсин пополам. Я представлял, как неожиданно появляюсь у нее, по-настоящему поздно, и обнаруживаю ее в обнимку с каким-нибудь парнем в машине, прямо перед фасадом. Это была зеленая машина, и они действительно этим занимались. Я, правда, не мог разглядеть, кто он. Его лицо было в тени. Но этого было достаточно, чтобы я сжимал зубы и начинал говорить сам с собой, словно пациент в психушке, упражняясь в речи, которую я бы произнес, когда бы поймал ее. Иногда я думаю, Бог говорит со мной, вы знаете, словно бы предостерегает меня, намекает на будущее. А может быть, будущее уже происходит, и мы уже догнали его, и по этой причине у меня появляются эти особые взгляды украдкой. А в другое время я думаю, что просто спятил, как калифорнийский заяц, и что я всего лишь в нескольких шагах от того, чтобы превратиться в парня, который по утрам кричит на уличное движение.
– Не слышу восторга по поводу моей новой работы, – сказала Скарлет.
– Я в восторге. Я просто устал от того, что сижу здесь на привязи.
Что было забавно, потому что я ни секунды об этом не думал.
– Тебе тоже стоит найти работу. Тогда мы могли бы все время встречаться.
– Это было бы здорово.
– Может быть, попросить моего отца? У него есть связи. Он поможет найти тебе работу в кинотеатре.
– В роли актера?
– Нет, в роли билетера.
– Не знаю, хочу ли я быть билетером.
– А чем плохо? Ты сможешь бесплатно смотреть все фильмы.
– Да. Один и тот же фильм – снова и снова.
– Ну, никакая работа не бывает идеальной. Моя тоже не идеальная. Иногда это довольно утомительно.
– По твоему голосу этого не скажешь.
– Ну, я хочу, чтобы мой голос звучал радостно, понимаешь. Чтобы все мои друзья обзавидовались.
– Не думаю, что кто-нибудь станет завидовать работе в кинотеатре. Куда как здорово: ходить в дурацкой голубой куртке. Выглядеть как хренов посыльный.
– Это просто первая попавшаяся мысль.
– Я подумаю об этом.
В тот вечер, улегшись спать, я снова думал о Скарлет, как делал это всегда, уткнувшись в одеяло и закрыв глаза. Иногда она была в бюстгальтере и трусиках, иногда спала, прикрыв рукой лицо, а то сидела на кровати, глядя на меня. А иногда она сидела перед зеркалом, обнаженная.
Глава 5
Однажды после полудня, это произошло где-то в конце июля, я был в гараже, колотил мух, как вдруг заметил, что на дороге поднялась пыль, как раз там, где она пересекается с шоссе. Мгновением позже синий «моррис», подпрыгивая, приблизился по подъездной дорожке к дому. Он остановился, большое золотое облако взвилось над крышей, солнце сверкало на ветровом стекле. Все еще держа мухобойку в руках, я вышел из гаража. Дверь отворилась. Из нее вышел старик. Мой желудок ухнул вниз, как будто кто-то уронил в реку свинцовую трубу. Из всех возможных вещей, которые могли произойти, эта была самой худшей. Можно сказать, что прямо посредине моих летних каникул разорвалась бомба.
Он стоял передо мной на подъездной дорожке и вы – глядел превосходно, такой свежий, брюки развеваются на ветру, рука поднялась в приветствии. Он был счастлив вернуться, в этом сомнения не возникало. Должно быть, он по нас скучал.
Мы зашли внутрь. Старушка совершенно не удивилась. Должно быть, она его ожидала. Но меня беспокоило, что она ничего не сказала нам. Как будто это был сюрприз. Только подумайте, кто вернется на остаток лета! Я немножко посидел в гостиной, ожидая вердикта. Было бы не очень хорошо вылезти и спросить, к примеру: ты к нам надолго? Кроме того, было видно, что он делает над собой усилие. Вы понимаете, чтобы всем интересоваться, задавать вопросы, даже слушать ответы. Сначала я старался отвечать покороче, просто на всякий случай. А потом, назло самому себе, пришел вроде бы в восторг и начал выкладывать кучу всяких подробностей. Я хочу сказать, что сделать усилие, чтобы приспособиться, – это начать говорить, так что через некоторое время я уже сидел на краю кушетки и болтал со скоростью мили в минуту. Он кивал, как будто ему действительно было до всего этого дело. Я вскочил и подпрыгнул, словно тюлень, который охотится за рыбкой.
– А теперь расскажи отцу о своем табеле, – сказала мама, словно это был какой-то редкий документ.
И я отправился к холодильнику, чтобы вручить его ей. Даже когда мы были малышами, она устраивала кучу шума вокруг всего, что мы делали. Даже самый маленький дерьмовый рисунок прикреплялся на холодильник, словно это был Пикассо. Через некоторое время дурацкие каракули начинали казаться интересными даже мне. До тех пор, пока я не попал к учителю рисования, угрюмому проныре по имени Верной Моулд, и не спросил его, могу ли я посещать уроки рисования, а он посмотрел на мои маленькие деревья, растущие прямо из земли, и сказал, что, по его мнению, класс рисования и без того переполнен.
Я снял табель с холодильника и показал старику.
– Должен признать, очень неплохо, – сказал он, вытягивая ноги.
Даже несмотря на то что я знал, что все это – чушь собачья, я все еще не мог ничего с собой поделать – мне стало хорошо. Ведь это твои родители, точно? Они держат тебя за яйца.
– Взять хоть физику, – сказал вошедший Харпер. – Абсолютно очевидно, что кто-то на время хорошо прочистил мозги.
– Я выдержал, – сказал я. – Это все, что имеет значение.
' – Ты халтурщик, если бы меня спросили.
– Но никто тебя не спрашивает.
– Харпер, – сказала мама.
– Я просто говорю, чтобы никто не планировал, не дай бог, посылать его в Мичиганский технологический институт.
– В любом случае мы не можем себе этого позволить, – сказал старик.
– Ну хорошо, мальчики, – сказала мама. – Мне нужно поговорить с вашим отцом.
Я последовал за Харпером к дверям.
– Что, черт возьми, происходит? – прошептал он.
– Не знаю.
– Вряд ли они выпустили его.
– Ну, он ведь здесь.
– Черт, – сказал Харпер. – Он привез с собой вещи?
Мы пошли к «моррису» и заглянули через заднее стекло. Там была только маленькая сумка, в которую могла поместиться пижама.
– Что ты об этом думаешь? – Я посмотрел на Харпера.
Выглядит забавно, – сказал он. – Если бы его выписали, он бы привез с собой кучу всякого дерьма.
– Держи пальцы скрещенными.
И я вернулся к борьбе с мухами. Я лупил их мухобойкой, отдавая им coup de gr?ce ногой. Хрусь. Глубоко удовлетворяющая деятельность.
Через некоторое время я услышал, как у меня за спи – ной открылась дверь-ширма. Возникло чувство, что это старик, но я не обернулся. Я хотел, чтобы он некоторое время полюбовался на меня, какой я мастер-мухобой. Странная вещь, мне хотелось показать ему свою ловкость. Убивать мух. В конце концов я обернулся.
– Эти мухи могут чертовски здорово покусать, – сказал он. – Надо было надеть рубашку. И ради бога, постарайся не разбить окно.
– Не разобью, – сказал я. – Я очень осторожно.
– Мама платит тебе за это?
– Нет. Я делаю это просто ради удовольствия. Приносит большое удовлетворение.
– Только до тех пор, пока цело чертово стекло.
Он осмотрел гараж невидящим взглядом и упер руки в бедра.
– Думаю, стоит немного порыбачить.
Я вроде как кивнул:
– Сегодня хороший день для этого.
– Не слишком ветрено?
– Нет.
Он спрашивал так, будто я эксперт. На самом деле рыбалка для меня самое мучительное занятие, к которому только приспособлен человек. Но он чего-то хотел, это я мог сказать точно.
– Куда планируешь отправиться?
– Через переправу, скорее всего.
– Это самая глубокая часть озера.
– Точно?
– Так, во всяком случае, я слышал.
– Значит, я смогу заодно заправить лодку. И съесть мороженое.
– В ней сейчас достаточно бензина.
Он кивнул так, словно это не имело значения.
– Послушай, – сказал он, – есть кое-что, о чем я хочу с тобой поговорить. Может, выйдем глотнуть свежего воздуха?
В последний раз, когда он меня куда-то с собой брал, мы немножко поболтали о птицах и пчелах, после чего я избегал девушек по меньшей мере год. Я должен был сидеть там и обдумывать вопросы о лесбиян – ках, чтобы он не слишком беспокоился. Для нас было неестественно говорить о чем-то важном, обычно всеми этими делами занималась мама, и мне не понравилось, как прозвучало его предложение. У меня было чувство, что навел его на эту мысль психиатр из клиники. Новый улучшенный вариант Па. Это было словно новехонькая пара штанов, которая была на нем и которая не подходила ко всему остальному.
Странная вещь, но, несмотря на то что он заставлял меня нервничать (я его боялся, признаю это), иногда я также чувствовал себя его защитником, словно я был единственным человеком в доме, который его понимает. Знает, чего по-настоящему он хочет, несмотря на то что он говорит. Было похоже, что он попал в ловушку к своей старомодной английской личности – он ходил в школу в Англии, когда был мальчишкой, – и иногда он бился об меня, как животное бьется в коробке, повторяя снова и снова бессмысленные действия, бессмысленные попытки вырваться, несмотря на то что они не срабатывают ни в первый, ни в сотый раз. Так что иногда я отклонялся назад, чтобы он не чувствовал себя совсем уж плохо.
Так или иначе, но мы двинулись через желтеющие поля. Нашли старую дорогу на дне оврага и двинулись по ней, старик смотрел под ноги, размышляя о том, что он скажет. Думаю, что его усилия только осложняли дело. Так бывает, когда изо всех сил стараешься слушать, а слышишь чертову кучу ненужных вещей. Но на лице его была мягкая улыбка, говорившая о том, что он хочет, чтобы все шло хорошо.
Мы добрались до края леса, поднялись на маленький холм и направились к болоту. Солнце исчезло в ветвях деревьев. Воздух стал прохладным. Появились комары. Мы шли поодиночке, он впереди, я сзади. Наступали на стволы деревьев. Это было страшноватое место; когда мы поздно вечером возвращались с танцев, все здесь напоминало сцену из фильма ужасов: лягушки квакают, сверчки заводят свою песенку крик-крик, крик-крик и все такое прочее.
Мы дошли до лодочного сарая, дерьмовой маленькой красной лачуги на краю озера. Полной комаров и мокрых купальников. Ничего нет хуже, чем пытаться надеть на себя мокрые плавки. Яйца наползают на живот. Мы выволокли коробку со снастью, пару удочек, свалили их в лодку и поплыли прямо на середину озера. Время было отличное, далеко за полдень, солнце искрилось на воде, все вокруг казалось вроде бы золотым, старик и я забросили свои лесы, он прикрыл глаза, потому что солнце отсвечивало от воды. Мы приглушили мотор, и теперь лодка едва ползла. Передвинув удочку, он присел рядом со мной на переднем сиденье.
– Люблю рыбалку, – сказал он. – Ни разу ничего не поймал, но все равно люблю.
– Это ритуал, – сказал я.
На одно мгновение мне показалось, что он меня не слышит. Он смотрел куда-то за горизонт.
– Ритуал? – переспросил он, по обыкновению слегка нахмурившись. Однако это было дружеское выражение. С оттенком озадаченности и обеспокоенности. Что заставило меня внутренне задрожать, как будто – ого – он не в своем уме. Я словно бы не к месту выскочил со своим объяснением.
– Я хочу сказать, что не имеет значения, поймаешь ты что-нибудь или нет. Главное, что тебя окружает. Садиться в лодку, быть на воде, компания, все такое. Это по-настоящему не имеет никакого отношения к рыбе.
– Ты так считаешь?
– Да, – сказал я. – У меня было такое же чувство, когда я ловил окуней с причала. Я стоял там целый день и снова и снова ловил одну и ту же рыбку. Со временем я даже стал узнавать ее в лицо.
Он потянул удочку, и леска потянулась из воды, с нее падали серебряные капли.
– Как ты думаешь, что случится, если я в самом деле что-нибудь поймаю? – спросил он.
– У тебя, наверное, будет сердечный приступ.
Я подумал, так ли уж здорово говорить такое кому-то, кто пробыл три месяца в клинике.
– Надеюсь, мне это не грозит, – сказал он.
Некоторое время все было тихо. Я чувствовал, как он обдумывает что-то.
– Знаешь, черт побери, ты получил очень хороший табель.
– Да, я прошел. Это огромное облегчение.
– Ты сделал большее. Твоя мама рассказала мне, что ты становишься первоклассным барабанщиком.
– Она это сказала?
– Буквально.
Она говорит, что я играю слишком громко.
– Мне она говорила другое. Хотел бы я однажды прийти и послушать тебя.
– Я буду нервничать.
– Пора привыкать к публике.
– Мне нужно некоторое время, чтобы разогреться, – сказал я. – Тебе потребуется терпение. И ты должен будешь меня поддерживать. И не слишком наваливаться, если я заиграю какую-нибудь дерьмовую песенку.
Он нахмурился.
– Жаль, конечно, но ты понимаешь, что я имею в виду.
– Я буду поддерживать тебя, – сказал он. – Всегда. Ты знаешь, что я раньше играл на банджо?
– Не может быть.
– Правда. Однако мне пришлось прекратить. Не мог больше брать аккорды.
Он посмотрел на левую руку, на изогнутые и трясущиеся пальцы, на которые упал во время войны люк резервуара.
– Так я слышал, у тебя есть девушка?
– Да. Она модель.
– У меня никогда не было девушки-модели. Хорошая девочка?
– Если ты ей нравишься…
– А ты ей нравишься?
– Да. – Я подождал минутку. – Что ты имел в виду? – спросил я.
– Ну, если бы меня спросили, ответ был бы, вероятно, «нет».
У меня заняло некоторое время, чтобы осознать сказанное.
– Почти, – уточнил я.
– В самом деле? – спросил он. – Мне пришлось ждать, пока я не попал в армию.
– Именно тогда ты и встретил маму?
– Нет, до твоей мамы я знал несколько других девушек.
– Ох.
– Была война, ты знаешь. В некотором роде особое время.
– Звучит довольно романтично.
– Так и было, только на странный манер.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал я.
– Может быть, и понимаешь.
Далеко – далеко через озеро я видел крошечное дерево, стоящее посреди равнины. Одно-одинешенько. Казалось, что там – другая страна.
Мы развернули лодку к солнцу; ветер изменился.
– Ты замерз? – спросил он. – У тебя мурашки.
– Нет, я в порядке.
– Хочешь вернуться?
– Нет, все хорошо.
Он затормозил лодку еще больше.
– Послушай, – сказал он. – Не хотел тебя тревожить, но есть кое-что, что я должен сказать. Мне жаль, что я был таким подлецом. Надеюсь, я не слишком тебя пугаю. – Он слегка пожал мне руку.
– Нет, – сказал я.
– Уверен?
– Совершенно.
– Потому что я чувствую себя не слишком хорошо. Веду себя как сукин сын, как говорили мы в армии.
– Все в порядке.
И. неожиданно, словно бы ниоткуда, у меня появилось странное желание разразиться слезами, прямо здесь, как ребенок. Это было слышно по моему голосу, он стал дрожащим.
– Не слишком – то хорошо пугать мальчишку вроде тебя.
– Все в порядке, папа.
– Хочешь обратно?
– Мне и здесь хорошо, – сказал я.
Он медленно повернул лодку по ветру.
Мы проехали еще немного; потом он заглушил мотор почти до полной остановки.
– У нас кое-какие проблемы, Саймон. И нужно, чтобы ты помог мне их решить.
– Здорово. А что такое?
– Семейные дела. Я не уверен, что мы сможем полностью удержать ситуацию.
– Что за ситуацию?
– Ну, когда вы двое в школе. И два дома. Я думаю, нам придется кое от чего отказаться.
– От чего, например?
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Что ты думаешь насчет того, чтобы продать дом?
– Какой дом?
– Городской.
– Ничего себе, это не очень хорошая идея. Мне нравится то место.
– Ты, конечно, останешься в школе. Сохранишь своих друзей и все такое. Ты просто станешь пансионером.
– Пансионером?
– Да. В этом ничего плохого нет, не так ли? Я был пансионером, твой дядя Том был пансионером. Далеко не каждый живет на расстоянии улицы от места учебы.
Место учебы. Мне не понравилось, как это звучит. В этом было что-то раздражающее, в самом тоне отцовского голоса, и я почувствовал, как нервность возвращается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Как-то раз я был на кухне, болтал с мамой. Я рассказывал ей о тех временах, когда притворялся ныряльщиком за жемчугом. Должно быть, мне было лет одиннадцать или двенадцать, и я завел лодку в середину чертовой бухты и привязал якорь себе на талию, после чего прыгнул. Я опустился на дно как надо, быстро и прямо, но когда поплыл обратно, веревки оказалось недостаточно и до поверхности оставалось еще три фута. Я бился как сукин сын, якорь поднялся со дна, как раз достаточно, чтобы дать мне вдохнуть, а потом снова потащил меня вниз.
Вот так я сидел и трепался, разыгрывая историю на кухне, когда заметил, что мама слегка побледнела; на самом деле она выглядела отчетливо затраханной, и мне стало жаль, что я вытащил эту чушь наружу. Тут-то и зазвонил телефон. Это была Скарлет.
– Я нашла работу, – сказала она. – На выставке. Собираюсь стать застывшей моделью. Притворяться, будто я статуя. Люди будут стараться меня рассмешить. Я уже делала это раньше. Это исключительно эффектно.
Я ничего на это не сказал, но словечко «эффектно» для себя отметил. Иногда у меня бывали пикантные фантазии на ее счет, о том, как она меня обманывает. Они приходили ко мне в самых тупых местах, на верхушке лестницы или когда я смотрел в раковину, или паз резал апельсин пополам. Я представлял, как неожиданно появляюсь у нее, по-настоящему поздно, и обнаруживаю ее в обнимку с каким-нибудь парнем в машине, прямо перед фасадом. Это была зеленая машина, и они действительно этим занимались. Я, правда, не мог разглядеть, кто он. Его лицо было в тени. Но этого было достаточно, чтобы я сжимал зубы и начинал говорить сам с собой, словно пациент в психушке, упражняясь в речи, которую я бы произнес, когда бы поймал ее. Иногда я думаю, Бог говорит со мной, вы знаете, словно бы предостерегает меня, намекает на будущее. А может быть, будущее уже происходит, и мы уже догнали его, и по этой причине у меня появляются эти особые взгляды украдкой. А в другое время я думаю, что просто спятил, как калифорнийский заяц, и что я всего лишь в нескольких шагах от того, чтобы превратиться в парня, который по утрам кричит на уличное движение.
– Не слышу восторга по поводу моей новой работы, – сказала Скарлет.
– Я в восторге. Я просто устал от того, что сижу здесь на привязи.
Что было забавно, потому что я ни секунды об этом не думал.
– Тебе тоже стоит найти работу. Тогда мы могли бы все время встречаться.
– Это было бы здорово.
– Может быть, попросить моего отца? У него есть связи. Он поможет найти тебе работу в кинотеатре.
– В роли актера?
– Нет, в роли билетера.
– Не знаю, хочу ли я быть билетером.
– А чем плохо? Ты сможешь бесплатно смотреть все фильмы.
– Да. Один и тот же фильм – снова и снова.
– Ну, никакая работа не бывает идеальной. Моя тоже не идеальная. Иногда это довольно утомительно.
– По твоему голосу этого не скажешь.
– Ну, я хочу, чтобы мой голос звучал радостно, понимаешь. Чтобы все мои друзья обзавидовались.
– Не думаю, что кто-нибудь станет завидовать работе в кинотеатре. Куда как здорово: ходить в дурацкой голубой куртке. Выглядеть как хренов посыльный.
– Это просто первая попавшаяся мысль.
– Я подумаю об этом.
В тот вечер, улегшись спать, я снова думал о Скарлет, как делал это всегда, уткнувшись в одеяло и закрыв глаза. Иногда она была в бюстгальтере и трусиках, иногда спала, прикрыв рукой лицо, а то сидела на кровати, глядя на меня. А иногда она сидела перед зеркалом, обнаженная.
Глава 5
Однажды после полудня, это произошло где-то в конце июля, я был в гараже, колотил мух, как вдруг заметил, что на дороге поднялась пыль, как раз там, где она пересекается с шоссе. Мгновением позже синий «моррис», подпрыгивая, приблизился по подъездной дорожке к дому. Он остановился, большое золотое облако взвилось над крышей, солнце сверкало на ветровом стекле. Все еще держа мухобойку в руках, я вышел из гаража. Дверь отворилась. Из нее вышел старик. Мой желудок ухнул вниз, как будто кто-то уронил в реку свинцовую трубу. Из всех возможных вещей, которые могли произойти, эта была самой худшей. Можно сказать, что прямо посредине моих летних каникул разорвалась бомба.
Он стоял передо мной на подъездной дорожке и вы – глядел превосходно, такой свежий, брюки развеваются на ветру, рука поднялась в приветствии. Он был счастлив вернуться, в этом сомнения не возникало. Должно быть, он по нас скучал.
Мы зашли внутрь. Старушка совершенно не удивилась. Должно быть, она его ожидала. Но меня беспокоило, что она ничего не сказала нам. Как будто это был сюрприз. Только подумайте, кто вернется на остаток лета! Я немножко посидел в гостиной, ожидая вердикта. Было бы не очень хорошо вылезти и спросить, к примеру: ты к нам надолго? Кроме того, было видно, что он делает над собой усилие. Вы понимаете, чтобы всем интересоваться, задавать вопросы, даже слушать ответы. Сначала я старался отвечать покороче, просто на всякий случай. А потом, назло самому себе, пришел вроде бы в восторг и начал выкладывать кучу всяких подробностей. Я хочу сказать, что сделать усилие, чтобы приспособиться, – это начать говорить, так что через некоторое время я уже сидел на краю кушетки и болтал со скоростью мили в минуту. Он кивал, как будто ему действительно было до всего этого дело. Я вскочил и подпрыгнул, словно тюлень, который охотится за рыбкой.
– А теперь расскажи отцу о своем табеле, – сказала мама, словно это был какой-то редкий документ.
И я отправился к холодильнику, чтобы вручить его ей. Даже когда мы были малышами, она устраивала кучу шума вокруг всего, что мы делали. Даже самый маленький дерьмовый рисунок прикреплялся на холодильник, словно это был Пикассо. Через некоторое время дурацкие каракули начинали казаться интересными даже мне. До тех пор, пока я не попал к учителю рисования, угрюмому проныре по имени Верной Моулд, и не спросил его, могу ли я посещать уроки рисования, а он посмотрел на мои маленькие деревья, растущие прямо из земли, и сказал, что, по его мнению, класс рисования и без того переполнен.
Я снял табель с холодильника и показал старику.
– Должен признать, очень неплохо, – сказал он, вытягивая ноги.
Даже несмотря на то что я знал, что все это – чушь собачья, я все еще не мог ничего с собой поделать – мне стало хорошо. Ведь это твои родители, точно? Они держат тебя за яйца.
– Взять хоть физику, – сказал вошедший Харпер. – Абсолютно очевидно, что кто-то на время хорошо прочистил мозги.
– Я выдержал, – сказал я. – Это все, что имеет значение.
' – Ты халтурщик, если бы меня спросили.
– Но никто тебя не спрашивает.
– Харпер, – сказала мама.
– Я просто говорю, чтобы никто не планировал, не дай бог, посылать его в Мичиганский технологический институт.
– В любом случае мы не можем себе этого позволить, – сказал старик.
– Ну хорошо, мальчики, – сказала мама. – Мне нужно поговорить с вашим отцом.
Я последовал за Харпером к дверям.
– Что, черт возьми, происходит? – прошептал он.
– Не знаю.
– Вряд ли они выпустили его.
– Ну, он ведь здесь.
– Черт, – сказал Харпер. – Он привез с собой вещи?
Мы пошли к «моррису» и заглянули через заднее стекло. Там была только маленькая сумка, в которую могла поместиться пижама.
– Что ты об этом думаешь? – Я посмотрел на Харпера.
Выглядит забавно, – сказал он. – Если бы его выписали, он бы привез с собой кучу всякого дерьма.
– Держи пальцы скрещенными.
И я вернулся к борьбе с мухами. Я лупил их мухобойкой, отдавая им coup de gr?ce ногой. Хрусь. Глубоко удовлетворяющая деятельность.
Через некоторое время я услышал, как у меня за спи – ной открылась дверь-ширма. Возникло чувство, что это старик, но я не обернулся. Я хотел, чтобы он некоторое время полюбовался на меня, какой я мастер-мухобой. Странная вещь, мне хотелось показать ему свою ловкость. Убивать мух. В конце концов я обернулся.
– Эти мухи могут чертовски здорово покусать, – сказал он. – Надо было надеть рубашку. И ради бога, постарайся не разбить окно.
– Не разобью, – сказал я. – Я очень осторожно.
– Мама платит тебе за это?
– Нет. Я делаю это просто ради удовольствия. Приносит большое удовлетворение.
– Только до тех пор, пока цело чертово стекло.
Он осмотрел гараж невидящим взглядом и упер руки в бедра.
– Думаю, стоит немного порыбачить.
Я вроде как кивнул:
– Сегодня хороший день для этого.
– Не слишком ветрено?
– Нет.
Он спрашивал так, будто я эксперт. На самом деле рыбалка для меня самое мучительное занятие, к которому только приспособлен человек. Но он чего-то хотел, это я мог сказать точно.
– Куда планируешь отправиться?
– Через переправу, скорее всего.
– Это самая глубокая часть озера.
– Точно?
– Так, во всяком случае, я слышал.
– Значит, я смогу заодно заправить лодку. И съесть мороженое.
– В ней сейчас достаточно бензина.
Он кивнул так, словно это не имело значения.
– Послушай, – сказал он, – есть кое-что, о чем я хочу с тобой поговорить. Может, выйдем глотнуть свежего воздуха?
В последний раз, когда он меня куда-то с собой брал, мы немножко поболтали о птицах и пчелах, после чего я избегал девушек по меньшей мере год. Я должен был сидеть там и обдумывать вопросы о лесбиян – ках, чтобы он не слишком беспокоился. Для нас было неестественно говорить о чем-то важном, обычно всеми этими делами занималась мама, и мне не понравилось, как прозвучало его предложение. У меня было чувство, что навел его на эту мысль психиатр из клиники. Новый улучшенный вариант Па. Это было словно новехонькая пара штанов, которая была на нем и которая не подходила ко всему остальному.
Странная вещь, но, несмотря на то что он заставлял меня нервничать (я его боялся, признаю это), иногда я также чувствовал себя его защитником, словно я был единственным человеком в доме, который его понимает. Знает, чего по-настоящему он хочет, несмотря на то что он говорит. Было похоже, что он попал в ловушку к своей старомодной английской личности – он ходил в школу в Англии, когда был мальчишкой, – и иногда он бился об меня, как животное бьется в коробке, повторяя снова и снова бессмысленные действия, бессмысленные попытки вырваться, несмотря на то что они не срабатывают ни в первый, ни в сотый раз. Так что иногда я отклонялся назад, чтобы он не чувствовал себя совсем уж плохо.
Так или иначе, но мы двинулись через желтеющие поля. Нашли старую дорогу на дне оврага и двинулись по ней, старик смотрел под ноги, размышляя о том, что он скажет. Думаю, что его усилия только осложняли дело. Так бывает, когда изо всех сил стараешься слушать, а слышишь чертову кучу ненужных вещей. Но на лице его была мягкая улыбка, говорившая о том, что он хочет, чтобы все шло хорошо.
Мы добрались до края леса, поднялись на маленький холм и направились к болоту. Солнце исчезло в ветвях деревьев. Воздух стал прохладным. Появились комары. Мы шли поодиночке, он впереди, я сзади. Наступали на стволы деревьев. Это было страшноватое место; когда мы поздно вечером возвращались с танцев, все здесь напоминало сцену из фильма ужасов: лягушки квакают, сверчки заводят свою песенку крик-крик, крик-крик и все такое прочее.
Мы дошли до лодочного сарая, дерьмовой маленькой красной лачуги на краю озера. Полной комаров и мокрых купальников. Ничего нет хуже, чем пытаться надеть на себя мокрые плавки. Яйца наползают на живот. Мы выволокли коробку со снастью, пару удочек, свалили их в лодку и поплыли прямо на середину озера. Время было отличное, далеко за полдень, солнце искрилось на воде, все вокруг казалось вроде бы золотым, старик и я забросили свои лесы, он прикрыл глаза, потому что солнце отсвечивало от воды. Мы приглушили мотор, и теперь лодка едва ползла. Передвинув удочку, он присел рядом со мной на переднем сиденье.
– Люблю рыбалку, – сказал он. – Ни разу ничего не поймал, но все равно люблю.
– Это ритуал, – сказал я.
На одно мгновение мне показалось, что он меня не слышит. Он смотрел куда-то за горизонт.
– Ритуал? – переспросил он, по обыкновению слегка нахмурившись. Однако это было дружеское выражение. С оттенком озадаченности и обеспокоенности. Что заставило меня внутренне задрожать, как будто – ого – он не в своем уме. Я словно бы не к месту выскочил со своим объяснением.
– Я хочу сказать, что не имеет значения, поймаешь ты что-нибудь или нет. Главное, что тебя окружает. Садиться в лодку, быть на воде, компания, все такое. Это по-настоящему не имеет никакого отношения к рыбе.
– Ты так считаешь?
– Да, – сказал я. – У меня было такое же чувство, когда я ловил окуней с причала. Я стоял там целый день и снова и снова ловил одну и ту же рыбку. Со временем я даже стал узнавать ее в лицо.
Он потянул удочку, и леска потянулась из воды, с нее падали серебряные капли.
– Как ты думаешь, что случится, если я в самом деле что-нибудь поймаю? – спросил он.
– У тебя, наверное, будет сердечный приступ.
Я подумал, так ли уж здорово говорить такое кому-то, кто пробыл три месяца в клинике.
– Надеюсь, мне это не грозит, – сказал он.
Некоторое время все было тихо. Я чувствовал, как он обдумывает что-то.
– Знаешь, черт побери, ты получил очень хороший табель.
– Да, я прошел. Это огромное облегчение.
– Ты сделал большее. Твоя мама рассказала мне, что ты становишься первоклассным барабанщиком.
– Она это сказала?
– Буквально.
Она говорит, что я играю слишком громко.
– Мне она говорила другое. Хотел бы я однажды прийти и послушать тебя.
– Я буду нервничать.
– Пора привыкать к публике.
– Мне нужно некоторое время, чтобы разогреться, – сказал я. – Тебе потребуется терпение. И ты должен будешь меня поддерживать. И не слишком наваливаться, если я заиграю какую-нибудь дерьмовую песенку.
Он нахмурился.
– Жаль, конечно, но ты понимаешь, что я имею в виду.
– Я буду поддерживать тебя, – сказал он. – Всегда. Ты знаешь, что я раньше играл на банджо?
– Не может быть.
– Правда. Однако мне пришлось прекратить. Не мог больше брать аккорды.
Он посмотрел на левую руку, на изогнутые и трясущиеся пальцы, на которые упал во время войны люк резервуара.
– Так я слышал, у тебя есть девушка?
– Да. Она модель.
– У меня никогда не было девушки-модели. Хорошая девочка?
– Если ты ей нравишься…
– А ты ей нравишься?
– Да. – Я подождал минутку. – Что ты имел в виду? – спросил я.
– Ну, если бы меня спросили, ответ был бы, вероятно, «нет».
У меня заняло некоторое время, чтобы осознать сказанное.
– Почти, – уточнил я.
– В самом деле? – спросил он. – Мне пришлось ждать, пока я не попал в армию.
– Именно тогда ты и встретил маму?
– Нет, до твоей мамы я знал несколько других девушек.
– Ох.
– Была война, ты знаешь. В некотором роде особое время.
– Звучит довольно романтично.
– Так и было, только на странный манер.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал я.
– Может быть, и понимаешь.
Далеко – далеко через озеро я видел крошечное дерево, стоящее посреди равнины. Одно-одинешенько. Казалось, что там – другая страна.
Мы развернули лодку к солнцу; ветер изменился.
– Ты замерз? – спросил он. – У тебя мурашки.
– Нет, я в порядке.
– Хочешь вернуться?
– Нет, все хорошо.
Он затормозил лодку еще больше.
– Послушай, – сказал он. – Не хотел тебя тревожить, но есть кое-что, что я должен сказать. Мне жаль, что я был таким подлецом. Надеюсь, я не слишком тебя пугаю. – Он слегка пожал мне руку.
– Нет, – сказал я.
– Уверен?
– Совершенно.
– Потому что я чувствую себя не слишком хорошо. Веду себя как сукин сын, как говорили мы в армии.
– Все в порядке.
И. неожиданно, словно бы ниоткуда, у меня появилось странное желание разразиться слезами, прямо здесь, как ребенок. Это было слышно по моему голосу, он стал дрожащим.
– Не слишком – то хорошо пугать мальчишку вроде тебя.
– Все в порядке, папа.
– Хочешь обратно?
– Мне и здесь хорошо, – сказал я.
Он медленно повернул лодку по ветру.
Мы проехали еще немного; потом он заглушил мотор почти до полной остановки.
– У нас кое-какие проблемы, Саймон. И нужно, чтобы ты помог мне их решить.
– Здорово. А что такое?
– Семейные дела. Я не уверен, что мы сможем полностью удержать ситуацию.
– Что за ситуацию?
– Ну, когда вы двое в школе. И два дома. Я думаю, нам придется кое от чего отказаться.
– От чего, например?
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Что ты думаешь насчет того, чтобы продать дом?
– Какой дом?
– Городской.
– Ничего себе, это не очень хорошая идея. Мне нравится то место.
– Ты, конечно, останешься в школе. Сохранишь своих друзей и все такое. Ты просто станешь пансионером.
– Пансионером?
– Да. В этом ничего плохого нет, не так ли? Я был пансионером, твой дядя Том был пансионером. Далеко не каждый живет на расстоянии улицы от места учебы.
Место учебы. Мне не понравилось, как это звучит. В этом было что-то раздражающее, в самом тоне отцовского голоса, и я почувствовал, как нервность возвращается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22